Послушный фюрер

В задумчивости капитан наблюдал за пленником, осторожно двигающимся вдоль его руки. Адольф скользил медленно, почти заторможенно. Капитан не торопил. Просто наблюдал как язык осторожно касается кожи, как губы медленно размыкаются, а потом снова сжимаются. Он наслаждался этим моментом, в котором бывший фюрер отдавал себя, ещё сам до конца не понимая, что делает. В этом незатейливом жесте, в устало покорной позе на коленях, в чуть прикрытых глазах, позволивших себе расслабиться и не следить за обстановкой – сквозило принятие. Адольф вошёл в то ценное состояние изменённого сознания, когда он уже не принадлежал самому себе. Но пока ещё не понимал этого сам. Капитан мог бы сделать с ним что угодно. Сломать до конца. Уничтожить его волю так, что от прежнего фюрера ничего не останется. Он мог бы выполнить приказ. И он должен был бы его выполнить. Но... в этот самый момент, когда его палец оставался между мягкими губами пленника, когда он чувствовал его горячее дыхание, он больше не хотел следовать чужому приказу. Адольф должен принадлежать только ему. И он действительно мог забрать его себе. Всё это было секретным проектом. Пожалуй, даже слишком секретным. Пара смертей – и никто больше не вспомнит, что это за пленник и зачем он здесь находится. Не останется ни приказа, ни проекта. Только он и его узник. Личная собственность. Никаких отчётов. Никаких обязательств. Никакого контроля. Рука освобождает рот пленника и уверенно-плавным движением скользит под горло, заставляя поднять голову и встретиться с пристальным взглядом серых глаз. -Du hast nach mir gerufen, – он произносит это спокойно, даже ласково. Ответ застревает у Адольфа в горле. Да. Он ждал его. Он надеялся на него. И он не мог признать этого вслух. Капитан чуть улыбается, читая ответ в испуганных голубых глазах. Сейчас ему не нужны слова, чтобы знать, о чём думает его пленник. Бывший фюрер пока ещё сопротивляется, но в этом даже есть своя прелесть. Твёрдые ладони обхватывают грязное лицо, впиваясь в скулы сильными пальцами. С нажимом проводят по татуировке на щеке. -Sag es, - серые глаза смотрят пристально, не упуская и малейшего всполоха эмоций, сменяющих друг друга на лице пленника. Адольф приоткрывает рот, но вместо голоса слышится лишь короткий судорожный выдох. Взгляд наполняется влагой, и он сдерживает её из последних сил. Неудержимо хочется расплакаться, попросить капитана остановиться. Хотя тот ничего и не делает. Однако Адольфу кажется, что ещё чуть-чуть, и он просто расщепится на мелкие атомы. Перестанет существовать, словно его и не было. Капитан приближает своё лицо, останавливаясь буквально в сантиметре от грязного лица пленника. На губах появляется полуулыбка, а взгляд даже становится каким-то мягким. - Ну же. Не бойся. Говори. Не в силах выдавить из себя хотя бы звук, и не смея и дальше игнорировать приказ, Адольф произносит одними губами: «Ei-gen-tum». И слёзы всё же срываются с пушистых ресниц, пробегаясь солёными дорожками по щекам. Очень хочется стереть их, но пленник не решается поднимать руки так близко к лицу капитана, всё ещё пристально за ним наблюдающего. Вместо этого он оставляет их висеть бесполезными отростками вдоль тела. Словно это не его руки. И тело – не его. Адольф старается не думать о том, чьё оно теперь на самом деле. Когда предыдущая пытка стала невыносимой, он позвал капитана. Но теперь он не сможет позвать никого. Неожиданно, эта мысль успокаивает. Ему и не нужно никого больше звать. Если капитан не станет его спасением – то им не станет никто. И это лишь будет значить, что ему стоило выбирать смерть, пока была такая возможность. Руки капитана покровительно смахивают бегущие слёзы, лёгким движением спускаются на плечи Гитлера, а потом исчезают, пропадая с тела. Глаза фюрера сами собой распахиваются, и он с тревогой наблюдает за своим… кем? Правильное слово никак не приходит на ум. Не важно. Фюрер отмахивается от назойливых мыслей и провожает взглядом плавные движения капитана. Вот он снимает с плеч серый пиджак и бросает его на пол. Ослабляет ворот белой рубашки и стягивает через голову армейский галстук. Неторопливо расстёгивает пуговицы рукавов и подворачивает их до локтя. Подходит и берёт своего пленника под подбородок, заставляя подняться с пола на дрожащие ноги. Когда капитан рассматривает его, проходясь взглядом по тощему телу, Адольф чувствует себя ещё более голым, чем обычно. Он весь покрыт синяками, царапинами, потом и спермой. Он, наверное, смердит. Но капитан не обращает на это внимания. Он мог бы смыть с пленника грязь, кровь и чужие следы, но… вот таким, как есть, Адольф кажется ему таким настоящим. Живым. Таким собой. Несмотря на всё, что с ним сделали, всё ещё не сломленный окончательно. Не выдрессированный до копейки. Пока ещё – не принадлежащий ему на сто процентов. Офицер обходит пленника со спины, и прижимает к себе прохладное, влажное тело. Обнажённая саднящая кожа липнет к чистой одежде, и Адольф вздрагивает, замирает в напряжённом ожидании. Не противится. И не движется навстречу. В то время как губы бывшего фюрера уже отточили мастерство и предвосхищают любое желание пленителей, его тело по-прежнему каменеет от малейших прикосновений, боясь проявлять реакцию. Боясь принимать. Капитану это кажется даже милым. Это пройдёт потом, а потому хочется сполна насладиться этой тонкой робостью сейчас. Капитан кладёт свою голову на плечо пленника, и проводит ладонями по его торсу снизу вверх, от паха к груди. Не торопясь, он принимается разминать напряжённые мышцы. Он больше ни о чём не спрашивает. И не ждёт ответов. Гитлер хотел бы отстраниться. Попытаться вырваться. Разорвать дистанцию. Лишь бы не чувствовать жгущего кожу тепла от чужого тела. Но ему не предлагают такого выбора. И он остаётся, надеясь лишь на то, что эта передышка продлится подольше. Боль и напряжение последних дней начинают уходить, растворяясь в ритмичных поглаживаниях и нажатиях. И постепенно это тепло перестаёт обжигать. Усталость берёт своё, держаться в вертикальном положении становится всё труднее, и пленник позволяет себе нерешительно опереться спиной о широкую грудь капитана. Так, как ему было уже позволено ранее. Когда капитан утешал его после первого… секса. Хочется забыться, как тогда. Выключить сознание и погрузиться в спасительный сон. Но капитан не спешит его отпускать. - На колени, - тихий приказ звучит почти как просьба, но Адольф не позволяет себе обманываться мягкостью тона. Он соскальзывает вниз, в излюбленную позу мучителя, с широко расставленными коленями и отведёнными назад руками. Под ногами чувствует мягкую ткань. И вскидывается, пугаясь того, что сделал. Пиджак! Но капитан тормозит его, спокойно удерживая за плечо. Он хочет чтобы его пленник не сидел на грязном полу. Пусть и сам он ещё грязнее. Лёгким нажатием ботинка капитан заставляет фюрера свести бёдра. Его тяжёлая ладонь ложится сзади на шею, задерживается, позволяя прочувствовать вес, после чего давит вперёд, складывая пополам, плотно прижимая грудью к собственным коленям. Проходится по рукам, заставляя вытянуть их вперёд. Адольф прикрывает глаза, чувствуя, как усталость ломает тело. Он послушно следует за желаниями офицера, позволяя ему трогать, укладывать, подстраивать позу. Физическое и моральное опустошение погружают сознание в вату, а тело, лежащее в странном скрюченном положении на собственных коленях, удивительным образом расслабляется. Всё смешалось. Напряжение. Усталость. Оцепенение. Нега. Мерные движения рук расслабляют узлы боли, стянувшие спину, плечи и бёдра. Где-то на краю сознания мелькает мысль, что капитан похоже знает его тело гораздо лучше него самого. И против воли, оно поддаётся. Давящий на грудь груз отступает, и дыхание начинает выравниваться. Эта перемена не остаётся незамеченной, и капитан переходит к более откровенным движениям, добавляя в них всё больше ласки. Осторожно провести кончиками пальцев по основанию шеи, скользнуть к животу, как будто случайно задевая мягкий член. По-особенному провести по бокам до самых бёдер. И пленник тает в этих уверенных руках, бессильный противостоять наступающей волне. Вот он уже сам тянется вслед за тёплыми ладонями, дрожит, как осиновый лист, когда те касаются сокровенного, нерешительно раскрывается навстречу, мечтая урвать ещё немного этой мимолётной заботы. Он почти верит, что ему будет позволено расслабиться. Что капитан хочет, чтобы он тоже получил удовольствие. Когда твёрдые пальцы начинают настойчивее трогать истерзанный анус, Адольф понимает, что время платить пришло. С рваным выдохом он подбирается, готовясь к очередной порции боли. Но мучитель не спешит переходить к главному блюду. Почувствовав напряжение, он снова усиливает массаж, заставляя тело пленника поддаваться, принимать его волю и ослаблять свою собственную. Чтобы исполнить планы своего нового хозяина, это тело должно отдаться ему. Расслабиться. Довериться. Признать его желания выше своих. Важно. Очень важно сохранить его собственные желания. Они лишь должны стать вторичными, но не исчезнуть совсем. И тогда капитан сможет раз за разом сполна наслаждаться всем спектром эмоций своей собственности. Его борьбой с самим собой, его попытками преодолеть и свою боль, и удовольствие. Его потерянностью, когда первое станет невозможно отделить от второго. И чем больше просыпается под настойчивыми руками тело, тем больше теряется в тумане сознание. Прижимающийся к ягодицам член уже не кажется чужеродным орудием пытки. В этой мягкой пелене усталости все прикосновения кажутся прикосновениями ласковых рук. И когда капитан замирает, прижимаясь головкой ко входу пленника и отнимая такие нужные руки от тела, Адольф оказывается совершенно не готов к отстранённости, к одиночеству покинутой кожи. Он понимает, как бесконечно неважен в этот момент. Капитан сделает то, что сочтёт нужным, что бы ни думал об этом фюрер. Это – неизбежность. Но, если постараться ещё немного, потерпеть эту боль и толкнуться назад, быть может, капитан захочет погладить его ещё немного… И он толкается. Не фюрер. Не Гитлер. Просто Адольф. Собственность, которая хочет, чтобы о ней хорошо заботились. Зажмурившись, он медленно сам насаживается на горячий, пульсирующий член. Сильная боль доносится через вату искажённого сознания, проходится наждачкой по оголённым нервам, но не проникает вглубь, под кожу. Её можно терпеть. Капитан ждёт, позволяя закончить первый толчок. Словно на самом деле бережёт его. Но вскоре и сам начинает движение. Мягкие руки возвращаются на спину, гладят, поощряют. И вот это уже терпеть невозможно. Хочется врасти в них всей кожей. Распространить их тепло на каждую дрожащую клеточку. Хочется, чтобы эти руки обнимали, прижимали к себе, обещали покой и защиту. Чтобы они ни в коем случае не останавливались, и плевать на всё. Измождение, боль, слёзы… перестали иметь значение. Лишь бы Капитан оставался рядом и больше никогда его не бросал. Ослабшее тело дрожало и извивалось под твёрдыми руками. У него не было шанса выиграть эту битву. Капитан усмехнулся собственным мыслям. Проигравший дважды. Он непременно ещё покажет характер. Когда переживёт своё падение и свыкнется с новой ролью. Выкинет что-нибудь невообразимо смелое и глупое. Ещё раз попытается сбежать, или даже нападёт на него. Когда-нибудь. Это будет интересно. Но сейчас… он так трогательно сломлен. Трясётся не от боли, не от унижения, и не от страха перед ним, нет. Он боится потерять направляющую руку. Потерять волю, что сковывает его, вместо его собственной. Он так боится остаться один. Собственность заслужил немного поощрения. Капитану даже самому вдруг захотелось его дать. Он обвивает тело пленника под грудью и притягивает его к себе, поднимая в вертикальное положение. Гладит руками живот, чуть приставший член, выступающие рёбра. Обнимает и прижимает к себе, как любимую плюшевую игрушку. Пока пленник растекается в его руках, рыдая и задыхаясь от возможности быть настолько близко, капитан кончает, сильными, размеренными толчками вбиваясь в податливое тело. Он знает, что это больно. После всего пережитого – это должно быть не просто больно. Невыносимо. Но собственность не противится. Он лишь закусывает со стоном своё запястье и продолжает льнуть к нему, стараясь максимально увеличить площадь соприкосновения. Идеальный. Он так прекрасен в своём подчинении. Горячие слёзы заливают его лицо, спускаются на шею, грудь, капают на обнимающие его руки. Они смывают с пленника боль, физическую и душевную, смывают счастье быть принятым, защищённым и обласканным, смывают отчаяние быть поверженным и растоптанным, использованным, словно вещь. Он чувствует тепло чужих рук на своей коже. Как они удерживают его, как обнимают. И он не хочет, чтобы они исчезали. Капитан проводит ладонью по его волосам, легко сжимая пальцы на затылке. Он чего-то ждёт, и Адольф приподнимает голову, осторожно заглядывая в серые глаза. Одобрительно-хищная улыбка протаивает на губах капитана. -Braver Junge. Du wirst es noch lernen, mir zu gehören. Подрагивающие, искусанные пальцы Адольфа невольно тянутся к надписи на его лице. И капитан наклоняется ближе, оставляя поверх них тёплый поцелуй. Словно запечатывая им вытатуированное на скуле клеймо. Eigentum.