Нашел

Чонгук не знает, как давно длится эта вражда, но сколько он себя помнит, она никогда не утихала. Люди, возомнившие себя хозяевами земли, уничтожали все на своем пути ради достижения великой цели. Какой только — никому неизвестно. Им, высшим существам — драконам, рожденным усмирять людские распри, не понять мышление низших, из века в век развязывающих войны. От них почва пестрила уродливыми шрамами, теряла плодородие, превращалась в звенящие пустоши. Где проходил человек — не оставалось ничего. Тогда, растревоженные внешними непрекращающимися вибрациями, предсмертными криками умирающих животных, из самых недр мира, созданные из огня и пламени появились они — великие двенадцать драконов, раздробившие землю на двенадцать островов. Каждому дракону-хранителю по острову, и все они находились далеко друг от друга, чтобы ни одна ненасытная человеческая душа даже думать не смела о том, что где-то может быть место лучше, богаче. Эти же драконы и положили начало возникновению остальных, прозвавших первых двенадцать прародителями. Память о них не иссякла и не иссякнет никогда. Прародители хорошо позаботились о сохранности ценного прошлого. Каждый из двенадцати выбрал по омеге, что передавал бы историю из уст в уста, из поколения в поколение. На их мудрых головах прародители запечатлели поцелуи, окрасившие отдельные пряди густых омежьих волос в иные цвета — показатель приближенности к самим великим. У таких омег, родивших омегу от альфы, тоже выбранного прародителями, сыновья наследуют особенность волос пап. У высоко уважаемой четы в небольшой стае Чонгука эти омеги, так и называемые — поцелованные прародителями — имеют черные локоны, выделяющиеся ярким клеймом на белоснежных длинных волосах, подобных снегу теплой зимой. Трудно не заметить этих особ, стоящих на одном уровне с самим вожаком. Они почитаемы. К ним приходят за советом. Они — уста прародителей, давным-давно почивших, но приходящих во снах к поцелованным, изо дня в день благодарящих первых хранителей за огромный дар в самой глубокой катакомбе. Она испещрена множеством рисунков, по которым можно прочитать историю рождения драконов и их истинное предназначение. Об их существовании прознали алчные люди, возжелавшие избавиться от того, что не соответствует их представлениям. Их миру. Истребить. Вырвать с корнем. Такие разговоры подслушивал Чонгук у мальчишек, тесно общавшихся с отпрысками тогда еще живого самого старшего поцелованного прародителями. С Чонгуком — чересчур мелким, пухловатым и неуклюжем ребенком, мало кто хотел общаться. Он часто являлся причиной чужих насмешек, с возрастом они не прекратились, а лишь набрали обороты. Ведь чем старше становился Чонгук, тем больше появлялось шероховатостей, которые можно было высмеять. Это то, что осталось неизменным, как и вражда с низшей расой. Пока ночью вооруженные до зубов люди отдыхают, драконы сжигают их дома. Когда Чонгук и его два старших брата-альфы, которые тоже не пылают к Чонгуку теплыми чувствами, были еще совсем маленькими, на ночную осаду улетал один отец, оставляя папу с детьми. Но как только один из старших братьев повзрослел, папа не стал держаться в стороне и последовал за отцом. Для крошечного омеги Чонгука, находящего спасение от притеснений лишь в родительских объятиях, это были тягостные ночи. Некуда было спрятаться от злого тычка в мягкий бок от родных братьев: ни в разветвленных коридорах пещеры, где у каждой семьи был свой грот; ни в бедном лесе с редеющими деревьями от людского оружия. Пренебрежительно глазеющих от мала до велика стало будто в несколько раз больше. Его крошечность и неуклюжесть не хотели принимать. Это так не соответствует образу великого дракона, хранителя земли. Чонгука эти слова в лицо и за спиной задевали порой хлеще толчков старших братьев, от которых неудачливый Чонгук обязательно падал в лужи и выглядел самым настоящим замарашкой. Его гладкая алебастровая кожа, жемчужные чешуйки на бедрах, плечах и шее и серебряные длинные лоснящиеся в свете полной луны волосы — все было в грязи, а ярко-голубые глаза, пуще сияющие в ночи, жалко поблескивали, сдерживая слезы обиды. О том, что происходило с Чонгуком за пределами семейного грота, родители знали и как могли оберегали младшего сына. Но они и не догадывались, что в их отсутствие даже дома бедному омежке не дают продохнуть. Чонгук не рассказывал. Не хотел расстраивать папу с отцом. Он почти свыкся с мыслью, что никогда не будет своим в стае, где родился. Почти. Годы шли, они с братьями взрослели. Со временем с родителями в непредсказуемую ночь вместе с другими членами начали улетать и старшие братья, и тогда Чонгук спокойно мог отсидеться в их маленьком гроте, освещенном только крошечным огоньком, который Чонгук от смертной скуки перебирал между пальцами. Выйди он отсюда — и его сразу же встретит недоброжелательный говор. Чонгук ждал. Чонгук терпел. До того дня, пока и сам достаточно не стал взрослым для того, чтобы, наконец, исполнить свой долг. Защищать их обнищавшие земли. — Сегодня ночью я полечу с вами! — решительно заявляет Чонгук, подбоченившись. Спину держит прямо, взгляд вперед. Но внутри все предательски подрагивает. Родители, до этого отдыхавшие на камне, укрытым толстым слоем жухлой травы, приподнимаются, удивленно разглядывая Чонгука. Взрослого по годам, но совсем не вытянувшегося с возрастом. — Чонгук, — первым начинает отец. Муж с заостренными чертами светлого лица, отливающего чистым золотом в свете зажженного костра в центре небольшого помещения, но выглядящего суровее из-за легших от огня теней. — Что ты такое говоришь? — Я полечу с вами к людям, — повторяет Чонгук, но уже без прежней прыти, особенно когда слышит за спиной сдавленные смешки братьев, нанизывающих на палки пойманную рыбу, дабы пожарить. Чонгук упрямо поджимает искусанные от переживаний губы. — Сынок, — вклинивается в беседу папа — нежнейшей красоты омега. Именно от него Чонгук перенял все самое лучшее — лицо. А рост… тут даже сами родители не ответят, в кого Чонгук уродился таким маленьким. И нерасторопным. — Ну какие тебе люди? — папа мягко улыбается и слезает с соломы. Несколько травинок прилипли к его невероятно красивому фигуристому обнаженному телу. Искрящиеся от языков пламени белые чешуйки взволнованно вздыбливаются, и Чонгук видит под ними зарождающийся изнутри огонек, что живет в каждом драконе. Папа подходит ближе — Чонгука опаляет теплом с двух сторон. Папа ласково накрывает округлую щеку Чонгука своей изящной ладонью — она румянится от жара самого близкого существа. Чонгук бы блаженно прикрыл веки, да только не та ситуация, чтобы нежничать. У него серьезный разговор. — Я хочу, как вы, встать на защиту нашей стаи, — настаивает Чонгук, смотря в точно такие же глаза, как у него самого, чуть задрав голову. Рука папы перемещается дальше и забирает упавшую на лицо Чонгука прядь за порозовевшее от тревоги округлое ухо. Чешуйки Чонгука в предвкушении трепещут, и он злится сам на себя, что не может их контролировать. — Ты уже ее защищаешь, Чонгук, — не понимает папа. — Кто-то летит к людям, как мы, а кто-то остается помогать здесь, как ты. — Но я не хочу здесь! — несдержанно выпаливает Чонгук, негрубо отбрасывая руку широко распахивающего глаза папы. Отец поднимается следом и подходит к ним, накрывая ладонями горячие чешуйки на сильных плечах папы. — Я… устал быть здесь, — разбито произносит Чонгук, отходя на шаг от родителей. Братья внезапно притихают. Вслушиваются в каждое слово. — Вы же знаете, как ко мне относятся другие. — Думаешь, во время осады будет лучше? — громогласно звучит отец. Его строгий голос эхом отражается от стен. Тихо трещит костер. — Думаешь, там тебе не попытаются навредить? Не попытаются бросить тебя под металл людей? — в этом яростном убеждении глупости слов Чонгука слышится забота родителя, боящегося потерять самого младшенького, совсем не готового к бою. Чонгук не готов. Либо он сам себя погубит, либо его подтолкнут к смерти лапы недоброжелателей. Чужой среди своих. Был и остался. Чонгук поникает на глазах. Спинные мышцы будто все разом ослабевают и осанка больше не прямая. Голова низко опущена, как у прокаженного. — Я вас понял, — сухо, на грани слез. Их он точно не покажет. — Мы просто беспокоимся за тебя, Чонгук, — все также спокоен папа. Он прижимает поддающегося Чонгука к своей груди и любовно перебирает спутанные волосы, достающие до поясницы. — Как бы плохо к тебе не относились, но здесь тебе будет находиться гораздо безопаснее, — короткий поцелуй в макушку, прежде чем удалиться из грота. Папа всегда так делает, когда больше ничего не может сказать сыну, которого так и не смог защитить от жестокого мира. Отец неизменной широкой скалой за ним, оставляя Чонгука наедине с глумливыми братьями. — Даже родители не признают в тебе дракона, — говорит самый старший брат, голыми руками отделяя хорошо прожарившуюся рыбу от костей. — Да и достойный альфы омега из тебя не вышел, — поддакивает второй, вытаскивая из-под себя одну ногу и сгибая ее в колене, кладя на него волевой подбородок, как у отца и оценивающим взглядом пробегается по нагому телу Чонгука с пышными бедрами, немного выпирающим животом и узкими плечами. Очередная горькая правда. На юного Чонгука за всю его жизнь ни разу не посмотрел с каплей заинтересованности ни один альфа. Ничего удивительного в этом нет. Такие, как Чонгук — слабые, пугливые, вечно неуклюжие, крошечные настолько, что можно спутать с ребенком, не приглянутся ни одному здоровому альфе, нуждающемуся в таком же здоровом потомстве. С чем Чонгук смирился, так это с тем, что не обзаведется своей семьей. Точно не в этом месте. Прародители оказались к нему слишком жестоки, позволив ему родиться там, где не примут, как бы Чонгук не рвался доказать всем, что он достоин того, чтобы зваться драконом, омегой. Но в детстве, — далеком детстве он глупо мечтал о том, что когда-нибудь он, как и папа, встретит своего альфу, полюбит его с первого взгляда и воспитает много детей, которые всегда бы стояли брат за брата и не обижали тех, кто слабее. Но с годами эта мечта превратилась в прах. Сейчас на глазах Чонгука сгорела и вторая. Ей не дали и шанса. С наступлением ночи — драконьей поры, часть стаи улетает к людям, а Чонгук так и остается в своем гроте, изредка слыша пролетающие мимо входа ехидные смешки о неудавшемся омеге и драконе. Со вторым Чонгук тоже смирится. Не сразу, конечно, это долгий и мучительный процесс, но он справится, как и справился с первым поражением. В сегодняшнюю ночь нет желания даже играть с огоньком — настолько все плохо, и Чонгук лежит в кромешной глухой темноте на впившейся в мягкую и чувствительную кожу солому, бесцельно смотря в потолок со сложенными на животе ладонями. Так и пройдет вся его жизнь никем не признанного. Вдруг все стихает. Настолько, что Чонгук слышит лишь собственное дыхание. Не к добру. Чонгук, тихо шурша жухлой травой, поднимается и обращается в слух и нюх. Чужеродный запах — первое. Зрачки Чонгука опасно сужаются. Жуткий грохот, сотрясающий стены — второе. Чонгук молниеносно перекидывается белым драконом и вылетает из грота, уворачиваясь от падающих обломков стремительно разрушающейся от серии нескончаемых вражеских ударов пещеры. Единственное преимущество маленького размера Чонгука — ловкость его драконьей сущности, бесхитростно уворачивающейся от больших и маленьких булыжников. На их дом напали. Их дом безжалостно уничтожают. Это понимает Чонгук, вылетая из пещеры на поверхность и с первобытным ужасом в глазах наблюдая за кровопролитием. Чонгук жмется ближе к земле и прячется за каменистыми обломками. Несколько мгновений — и вход в пещеру заваливает. Чешуйки на спине Чонгука вздыбливаются. Те, кто не успел вылететь, навеки погребены под грудами камней, рядом со своими гротами, хранящими воспоминания. Чонгук гулко сглатывает и, пятясь подальше от потерянного дома, не перестает смотреть на пылающий огонь, сжирающий жалкие остатки цеплявшихся за свою никчемную жизнь деревьев. Непроглядный черный дым везде, он густыми кольцами вздымается ввысь, в небо, окрасившееся красным. До Чонгука доносится драконий плач беззаботно игравших в теплой ночи детей. Скорбящий рев взрослых, потерявших своих детенышей. Боевой клич низшей расы, таки нашедшей драконий дом, дошедшей до него и истребляющей, не жалея никого. Их оружие жутко скрипит, разрываясь то в воздухе, то глубоко в земле, чтобы наверняка избавиться от тех, кто мешает их миру. Миру людей. Если люди добрались так далеко, значит, случилось нечто чудовищное. Семья Чонгука и все, кто улетел, не вернутся. Глаза Чонгука предательски слезятся. Не то от едкого дыма, закрывающего собой весь обзор — ничего не разглядеть, сплошные смешивающиеся между собой звуки; ни то от поселившейся в сердце скорби. Чонгук не задается вопросом, где ей там место. Есть, и самое подходящее. Ведь как бы не относились к Чонгуку старшие братья, он никогда не желал им смерти. Никому из членов душащей Чонгука стаи. А уж родителей Чонгук любил больше всех существ в этом мире. Чонгук пятится назад. Еще несколько шагов и, крепко смыкая челюсть, разворачивается, срываясь с места. Он бежит. Оставляет тех, кого не сможет спасти в силу своей трусости. Спасает свою жизнь, за которую никто, кроме папы и отца, не стал бы бороться. Чонгук оставляет этот обреченный на гибель остров, оставляет на нем все самое плохое, что он ему дал. Не жалеет о своем решении. Не считает себя предателем. Он не предатель. Он чужой среди своих. И ему никогда не было там места.