Сегодня, завтра, всегда

— Ты танцуешь на балу? — удивленно спросил Ксенофилиус, встретив Пандору в Три метлы после ее репетиции. — Я очень люблю танцевать! — простодушно ответила она, смазывая пенку сливочного пива с губ. — Это я знаю, — мягко улыбнулся парень. — А кто твой партнер? — Барти. Барти Крауч. — И на каком он курсе? — Шестом. Ксенофилиус никогда не был ревнив, а Пандора не давала повода волноваться. Он верил ей и знал, что она всегда будет только его. Но другие люди могли быть жестокими и непонимающими, поэтому Ксенофилиус смутился, услышав о партнере Пандоры. Он мало что знал о Барти, только то, что его девушка тесно с ним общается, но не думал, что отношения их настолько близки, что они танцуют в паре на балу. Ему вдруг стало очень интересно, что этот парень из себя представляет. — Ты поможешь выбрать мне платье на бал? Хочу, чтобы оно сочеталось с моими хрустальными каблуками, — воодушевленно говорила Пандора. — Каблуки? — удивился Ксенофилиус. — Уверена, что справишься с ними? — Конечно! Если буду чаще их носить — привыкну и запархаю. — Милая, тебе не нужно себя заставлять. Ты и без каблуков будешь прекрасно выглядеть на балу. — Но я хочу с ними! Ксенофилиус с умилением смотрел на Пандору и понимал, как сильно скучал по ней во время разлуки. Каждый раз, когда он смотрел на Пандору, он видел в ее глазах нежность и тепло, которые так не хватало ему в одиноких моментах. Он мечтал быть рядом с ней, проводить каждый момент и делить мысли и чувства. Ему бы очень хотелось оказаться с ней на одном курсе, быть ее парой на балу. Но он не против дожидаться ее, ведь знает, что это будет не зря. Пандору даже не стоит интриговать свадьбой — они оба знают, что когда-то она состоится, и вероятнее всего, сразу после ее выпуска из школы. — Милая, я сейчас пишу большую новостную статью по поводу Хогвартских дел, так что могу задержаться на подольше, вплоть до самого Рождества, — сказал Ксенофилиус, нежно смотря на Пандору. — Я мог бы танцевать с тобой на баллу. — Как здорово! — восхитилась его идеей Пандора, чуть не подпрыгнув с места. Но вскоре она пришла в себя, вспомнив о Барти. — Ох… Ну, мы могли бы станцевать с тобой на балу, но на представлении я буду с Барти. Ксенофилиус рассмеялся. — Ну конечно, милая. Вы ведь так долго репетировали. Не могу же я позволить тебе пустить все свои старания на самотек. Пандора мягко улыбнулась, потянулась к нему через весь стол и поцеловала. Вот только во время поцелуя в памяти ее всплыло признание Барти ей в любви, когда он отдавал ей музыкальную пластинку. Странно, что она подумала об этом прямо сейчас. Пандора решила, что не будет помнить и заострять внимание на этом моменте, потому что Барти всего лишь ребенок. Его смелость, конечно, похвальна, но стойкости и смысла в ней нет. Пандора знала, что Барти был серьезен, но так, как бывают серьезны лишь дети в его возрасте. Она не воспринимала его всерьез, потому не размышляла о его признании. Но сейчас, когда воспоминания всплыли прямо во время поцелуя с Ксенофиусом, ей вдруг стало за себя стыдно. Ей было достаточно любви Фили, остальные могли бы считать ее просто подругой, но не больше. Вдруг, со стороны послышались чьи-то перешептывания. Пандора привыкла к ним, и они не могли заставить ее отлипнуть от любимого парня. Но вдруг, в разговоре она услышала то, что моментально заставило ее сесть спиной ровно и окаменеть от стыда. — Вы знали, что ее мать про нее говорит? За спиной Пандоры зашептались про ее мать, и она поняла, что о ней, вероятно, уже знает вся школа. И она уже начала представлять то, с каким позором будет заканчивать учебу. Ксенофилиус ничего не знал. Пандора рассказывала ему обо всем, кроме проблем с матерью, потому что его мама умерла, и она боялась задеть его за живое. Из-за нехватки материнского воспитания, он понятия не имел, насколько хорошо Флоренс выполняла свои обязанности. Но она была очень заботливой, и контролирующей все женщиной, так что со стороны не сразу замечали проблемы. Шел всего лишь второй день пребывания родителей в школе Хогвартс, и, конечно, за это время уже поползли слухи про самых странных из них. Такой была Флоренс, матушка Пандоры. Ей хватило всего пару часов, чтобы весь Хогвартс о ней заговорил. Еще в первый день она пообщалась с десятку учеников, сильно смутив их своими странными разговорами. Поттер был не первой жертвой. И он, в отличии от других учеников, не заострил внимание на странной женщине. Она, вероятно, за два дня стала самой обсуждаемой персоной в школе Хогвартс. Не только она, конечно, но и ее дочь. Пандора прекрасно замечала, как все вокруг начали смотреть на нее иначе. Слухи распространялись быстро, и она чувствовала, что каждый ее шаг теперь пристально наблюдался. Она пыталась скрыть тревогу за маской хладнокровной уверенности, но внутри она чувствовала ужасающе давящий стыд. Ей было больно осознавать, что теперь ее мать и она сама стала объектом осуждения и насмешек. Еще в первый день Флоренс устроила в гостиной Когтевран настоящий скандал, узнав о том, что ее несчастная дочь живет совсем одна, без соседей. Этот факт она восприняла как самую настоящую трагедию, ведь что это, как не издевательство над ее бедной дочерью. Флоренс быстро выяснила, кем являлись прошлые соседки Пандоры, что так нагло и беспричинно бросили ее, и решила разобраться с ними лично. Пандора тогда совсем позабыла о своей матери и беззаботно проводила время с Ксенофилиусом, даже не подозревая, какие беды натворит ее мать. Когда Пандора прибежала в гостиную — именно прибежала, потому что ее попросили разобраться с матерью: она была шокирована тем, что успело произойти за время ее отсутствия. Родители Амелии Боунс на повышенных тонах общались с Флоренс, угрожая ей серьезными разбирательствами. Оливия Браун и Сьюзи Уолис стояли в стороне, с ненавистью глядя на Пандору, словно это она была виновата в сложившейся ситуации. И таким взглядом на нее глядели почти все присутсвующие в тот момент. И все потому, что она, как им казалось, была такой же повернутой, как ее мать. Ох, чего она только им не наговорила… Теперь все знали, что Пандора с самого рождения была брошена отцом из-за ее вражденного недуга, и в Хогвартс ее принимать не хотели, а приняли лишь из жалости, и как часто приходилось ей бывать в больнице Святого Мунго в качестве сумасшедшей пациентки… Не то чтобы это была не правда. Ее мать всегда была единственным опорным пунктом в ее жизни, поэтому полностью доверяла ей свое тело и голову. Вот только с возрастом, когда она повстречала Ксенофилиуса и нашла друзей, ее озарило осознание: ее мать во многом была далеко не права, и многие действия с ее стороны были большим нарушением ее границы дозволенности. Тем не менее, Пандора прекрасно понимала, насколько сильно она отличается от обычных людей, и поэтому не могла полностью доверять себе. Да, она была намного глупее обычных учеников, но Флоренс часто преуменьшала ее возможности и умение позаботиться о себе. Ксенофилиус не понимал ее проблем. Он не преуменьшал их значение, а скорее считал, что мать ее любящая и заботливая женщина. И то была правда, вот только некоторых подробностей он не знал, а они, вероятно, заставили бы его переосмыслить ситуацию, сложившуюся у нее в семье. Но Пандора не говорила ему об этом. Ей было слишком неловко. Чего только стоила ситуация, произошедшая уже на второй день после приезда взрослых. Пандора думала, что мама не сможет опозорить ее сильнее, но она всегда находила новые способы. Флоренс и так заставила Когтевранцев напрячься от ее поведения, но когда она просто так вошла в женские ванные комнаты, когда внутри находилось с десятку девушек, они были шокированы. Пандора, оголенная и вся красная от стыда, пыталась уговорить ее уйти, но Флоренс воспринимала ее просьбы как нежелание видеть свою мать. Она все повторяла: «Почему ты так относишься ко мне? Чем я заслужила твою злость?», а Дора, в попытках как можно мягче упросить матушку не трогать ее, терпела лишь неудачу. — Мама, я больше не маленькая, правда, — сдержанно говорила Пандора. — Тебе не нужно за мной присматривать, тем более в ванной. — Ну ты только посмотри на свои волосы… Никакой чистоты, никакой заботы о них… — говорила Флоренс почти плачущим голосом. Ее мать, пристально смотря на свою дочь, совершенно не замечала вокруг себя ошарашенных учениц, открыто обсуждающих ее. Она стояла напротив Пандоры и все указывала ей, как мыться, и пыталась помыть ее волосы, словно она была маленьким ребенком. Об этом начали шептаться все. Пандора чувствовала, как краска покрывает ее щеки, и она знала, что сейчас она не сможет сдерживать эмоций. Но плакать при маме было самой страшной ошибкой, так что ей пришлось держать все в себе и скрывать слезы под струями душа. Все ученицы стояли вокруг, разглядывая этот маленький скандал. Они шептались между собой, выражая свое недоумение по поводу поведения матери Пандоры. Одна из них даже попробовала сказать что-то в защиту Пандоры, но мать вмешалась, отмахиваясь словами о том, что она только заботиться о своей дочери. Ведь она, несмотря на возраст, до сих пор оставалась не самостоятельным ребенком. В итоге Флоренс так и не вышла из ванной комнаты, и лично провожала Пандору до комнаты, растирая ее волосы полотенцем у всех на глазах. Стыд. Именно так описала бы Пандора все свое самоощущение, когда она находилась рядом с матерью. И в глубине души она знала, что стыд — заслуженное и оправданное чувство в ее случае. Ведь можно сколько угодно притворяться, что заторможенность и дурость — это твоя особенность. И чем дольше ты притворяешься, тем больше начинаешь в это верить. По крайней мере, так она видела постоянно предлагаемый ей способ смириться с собой настоящей, которым ее научил Ксенофилиус. К счастью, ее любимый принял ее со всеми недостатками, ведь он сам был не простым человеком. Не таким дефектным, как она, но тоже выбивающимся из рамок общества. В общем, Флоренс и Ксенофилиус вытягивали Пандору из фантазий и заставляли ее заглянуть в суровую реальность. Но с ними она могла быть настоящей, без страха быть покинутой, какой она ощущала с Барти. Он, в отличии от семьи, постоянно убеждал ее в том, что она нормальная. Смешно… — Ох, я все еще не могу поверить, что ты все это время жила здесь совсем одна… — слезливо произносит Флоренс, в суматохе копаясь в вещах дочери. — Здесь еще так холодно… Странно, не подземелье же. — Мне и одной хорошо, — без эмоций говорит Пандора, стараясь сдержать слезы. — Дорочка, тебе надо было написать мне, или пожаловаться учителям, если хотела научиться быть взрослой. Ты же знаешь, что они относятся к тебе терпимо, в отличии от детей. Я еще во время твоего поступления познакомилась со всеми профессорами и велела им следить за тобой. — Я не хочу выделяться среди остальных. — Дорочка, ну мы же не можем себя исправить, — женщина говорила с таким сочувствием, словно вот-вот готова была зарыдать. — Окружающие должны понимать, что к тебе нужен другой подход. — Я стою наравне со всеми учениками, и оценки мои лучше многих из них. — Ну конечно. Я еще на первом курсе просила их оценивать тебя мягче остальных. После этих слов Пандора уткнулась лицом в колени и затихла. Флоренс подняла на нее взгляд и с больным сердцем спросила: — Дорочка, что случилось? — Мне и так было нелегко, но теперь… Все будут указывать на меня пальцем… — Я поговорю с ними, и никто тебя не будет обижать. Флоренс подошла к ней и села рядом. Она взяла ее за ногу и начала надевать носки. Пандора тут же дернулась и отодвинулась, заставив маму удивленно и горько уставиться на нее. — Дорочка? — Об этом я говорю, мам… Мне скоро восемнадцать, а ты до сих пор видишь во мне ребенка. — Но… Дорочка, каждый родитель относится к своему взрослому чаду, как к ребенку. — Да, но не каждый родитель будет мыть его в таком возрасте! — Я не люблю говорить это так прямо, но… Дорочка, ты же знаешь, что ты не такая, как все. — Не правда, мама. Мой друг Барти говорит… — А сколько ему лет? — Тринадцать. — Вот видишь? Он понимает тебя, потому что он всего лишь ребенок. Был бы он твоим ровесником, ты не могла быть на его уровне. Пандоре потребовалось пару секунд, чтобы подавить лишние эмоции и восстановить равномерность дыхания. — Хорошо, я принимаю свою проблему. Но мама, у меня тоже могут быть свои желания, и я их осознаю. Если я не хочу, чтобы ты так агрессивно меня опекала, то может прислушаешься ко мне? — Агрессивно опекала? Дорочка, когда это я была с тобой зла? — Я не в этом смысле. — Ты думаешь, я плохая мать? — Н-нет… Я просто не так выразилась. Я имею ввиду, что ты слишком заботишься обо мне. Я ведь могу сама постоять за себя, одеться и, в конце концов, помыться. — Дома ты мне такого не говорила, — Флоренс больше не выдавливала слезы. Взгляд ее стал жестким, и в то же время прозрачным, словно она где-то в другом измерении, но не здесь. — Говорила, мама, и не раз! Мне неприятно, что ты не позволяешь мне самой о себе позаботиться. — Ну конечно… Была бы я как папа, то вообще не трогала тебя. Такой жизни бы ты хотела? — ее голос стал монотонным и неживым, безэмоциональным. — Нет… Нет мама! Я вообще о нем не говорю. Я хочу чтобы ты услышала меня. — Дорочка, успокойся, ты слишком эмоциональна… — Нет, я… Мама, то, как мы живем — ненормально. Я больше не хочу, чтобы ты меня купала, одевала и следила за мной. У меня дома есть отдельная комната, а ты до сих пор спишь со мной. Я больше не хочу так… Лицо Пандоры покраснело от напряжения. Глаза заблестели от подступающих слез. В словах ее была дрожь, и каждое слово она выговаривала с тяжестью, подпрыгивая на окончаниях на тон выше. Флоренс пристально следила за ней, и вдруг, лицо ее исказилось от ужаса. — У тебя приступ? — вдруг спросила она, с опаской смотря на дочь. Пандора вздрогнула от сказанного матерью, и в панике подняла на нее глаза. — Н-нет, я… Я… Флоренс начала медленно приближаться к ней, выставив перед собой руки, будто от дочери можно ждать какую-то опасность. — Дорочка, успокойся, все хорошо… — Мама, ты не слушаешь! — воскликнула Пандоры таким высоким голосом, что стало самой неприятно. Флоренс с осторожностью обняла Пандору и крепко прижала ее к груди. Она бережно гладила ее волосы, и девушка чувствовала, как сильно дрожат руки матери. — Все хорошо… Все хорошо милая… — лепетала она, прижимая ее к себе еще сильнее, до боли. — Мы могли бы снова обратиться в больницу Святого Мунго… Как только Флоренс упоминает это название, Пандору парализовал страх, и больные воспоминания снова окружили ее. Перед ее глазами мелькали кадры, как ее с силой ведут в больницу, как ее осматривали и пытались выяснить, что же с ней не так. Но Флоренс была слишком хороша с собой: она стояла на коленях перед дочерью, рыдала и говорила, как несчастно она живет с сумасшедшей дочерью. Она рассказывала, как Пандора агрессивно вела себя, оскорбляла мать и причиняла себе боль. Вот только ни одной из этих ситуаций Пандора не помнила. — Мне… Мне нужно отойти… Пандора мягко попыталась отстраниться от матери, но руки ее держали с такой страшной силой, что ей пришлось почти оттолкнуть ее от себя и отбежать. — Мне нужно в туалет… — быстро сказала она, побежав к двери, но заметила, что мать снова следует за ней. — Почему ты идешь за мной?! — почти закричала она, заставив Флоренс дернуться. — Я что, не могу уже сама сходить в уборную?! — У тебя приступ, Пандора… — снова проговорила мама негромко, но таким убедительным тоном, будто не могла ошибаться. «А может она и не ошибается?» — подумала Пандора, и эти мысли вызвали в ней такой сильный напор эмоций, что больше она не могла здесь оставаться. Распахнув дверь, Пандоры выбежала в гостиную, а оттуда прямо в коридоры Хогвартса. Ей были безразличны чужие взгляды, крики матери, доносившиеся эхом по всей школе. Сейчас ей было необходимо спрятаться и выпустить нежелательные эмоции. Пандора больше не могла сдержать слез. Ей казалось, что теперь весь мир смотрит на нее как на сумасшедшую, и она не знала, как с этим справиться. Все, чего она хотела: покинуть эту школу и забыть о страшных, осуждающих взглядах, жить в отдаленном месте, в пустоши, на конце земли, где никто бы ее не нашел и не смог назвать ненормальной. Жить с Ксенофилиусом и отдалиться от всего мира, позабыть о всех, раствориться в воздухе, наслаждаться природой, растить детей, и никогда больше не выходить к людям. Но сейчас такого места ей не находилось, и хоть ее парень находился прямо сейчас во внешнем дворе Хогвартса, Пандора бежала, куда глядят глаза, не задумываясь, и в итоге оказалась в подземельях. И словно по судьбе там находился Барти, шел впереди по коридору в гостиную Слизерина, один. Он услышал приближающиеся, громкие шаги, обернулся, и тут же попал в объятия Пандоры. — Барти! — вскрикнула она его имя, да так эмоционально, словно не видела его многие годы, и мечтала лишь о нем. Пандора налетела на него с разбегу. Ему потребовались усилия, чтобы удержаться на ногах и не упасть. Барти чуть не потерялся в ее белоснежных волосах, прикрывшие его лицо. Он сдвинул пряди и вытащил парочку изо рта. В ушах у него звенело из-за сильного рыдания девушки. Он был поражен. Никогда прежде она не плакала, даже слезы не пускала. Барти мягко приобнял ее за талию и удивленно взглянул на нее. — Дора?.. — Наверное, она права, Барти! — чуть не кричала Пандора. — Но я все равно не хочу так жить… Я не могу… Мне так жаль… Я не должна плакать, но… Это плохо, я знаю… Пандора не могла связать слова, и в итоге, перестав стараться, полностью отдалась громким рыданиям. Барти не понимал, что случилось, но осознав, в каком состоянии она находиться, ему стало так печально. Он нежно прижался к ней, поглаживая ее спину. — Все хорошо, плакать не стыдно… — сказал он мягко. В его объятиях Пандора почувствовала себя чуточку лучше, словно его присутствие и слова проникали сквозь ее страхи и сомнения. Она знала, что может доверить ему свои слезы и не быть осужденной. Барти не задавал вопросов и не вызывался решить за нее проблемы, он просто был рядом, поддерживал и понимал. Это было все, что Пандоре нужно было в этот момент. Постепенно приступ паники начал отступать, и Пандора чувствовала, что снова вернула контроль над своими эмоциями. Она отстранилась и улыбнулась Барти, благодарная за его поддержку, за его терпение и за то, что он всегда был рядом в трудные моменты. Вот только ни слова она больше ему не сказала, потому что совсем скоро в подземельях, прямо в конце коридора возник Ксенофилиус. И Пандора, словно Барти и не было с ней в тот момент рядом, рванула прямо к нему, и обняла точно также, как и своего друга ранее. — Ох, не думала тебя здесь встретить! — горячо сказала она, набравшись достаточно сил и энергии, чтобы радоваться снова. — Фили, я так рада тебя видеть… Нужно ли что-то говорить о чувствах Барти в тот момент? Наверное, по лицу его мало что можно было сказать. Он пристально смотрел на пару, вот только теперь в нем появилось какое-то сильное, негативное чувство. Он вдруг подумал, вот бы Ксенофилиуса не существовало… И эта мысль испугала его самого, потому что злоба от нее исходила столь сильная, что распространялась даже на Пандору. Впервые он понял, что если не сможет добиться ее, то и вовсе не сможет находиться рядом и наблюдать подобные сцены оставшуюся жизнь. Впервые в жизни испытанная ревность вызвало у него сильнейшее чувство вины, ведь он никогда прежде не думал о Лавгуде плохо, и не находил даже повода. Ксенофилиус обнимал Пандору в ответ, но выглядел он так, будто не ожидал и вовсе не хотел видеть здесь девушку, ведь пришел сюда не ради нее. Он ошарашенно взял ее за плечи и слегка отодвинулся. — Ты что, плакала? — расстроился он. — Ох, милая… Твои прекрасные глазки не должны наполняться слезами… — он мягко поцеловал ее в уголок глаза и снова отстранился. — Пандора, иди в гостиную, хорошо? Я скоро пойду к тебе. — Почему не сейчас? — У меня тут кое-какие дела, — сказал Ксенофилиус, и странным взглядом посмотрел на Барти. Пандора кивнула, поцеловала Ксенофилиуса и прыжками пошла вперед по коридору. На середине она вдруг остановилась, и взглянула на Барти. Взгляд ее был печальным, словно только сейчас она осознала, в какое неловкое положение поставила его, и как на самом деле выглядит эта ситуация в его глазах. Но больше она ничего не сказала. — Ты же Слизеринец, верно? — спросил Ксенофилиус, мягко улыбнувшись. — Не подскажешь, где я могу отыскать Барти Крауча младшего? — Это я, — тут же сказал Барти. Между юношами возникло молчание, достаточно долгое, чтобы они оба почувствовали себя неловко. И вдруг, Ксенофилиус согнулся от смеха и отвернулся. Барти оскорбленно нахмурился и впервые нашел личную причину его не любить. — Что смешного? — почти грозно спросил он. — Прости, просто… Я представлял тебя иначе, — он все не мог перестать смеяться, и даже жесткий взгляд Барти не вразумил его. — Ты точно шестой курс? — Вообще-то да, — Барти покраснел от злости и сжал руки в кулаки, но не представлял, как смешно это могло выглядеть со стороны. — Извини, правда. Я не хотел обидеть тебя, — успокоился Ксенофилиус, учтиво кивнув ему. — Похоже наша встреча не задалась, но я хотел бы познакомиться с тобой и оставить о себе хорошее впечатление. — Ага… — Скажи, тебе не доставляет неудобств танцевать с Пандорой? — Нет. — Я спрашиваю не с каким-либо намеком. Мне правда интересно, — улыбался Ксенофилиус. — Она много говорит о тебе, просто ни разу не описывала. — Ясно. — Присматривай за ней, хорошо? Она правда дорожит тобой. Барти не ответил. Он смотрел куда-то в сторону, раскусывая свои губы с такой силой, что это не могло не привлечь внимание Ксенофилиуса. Его вдруг очень напряг Слизеринец, такой маленький, но подозрительный и нервозный. Он моргал так тяжело и быстро, словно был не здоров, кусал губы и слизывал кровь. И в какой-то момент глаза Ксенофилиуса потеряли привычную мягкость, и теперь он смотрел на юношу серьезно. — А правду говорят, что ты увлекаешься темной магией? Вопрос заставил Барти замереть. Он поднял взгляд и увидел перед собой взрослого, устрашающего соперника, смотрящего на него с превосходством. Идеальный, красивый, высокий, добропорядочный, и ни за что не прикоснувшийся к темной магии. Барти это так разозлило, что вот-вот крик вырвался бы у него из горла, но он не знал, что сказать. Он мог лишь смотреть, а глаза его в тот момент говорили о многом. И в них было все, кроме доброты. — Кто тут увлекается темной магией, Барти? — голос Эвана Розье возник в коридоре так внезапно, что Ксенофилиус резко обернулся. — Посмотри на него, ну какая ему темная магия! Он же самый прилежный ученик Хогвартса, который плачет, когда ему ставят отметку ниже превосходно. Слова, такие унизительные и насмешливые, тем не менее заставили Барти прийти в себя и покраснеть, вернув себе прежнее обличие. А Эван тем временем подошел к Ксенофилиусу, и грубо опустил ладонь на его плечо. — А тебя я что-то не помню. Ты что мракоборец, который решил поискать темных волшебников в школе? — с еле скрываемой неприязнью проговорил Розье, стоя к парню так близко, что ему пришлось наклониться назад. — Кому потом жаловаться пойдешь, м? Ксенофилиус смотрел на него брезгливо, прекрасно ощущая его негатив. Но он заставил себя смягчиться и улыбнуться. — Я просто общался, ничего лишнего. — Прекрасно, а теперь я хочу пообщаться с Барти. Эван слегка толкнул Ксенофилиуса в плечо и пошел к Барти. Возмущенный парень хмуро проводил его взглядом, но не стал развивать конфликт. Он вежливо попрощался со Слизертнцами и удалился. Эван повел Барти в гостиную, провожая глазами недоброжелателя до самого конца коридора. — Парень твоей любимой, да? — спрашивает Эван. — Да… — со вздохом произнес Барти. — Хочешь поговорить об этом? — Нет, здесь и так все понятно. — Нет ничего плохого в том, чтобы злиться на своего соперника, тем более такого специфического, — Эван попал в самую точку в чувствах Барти, заставив его удивленно на него поглядеть. — Но он не заслуживает этого. Он не плохой человек. — Конечно неплохой, иначе Пандора бы его не любила, — усмехнулся Эван. — Но нам позволено тихо и мирно раздражаться от его присутствия рядом. Барти посмеялся, и хоть немного, но настроение его поднялось. *** Пандора тем временем слонялась по школе, не желая возвращаться гостиную к своей матери. Хотя она, скорее всего, уже делает обход по всем дворам Хогвартса и выискивает его, или разговаривает с кем-то из профессоров о головных болезнях ее дочери. Пандора никогда не смогла бы привыкнуть к подобным выходкам ее матери, и то, что она собирается задержаться в Хогсмиде на неделю, сильно ее напрягало. До самого бала ей не будет покоя. Пандора проходила три круга в астрономическом крыле, затем дважды прошла вниз и вверх по волшебным лестницам, и сейчас бродила в Южном крыле. По пути она встречала полноценные, счастливые семьи, особенно из которых ей понравились Поттеры. Они смеялись и обсуждали с Джеймсом и его другом Сириусом смешные ситуации из их школьной поры, и подслушав некоторые из них, Пандора хихикала себе под нос. Наверное, если бы она родилась нормальной, как считала сама, и ей посчастливилось бы так беззаботно общаться с мамой и папой. От этих мыслей она приуныла, и не могла постоянно думать об этом, наблюдая за другими семьями. Проходя третий этаж, почти опустевший из-за вечернего времени и ужина, который она решила не посещать, ее внимание привлекли чужие голоса. Она знала, что подслушивать это плохо, но в моменте могла вспомнить об этом слишком поздно, так что приблизившись к углу коридора, она встала посреди него, даже не скрывая себя. Ее, впрочем, не заметили. — Я не понимаю… Мы ведь приехали именно к нему, и ты столько времени потратил на то, чтобы выполнить всю работу заранее и наградить себя парой выходных… Но почему такой же любви ты не можешь показать Барти открыто? В конце коридора стояли Мистер и Миссис Крауч. До этого Пандора видела их лишь на фотографиях с выпусков Ежедневного пророка, но не слышала их голоса, такие громкие в этот момент. — Я не говорю, а доказываю ее, — сказал Бартемиус Крауч спокойно, но не безразлично, а с каким-то еле заметным волнением. — Чем?! — почти вскрикнула Берта Крауч. — Разве ты не видишь, как расстраиваешь Барти? Как ты мог даже не поздороваться с ним при встрече?! Он с такой любовью обнял тебя, ты бы видел! И как же жестоко было отталкивать его от себя! — Берта… — Барти, ты что, думаешь, он не твой сын?! — Да что ты такое говоришь. Конечно нет. — Значит это все из-за родов? Дорогой, он же не виноват, и я, в конечном счете, осталась жива! Берта Крауч, низкая, но очень красивая женщина, уткнулась лицом в ладони и заплакала. Бартемиус ласково обнял ее и прижал к себе с такой неимоверной любовью, что Пандора не смогла сдержать улыбки. Хотя чужие эмоции не достигли ее так быстро, и она не сразу поняла их эмоциональность, чувство нежности растрогало ее. Ведь когда еще Бартемиус Крауч, такой жесткий по нраву и серьезный, влиятельный чиновник магической Британии, мог с такой мягкостью прижимать к себе кого-то, гладить по волосам так нежно, будто прикасаясь к крылу бабочки. — Как вспомню, сколько мне приходилось ждать, когда ты откроешься мне… Так страшно становиться за Барти… Неужели ему тоже придется столько лет добиваться твоей любви… Бартемиус не ответил. Казалось, никто и ничего его не волновало, но он слушал очень внимательно, хоть и не находил, что ответить. — Какие же у тебя, мой милый, были проблемы с отцом… Ох, как вспомню… — Я Барти не бил, — в сказанном ощутилась целая буря гнева, а также некоторая раздраженность, направленная, вероятно, на жену, за то что она напомнила ему о чем-то больном. — Только раз… — добавил он, стыдливо приутихнув. Берта тут же отстранилась от него, не грубо и резко, но так, что сразу было понятно ее нежелание держаться в объятиях. — Не трогай меня… Я хочу побыть одна… Бартемиус сделал к ней шаг, но тут же остановился и послушал ее. Женщина ушла вперед по коридору, оставив мужа одного. Он прижался спиной к стене, совестно задумавшись, и выглядел не зло, не сурово, а печально, и очень растерянно. — У вас такая красивая жена, — вдруг сказала Пандора. Она все время простояла прям посреди коридора в двадцати футов от пары Краучей. Бартемиус не испугался, но окинул ее удивленным взглядом. Он тут же выпрямился, скрестил руки и отрешенно отводя взгляд поздоровался с ней. — Да, я ей передам, — ответил он. Бартемиус оглянулся по сторонам не зная, куда себя деть, и все-таки остался стоять на месте, когда Пандора к нему подошла. Она пристально смотрела прямо на него не понимая, насколько заставляет его чувствовать себя неловко. Хотя нет, она замечала, и ее это странно очаровывало, потому что не каждый день увидишь смущенного и неловкого, но важного человека. — Скажите, это вы взялись за организацию встреч для семей? — спросила Пандора. Бартемиус впал в ступор, а потом вздохнул, да так тяжело, будто этот вопрос задавали ему уже тысячу раз. — Я приехал увидеть сына, — ответил он машинально, как по программе. — Правда? — удивилась Пандора, ничуть не растерявшись. — Вы такой хороший отец. Бартемиус поглядел на нее мягким, немного ошарашенным взглядом, словно эти слова слышал впервые. — А вам разве не нужно в гостиную? — спросил он, с неприметным намеком. — Да, точно, — согласилась Пандора. — Прощайте, Мистер Крауч. Бартемиус учтиво кивнул. Пандора развернулась и начала уходить, но в последний момент обернулась снова и посмотрела на мужчину, внимательно его изучая. Он выглядел совсем неловко, словно все это время был отрешен от всех окружающих. Пандора всегда думала, что он крайне суровый и, возможно, жестокий человек, но оказалось, он был очень похож на Барти. — Барти так похож на вас, — прямо выразилась она. Бартемиус опять посмотрел на нее. Ей нравилось, какой терпеливый и спокойный взгляд у него при этом был, и ей нравилось, что твердость и жесткость в мужчине, на самом деле, оказались всего лишь неопределенной тоской. Это было такое нелепое знакомство с отцом своего лучшего друга, но таким открытым и раскрывающим его семью, что Пандора не могла нарадоваться в душе. — Он больше в маму, — спустя время ответил Бартемиус. — А мне кажется в вас, — улыбнулась Пандора. — Думаю, он и сам хочет быть похожим на вас, и говорил это ни раз. Барти ведь так любит отца, — она вдруг почувствовала, как слезы ее подступают к глазам, и подумала, как было бы чудесно иметь отца, но как трагично не ощущать от него любви. — Каким же чудесным он вырастет… Бартемиус изумился настолько, что поднял плечи от протяженного вдоха и распахнул глаза. Но вскоре, лицо его расслабилось, брови приподнялись, а губы расплылись в легкой улыбки. Похоже, теперь Пандору ждала удача на всю оставшуюся жизнь. — Благодарю...