Встретиться вновь

Ночь — таинственное время суток. Как мне помнится, я её любила всегда. Мне всегда нравилось, как яркие огни фонарей и зажженный в окнах свет контрастировали с непроглядным мраком. Нравилась глубокая ночная тишина, которая прерывалась лишь шумом легкого ветра, шелестом листьев деревьев и осторожными людскими шагами. Нравились звёзды, раскинувшиеся по всему тёмно-синему небу, которые мне с самого детства казались все чем-то чрезмерно загадочным и непостижимым, но одновременно с этим и чем-то родным, словно эти небесные тела следили за мной и с добрыми намерениями направляли куда надо. Полюбилась ночь мне за свою вечную атмосферу чего-то мистического, скрытого, что нельзя было разгадать... Лечение на дому, на удивление, имело ошеломительно положительный эффект. Я многое вспомнила из жизни "до", больше понимала и меньше сомневалась. Эта черная дыра неведения со временем размывалась и открывала мне все больше знаний о самой себе. От осознания этого я со временем становилась всё жизнерадостнее, а мое ранее угнетенное незнанием прошлого состояние развевалось.  Но и из-за этого всплыла наружу ещё кое-какая информация... Я была в ней уверена, но мне было интересно услышать слова одного человека насчет её... Думаю, несложно догадаться, кого я собиралась расспросить.  С минуту, пройдя по тусклым запутанным коридорам и через ту тёмную комнату с кипами бумаг и архивами, я стояла перед массивной дверью перед входом в главное помещение расследования. На часах время позднее, поэтому никого, кроме нужного мне человека, там быть не должно. Осторожно толкнув тяжелую дверь, я заглянула внутрь. Да, как и подразумевалось, никто в столь поздний час восседать вместе с детективом здесь не будет. Обстановка привычная: темнота, освещаемая экранами множества мониторов, а посередине — одинокий офисный кожаный стул. Я едва слышно шагнула внутрь, хотя во мне не мелькало сомнений, что до ушей детектива донесся этот тихий звук. Я продолжила свой путь в глубь комнаты своим мышиным шагом, пока не остановилась прямо за спинкой кожаного стула.  Детектив не проронил ни единой реплики, что слегка меня удивило. Обычно он тут же делал краткое замечание, что он в курсе моего присутствия... Но сегодня он молчал. Я вытянула голову, заглянула за черную спинку стула... и увидела восьмое чудо света — Эл задремал.  По привычке, в максимально неудобной позе: ноги подтянуты к груди, спина сутулая, колено неприятно впивается в щёку, а руки ослабли и повисли. Длинные чёрные пряди его непослушной чёлки колыхались, как только он делал неспешные выдохи. Тёмные круги под мирно закрытыми глазами, казалось, залегли ещё сильнее. Не наверное, а точно Рьюзаки выжимал из себя последние силы, надеясь только на действие пересахаренного кофе.  И вроде смотришь на этого нахохленного чудика, и он отталкивает себя своим видом. Но с другой стороны, в нем прям сияет некая неразгаданная тайна. Секрет, который так и хочется разгадать. Вопрос, на который невозможно найти ответ. И эта мистическая черта с самого начала, с самого момента нашей встречи поджигала фитилёк моей любопытности, отчего не давала мне отвести свой прищуренный в интересе взгляд от этого экстраординарного детектива.  Он такой же загадочно очаровательный, как полюбившееся мной с самого детства ночное время суток. Я глядела на его сонную фигуру настолько невидяще, что дернулась, когда услышала его хриплый от дрёмы голос: — Долго здесь стоишь?  Как только он заметил стоящую над его душой физиономию, он тут же собрался, и уже через секунду на его флегматичном лице ни одна морщинка не говорила об усталости. Своим немигающим взглядом черных бусин глаз он заглядывал прямо в мои, заставляя наконец-таки дать ответ: — Нет, — сказала я тихо, практически шёпотом. — Что-то случилось?  — Нет, просто... — я сделала небольшую паузу, перебирая свои пальцы и расценивая свои следующими слова глупыми, — я соскучилась.  Буквально через пару минут, почти сразу после того, как мы натянули друг на друга тёплые вязаные кофточки, над нами в очередной раз раскинулось ночное небо, усеянное едва заметными крохотными звёздочками. Не только мне одной нравилось это чудное место уединения, эта приятная тишина, прерываемая лишь далёким шумом города. Нам обоим нравилось это место, только здесь мы могли быть по-настоящему откровенны друг с другом.  Мы стояли у парапета, и между нами нависла приятная тишина, словно в данный момент не следовало выражать никаких слов, а всё можно было понять ментально. Я с лёгким прищуром смотрела на растущую Луну, когда Эл, находящийся по правую руку от меня, сделал шаг назад. Я обернулась, кинув на него вопросительный взгляд. Встрепанный парень протянул мне свою ладонь, в которой было вложено какой-то прелестное украшение. Крохотный кулончик темно-зелёного цвета.  — Красивый, — с улыбкой сказала я, взяв его в свои руки.  — Ты... ничего не вспоминаешь? — вдруг произнес детектив с надеждой в своём ровном голосе. На его слова я подняла голову и невинно заглянула в его глаза. Вспоминаю? Я что-то должна вспомнить?.. Увы, никакая ассоциация не мелькала в моей голове, поэтому я тихонько помотала головой.  — Ясно, — вздохнул Эл и двумя пальцами своей руки ухватил цепочку.  — Что я должна была вспомнить? — поинтересовалась я, всматриваясь в его холодное выражение лица.  — Ты? Наверное, всё же ничего. Мне показалось, — он помотал головой, с тоской глядя на маленький кулончик в форме капельки в его пальцах. — Впрочем, я давно хотел от него избавиться.  — Что? Зачем же? — удивилась я. — Он же такой симпатичный...  — На это есть свои причины. И я избавлюсь от него, — серьёзный растрёпыш сжал его в кулаке.  — Ну зачем! — продолжала возражать я, уперев руки в боки. — Если он тебе не нужен, то его могу поносить я...  Рьюзаки нахмурился, осмотрел меня с ног до головы и как-то опечаленно помотал головой.  — Нет, ты его носить точно не будешь, — ответил тот с суровыми нотками в голосе.  — Что с тобой? — осторожно, вполголоса спросила я и сделала маленький шажок в его сторону. — Чем тебе не угодил этот несчастный кулон?  Эл опустил взгляд на пол и сжал кулон в руке сильнее, словно напуганный ребенок, которого отругали родители. После он всё же поднял голову и посмотрел куда-то на растущий месяц. — Понимаешь, Джейн... Он мне очень сильно напоминает о прошлом, — он выдержал небольшую паузу, слушая приятный шум ветра, — и об одном человеке. Но я понял, что слишком зациклился на том, что уже не вернуть. И к тому же, — Эл слегка наклонился ко мне, чтобы взглянуть прямо в мои глаза, — у меня есть ты. Так что позволь мне сделать это.  Пока я нежно улыбалась с его слов, тот подошёл ближе к парапету, глянул вниз, на тротуар и, убедившись, что внизу нет никого, отпустил украшение из своих рук. И вот миновало несколько секунд, и темно-зеленый камушек кулона, брошенный владельцем, лежал на асфальте в ожидании, пока утренняя толпа деловых японцев затмит его и своими небрежными торопливыми шагами сметёт в выемки ливневой канализации, где он успешно затеряется и больше никогда не увидит свет.  Но после случившегося мы ещё долго не покидали излюбленное место. Мы лежали на полу, и от его холода нас с успехом спасали вязаные свитера. Изначально мы просто рассматривали и обсуждали едва заметные звёздочки, но как только их заволокла дымка, мы переключились на другие темы. В эту особенную ночь Эл был откровенен со мной, каким не был никогда, и я была слегка удивлена его непривычным поведением. Я давала ему возможность выговориться, да и сама не сторонилась послушать его. Напротив, мне хотелось, чтобы он говорил и говорил своим низким спокойным голосом хоть целую вечность. Эл, переведя свой взгляд полуприкрытых черных глаз на меня, говорил обо мне, о впечатлениях от нашего знакомства. Нет, безусловно, в его рассказах не было никаких сопливых фраз наподобие я-увидел-тебя-и-сразу-полюбил, ни в коем случае. Единственное, что он почувствовал во время нашего знакомства, так это заинтригованность. Я изначально показалась ему довольно-таки энигматичной особой, какой кажусь до сих пор. А он же детектив — всё загадочное притягивает его любопытство. Ему хотелось найти ответы на все вопросы, раскрыть секреты, спрятанные за невинными янтарными линзами. Но Рьюзаки сам и не заметил, как по мере нашего сближения таковых вопросов становилось ещё больше, а интрига росла, как и неизвестное чувство влюбленности внутри... Затем он начал рассказывать, как мы начали встречаться, всеми силами стараясь не отводить взгляд от моих прищуренных в подозрении светло-зелёных глаз. Но я-то помнила, как оно было на самом деле. — Знаешь, — прервала его речь я с хитрой ухмылкой на лице, — а я на самом деле помню, что мы были всего лишь друзьями. Однако... — я сделала паузу, рассматривая его сконфуженную гримасу, вычитывая в его круглых глазах страх за будущий вердикт. Тогда я хмыкнула и перевернулась на бок, придвинувшись чуть ближе, — я немножко проанализировала и подумала, что, правда ведь, из-за нашего расследования никто не знает, что может случиться завтра. Кто его знает, может мы живем последний день и это наша последняя возможность быть вместе?..  Я дала тонкий намёк, томно прищурилась и стала ожидать его ответ. Он по своей глупой привычке поднёс большой палец к своему рту. Задумался. А после тихонько поинтересовался: — То есть... ты не против? — Нет, — прошептала я и улыбнулась уголками губ.  Не успела я моргнуть, как удовлетворенный ответом детектив навис надо мной. Тёмные свисающие пряди волос щекотали мой лоб, а взгляд его чёрных бусин скользнул к моим губам и обратно, задавая немой вопрос. Получив такой же безмолвный ответ, он сократил расстояние, и наши губы сомкнулись в нежном поцелуе.  Поначалу поцелуй был таким робким, но таким сладким, словно всё съеденные Рьюзаки десерты вместе взятые. Такой неумелый, но одновременно чувственный и желанный. Его ладони неуверенно бродили по изгибам моего тела, не зная, где лучше остановиться; мои же пальцы тем временем зарылись в копне его непослушных шёлковых прядей. Но по мере того, как проходило время, а жар внутри нас рос, поцелуй стал более раскованным, пылким, жадным, будто мы отдавали  друг другу всю энергию, накопившуюся с последнего поцелуя. Будто все то, что скрывалось под крепкой маской самообладания хладнокровного детектива, выплеснулось наружу. Будто мы оба забыли, кем являемся, где находимся, каковы будут последствия наших действий. Мир сократился только до Ты и Я.  Его замёрзшие руки скользнули под вязаную кофту и тонкую пижамную блузку под ней, заставляя меня пискнуть от ледяной сенсации на моих горячих боках. Я же решила подразнить его и кинуть ответочку, скользнув руками под его вязаную кофту и белый лонгслив своими не менее холодными руками и вцепившись в огненную спину ногтями, притягивая ближе. Он что-то невнятно прорычал, прикусив мою нижнюю губу, а после на придыхании хриплым голосом сказал: — Живём последний день, да?  Не прошло и десятка минут, как совершенно спонтанно мы оказались в спальне. Те ранее мной сказанные душевные слова о неизвестном будущем переросли в нечто большее, и тот тускло зажжённый огонек страсти от долгожданного поцелуя разросся в пламя необъятной похоти. Я бы и никогда не подумала, что хладнокровный и закрытый от всех Эл так умеет. А также никогда бы и не подумала, что так умею и я. И вот мы уже лежали вдвоем на мятой потрепанной простыне, оба обнажённые, взмокшие, учащённо дышащие, а конечности наши подрагивали от недавней вспышки особого удовольствия.  Мы пролежали в обессиленных объятьях совсем недолго. Я хотела, чтобы он остался здесь, со мной, но, обескураженная произошедшим, не смела возразить, когда он неохотно оделся и ушёл вести следствие. Я слушала свое неравномерное дыхание, додумывая и его дыхание тоже. Я обхватывала оголёнными руками и ногами мятое объёмное одеяло, представляя его образ вместо куска ткани. Я до сих пор пребывала в эйфории от наших предыдущих активностей, поэтому обращать внимание на чувство брошенности, засевшее где-то в глубине души, мне не хотелось. Хотелось лишь только снова позабыть, кем я являюсь, и отдаться моменту и Эл ещё раз. * * * Вечернее небо сегодня необычайно красиво. Казалось, они ни разу не видели ничего прекраснее. Малиновые облака растянулись по всему небосводу, завораживая их взгляд насыщенностью своего цвета. Эти облачка своим оттенком и видом так напоминали сладкую вату, что им хотелось протянуть их ладони ввысь, дотянуться до облаков и, оторвав малёхонький кусочек, испробовать, почувствовать этот приторный сахарный вкус на своих языках... Свет уходящих лучей солнца игрался с этими ватными облачками, просачиваясь сквозь них и гармонично добавляя своих желтых и оранжевых красок на раскинувшееся перед их взглядами полотно. И эта яркая картина слегка контрастировала с едва виднеющимся за облаками тёмно-синим небом. Создавалось впечатление, что эти виды не были реальностью — они были нарисованы талантливым художником, знающим, как зацепить взгляд человека. Прохладное сентябрьское дуновение играло с их длинными распущенными волосами, заставляя непослушные локоны щекотать оголённые участки кожи и путаться. Осенний ветерок нежно ласкал их лица, принося с собой отдаленные звуки города и стойкие запахи вечерней суеты. Он юрко проскальзывал под тонкую ткань их футболок, отчего они время от времени покрывались ободряющими, но приятными мурашками.  Прощальные лучи солнца устремлялись прямо в их глаза, отчего они невольно щурились. И эти лучи так интересно играли с цветом их глаз. Особенно с цветом глаз блондинки. Яркий свет ложился на светло-голубую радужку глаз, делая её цвет ещё более выразительным, пронзительными, с щепоткой меланхолии и таинственности. Этот голубой цвет выделялся ещё сильнее, под солнечными лучами он становился ещё насыщеннее, чем в обычные дни. Глаза искрились, а блики слегка подрагивали из-за того, что обладатель этих небесных глаз не смыкал веки, а продолжал вдумчиво смотреть на уходящее за горизонт светило. — Знаешь, — вдруг раздался её голос. Такой уязвимый и разбитый, каким не был никогда, — говорят, когда человек много плачет, его глаза выцветают. Брюнетка, которая стояла рядом, на расстоянии вытянутой руки от этой девушки, обернулась на голос. Её сверкающие ярко-зелёные, скорее изумрудные глаза слегка округлились, а тёмные брови неохотно подскочили вверх. Она словно ждала, пока та закончит свою внезапно начатую реплику, однако девушка замолкла, всё не отводя свой поникший взгляд от солнца. Между ними повисла тишина, прерываемая лишь глухим звуком ласкового ветра. — Это миф, — всё-таки прервала повисшую паузу вторая девушка. Брюнетка слабо хмыкнула, — глаза не могут выцвести из-за слёз. Обладательница голубых глаз тяжело вздохнула и свесила голову. Её светлые, словно пшеница, волосы развевались прохладным дуновением и щекотали лицо. Тонкими пальцами она осторожно убрала выбившиеся из причёски пряди с лица и снова взглянула куда-то ввысь. Как будто будучи погруженной в яму отчаяния, она выискивала там хоть капельку надежды. Блондинка горько усмехнулась: — А мне кажется, что мои глаза с каждым годом становятся тусклее. Затухают. Она обернулась и взглянула своим бесчувственным взором на свою собеседницу. Та изогнула свою тёмную бровь и наклонила голову набок, немного озадаченная внезапными душевными словами голубоглазой. Они смотрели друг на друга в той же нависшей тишине, словно их общение происходило ментально. Но из-за того, что это было не так, зеленоглазая поинтересовалась: — Разве ты много плачешь? Молчание. Небесный цвет радужки и переливающиеся на нём блики уходящего солнца как будто отвечали за девушку.  И тишина. Очередная тишина между девушками, гул города снизу и приятный шум ветерка. Я неохотно разомкнула глаза. А обстановка все та же: ровный баритон Рьюзаки над ухом, его плечо под моей щекой, а на экране монитора — трансляция из камер заключения Киры Нестеровой и Кёске Хигути. Он всё продолжал расспрашивать этих двоих, не собираясь отступать, пока не докопается до правды. Однако даже под влиянием грубых методов расспроса эти двое не говорили то, что детектив так хотел услышать. А я тем временем особо не вслушивалась в его речь, удобно располагаясь рядом и обдумывая приснившееся.  Пробыв некоторое время в пучине своего извечного круговорота мыслей, я пришла к выводу, что это был не сон. Это было позабытое воспоминание из дальнего прошлого, пришедшее, как и многие другие, в виде сновидения. И я бы могла забить на это непрошенное воспоминание, однако, глядя на мучающуюся блондинку, мне не хотелось отпускать его так рано. В голове сформировались некоторые вопросы, ответы на которые мне не жить не быть хотелось узнать у преступницы. Ведь из-за своей травмы ещё шесть лет назад я так и не успела у неё спросить многое, позабыв всё вследствие потери памяти.  — Я тебя разбудил? — вдруг раздался непоколебимый голос детектива над моим ухом, как только тот отключил микрофон.  — Нет, — помотала головой я, оторвавшись от его плеча.  — Ты, кажется, хочешь спать. Желаешь переместиться на более удобное место? Или мне попросить Ватари заварить кофе?  Я легко улыбнулась, вглядываясь в его глаза. Он всегда был таким наблюдательным...  — М-м-м... Давай кофе. С тремя ложками сахара, как всегда.  Пришлось согласиться на не самую любимую альтернативу, но только так я смогу остаться бодрой ещё на некоторое время, чего мне как раз и хотелось. Во мне мелькало желание поразмыслить над сновидением подольше, насколько это будет возможно. Тем временем Эл, уже сделавший звонок Ватари, снова обратился ко мне: — Ещё что-то?  — М-м-м, — вдумчиво протянула я. У меня была одна просьба, но я колебалась её высказывать вслух. Может, она покажется спонтанной или какой-то странной, резкой... Хотя попытаться стоит.  — Хочу сходить на свидание с Кирой. Я робко указала на экран, где красовалась лежащая на неудобной кровати блондинка. Это просьба действительно показалась резкой, что в безэмоциональных глазах детектива читалось неподдельное удивление. Однако возражать он и не собирался. * * * И вот я сидела на неудобном стуле, вся как на иголочках, взбудораженная грядущим диалогом. Я не знала, что ожидать от хмурой блондинки, сидевшей по ту сторону стеклянной перегородки, поэтому немного нервничала. Мы некоторое время просто рассматривали друг друга: я — немного волнительно, она — недоуменно моим появлением.  Впрочем, это могло продолжаться вечность, поэтому я показательно кашлянула, поднесла телефонную трубку к уху и сказала по-английски: — Ну... Здравствуй. Та с недовольным видом поправила прядь светлых волос и пробурчала в трубку: — Что ты здесь делаешь? Гордое эго угомонить не можешь?  Я ожидала такой неприветливый выпад в мою сторону. Может, я и не понимала, что она чувствует в данный момент, увидев меня, однако имела догадки. На поверхности её светло-голубых глаз читалось крайнее раздражение моим присутствием, мол, пришла ко мне для того, чтобы напомнить, насколько я жалкая? А в глубине этих нахмуренных глаз едва заметно виднелось облегчение — может, ей удастся поговорить хоть с кем-то не о расследовании, может, хоть кому-то получится выговориться?..  — Или тебя послал этот ненормальный детектив? — она осеклась. — Ой, блин, сколько часов пыток мне будет назначено после таких нехороших слов! — гневно насмехнулась она, нахмурившись сильнее. — Нет-нет, тихо, я здесь ни по той, ни по другой причине, — я попыталась угомонить её злобный настрой.  Нестерова прыснула в кулак и, вскинув светлые брови, помотала головой. Её голос и расположение, словно по щелчку пальцев, переменились: — Я тебя ненавижу, — будто без злобы, с легкой улыбкой на лице сказала она. — Но какая бы причина твоего визита ни была, я отчасти благодарна, что ты пришла. Тупо, да?  — Нисколько не тупо, — уголки моих губ слегка приподнялись, и я подпёрла подбородок ладонью.  Между нами повисла непродолжительная тишина. Взгляд голубых глаз Киры поменялся, и я видела, как она колебалась между чем-то... То глянет на меня, то на свои руки, то на надзирателя. Потом она выдохнула прямо в трубку и поинтересовалась, на удивление, как-то сомнительно: — А можно... высказаться тебе? Всё то, что волновало меня на протяжении жизни?  — Конечно, я вся во внимании, — я состроила заинтересованный вид, прислонив телефонную трубку ближе к уху, чтобы лучше её слышать.  Кира поначалу немного остерегалась чего-то или была неуверенна в своих словах, но всё же начала говорить. Она довольно искренне высказала мне свои переживания. По её словам, за все свои тридцать семь лет она никогда не чувствовала себя человеком. Всю жизнь Кира выполняла приказы Организации и была куклой в руках жесткого кукловода, лишённой мнения и права действия; роботом, написанным по программе безжалостных программистов, лишённых сердца. Она творила отвратительные вещи и рушила судьбы невинных людей исключительно по инициативе властных незнакомцев, ради восстановления некой "справедливости", понятие которой было навязано преступной организацией. Хотя уже позже Кира Нестерова осеклась и сказала, что всё-таки был один момент в её жизни, когда она хоть и немного, но ощущала себя личностью, отдельной от преступной деятельности. И этим моментом она считала тот год, когда мы "работали" вместе. Когда она познакомилась с девятнадцатилетней брюнеткой Лизой Графской, более известной как Лиззи Грей, которая уже в своём молодом возрасте сумела выйти на след преступной организации Нестеровой. Несмотря на то, что вторая на протяжении всего расследования путала первую, манипулировала, заставляла до последнего времени верить в невинность, Кира иногда ослабевала и наивно открывалась Лиз. Изредка, после тяжелого рабочего дня они засиживались на открытом балконе шестнадцатого этажа и, попивая латте с тремя ложками сахара, смотрели на звёзды и перекидывались парой слов. В такие моменты ледяное сердце Киры невольно таяло, и она ощущала себя обычной, ни к чему не причастной девчонкой.  Со временем Кира Нестерова и Лиззи Грей настолько сблизились, что обе выбились из своих ролей преступника и детектива. Конечно, они продолжали расследовать дело вместе, но воспоминаний вне работы появлялось всё больше и больше. Да, я и сама помню, какой неопытной глупышкой я тогда была, что практически посчитала её своей подружкой и рассказала ей крупицу своего прошлого. Блондинка говорила, что наше прошлое было схоже: нас обеих в детстве завербовали в "тёмные" организации. И с рассказа Киры она безумно восхищалась мной. Её вдохновляло, что я была такая же, как она, только я собрала волю и храбрость в кулак и сбежала из этого гнилого места. А если я смогла, то и она сможет, ведь так?  Нестерова в тот самый вечер, сновидение которого я видела пару дней назад, собиралась рассказать мне обо всём. Признаться, что находится в такой же ситуации, в какой некогда находилась и я. Довериться в надежде получить поддержку. Однако единственное, что нас отличало — наличие у Киры страха. Она мне сама призналась, что до сих пор является полной дурой и трусихой, какой не показалась бы никому из-за своего стервозного резкого образа. В тот вечер она воздержалась, побоявшись за последствия. А вдруг всё станет хуже? Вдруг Лиззи так и ждёт этих слов признания от меня?..  В тот же вечер, не сумев набраться смелости, Нестерова обиделась сама на себя. Хотя обиделась — легко сказано. Она себя просто проклинала, готова была рвать светлые волосы со своей головы, что не осмелилась, не последовала своему примеру для подражания. А вскоре девушка озлобилась и на меня, завидуя моему успеху. Ведь я в свои семнадцать провернула крупную аферу, сбежала от сотни безжалостных властных мужиков, мне всё сошло с рук, в отличие от неё! На фоне ненависти через непродолжительный промежуток времени она подставила меня, отчего я получила несколько шрамов и потеряла память в первый раз...  Помимо этой закулисной истории о предательстве, Кира поведала о том, что она осознала совсем недавно, находясь в камере заключения. Её Организация избавилась от неё. Нет, это была не её инициатива броситься в эпицентр разъярённой битвы Великого L и японского Киры. Это не она рвалась в Японию ловить сумасшедшего убийцу. Преступница вспомнила, что Организация никогда не оставляет при себе неудачников. У них были только самые лучшие. Они избавляются от всех, кто потерпел хоть и незначительное поражение, кто в итоге оказывается в тюрьме. Это портило им репутацию, это было невыгодно. В итоге Организация играла с положением Киры Нестеровой и мировыми событиями, чтобы она бездумно влилась в течение происходящего. И чтобы она бесследно, сама того не понимая, пропала в Японии, только уже не под ответственностью Организации.  Она это поняла слишком поздно, когда нельзя было ничего изменить.  Разговор окончился с горьким осадком на душе. Надзиратель отвел заключённую обратно в камеру, а меня из комнаты для свиданий уже выпроводил сотрудник полиции.  Мне не должно быть её жалко после того, что она сделала. Но, увы, вспышки сожаления мелькали в моей голове. Ведь я могла быть на её месте, не отважившись я сбежать в свои буйные семнадцать. Могла бы остаться бездушной куклой, машиной с заржавевшими шестерёнками чувств. Не могло было быть всего, что у меня есть сейчас. Я ехала на чёрной машине Ватари обратно в штаб, однако последние слова Киры Нестеровой оккупировали мой разум, и я не могла думать ни о чём другом, кроме них. „Помнишь наш крайний диалог? Ты говорила, что радужка глаз не может выцвести, — блондинка горько хмыкнула, — хах, да, конечно, ты всё же права, я не оспариваю. Просто... чувство такое. Будто снаружи они голубые... а внутри никакие. Ощущение, что в них нет никакого цвета. Только сплошная непроглядная пустота...“ * * * Две недели с хвостиком миновали в какой-то мрачной обстановке.  После ареста Киры Нестеровой и Хигути Кёске перестали гибнуть преступники. Оно и понятно — оружие уничтожено. Но с другой стороны, это не являлось плюсом — по этой причине L не мог ничего предъявить. Он не мог изучить Тетрадь Смерти, не мог доказать виновность Ягами Лайта, следовательно, у него больше не было оснований его держать рядом. Он обязан его отпустить на свободу, обязан закончить следствие, обязан распустить оперативную группу... Эл без особого энтузиазма восседал в своей привычной позе и полностью поник. Не так он хотел завершить дело. Он не считал окончание этого следствия победой. Только проигрышем. Позорным проигрышем.  Получилось осудить только Нестерову и Хигути, так как они самостоятельно во всём сознались. Но гениальный Детектив понимал, что они не те, кто ему нужен был. Они только мешающие фигуры на шахматной доске. Ни один из них не Первый Кира, ни один из них не начал эту страшную войну "справедливости". Он изначально видел в Ягами Лайте и Амане Мисе двух Кир. И до сих пор видит. Все обстоятельства идеально сходятся, эта пара так прекрасно подходит на роли коварных убийц... Но обрушилось всё из-за единственного фактора — отсутствие нужного доказательства. Детективу нужна была Тетрадь. И тогда пазл бы точно собрался в общую картину. Но вот незадача: убийственная канцелярия превратилась в крохотную горку пепла, которую уже давным-давно развеяло ветром.  Хоть следствие закончилось, но два алфавитных детектива продолжали подозревать, что это не конец. Вдруг всё будет как в случае ареста Лайта и Мисы? Вдруг преступники перестали умирать временно? Вдруг это план и появится новая Тетрадь, которая перейдет в руки другого вершителя справедливости? Детективы пытались разобраться в ситуации, но не находили никаких зацепок. Словно всё и вправду миновало.  Штаб опустел. В главной комнате больше не было ажиотажа, здесь не разбирали бумаги следователи, не возмущался Ягами Лайт, не творил глупости Тода Мацуда... Теперь серьёзные и одновременно расстроенные L и Q сидели напротив мониторов вдвоём, и лишь изредка входил Ватари, звеня тележкой со сладостями и кофе. И знаете, когда ты внезапно теряешь то, к чему ты, не замечая, привык, становится немного не по себе. Никогда не думала, что когда-то это скажу, но так оно и ощущалось. Глядя на хмурого Эл, я порой задумывалась: „А правильно ли я поступила, что бросила Тетрадь в пламя?“. Ведь это по факту крайне глупо. Но я мысленно оправдывала себя тем, что, во-первых, совершила это немного безрассудно, когда я постепенно теряла сознание и делала всё на автомате. А во-вторых... я же спасла его. Я спасла Эл. Как и хотела. И это самое главное. Из дела Киры вытекла куча побочных проблем. Повылезали подпольные преступные шайки, которые стали пугать и покушаться на народ. Много кто старался подражать "Богу Нового Мира", отчего творился жуткий переполох. Правительства многих стран были в недоумении от вспышки бунтов на своих родных землях. Люди по всему миру митинговали: кто-то чуть ли не рвал сторонников L за то, что тот сверг их Бога, а другие восхваляли Великого детектива... Мир буквально сошёл с ума, вокруг творился такой хаос, какой я даже себе не могла представить... И это было ужасно.  Мы вдвоём прикладывали всевозможные усилия, чтобы как можно скорее усмирить народ. Уже третью бессонную ночь подряд мы проводим вместе. Казалось, ненавистный мной кофе уже тёк вместо крови по моим артериям и венам, а вечно согнутая спина готова была отвалиться. При этом Рьюзаки, который словно живёт таким образом с рождения, выглядел, как обычно, безразлично. Он уставшим взглядом тёмных глаз сканировал очередной текст на мониторе.  Я же просматривала видеозапись митингов в моём родном Лондоне. Прямо на Трафальгарской площади происходил сущий беспорядок. Местная полиция едва справлялась с количеством буйных людей, которые вопили и бились за возвращение Киры. И, видимо, моя чрезмерная усталость решила поиграть со мной, поэтому я стала думать совершенно о другом. В скором времени нам придётся разлучиться с Эл. Дело подошло к концу, и мне надо обратно домой, в столицу Англии... Однако я не хотела оставлять Рьюзаки. Ни за что... Вдруг, оторвав взгляд от мигающего экрана ноутбука, я обернулась в сторону по привычке сгорбленной фигуры Рьюзаки. Пробежала глазами по его физиономии и поинтересовалась невзначай: — Ты вернёшься в Винчестер по окончании дела?  Тот, не отрывая взгляд тёмных глубоких глаз от монитора, едва заметно приподнял брови от неожиданного вопроса; его пальцы на долю секунды прекратили печатать текст на клавиатуре. После детектив продолжил работать, словно я и не вставляла никакого вопроса. Однако ответил: — Да, — он сделал паузу; щёлканье клавиш снова прервалось. Будто он обдумывал слова, прежде чем их сказать. — Надо встретиться с преемниками и передать им дело Киры.  Я хмыкнула, запихнув пироженку за щёку. Раньше я не поглощала еду так неэтично, так ещё и целиком. Кажется, я переняла эту манеру у гениального сладкоежки. Я даже проговорила, чавкая: — Сомневаешься, что это конец? — я выдержала паузу, проглотив угощенье. — И думаешь, что твои преемники смогут одержать победу в этом поединке? — а после на мою голову словно яблоко упало; меня осенило. Я ахнула, прищурившись: — Ах, придумал новый план по поимке Киры, даже когда он пойман?  — Первый Кира не пойман, — холодно произнес тот. — Он все еще на свободе, мастерски прячется, путая нас своими сообщниками. Кира Нестерова и Кёске Хигути — и есть сообщники настоящего Киры, и ты это прекрасно понимаешь. А сам Кира не сдастся так легко, как и я. Поэтому я подготовил новую стратегию по его устранению. Но это сейчас не так важно, ты ведь спрашивала совершенно другое. Почему же ты интересуешься, куда я отправлюсь после расследования?  Эл быстро перевел тему. Было ясно, что он не хотел заводить разговор на эту тему, так как одно неосторожное слово — и я снова спохвачусь и буду умолять принять участие в навороченном плане детектива. И у него получилось переключить моё внимание. Я презрительно выгнула бровь, уставившись на Рьюзаки, который уже во всю глядел в мои глаза. Я ментально негодовала и была уверена, что до него это дошло: „Почему я интересуюсь? Наверное, потому, что я твоя девушка, блин!“ — Глупый вопрос? — спросил он, как будто эта ментальная связь действительно имела смысл. — Что ж, прошу простить. Ты знаешь, я не очень хорош в общении с людьми, и порой мне не понятны их концепции. Но я стараюсь понимать. Ради тебя.  Эти слова всё же заставили разрушиться моему хмурому выражению лица, которое в тот же момент переменилось на понимающее, доброе. Конечно, этому асоциальному гению было непросто. Но он старался. И я видела, как он постепенно выходил из зоны комфорта, и всё ради меня. На наших лицах заиграли тёплые улыбки. Пока в голову детектива не пришла очередная мысль: — Кхм, тогда ответь мне на встречный вопрос: куда по окончании расследования собираешься ты?  — Домой, в Лондон, — без особых колебаний ответила я. А после вздохнула и опустила взгляд на колени. — Но... знаешь, я бы хотела с тобой в Винчестер. Что мне делать в Лондоне? Самое родное там — сама местность и моя квартира. У меня нет ни семьи, ни друзей. А самый близкий человек — ты.  Нельзя было назвать мою способность читать людей бесполезной. Благодаря ей я тут же распознала смущение в глазах Эл, что бы определенно не смог увидеть тот же Лайт Ягами или следователи. Рьюзаки явно был обольщён этими простыми словами, и оно понятно: разве ему часто говорят, что он чей-то самый близкий человек? Или что кто-то хочет быть рядом? Конечно, нет. И я замечала по языку его тела — избегание взгляда и монотонное помешивание кофе — сомнение. Словно он не был уверен, как реагировать на мои слова: дать шанс и согласиться или нет? Однако по его резко поднятому взору на меня я осознала, что он принял решение. — Хорошо, Джейн. Ты едешь с нами. Со мной и Ватари. Я расплылась в довольной улыбке, а после подъехала на стуле поближе. Приобняв за плечо, как это было возможно из-за неудобной позиции, я практически прошептала: — Спасибо.  И, оставив легкий поцелуй на его губах, вернулась к просмотру записей митинга.  * * * 30 ноября 2007. День. Лесопарк. Блондинка извлекает чёрную кожаную тетрадь из металлического бокса, который некогда был закопан в земле. Она изучает предмет, листает его шершавые страницы с восторженным взглядом. Как вдруг на траву плавно падает небольшой листок. Девушка берёт его в свои маленькие ручонки, вертит так-сяк, а после, наконец, читает... „...когда ты будешь читать это письмо, к тебе уже вернутся воспоминания. Ты помнишь Рьюгу Хидеки и Джейн Кэрролл, моих университетских друзей?.. Я хочу, чтобы ты записала их настоящие имена в эту Тетрадь и убила их.“