Китобой

— Ты скорбишь. После его ухода только это и делаешь, — голос Коломбины похож на приторно-ягодные конфеты: сладкий, но съешь много, и желчь подступает к горлу комом. Она округляет свои глазки. Они такие же. Крупные и красные, формой в ягоду — сладкие, забавно-яркие. Будто вырванное сердце. Вилка под столом серебряно блестит и скрипит. Тарталья сжимает ее, словно ломает кому-то хребет. — Прекрати, — отвечает он. Одуряюще пахнет шампанским, льдом и банкетом в Заполярном дворце. Это пир во время чумы, хочется сказать ему. Иль Капитано замерз в Престоле Первозданного огня, но Панталоне достиг исключительной монополии Снежной в производстве огненной воды: экономический пик. Забываться в алкоголе любит весь Тейват. Где-то рядом ладонь пышнотелого дворянина Бокова скользит по корсету леди Хомпф из Мондштадта, но Коломбина хихикает, прямо над ухом; от этого вилка в его пальцах хрустит, он устал и измучен — хруст напоминает свежий наст: — Ты скорбишь по Нему. — Нет. — Тарталья склабится треугольными клыками. — Тебе не приходило в голову, что я могу жалеть о нашем спарринге? — Неслучившемся, — поправляет она. — Он обещал мне, «когда я стану сильнее». Но теперь… Мы теряем Предвестников. Фатуи слабеют. «Стужа» слишком давит на меня. Пьеро меня даже домой не отпускает! У меня масса причин, чтобы скорбеть — и вылези уже из моей головы, ты, наглая девчонка! Рука поднимается: схватить полную рюмку, опрокинуть. Тарталья выпивает и давится, закрывая обожженный рот узкой ладонью. Огненная вода на вкус кислая, как отчаяние, боль и желчь после ягодных конфет. Он думает: я понимаю… весь Тейват. Наверное, так можно забыть. Блеск золото-ледяной люстры над столом хлещет по лицу; Коломбина некоторое время молчит, лишь шурша крылышками у висков. Хвала Архонтам. Или Бездне. Спустя несколько долгих — трех — секунд повторяет: — Нет. Ты скорбишь по Нему, — птичьи крылья издеваются над ним: шурх-шурх, звук-пытка. — Это другое. Тарталья закатывает глаза — по крайней мере, Коломбине хватает совести не рассказывать ему, что и в какой позе представляет Боков про мондштадтку в корсете. * Тьма в дворцовом саду темно-черничная, это все снег и лед, уже в шесть вечера в столице темно, будто в самой Бездне. Молочные низкие звезды не помогают. Звезды блестят гроздьями на небе. Фонари — тоже. У них болезненно-желтушный оттенок мумийной кожи, и лучше бы их выключили насовсем, размышляет Тарталья, ровно ступая по вымощенной гранитом-снежником дорожке. Он считает камни. В Бездне это помогало не забыть имени и не сойти с ума; потом Скирк отвешивала ему оплеуху, и Аякс сбивался, и начинал сначала. Коломбина сидит у запорошенной серебром беседки: в темноте, босая. На коленях мурлычет тощий пятнисто-рыжий кот. Ему порядком десяти, но уличная жизнь и крысиная диета вернули его к смехотворному размеру почти котенка. Коломбина чешет его за драным ухом: — Он ненавидел, когда ты использовал силу Бездны при Нем. Если тебе интересно. «Мальчик убивает себя». Тарталья останавливается у пушистой лапки ели, иголки тычут в щеки. Лезут в рот, словно фаланги-кости. Ее белые крылья, платье, голые ноги, коленки и повязка — бельмо в черноте; будто звезды в ночном небе. Кот подставляет пальцам рыжее нежное брюхо. Бездна в разломе Тейвата темно-черничная: пачкает все, чего касается, и пахнет по-мертвому кисло, это знали они оба. И впрямь — раздавленная черника. Холод кусает лицо, и он спешит спрятать нос в меху воротника. Хмурится, прежде чем буркнуть: — Я знаю, — Тарталья проходит мимо, ему нужно в кабинет Шута: отчет. Кот пытается поймать края шубы когтем. — Он все еще ненавидит. * После… собрания к нему вновь подходит Коломбина. За полчаса до прихода Шута Тарталья слышал, как Делец в разговоре с Доктором назвал это: «очередные похороны. И снова без тела». Подумал о том, как хорошо бы было раздавить его инкрустированные серебром и фиолетовым камнем очки. Осколки вонзятся в ладонь, вспорют мякоть: кожу и мясо. Красными реками хлынет кровь на дорогой пол. Тарталья любил чувство боли и пульсацию адреналина в теле, но не выносил Он — тот, кто сражался ради защиты, а не опьянения. Наверное, и умер Он с честью: кого-то защищая, а не ухмыляясь после битвы, точно кот, налакавшийся сметаны. В этом смысле Панталоне прав — это похороны. Тарталья все равно называет это: «собрание». Коломбина скажет ему о Натлане и Пиро Сердце Бога, о том, что народ войны любит своего Архонта, но у нее есть план, как противостоять Мавуике. В конце концов, она задолжала Фатуи за ту войну; и за кое-кого еще. В его голове снова начинает что-то копошиться — словно запущенный в череп рой ледяных пчел. Мерзкое чувство, которое хочется стряхнуть. Тарталья дергает плечами, мимо них проходят фигуры Арлекино и Дотторе. Натлан. Мавуика. План. — «Почему Он солгал мне, что все расскажет, почему ушел?» Он не хотел, чтобы ты расстраивался раньше времени. Тем более, по Его вине, — вместо этого чуть ли не по слогам тянет Коломбина. Из черепа уходит рой, в красном вакууме сразу становится… легче. Он даже может улыбнуться. «Скоро все кончится с этим Натланом». — Это я тоже знаю, — кивает ей Тарталья; ладони в карманах шубы спазматически сжимаются, потом расслабляются, древняя тактика борьбы с волнением. Останутся лунки ногтей. Почти как от осколков очков Панталоне, — Эй, слушай, когда доберешься… Отомсти им там за меня. За Него. Агенты сообщили: непобедимый рыцарь, выживший в войне с богами, застыл среди льда, словно какая-то… муха. Так сидят статуи и старики в ожидании смерти. Возможно, сдавшиеся. Коломбина в кои-то веки молча кивает, подбирает к лицу крылья и уходит. Девичьи ступни смешно шлепают по полу, на секунду он мерещится испачканным в крови. Тарталья ответил им: так не должно быть. * Месть бессмысленна. В Очканатлане, сожженной столице драконов, затканной туманом, пеплом и пылью, на самом деле бродят десятки таких же — неупокоенных, убитых ни за что. Даже Царство Ночи по-старому отвергает их, словно инфекцию. Никто не пришел за них мстить. Его нет среди них. Коломбина по-кошачьи мурлычет: хорошо, замечательно. Души тускло переливаются золотистым и все еще заглядывают в руины, свои бывшие дома, но будто намеренно избегают Его трона. Лед блестит на солнце бело-голубым, но не тает; целые груды льда, что затопили бы Престол, став однажды водой. Доспехи и меч тоже блестят — глубоко-черным. Поначалу приходится даже сощуриться. Иль Капитано, непобедимый Рыцарь-Страж из королевства Черного Солнца, сидит на троне из камня и льда. Когда-то на нем же правил Шбаланке — чернота шлема выражает смерть. От запаха боли и старого праха, что окутывает, будто вуалью, хочется заткнуть нос. Коломбина ступает на лед. Корка скользит и морозит ноги даже ей, привыкшей к Снежной. Потом — запускает пальцы. Во тьму и холод, за шлем; туда, где скрыто Его лицо. Губы у Него дрожат, челюсти напряжены. Ноздри едва заметно раздуваются от дыхания. Это значит — Капитано жив, и хочет что-то сказать. — Только теперь я думаю, как это эгоистично с его стороны: ты больше не страдаешь, а он хочет тебя обратно. Привет, Капитан. — Коломбина качает головой и взмахивает маленькими отростками крыльев, будто рукой. Набирается смелости. — Но… я дала обещание мальчику. В отличие от тебя, я всегда держу свои. Владычица Ночи, сестра-ангел, волнуется, приветствуя ее; это похоже на сквозняк или шепот. Сейчас они почти неотделимы с Траином, сейчас здесь нет его агентов. Коломбина пробует это имя на языке по слогам: Траин. Короткое и резкое, как иглы, спрятанные в еде с целью убить. Ради интереса касается черного инеевого лезвия. Холод обжигает. Владычица Ночи едва ли не визжит ветром с горьким привкусом пепла на ухо — «без него мне не выжить» и «ты не сможешь». Они сестры. Что сделала одна, отменит другая: Ронова будет недовольна, но когда Предвестники принесут последнее Сердце Крио Архонту, Селестия падет — и Изначальный, все его Тени тоже. Его губы во тьме дрожат будто бы сильнее, видимее, когда Коломбина вновь протягивает ладонь, касаясь лба. Чтобы войти в Царство Ночи. Для этого ей даже не надо сжигать себя в огне, как это делали Пиро Архонт и надоедливая сошка-Путешественник. — Месть бессмысленна, — напоследок произносит она. Глаза закрываются, тело немеет — слегка похоже на смерть. Или на сон. Тарталья говорит, в последнее время Иль Капитано, Траин, снится ему каждую ночь. — Я принесу мальчику подарок получше.