Обитель, укрытая в облаках.

— Зима в этот раз обещает быть ласковее обычного, — хмыкнул Архонт, наглядно посматривая на, словно нарисованные указанной ледяной красавицей белоснежные космы, — как думаешь, стоит ли мне заявиться на праздник вина или нет? — А что думать? Ты и так и так туда залетишь, даже если все ветра исчезнут из страны. — пожимая плечами, Борелиас опирается на перила, спиной стоя как к небесам, где законно сокрыты божественные чертоги, они же клети для особо отличившихся по жизни как людей, так и тварей животных, так и богов, так и к бездумному, суетливому копошению за дворцовыми стенами. — Хм, мог бы и сам проведать своих подданных в кои-то веки. Люди уже поди забыли, что у них ещё 2 Архонта. — Как мы им только скажем о том, что возвратился третий? — проворчал себе под нос Андриус, звериным хищным взором из-за плеча осматривая прикрытую вуалью опадающего снега площадь перед помпезным главным храмом Барбатоса, словно представляя толпы недовольных, легкомысленных, глупых да мелочных до ужаса людишек. Слабые, но толпой кого угодно на вилы поднимут. Аристократов с их кудесниками-магами смогли, так что мешает их, двух духов?... "Хм, а если меня в этой форме сожгут, то будет больно как человеку, или как морозному духу? Но я больше повеливаю лиуграми, а они отличаются от людей, а как бог, я завишу от веры подданных. Это значит... А с какого перепуга меня эти человечешки с вилками посмеют сжечь!? Хм, а ведь люди любят есть всё вилками, а для казней или нападений используют их, значит ли это, что оружуя вилкой, люди удовлетворяют свою страсть к убийству? Как щенята грызут ветки, пока их не допустят к охоте. Но рыцари-то используют мечи, хотя они и люди... То есть рыцарей можно обозвать подвидом людей с одной... Как эти острые штуки-то на вилке называются!? Ну, раз ими накалывают пищу, то обзову это клыками. Рыцари - одноклыковые люди! А если у обычной по 4 клыка, то... Рыцари - те ещё калеки, получается? Тогда понятно, почему их так обожают! Их не почитают, это просто жалость и поддержка как неполноценным членам стаи! Вот дают! Ещё и позволяют пользу приносить и не чувствовать себя обузой! Вот что имел в виду Декарабиан, когда рассказывал про людское милосердие. Но рыцарями не рождаются, на них идут учиться, и становятся в итоге сильнее обычных людей в разы... Это получается, что чтобы стать сильнее и защищать стаю людям надо искалечить себя!?.. Но у лиугров тоже есть обученные воины, ими тоже становятся..." увенчанные вытянутыми заостренными перышками, больше напоминающими шерсть, уши задорно махнули, посылая игривый виток ветра прямо в закудахтавшую толпу, стремительно закутывающуся в одежки не столько от холода, откуда, если настоящей зимы дней тринадцать от силы и то - дань уважения Андриусу. Люди больше от снега прячутся, которым бесчисоенные подчинённые так и норовят набить шиворот каждому встречному, точно людские детишки развлекаются. "Тренируясь, люди и лиугры калечат себя, чтобы принести пользу стае, буквально жертвуя собой. А почёт это не жалость, а наоборот, признание их жертвы! Но зачем тогда столько вилок, если двух хватает?... Понапридумывают!" Барбатос с интересом изучал малейшие изменения в лице собеседника. Зачастую именно эти самые малейшие движения следовали руку об руку с глубокими размышлениями, чем причудливее думы, тем меньше менялост лицо собрата. Как про себя напевал очередную мелодию к поэме сам Барбатос, тот будучи божеством-морозным вихрем, отдаваясь во власть внутренних обсуждений, да забывал сдерживаться, морозя как бокалы на столике рядом, благо у самого Барбатоса в них то самое вино, как и лицо своё. То становилось совершенно невыразительным и хмурым, нередко пугая поданных на приёмах. — Как ты думаешь, — пальцы лениво прикручивали за ножку несуществующий бокал, — стоит ли нам позвать кого-нибудь более сведущего, ну... — Например? — Тц, да не перебивай ты. Я про этот механизм странный. Конечно, учёные из К'хаенриаха были б куда предпочтительней, но обходимся тем, что имеем. Вельзевул, как мне нашептала парочка залетных духов, заинтересовалась их технологиями и создавала что-то вроде манекена. Хм, не удивлюсь если хочет создать марионетку, чтобы шить на ней одежду ниже бёдер, и немного закрывающую груди. — Уж не тебе говорить о развратных тряпках. — Эй, у меня хоть оправдание есть! Ты хоть знаешь, как юные духи могут, заигравшись, порвать ткань. Эх, если Рабиан вернётся, выпрошу у него где достать такую же крепкую одежку! Ой, нет, не буду! Мне мой прикид ещё как нравится! Вот если... — Он вернётся. — после недолгого молчания прервал всё нарастающий ком бессмысленного бреда. Его друг, его единственный пока собрат имел дурную привычку ударятся во всякие глупости, лишь бы не молчать. Лишь бы в этой тишине не слышались скорбные завывания, как поют ветра в горах, да редких руанах Анемо страны. — Да знаю, знаю! — стоило сжать с фырканьем кулаки, как кончики волос совсем потускнели, почти сливаясь цветом с волосами. — Но я уже не знаю, что можно сделать! Урожай - рекордные сборы. Торговля - на дрожжах растёт оборот товаров со Снежной. Казна - новое хранилище уже заполнено наполовину. Да даже армия!... А знаешь, я придумал, надо привести кавалерию в должный вид. Элитные войска, а смотрятся так, будто только с пашен приехали! Так, надо подновить их обмундирование, ещё провести пару тренировочных боёв с разными бойцами. Может ещё парад устроить? — Не нервируй. Я только с границ. Видеть эти ржущие окорока на ножках не могу. — Да ладно тебе, они милые! — Иди ты!... — Тс! Глаза тут же забегали по сторонам, а приподнявшиеся из серой копны ушки навострили синеватые кончики. Тишина словно насмехалась над одновременно поджавшими плечи в ожидании взбучки Архонтами. — Тьфу! — Не повезло кому-то. — усмешкой проводил выброшенный с изящного балкона искрящийся комок снега, маленький, а о землю упадёт - в ледяную глыбу обратится. — Нда, не будем Вельзевул звать, а то ещё разразится здесь громом, да начнёт метать молнии. — Посмотрим. Кто ещё? — Ну, не мы точно. А то опять твою шерсть доставать, ведь она все внутри морозит! Может, хм, Моракса? — Нет. — сколь невинно прозвучал, столь же глубоко пробирал ответный рык. — А почему нет? Он всяко умнее и талантливее своих Адептов будет, а они те ещё искусники. Особенно в занятных механизмах. Ему понравится. — Ага. Но примем мы только его. — Ну, тут наш каменюга сам решит, какую свиту собирать, вдруг и батальон охраны с собой принесёт на хвосте? Тот-то у него длииинныыыый, драконий всё-таки. — Аргх! Дай-ка угадаю... Тебя ещё не отпустил тот смазливый блондинчик? — вкрадчиво поинтересовался Андриус, обнажив внушительные клыки. — Ну. Вообще-то нет... Но я правда хочу пригласить Моракса для осмотра этого голема! Ему же почти пятьдесят седьмая сотня стукнула! Наверняка по молодости насмотрелся на всяких там безумных учёных и попытался что-то подобное сделать, не зря же они с Вельзевул это обсуждали, да куклы премудрые таскали с руин. Да и... — Я понял. — взмах руки обрывает новую мысль, так и не дав ей начаться. Нахмуренные длинные брови кидают тень на глаза, что излучают прохладу, мерно, постепенно, но так незаметно и внезапно, словно зима реки сковывает, гася весь настрой. — Отстань ты от смертного. — Ой, да что ты сразу про него заладил? Я и не заикнулся, а кое-кто навоображал себе... — Барбатос, я серьёзно. Ты ведёшь себя как больной!.. — Кто больной, человек, зверь? Лиугр? — голова качается с каждым предположением, завершая всё усмешкой, — Ни тот, ни этот, да никто себя так не ведёт. Да и что причина волнений? Признаю, немного перестарался, — улыбку натянуть легко, чуть сложнее ею прикрыть всё дурное в мыслях, — но и ты пойми, я-то с людьми давно не общался. — Ты-то? Да только у людишек тебя и отыщешь! — Ну, на то и истина, только ты ж вызвался это столетие следить за ними. Помнишь, ты обещал увериться лично, что с лиуграми те ужились? — Тц, всё как и раньше - вон из дому, хорошо хоть, что прутами не подгоняют. — и вроде гадостно на душе, но тянущаяся утешить рука не обманывает чутьё. Сторонится бог звериный, льдом очей бледных осаждает. Словно дымку наваждения спугнув, продолжает гнуть своё: — Так что же случилось, раз ты позабыл как с людьми общаться - опять себя влюбил, да жизнь бедняге ломать принялся? — Признаю, на поводу влюблённости опять пошёл, но ты бы знал какого это - счастливым быть от одного лишь взгляда! И хоть два, хоть три, хоть десять столетий полетят в Бездну - и ты снова молодой и не такой!... — Угрюмый, чёрствый, грубый? — на удивлённый, хоть и приятно взгляд с ухмылкой поясняет, — Барбатос, не мне не научиться твоей поэзии да песням, уж сколько их тут отзвучало... Я думаю, реши мы записать всё, свиток бы закончили аж, — рука приподнимается, легко отсчитывая мили до, сначала Дворца поэтов, затем самого уединённого из поместий Рангвиндеров, того что с острыми, как пикинёров строй башнями старинных крепостных стен, затем и дальше, до рощ дубов и кедров, — ну, туда куда-то вобщем довели б! — Это ж как ты посчитал так? — восхищённо присвистывает Барбатос нескрыто гордый за всех своих Мастеров слова: от возвышенных придворных поэтов, до простецких деревенских бардов. — А я нелицепри-! Нелиц-... Тц! Короче ругательные да похабные песенки учёл! — Ну тогда ты хорошенько так не досчитал, зная моих подопечных, да считая только людей - тут до границы Ли Юэ дойти, как выпить за здоровье ближнего! — Пха! Ха-ха-ха-ха! — подрагивающие плечи присыпало легким снежком с приподнявшихся волос, хорошо взъерошенных легкой метелью, которую тут же подхватил тёплый вихрь Анемо, унося вдаль к чистым небесам. Глубоко-синие полотна сразу раскрасила чужая радость несимметричным, беспорядочным, но уникальным узором. — А между прочим, твои охотники те ещё сказочники, такого в тавернах наговаривают; там уже каждый пятый Дурина одной левой уложил, правой потягивая винишко, да второй уминая птичью ножку. — Подожди, — удивлённо моргнув, Андриус принялся считать, — левой укладывает, правой пьёт, второй... Так вторая же левая?! А! Понял, он ей ещё и ножку держит. — Ага, вот у Дурина оттяпал у уминает! — Шутки шутить удумал. — Ну, я же не сказал, что одной левой рукой. Так, ногой попинал и трапезничать изволит. — Вот бы Декарабиан услышал нас, — мужчина повернулся корпусом, задорно сверкая гладким снежным полотном после бури, — помнишь, как он застал тебя за любовными стишками? Чуть всю библиотеку не заставил перечитывать! — А чего там было читать? Пару развалившихся талмудов по истории Старого Лунного Города, справочник по этикету, да карты? Ну добавим учебник старомондштадского, я на нём только и говорил. — фыркнул Архонт, указательным пальцем указывая игривым ворохам бирюзы да перламутра какой бы ещё интересный виток закрутить. Элементальные духи тут же подхватили забаву, присоединяясь к пляске. Старшие и умудрённые, видавшие ещё годы до Катастрофы и Восстания высокородных, с лёгкостью возносились, перекраивая белоснежные кружева, а вот юным крохам требовалась поддержка и помощь. Взрослые и сильные бережно подхватывали, унося с собой охочих до веселья малышей, упорно пытавшихся повторить крутые виражи собратьев. Едва снег с перил успел пройти путь до нижних галерей, как весь купол небосвода раскрасила пляска Анемо. Барбатос подтянул улыбку, щуря глаза, не желая видеть живые картины перед глазами, как маленького духа гоняют сородичи до изнеможения. Старшие презрительно завывают, грозясь сдуть до элементальной пыли попавшегося на глаза слабака, а собратья, что недавно обрели силы, не дают подняться выше к небесам, давят как росток сорняка. А ему неважны угрозы да нападки, полуразвеянный сгусток элементальной силы прячется рядом со слаймами, на их фоне никому и дела нет до крохи. Он не обращает внимание на потехи остальных, с увлечением гоняя редкие опавшие листья под полулысыми кронами. Он с интересом заглядывает в каждую щёлку, под каждый камушек, со знанием дела разговаривает с мхами под сенью папоротников, обсуждая каждого лесного жителя. А зимой суровой теплым дуновением направляет белок к их кладкам. Ему не нужно общество сородичей, ведь столько собеседников в родном тесном лесу, где стволы толстые, ветви спутанные, сильный дух только пообламает их позря пока попытается протиснуться, а тем, кто помельче больше интересны догонялки со степными зверями. А стоит встретить людей, как радость охватывает всё естество, аж маленьким торнадо носится на месте, под подозрительный взгляд тщедушного человека. Тот или та измотан, волосы спутаны подстать кронам, а ручки тянутся боязливо прикрыть свежие ссадины. А кожа необычная у человека, не одного цвета, а больше как у кошек или ящерок - в крапинку крупную синего, фиолетового, да тускло-желтого с зеленым вперемешку. Человек забавно морщится, стоит на камень острый наступить, палку старую задеть, или когда живот заводит раздосадованные трели. Уж последнее ветерок понимает правильно и чётко, слышал, как в норах ласка мать детёнышам под эти звуки раздирает скудную добычу. Он настойчиво шуршит кустами, отчего человек испуганно отходит, ожидаемо путаясь в корнях и падая. Но стоит редким ниточкам, не лентам даже, собраться в небольшой клубок, как завороженный мягким сиянием глаз вмиг теряет в страхе. Рука с худыми, короткими пальцами с, казалось, порванной кожей, тянется к духу. Любопытство бешено сражается с осторожностью и недоверчивостью, и страшно подойти к тщедушному великану, и хочется рассмотреть со всех сторон причудливое создание. Оба не могут решиться приблизиться, пока хриплый, тонкий голосок пробивается из располосованного красноватыми следами горла: — Пр-при-приветст-вую, я Адель, а ты?... Д-дух какой? Быстрое мерцание заискрилось на снегу, ветерок старательно наворачивал кривые круги вокруг гостя, подпрыгивая и вертясь вокруг оси, отчего в маленьком уголочек леса, шага в три туда и обратно, робко расцвела мята. Осела чуть теплым цветом на кустах, осторожно очертила узловатые когтистые ветки, с любопытством присела на скудные лесные дары - мелкие ягоды брусники, ютившиеся под иссохшими листьями. Кружась, элементаль, как подобает, предлагает гостю угощение. В этот раз его "танец" удался на славу! Как ребёнок, который таки смог повторить за взрослым, ветерок от радости сметает возмущённо хрустящий снег, под которым боязливо топорщатся из под земли и давно лежавшей листвы корешки - любимое лакомство местных зайцев, которые точно не обидятся, что знакомый ветерке поделился драгоценным лакомством. Изумлённый вздох, заискрился в тусклых глазах звездным летним небом. Гостья потянулась к подарку, вздрагивая, стоило теплому ветерку пригреть оледеневшую, заколовшую кожу. Оборванные неровные ногти спешно обламывали маленькие ягодки, закидывая в давно не видавший, не то что лакомства, а ломтя хлеба рот. А ветерку все в радость, он поднимает тяжелые, недовольно скрипящие ветки, осыпая ледяной роскошный убор, под которым целая россыпь теплого бордового цвета. Маленькие ягодки, которыми нередко брезгуют заплутавшие охотники, могут в мгновение сделать голодного донельзя сытым, стоит собрать лишь полную ладонь. Гостья, умявшая три, а то и больше, с наслаждением присела под сенью кустов, откидывая слипшиеся неровными клочьями до плеч волосы, такие же бледно-голубые, как лёд, сковавший озеро неподалёку. — Спасибо! — в сравнении с другими элементалями он отлично понимал человеческую речь, принимая угадывания смысла в разговорах за одну из немногих доступных игр. Но именно знать и читать по лицам - совершенно разные вещи, тем более когда чаще ты общаешься с соседями - зверушками. Но эта улыбка, такая внезапно яркая и чистая, прямо как отраженное в безмятежной глази озера летнее небо, самое яркое в вечно холодном году, солнце отдалось в крохотной душе искренней благодарностью и завязало ещё хрупкий, первый узелок дружбы... Его же разорвало под конец, когда дитя со столь знакомыми чертами восторженно поставило последний завиток в ужасающей, несмотря на чудесную погоду, речи. Вопль даже не животный, более мерзкий, низкий, призывал почетных рыцарей поднять кнуты: — ...И мы сравняем спины их с их волосами. И мы вино с их кровью отопьём на праздниках своих детей. И мы покончим со вторжением заразы из Натлановской гнилой, раздробленной от ничтожности её же обитателей земли. Возрадуйтесь братья, ибо мы поймали последних свиноматок этой бурой заразы! — кубок взмылся вверх, окропояя выплеснувшимся содержимым жаждущую крови толпу вопящих, изуродованных собственной жестокостью лиц. — Мы выпустим их на арену и подарим высшее милосердие - умереть под взорами наших Архонтов, позволим им издохнуть в их грязной традиции битв на самом благородном поле боя! Славься Барбатос, бог вина и песен, славься Андриус, бог метели и дуэлей, славься Декарабиан, бог бури, мудрости и самой власти. Славьтесь вино, лёд и ураган. Славьтесь высшие Лорды Мондштадта, и принесите нам вечный почет в обмен на подношение от благородной, чистой крови! крик восхвалений отдался тугим гулом в груди, и пусть в этой своеобразной мольбе было больше искренности от вступивших в свои права аристократов за последний век, но суть, противоречивая всему его естеству, встала камнем в горле. — Р-р-ф, и почему именно Рабиана ассоциирт с властью?! — Когда начнёшь ругаться с Гео Архонтом за свои территории в дипломатическом сиде, тогда с удовольствием уступлю тебе звание. — пальцы с раздражением пригоадили короткую темную бороду, в очередной раз навевая мимолетные раздумья хозяину о перемене облика, да кому ж охота разъяснять зарвавшимся аристократам, что их переменчивая, как поколения серых луговых кроликов, мода Архонту не указ? — Все вино и вино, и вино... — в бокале грубом, старом, но таком раньше дорогом в такт чужому настрою неровно наворачивал тревожные вихри в кои-то веки не нужный сердцу и душе напиток. Как плевок в толпу бешенных высокородных собак, вместе с откинутым в никуда сосудом, раздалось глухое: — Хоть бы что новое придумали! — Гхм, как же, если подобный бред только с вином в голову и залетает? — Если я узнаю, что это ты из надоумил, я тебя!... — Да хватит уже, сто лет как знаю, что не наваляешь, хоть придурка из себя не строй, и так тошно! — то ли остатки вина на языке отозвались, то ли тоска и вина заговорили, ведь местами разумнее их обоих разом, ничуть не драчливый и даже миролюбивый друг, несмотря на все похабные и низкие шутейки про себя от завсегдатаев таверн и кабаков, а всегда старался посмешить, развеселить, строя из себя шута придворного, вспоминая им одним известную шутку. — Прости. — Ха, да что на тебя клыки скалить... Ты лучше скажи, в Мелодичном лесу совсем всё дурно пошло, или ещё... — такое красивое название, прямо как нынешнее, только раньше действительно загулявшие мелюзины с речными местными подружками запевали, а сейчас только духи беспокойно колышат листву, что почти до времен Катастрофы ветра в почтении и скорби не смеши тронуть. — Никого. Всех поймали и на свои магические устройства пустили. Только феи какие могли остаться, и то не уверен... Хлопок и отрывистое "Хватит" стали пугающим мгновением зарождающейся бури. Барбатос, несмотря на угрозы старшего Собрата пробрался в темницу, предпочтя диты Натлановкого, беспощадного рассветного пекла такой родной голубизне очередному бастарду Лоуренсов. И при взгляде на сожжённые крылья родового особняка еще долго не отпускала насмешка о том, как мниши себя чистокровными, стоящими выше над всякой гнилью и порчей, потомки самой "грязной" по происзождению дочери некогда славного рода. Пальцы неторопливо позволили бокалу в очередной раз прокрутиться над заволоченной облаками пропастью. Изящный сосуд, по цене вмещающий небольшой домик и поле, уронил в кружевные летние оборки небес ярко-алую каплю, больше рубин огранённый. Пока Андриус распинался о былом времени, в голове уже назрел полной гроздью запасных путей и способов план. Ну уж нет, он долго проявлял всяческую милость к смертным и богам, чего бы, ради разнообразия, не стать чуть строже, крепче в своей хватке. В конце концов, даже самый изысканный сорт рано или поздно надоест, а грань между удовольствием и скукой - капля. И её уже давно пролили. — Итак, а теперь к соглашению с Мораксом, я хотел бы переписать пару моментов. А, да, повременим как с возвращением старого друга. В конце концов, нужно тщательно всё подготовить к прибытию... — "в том числе и его самого"...

***

Розовый цвет, окружавший храм приторно-сладкими, удушливыми объятиями сакуры наконец-то ослабил оковы, давая выдохнуть вместе со спешно сдувающими ворохи лепестков ветром и жрицами. Под ногами кицуне приветственно стучали лакированные карминные ступеньки, двери услужливо и молчаливо раздвигались ещё на подходе, а чары лисицы не давали назойливым остатками роскошного убора деревьев залететь вовнутрь. Воздух уже понемногу наполняла зима, летом любимое время года кицуне, но не в моменты, когда обувь таки норовит соскользнуть с обледенелых камней, а погода элегантно отмахивается от любых чар лисицы, дай Архонты, что она сильнейшая из ёкаев в хитроумных колдовских плетениях, Священная сакура своими корнями путает их так, что и остаётся ожидать, пока жрицы второпях обсыпят каждый выступ на горе песком, перемешанным с лепестками пламенного цветка. Мико подавила желание разочарованно прижать уши к голове от резкого грохота разбросанных по полу церемониальных чаш, колокольчиков и инструментов для изготовления амулетов. Новенькие словно поставили себе цель - изничтожить и без того исстрадавшийся за последние два года слух лисицы. Этих посылать обсыпать ступени храма категорически нельзя, ещё не хватало Главной жрице размазанных у основания горы тушек недотёп. Нет уж, цокает про себя кицуне, под, не в пример тихий, практически неслышимый стук закрывшихся дверей, заходя внутрь, всё-таки придётся заморочиться и наколдовать пару согреващих знаков на спуски, да и туфельки на зиму стоит осмотреть, те новые, на заказ сделанные, аж жалко портить колдовскими знаками, да лисьим огнём, кто знает, как особый шёлк из Ли Юэ отреагирует? — Ах, рыбонька ты моя, твои бы таланты, да в нужную головку... Хотя бы в человечью, а не прогнившую башку опарышей на теле Ватацумийского червяка, чтоб его там твари Бездны изрызли!... — прижатые уши подрагивали в такт волнению пяти распущенных пурпурных хвостов, разом пропитавших всё вокруг элементом молнии. Каким образом, когда и как такая наглость прошла мимо глаз бесполезной Трикомисии - вопрос чуть ли не высеченный на дереве яростными вспышками. Мико выскочила наружу одним ворохом Электро вспышек, тут же собравших ещё валяющиеся в округе, несмотря на ранние заморозки, лепестки сакуры в невысоко парящие над землёй облачка. Застанные врасплох жрицы тяжко вздохнула, вознося из самого близкого к небесам храму, а значит самые эффективные и мощные, молитвы милостивой Огёсе Наруками, чтобы та провела главную мико вниз и та не навернулась на ещё не обсыпанном песком льду. В то же время свиток с переделанным торговым соглашение с Гео Архонтом опасно раскатался до самого края стола, на который был в ярости кинут, но миновало. Прямо как Мико, подсунувшую через главу Кудзе и дочь Камисато Архонту указ о начале войны с Ватацуми, о котором Сангономия не преминула припомнить самым гадостливым, очень похожим методом...