Пуровер для бывшего

      Аль-Хайтам предпочитает жить в удобстве и комфорте. Он не отказывается, когда бабушка предлагает купить квартиру в центре учебно-делового района Сумеру по окончании лицея при Академии. Во-первых, до самой Академии будет рукой подать. Во-вторых, жизни в общежитии он точно не вынесет. Соседствовать с кем-либо — это не про него. Повезёт только в том случае, если у них с сожителем совпадут все аспекты рутинной обыденности, включая распорядок дня, манеру общения и бытовые привычки, или если они не будут пересекаться вовсе, до такой степени, что о существовании друг друга можно будет забыть в какой-то момент. Но это ведь исключительная лотерея, да ещё и с минимальными шансами на выигрыш. По статистике — выявленной, конечно, только по предположениям Хайтама — соседи достаются шумные, крайне нечистоплотные, а ещё не сведущие в вопросах личного пространства от слова «совсем». Аль-Хайтам своё личное пространство очень ценит. И старательно уважает границы других людей. Хотя свои уважает всё же немногим больше.       Аль-Хайтам предпочитает не изменять своим привычкам. Он сам относит себя к тому типу людей, которые, привыкнув к чему-то, уже вряд ли смогут отказаться от образовавшихся устоев. Его не пугает новое, нет, просто риск и непредвиденные издержки не входят в его расчёты. Система, порядок, определённость — вот залог его комфорта. Когда всё ясно, как солнечный сумерский день. Когда нет хаоса и лишней суматохи. Это, конечно, слишком хороший план, и почти не осуществимый, потому что жизнь полна неожиданностей и непредвиденных обстоятельств. И всё же базовую формулу душевного спокойствия и равновесия найти можно, а неприятных раздражителей всегда ведь можно постараться избежать.       Он переехал почти сразу после выпуска из лицея в уютную двухкомнатную квартиру в центре города, потому что это удобно. Пускай в хайтамовские привычки и не входит часто выбираться из дома без особой на то надобности, но всё же его в значительной степени подкупила именно шаговая доступность всех необходимых магазинов, банкоматов и будущего места учёбы (в поступлении на Хараватат сомневаться не приходилось — оценки у него были потрясающие, факультативная деятельность, пусть и редко, но тоже проскальзывала в послужном списке, а с рекомендациями от лицейских учителей ему дорога на бюджет прямо-таки обеспечена). Не придётся мучаться долгими, утомительными поездками на общественном транспорте, торчать часами в сумерских пробках по пути на учёбу и с неё. Ну не благодать ли. А уж шум центра он как-нибудь переживёт, это как раз тот тип внешних раздражителей, с которым можно по-своему справиться в угоду личного комфорта.       Зато с потерей любимой кофейни аль-Хайтам примириться не мог долго, потому что, став завсегдатаем этого маленького и почти что нелюдимого заведения на первом этаже в доме напротив, после переезда в центр города было тяжело привыкнуть к вечно шумным и битком набитым маленьким кафешкам. А уж найти среди их обилия достойный вариант оказалось и того сложнее. Кто-то назовёт аль-Хайтама чересчур придирчивым, но он склонен считать себя больше по-справедливому требовательным человеком. Потому что за те деньги, которые выставляют в кофейнях центрального района, всё-таки ожидаешь в итоге получить качество, соответствующее этим зверским ценникам. Кто-то назовёт аль-Хайтама скряжным занудой, но он предпочитает себя всего лишь наблюдательным обывателем, когда в разговоре приводит данные личной статистики на тему несоответствия растущего спроса на услуги и предоставляемого качества.       Кофе в центре настолько дерьмовый, что аль-Хайтам какой-то момент серьёзно начал задумываться над тем, что приезжать в родной район за достойно приготовленной воронкой — которую, как думал аль-Хайтам до этого, вообще довольно сложно испортить — не такая уж и плохая идея. Но случайная встреча с «AsalRuhi» избавила его от лишней необходимости покидать привычную зону комфорта. Ему до сих пор помнится тот день. Хотя бы потому что складывался он изначально достаточно дерьмово.       Соседи, что недавно заехали в квартиру этажом выше, ещё не закончили ремонт, так что утро его началось с симфонии дрели под нестройный аккомпанемент молотков и нескончаемого топота. Он не планировал просыпаться раньше десяти утра, потому что Дэхья поставила тренировку на двенадцать часов, а прогулку до бокс-клуба он уже давно включил в своё расписание и знал, что выходить ему нужно максимум минут за двадцать. А вот пара сверху оказалась энергичными ранними пташками. Ладно, пусть сами спят по паре часов, но другие-то здесь причём? Ладно ещё, если бы они шумели только перфораторами, так и ругаются постоянно при этом. И крики их слышно не только во время недолгих перерывов, а даже сквозь ушедробительное жужжание инструментов и, кажется, даже шумоподавление хайтамовских наушников тут бессильно. Ты всё делаешь неправильно! Зачем берёшься, если ни черта не можешь сделать по-человечески? Совсем слепой, что ли? Да зачем нам вообще здесь место под приставку? Не умеешь, так лучше и не берись тогда!       Их крики стоят у аль-Хайтама в ушах каждый раз, стоит ему выключить музыку, и напоминают ссоры родителей, распалявшихся друг на друга искрящейся ненавистью в далёком детстве, но осевшей истлевшим презрением после развода. Ни тогда, ни сейчас он так и не смог понять, зачем сходиться, съезжаться, строить что-то совместное, когда всё, с чем вы обращаетесь друг к другу, состоит из претензий и недовольств. Не сходитесь во взглядах — ищите компромисс. Не можете найти золотую середину — так и не мучайте ни себя, ни друг друга (и окружающих тоже заодно будет вообще славно избавить невольных свидетелей от никому не нужной драмы, им и без вас её хватает наверняка). Казалось бы, такая ведь простая истина, основа построения комфортных взаимоотношений любого рода, но, видимо, не всё гениальное, что кажется простым в осознании, оказывается действительно лёгким в понимании. Иначе люди бы давно перестали ссориться по сущим пустякам, и каждый обрёл своё счастье, а в необходимой паре или спасительном одиночестве — это уже личное дело каждого.       Аль-Хайтам сдаётся, когда примириться с атмосферой собственной квартиры кажется уже невозможным, потому что извечный шум едва ли не пинками выгоняет его на улицу. Пройтись иногда тоже не помешает. К тому же, он пока не настолько хорошо успел изучить район, поэтому его надежда найти золото среди этой груды железа ещё не исчерпала себя. Однако по пути на тренировку ни одному заведению так и не удалось заострить на себе его внимание, и Дэхья встретила его в крайне удрученном состоянии. Неуловимом для всех остальных, но таком заметном для неё одной. Отчего-то ей каждый раз с поразительной проницательностью удавалось угадывать настроение аль-Хайтама, и с ещё большей лёгкостью она справлялась с его скверным нравом (и без того трудный в своей манере держаться, раздраженный аль-Хайтам был поистине невыносим) в такие моменты — просто выбивала из него всю дурь в спарринге.       «AsalRuhi» попалась ему на глаза случайно: перед одной из таких тренировок он столкнулся с Дэхьей ещё у стойки администратора. Она протягивала Кандакии алюминиевую банку, с нескрываемым блаженством потягивая собственный напиток через макаронную эко-трубочку.       — Какую мудрёную штуку ты решила взять на этот раз? — Кандакия скептично хмурит тонкие брови, проколотые парой золотых колечек.       — Понятия не имею, — флегматично отмахивается Дэхья и делает ещё один глоток. — Я попросила Кавеха не говорить, что он собирается мне приготовить. Про тебя даже заикнуться не успела, он поставил передо мной этот твой брю-как-то-там, стоило мне подойти к стойке.       Аль-Хайтам подходит к стойке администратора, чтобы отметить посещение картой постоянного клиента, как раз в тот момент, когда Кандакия вскрывает банку, звучно щёлкнув ушком.       — Утречка, Соколиный глаз, — Дэхья, такая окрылённая в своей бодрости, кажется, послана ему в наказание, потому что её свежий и ненавязчивый в своей опрятности вид лишь глаза мозолит.       Аль-Хайтам знает, что она встаёт ни свет, ни заря просто, потому что ей так нравится, но от того лишь больше не понимает её странного графика. Хоть убейте, но он в упор не поймёт, как можно просыпаться в пять утра только за тем, чтобы успеть к открытию — пускай и любимой кофейни (а уж кому, как ни Хайтаму знать о привязанности к определённым местам). Здоровый сон он всё же ставит превыше любых пристрастий.       Дэхья встречает его «какого-черта-ты-такая-радостная» взгляд, невинно хлопая ресницами и явно сдерживая насмешливую улыбку за шумными глотками, тянущимися в её сложенной вокруг трубочки буквой «о» губах.       Нет, она определённо что-то принимает. Нельзя вывозить жизнь при её графике, там ведь никакой заботой о личном комфорте и не пахнет. Невозможная женщина.       — Будешь так хмуриться, морщины появятся.       — Если так высоко брови вскидывать, то и у вас появятся, — парирует аль-Хайтам. — Только быстрее, потому что возрастом постарше будете.       — Сделай одолжение и спрячь своё остроумие, куда подальше, — полные, пока ещё не накрашенные ярко-красной помадой губы тянутся в приторно-сладкой улыбке. — Ты же хороший, правильный мальчик, вот и не порть мне настроение с утра пораньше.       Дэхья смачно чмокает воздух между ней и Кандакией, после чего нагло всучивает Хайтаму свой стакан-с-невесть-чем.       — Лучшей выпей это, — и, развернув аль-Хайтама за плечи, подталкивает того в сторону раздевалок. — Кофе от Кави отлично поднимает настроение. Может, и ты, смурной мальчик, порадуешься этой жизни. А теперь топай, сейчас пока переоденешься, пока попыхтишь злостно перед разминкой.       Аль-Хайтам никогда не «пыхтит злостно перед разминкой».       Он делает это в многочисленной очереди, выстроившейся к баристе кофейни «AsalRuhi».       И им оказывается не та миловидная девчушка с водопадом огненно-рыжих волос, потому что к ней выстраиваются очереди за столиками. И уж тем более не тот парень с кислотно-зелёным окрашиванием, что изредка мечется между рабочей зоной и дверью для персонала. Все посетители нестройной вереницей следуют друг за другом к донельзя улыбчивому парню, который сияет дружелюбием на километры вперёд. Но только не ему. Не аль-Хайтаму.       При виде него он отчего-то не сразу в словах находится. Пялится так странно — глаза, похожие на два рубина, широко распахнув, да ртом хлопает точно рыбёшка, выброшенная на берег. Но, на удивление, быстро берёт себя в руки, секунду спустя расплываясь в выдержанной рабочими издержками, дежурной улыбке.       — Пуровер с солодовым фильтром, — чеканит Хайтам, словно отрепетировано, хотя у него всего лишь было предостаточно времени изучить меню, написанное витиеватым, не совсем разборчивым почерком на широкой, меловой доске позади бариста. — Бонусной карты нет, оплата наличными. — А ещё он нормально так ждал, чтобы заранее подготовить ответы на самые часто задаваемые бариста вопросы.       Сначала Хайтам думает, что Дэхья знатно ему наврала и «AsalRuhi» — всего лишь одна из тех многочисленных кофеен, где ни слова не слышали о разнице между фонтейнскими и сумерскими зёрнами или понятия не имеют о различиях в обжарке или степени фракции зёрен (стоит отдать должное за полученные знания тому разговорчивому пареньку родной кофейни). Однако, стоило ему забрать поднос с воронкой и уединиться за столиком этажом выше — чтобы ненароком не плеваться так явно, — как все сомнения тут же испаряются в абсолютной уверенности, мол, вот оно.       Как бы он ни старался, всего лишь подсознательно, честно, уличить парня за стойкой в незнании банальных основ, тот на его уловки так и не купился. Пуровер у него был то, что надо. Нет, не так. Та самая воронка, которая, по мнению аль-Хайтама, не требует сверхчеловеческих навыков, на деле оказывается даже лучше той, к которой он привык. Это приятно. Теперь нет необходимости выверять пропорции между граммовкой кофе и литражом воды, в которых до этого был не уверен аль-Хайтам. Отсутствует необходимость сравнения. Потому что всё идеально.       С подчеркнутой кислинкой на задворках и отсутствием излишней горечи. Но с определённым, приевшимся уже зерновым привкусом, невесть откуда взявшимся, на самом деле. Так в определённой степени идеально, что даже странно, но от того не менее приятно. Ведь не было до этого ещё человека, который понял бы его — аль-Хайтам намеренно всех их путал, хотя прекрасно знал, что нет никакого солодового фильтра. Так, проверял на профессиональные знания. И все они провалились. Кроме него.       Их понимание ощущалось с самого начала, сквозило в воздухе невесомым флёром. Просто Хайтам предпочитал не подтверждать его. Но и не отрицал ведь. Поэтому, наверное, так складывалось постепенно, что они чувствовали друг друга. Понимали со временем, узнавали.       Аль-Хайтам изучал Кавеха медленно, пассивно, издалека. Наблюдал за его отношением к людям, стоя в очереди или сидя на втором этаже кофейни — выстроенный на манер балкона, он давал прекрасный обзор на первый этаж и рабочую зону бариста в частности.       Это было увлекательно, потому что каждый день он был таким разным, но в то же время одинаковым: с дежурной улыбкой и мастерски заточенной маской дружелюбия вплоть до момента выдачи заказа, мимикой передразнивающий и закатывающий в недовольстве глаза, стоит ему только отвернуться к кофемашине после какого-нибудь угрюмого, сварливого гостя, или искристым смехом заливающийся после того, как рыжеволосая сменщица что-то шепнула ему на ухо. Кавех был открытой книгой — всем содержанием как на ладони, без уловок и недосказанностей, внезапных сюжетных поворотов и клифхэнгеров. И даже его невысказанный интерес аль-Хайтам ясно читал между строк. Но показывать своей осведомлённости не спешил. Ведь только недалёкие кичатся знаниями — мудрецы же берегут их до нужного времени. А Хайтам привык считать себя человеком рассудительным.       За этой немногословной игрой время пролетает чересчур стремительно, а первый год обучения в Академии подкрадывается слишком уж незаметно. Приевшуюся рутину приходится менять, сначала получается с трудом: в первую очередь необходимо подстроить тренировки с Дэхьей, потому что тренера менять сложнее, чем бариста (хотя он успел всерьёз об этом задуматься, потому что кое-кто успел все уши ему прожужжать). Так что Хайтам давится перегретой домашней воронкой, пока наконец не выявляет верные пропорции свободного времени для посещения кофейни.       Он заглядывает в начале осени. Ближе под вечер, после последнего факультатива. Едва ли не проходит мимо, на самом деле, но вовремя останавливается — периферийным зрением улавливает знакомое медное окрашивание Кавеха и золото мелированных прядей Дэхьи. Бросает беглый взгляд на наручные часы. Торопиться ему некуда, так почему бы и не зайти.       Дэхья заговорщически подмигивает ему, выходя из кофейни, но аль-Хайтам не обращает на этот жест никакого внимания, потому что даже не смотрит на неё — только бегло мажет взглядом, ловя жест долями секунд, и снова внимательно щурит глаза на бариста.       Аль-Хайтам больше не прячется за книжками и не таится на втором этаже. Теперь уже изучает в открытую, откровенно.       Аль-Хайтам больше не молчит и не скрывается за одним лишь озвучиванием заказа. Выказывает свой интерес голосом. И делом.       — Мы скоро закрываемся, — Кавех заговаривает неуверенно. Он держится за круглый деревянный поднос, словно за спасательный круг. — Если не собираетесь что-то заказывать…       — Не собираюсь, спасибо, — прерывает его Хайтам, постукивая по ручке чайника с уже давно опустевшим фильтром. — Я ждал вас.       — Меня?       — Да, заняты сегодня вечером? — смотрит невозмутимо, не позволяя улыбке расплыться на губах.       — Не то чтобы…       — Отлично, хочу пригласить вас в одно заведение неподалёку, — вопросительно выгибает бровь, хотя знает, что Кавех вряд ли откажется. Чужое немое согласие, пускай пока не совсем уверенное, висит между ними заблаговременно — аль-Хайтам бы нащупал его без труда, будь у этого согласия телесная, заметная форма. Но всё же спрашивает, дабы подтвердить свои предположения. — Что скажете?       — Не откажусь, — у Кавеха от удовольствия аж ямочки на щеках проступают. Вновь выдаёт себя с головой, ну что за человек.       Выходной вечер выталкивает их прямиком в объятия шумной ночи: люди, парочками и группами, снуют туда-сюда. Укрывает медовым светом стройной вереницы фонарей. Он окатывает волной шумного говора мимо проходящих человек и отдалённых звуков музыки из ближайших заведений.       Улица принимает, пригревая ещё не остывшим, осенним теплом, будто только их и ждала. Обнимает так ласково. Золотит лица тенями. Прячет их тихие разговоры от ушей окружающих в громкой симфонии общего настроения.       Аль-Хайтаму думается долго, осознаётся ещё мучительнее. Что привязался он вовсе не к кофейне и не к отлично приготовленной воронке, а именно к бариста, который готовит тот самый треклятый фильтр-кофе. Принимать собственные чувства, пока маячащие только где-то на подкорке, и того сложнее — он не привык ограничивать себя привязанностями. Привычки формируются в течение двадцати одного дня, но привязанности задерживаются на неопределённый срок, оседая внутри сложностями будущего перепутья. А ему совсем не хочется потом ставить себя перед выбором…