Опричник в Париже

До первой остановки в трактире Федору было откровенно скучно. Жаль правда, что того молодчика, который вроде как был послан убить д’Артаньяна, взял на себя Портос, и саблей помахать не удалось. Тоска зеленая, в общем. Ехать вот так и ехать… Ну ладно, нестись вскачь, но это же не по полям да степям родной необъятной, где простор такой, что, кажется, вот сейчас за спиной крылья распахнутся, и взлетишь высоко-высоко над чудесной русской землей..! Нет, это по грязным дорогам чужбины, где тебе ни поля, ни степи, да ни черта, в общем. Дороги-то, они, понятное дело, мало где чистыми и ровными вообще бывают, но дома-то, глядишь, каждая колдобина родная и какая-то по-особенному милая. А тут — месиво какое-то, да и только. И ничего в этом месиве нет. Вот дома — ругаешься на российские дороги на чем свет стоит, и есть в этом что-то такое традиционное и тоже родное, и легче по этим дорогам ездить вдруг станет, а тут — тьфу! Поругаешься и только злее станешь. Эти умозаключения, впрочем, не мешали Федору сочно, с наслаждением перебирать свой ругательный словарный запас, да так, что если б его приятели-попутчики понимали хоть слово, то алели бы ушами как маленькие дети, несмотря на то что детьми они, вообще-то, уже давно не были. Даже д’Артаньян, которому, кажется, едва исполнилось восемнадцать, уже успел ввязаться в какую-то дворцовую дрянь, которая, впрочем, была спонсором Федорового развлечения, так что опричник особо ничего против не имел. Он плевать хотел на честь королевы и короля, и на разрушение козней кардинала, и на какого-то там английского герцога, и на всю эту типичную, в общем-то, для королевских дворов дребедень, но друзьям, конечно, об этом не сказал. Он, конечно, молодéц, и мóлодец тоже, но при раскладе четверо на одного преимущество вряд ли было бы на его стороне. Да и не хотелось терять хотя бы этот круг общения из-за каких-то монаршьих подковерных интриг. Так что вся чрезвычайно серьезная для остальных операция Федькой воспринималась скорее как увеселительная прогулка. Да и чего такого — вон, на лошадях катаются с друзьями, да и черт со всем остальным.  Но все же, возвращаясь к нашим грязным баранам, то бишь дорогам — в какой-то момент въехали совсем уж в грязь, и Федор оглянуться не успел, как обыкновенно вполне спокойный Арамис успел вляпаться — в передрягу и ботфортами в грязь, и получил ранение в плечо. Выражение лица опричника при всем этом действе с трудом поддавалось описанию. Ну что за бред-то? Нет, ботинки-то красивые, и пачкать их точно не очень приятно, но в драку ввязываться зачем было? И тем более, получать ранение? Причем, наверное, довольно-таки серьезное… В общем, Арамиса, по какой-то причине показавшегося Федору наиболее близким по духу ему самому, оказалось оставлять в трактире в Кревкере куда труднее, чем Портоса. Мысленно Федор положил себе непременно первым делом отправиться именно в Кревкер, как только представится возможность. А пока путь продолжался, и настроение Федора улучшилось настолько, что он даже затянул какую-то развеселую песенку, хоть и заунывным тоном, кажется, подрывая моральное состояние всех остальных. Великий и могучий вообще действовал на окружающих странным образом, вызывая, как правило, тревогу и головные боли. В целом, Басманов считал это достойной платой за собственный сломанный язык и скручивающиеся в трубочку уши в этой стране людей, разговаривающих, как сумасшедшие картавые сверчки. Ну-ну, посмотрим, сколько вы выдержите, бравые вояки. Правда, к их счастью, просить русского заткнуться и перестать уже похоронным тоном выводить «kalinka kalinka kalinka moia», что внушало непреодолимое желание спросить у Федора, в действительности ли далекая неизвестная Россия уже вышла из язычества, королевским мушкетерам не пришлось. Приближение к трактиру сделало это за них. Не успев переключиться, Федор выдал загадочную тираду агрессивно звучащих слов, напоминавших уже боевое заклинание, а не песнопение для призыва дождя, но, опомнившись, перешел на свой ломаный и все еще агрессивный французский. Д’Артаньян, никогда не замечавший в своем старшем друге особых религиозных настроений, краем глаза увидел, как Атос украдкой перекрестился и, кажется, кого-то поблагодарил за прекращение этого русского концерта. Вообще, чем больше мушкетеры погружались в русскую культуру, тем быстрее рос культурный шок и желание больше никогда этого всего не видеть. И не слышать. — Ну так что? Лошади устали, а я бы пропустил кружку-другую, — Федор подмигнул товарищам, про себя подумав, что в этом трактиришке он, конечно, ничего пить не будет. Кислючее «французское пойло», как он называл местные элитные вина, вообще его не прельщало, так что в съемной квартире у кадушки с квасом планировалось прибавление. С брагой там, или медовухой, а вот в походной фляге, взятой с собой, была анисовая водка, часто выставляемая на стол на царских пирах. Обычная водка была найдена у той самой русской служанки, причем, откуда она сама эту водку взяла, та совершенно не признавалась, а вот чтобы создать нечто, приближенное к царевым предпочтениям, пришлось уже постараться самому. И теперь, благодаря этой самой анисовке, вечер в трактире переставал быть томным. Хитро поглядывая на попутчиков, после той окрошки с опаской относившихся к любым кулинарным шедеврам Басманова, Федор все же предложил им присоединиться, но стоило только открыть крышку фляги, как те тут же ретировались и заказали вино у трактирщика. Опричник только пожал плечами и опрокинул первую стопку. Остальные посетители трактира, и до того вызывавшие смутные подозрения неестественной для подобных заведений напряженностью теперь во все глаза смотрели на странную компанию. Правда, уже скорее не с целью слежки, а просто с крайним недоумением. После третьей стопки Федор потянулся и выдал как-то особенно криво: — Размяться бы надо, братцы… — а в глазах у него появился какой-то дьявольский шальной огонек. «Братцы», обескураженные формулировкой, за которой, судя по настроению опричника, могло пойти вообще всё что угодно, глядели на него с опасением, готовые при случае вступить в драку за непутевого русского товарища или вместе с ним дать стрекача. Тот, впрочем, пока был во вполне мирном расположении духа и что-то активно втолковывал несчастному местному скрипачу, сидевшему в углу и не пользовавшемуся большой популярностью. Понять его в принципе было довольно сложно, а человеку, никогда ранее не слышавшему подобного говора, и подавно, так что выяснения со скрипачом могли затянуться надолго. Пока Федор чего-то требовал от бедолаги, Атос с Д’Артаньяном направились к трактирщику, дабы заплатить за вино. Тот отчего-то слишком долго рассматривал отданные ему монеты и только заикнулся о чем-то на их счет, как вдруг из угла послышалось несмелое пиликанье скрипача и зычный голос неугомонного русского. Атос зря благодарил Всевышнего: теперь в придорожном французском трактире грозился развернуться ансамбль русской песни и пляски, состоящий из одного подвыпившего опричника. Гвардейцы кардинала, подставные посетители трактира, уже гревшие руки об эфесы шпаг, с широко распахнутыми глазами глядели, как странный спутник заказанного им человека (а то, что это точно был не Д’Артаньян, они поняли уже давно) легким шагом вышел на самую середину трактира, заводя какую-то очередную песню, пока что, кажется (и только кажется!), спокойную: — Schastie vdrug v tiwine postuhalos’ v dveri… Трактир застыл, со страхом наблюдая за развернувшимся в нем действом. Русский широким жестом развел руки в стороны и на словах «gde tebia nosilo» вдруг вспрыгнул на стол. И на «vdrug kak v skazke skripnula dver’» мелодия начала ускоряться, а опричник пустился в настоящий пляс, выкрикнув перед этим разве что: — Танцуют все! И тут закипела драка. Правда, дракой воцарившееся в несчастном трактире форменное безумие язык не поворачивался, поскольку половина гвардейцев, совершенно позабыв о своей миссии, разинув рты смотрели на этот импровизированный русский канкан на столе, а другая половина в попытке напасть на плясуна внезапно встретилась с не менее обескураживающим, чем этот человек в целом, оружием — русской саблей, которой опричник принялся размахивать так, что было даже не подступиться. Когда кардиналисты, опомнившись, обернулись к двум другим путникам, один из которых и был их целью, их обоих уже давно и след простыл. И пока гвардейцы соображали, как их сейчас, причем совершенно непреднамеренно, обдурили, Федор пулей выскочил из трактира на улицу, где его уже ждал Атос. — Поедемте в разные стороны, друг мой, чтобы добыть бесценное время для шевалье и задержать этих собак кардинала, — только и сказал он, ударив лошадь шпорами в бока, и тут же понесся прочь, в сторону, противоположную той, куда успел уехать Д’Артаньян. Федор только пожал плечами и погнал коня куда глаза глядят, с улыбкой слушая раздающиеся из-за спины проклятия. Верный аргамак не подвел, позволил хозяину легко оторваться от погони, и вскоре Басманов вновь оказался на опостылевшей уже дороге. Направился он, как ранее и решил, в Кревкер. В темноте ехать было довольно затруднительно, и к трактиру в Кревкере, где некоторое время назад был оставлен Арамис, Федор подъехал уже когда солнце поднималось над горизонтом. В трактире его встретил заспанный хозяин, но тут же узнал странного гостя. В целом, опричника было сложно не запомнить: непривычная внешность, сразу намекающая о нефранцузском происхождении, удивляющая своей отличностью от обычной одежда, общая манера поведения и ужасный акцент делали его заметным настолько, насколько это было возможно. — Эй, человек! Тут ранее мы со спутниками оставили своего друга, здесь ли он сейчас? — Вы про того раненного в плечо молодого человека?.. — только и проблеял хозяин. — Да, да, так здесь он или нет? Я непременно желаю увидеть его. — Да, он здесь, но, боюсь, Вы не сможете его увидеть… — Это еще почему, сын собаки? — Господин изволили запереться в номере, дабы божья благодать снизошла на него и помогла исцелиться быстрее. — Тьфу ты черт! Ну французишки, а! — в сторону прошипел по-русски Федор. — И все же где он? Я уверен, что мой приход не помешает пришествию божьей благодати, — хозяин посмотрел на него, как на безумца. — Ну… я полагаю, вы не так глубоко духовны, как ваш друг, и не понимаете, какие условия нужны человеку поистине верующему, — смоляные брови опричника медленно поехали вверх, — но знаете… за определенную плату я был бы готов нарушить уединение этого благородного господина, — все юлил прохвост-хозяин. — Ах ты песья морда! Тысяча чертей! Смерд, холоп, бестолочь окаянная!!! — Басманов сдернул с лошадиной сбруи привязанный к ней кнут и погнал предприимчивого наглеца по двору, приговаривая: — Не позволю цареву опричнику такие песни петь! В общем, у постояльцев трактира утро началось с бесплатного шоу, основная мораль которого заключалась в том, что жадность никого еще ни до чего хорошего не доводила. Свидетелем этой сцены стал и Базен, возвращавшийся с кухни с завтраком и свежим перевязочным материалом для хозяина. Только завидев расшитый кафтан и высокомерное точеное лицо «этого русского пришельца», слуга бросился прочь и, едва забежав в комнаты, снимаемые хозяином, тут же запер дверь и приник к ней ухом так, как если бы за ним гнался, по крайней мере, сам кардинал вместе с целой ротой гвардейцев. Федора он крайне недолюбливал, в душе считая его варваром и сильно сомневаясь в природе его верований, и, конечно, думал, что будущему аббату не пристало общаться с предположительным язычником, а значит, и еретиком. — К чему такая спешка, Базен? Неужто что-то приключилось? — вопросил Арамис, непонимающе глядя на верного слугу, обычно пребывающего в весьма умиротворенном состоянии духа. — Ничего, господин, ничего. Вот ваш вареный шпинат, все по правилам Господним, — неестественно улыбнулся тот, оголяя кривоватые зубы. Арамис только тоскливо вздохнул. Заработав ранение, он внезапно оказался окружен чрезмерной заботой о своем состоянии, более духовном, чем телесном, поскольку Базен, все ожидавший от хозяина завершения мушкетерской карьеры и перехода в религиозную сферу жизни, уповал на эту болезнь со всем возможным чаянием на то, что блажь снизойдет на упрямого господина и убедит его наконец принять духовный сан. Отсюда взялся и пост, и ежедневные чтения Священного Писания, и слава богу, монашеского самоистязания Базен от него пока не требовал, считая странно медленно заживающую рану вполне достойным примером мученических настроений. Хоть между духовными всплесками Арамиса и письмами от одной известной дамы была вполне закономерная связь, но в этот раз милая госпожа де Шеврез оказалась не причем, что еще более угнетало мушкетера. Но только он принялся лениво ковыряться в совершенно опостылевшем шпинате, как в дверь постучали. Громко и непреклонно. Базен побелел как мел. Все его старания не допустить проклятущего русского к скучающему господину разбились о скалы упрямства этого самого русского. Раздался повторный стук, уже настойчивее. — Ну поди открой, чего стоишь-то? — все еще ничего не понимал Арамис. Базен едва ли не подполз к двери и с совершенно трагическим выражением лица открыл её. Тут же в душную темную комнатку, в действительности уже напоминавшую скорбную келью, будто бы ворвался ураган света. — Здравствуй, друг! Ты как тут? — на ходу вопрошал Федор, открывая окно нараспашку, отдергивая шторы и нагло усаживаясь прямо на кровать остолбеневшего от изумления мушкетера, который от неожиданности даже не обратил внимания на вольную формулировку «ты». Хотя, учитывая уровень знания языка Басманова, можно было не обращать внимания ни на что в его речи. — А как вы тут очутились? Разве кампания была прервана, и наш юный друг не смог выполнить свою миссию? — О, нет, Д’Артаньян, скорее всего, благополучно продолжает свое путешествие, а мне было ни к чему догонять его после одного маневра в придорожном трактире… — и дальше опричник в красках принялся пересказывать события вчерашнего вечера. Песню, правда, петь не стал. — Я голоден, как собака, и подозреваю, что вы тоже. Неужто в этом захолустье нет нормальной еды? — закончил он свой рассказ, с сомнением глядя на нетронутый шпинат. Базен медленно закипал, молча сидя в углу. — Подождите немного, друг мой, и я накрою нормальный стол, — только и сказал Федор, прежде чем ускакать прочь из номера. — Не пускайте его, прогоните, это еретик, и он сбивает вас с пути истинного, — тут же сбивчиво зашептал слуга на ухо Арамису. — Что? Да ты… церковного вина что ли напился? — Ну вы видели, как он выглядит? Что распятия у него католического точно нет? Латыни не знает? Россия — темная страна, если б она была подчинена Папе Римскому, вся Европа бы ее знала, как прочие соседские страны. Он еретик, язычник, варвар! — Не мели чепуху. Мы потолкуем о богословии позже, а я и вправду голоден. Должно быть оттого и рана все не заживает, а, Базен? Но Базену было нечего возразить, а потому он замолчал, ожидая неминуемого возвращения уже порядком надоевшего ему русского. Тот, впрочем вернулся довольно быстро. С посудиной борща. Где он это добро взял, было категорически непонятно, вызывало много вопросов и не давало никаких ответов. — Но это так, конечно, чем Бог послал… — протянул Басманов, усаживаясь уже, как приличный человек, за стол. — Надеюсь, это не… okrowka, или как вы это называли? — слабым голосом проговорил Арамис. Час от часу не легче. — Не… это борщ. Хотите, могу и окрошку достать. — Нет-нет-нет! Не стоит! — тот гастрономический опыт запомнился мушкетерам надолго, и повторять его им бы не хотелось. — Ой, да ладно вам… эх, нерусь-нерусь… — опричник принялся за еду. Арамис, несколько посомневавшись, решил, что все лучше шпината, и последовал его примеру. Базен демонстративно отказался, о чем в тайне пожалел, поскольку, кто бы что не говорил, а тарелка хорошего борща ни в какое сравнение не идет с вареным шпинатом. После трапезы королевский мушкетер все же завел разговор об интересующей его теме богословия, про себя, впрочем, отметив, что русская кухня все же очень даже неплоха. — Позвольте поинтересоваться, милый мой… У вас в Моско… России принята христианская вера? Федор аж кислым французским вином подавился. — Нет, ну, я все понимаю, конечно, но чтоб настолько нас за отсталый народ считать… это даже для вас слишком. Великую Русь князь Владимир еще в… 6496 году. — Простите, что? — глаза Арамиса полезли на лоб. — Тьфу ты, поди разберись в ваших календарях еще. Сейчас… 900… в десятом веке, в общем. Понапридумывали тут календарей себе… — Но как же тогда… спрошу прямо: вы христианин? — Конечно. Как можно Господу веры не держать? Я же не татарин нерусский. — Но вы ведь… не знаете латыни, да и распятия не носите. Простите мне мое неуемное любопытство, но дело в том, что меня, как бывшего семинариста и будущего аббата весьма интересует эта тема. Я ведь только временно на службе… — А на кой рожон мне, господин богослов, ваша латынь? В православной вере она не требуется. — Что? Так вы… еретик? — шепотом вопросили оба француза. — Да черт с вашими еретиками! Запад — все католики ваши, которые к нашим границам подбивались, пока славные князья совсем не отвадили, восток — православные, как великий Царьград Византийский. Весь день до вечера они проговорили про сходства и различия двух вер одной религии. Федор решил остаться с товарищем, покуда тот не встанет на ноги, хоть его и никто не просил, но кто ж их спрашивает? Когда стемнело, Басманов опять устроил штурм трактира и добыл-таки где-то лютню, на которой, правда, не умел играть, так только, послов иностранных слушал да в покоях царских иногда развлекал Иоанна своим бренчанием, но на безрыбье и рак рыба, вот и лютня — чем не гусли? Попутчики зря считали обычное пение на заунывный лад пределом печали. Вот сейчас, при свете коптящей свечки развернулась во всю широту русская тоска, полилась через родные слова:

«Не слышны в саду даже шорохи,

Все здесь замерло до утра;

Если б знали вы, как мне дороги

Подмосковные вечера».

Арамису резко захотелось водки, перекреститься и завыть волком. В общем, русская культура оказывала крайне странное влияние, что начинало его пугать. А ведь он еще не знал, какое погружение ему устроит опричник в ближайшие полторы недели…