Petunia and the Little Monster

Август, 1973

      – Я вернусь завтра, – добавила Петунья, осторожно заплетая несколько прядей волос между пальцами в небольшую косу. – И на этот раз намереваюсь обязательно навестить Айви. В прошлый раз я просто... отвлеклась.       Её спутник покачал головой, и его грива чуть не выскользнула из её пальцев.       – Не двигайся. На этот раз Юджин знает, что я приду, и знает, зачем. Так что он будет моим проводником.       Закончив заплетать косу, она немного поиграла с ней, озвучивая мысли, которые проносились у неё в голове подобно карусели.       – Как думаешь: он был серьёзен? Ему действительно всё равно, что я маггла?       – Ты с ума сошла.       Петунья так сильно вздрогнула, что чуть не вырвала клочок (и без того редкой) гривы Аспена, когда обернулась.       Несчастный мальчик стоял позади неё, его фигура нависала в полутьме. С тех пор, как она видела его в последний раз, он подрос на парочку дюймов, став ещё более худым и вытянутым. Выросло не только его тело, но и нос, доминировавший над лицом, словно крючковатый клюв. Петунье показалось, что это делало его похожим на птицу-падальщика с его серой развевающимся пальто и длинными тёмными волосами.       – Ты шевелишь пальцами воздух и разговариваешь с пустотой, – продолжил он гнусавым и злорадным голосом.       – Я говорю с Аспеном!       Услышав своё имя, Аспен снова взбрыкнул и отбежал на несколько шагов, теперь, когда его грубая грива вырвалась из рук Петуньи.       Ухмылка Северуса стала шире.       – Конечно. И насколько же он реален?       Петунья проигнорировала его глупый вопрос, её глаза снова скользнули по нему. На нём была свободная блузка, похожая на ночную рубашку, а поверх неё накинуто выцветшее тонкое пальто. Сквозь зияющий вырез Петунья отчётливо видела его острые ключицы, и на одну секунду Петунья почти ожидала, что они прорежут туго натянутую кожу.       «Лили постоянно хвастается этими роскошными пирами в своей дурацкой школе, так почему же этот несносный мальчик так и не поел нормально?»       Петунья стиснула зубы, как будто хотела раздавить невысказанный вопрос, прежде чем он сможет вырваться наружу.       – Чего тебе надо? Лили навещает своих друзей.       Раньше такое заявление заставило бы несчастного мальчика вздрогнуть или нахмуриться, но теперь он просто очень медленно моргнул и отвернулся.       – Я знаю. Она спрашивала меня: не хочу ли я присоединиться.       Видя, как он бродит по полям за их домом, словно ожившее чучело, Петунья могла догадаться, каким был его ответ. Не то чтобы она была слишком удивлена тем, что Северус не очень-то и хотел наблюдать за весельем Лили с другими людьми. И не только это – с людьми, которые сильно отличались от него всем: счастливые, милые и в меру упитанные, но это лишь предположение.       И всё равно было странно видеть его таким. Раньше он, возможно, обижался или набрасывался, чтобы скрыть своё чувство покинутости, но теперь в уголках его тонких губ скривилось что-то очень горькое и ожесточённое. Из-за чего он выглядел... постаревшим.       Петунья всегда считала себя «самой старшей» и самой зрелой. Несмотря на то, что на самом деле она была всего лишь на год с небольшим старше Северуса (ей было четырнадцать, а мальчишке – тринадцать), он был ровесником Лили. Её младшей сестры, за которой ей всегда говорили присматривать – «Ты старшая сестра, Петунья» – и брать на себя определённую ответственность.       Но теперь, стоя перед Северусом и видя бездонные чёрные колодцы его глаз, она чувствовала себя маленькой. Ребёнком. Невинной, наивной и защищённой.       И ей это не понравилось. Петунья была разумной, той, которая не устраивала истерики и не таскала грязные следы по всему дому. Она всегда заботилась о себе, и имела подобающий вид, в то время как несчастный мальчик имел наглость вальсировать в своей явно неподходящей одежде и впалых щёках.       – Почему ты не заботишься о себе?       Обвинение вырвалось из неё с гораздо большей яростью, чем ожидала Петунья.       Впервые она стала свидетелем того, как брови Северуса дёрнулись, скорее от удивления, чем от раздражения.       – Что?       – Ты слишком худой! Лили всегда твердит о жарком здесь и о пирожных там – почему ты выглядишь так, словно не ел весь этот год?       Его хмурый взгляд вернулся.       – Не твоё дело.       – Тогда прекрати мельтешить у меня перед глазами!       – Я не..! – он глубоко вздохнул, чтобы вернуть голос под контроль. – Ты никогда не поймёшь. Перестань совать нос в вещи, которые тебя не касаются.       Петунья скрестила руки на груди.       – Речь идёт о чистоте крови?       Шок, охвативший Северуса, был так же заметен, как если бы он написал «Откуда ты знаешь?» на своём лбу. Его плечи напряглись, глаза расширились, а зубы стиснулись.       – Лили мне рассказала, – несколько секунд Петунья размышляла, действительно ли она хочет доставить ему удовольствие, объяснив, зачем её сестра вообще подняла эту тему, прежде чем выдавить из своих уст ещё одну фразу: – Она волнуется.       Вместо удовлетворения, которое Петунья ожидала от Северуса, услышав о заботе Лили о нём, она с удивлением увидела гнев.       – Это потому, что она не понимает! Никто из вас никогда этого не поймёт, особенно такая маггла, как ты! Ты – проблема, все вы! Вы всегда были проблемой! Если бы моя мать…       Он даже закусил губу, чтобы остановить свои слова, и Петунья почувствовала лёгкую дрожь предчувствия, когда увидела, как сильно его зубы раздавливали бескровную плоть.       – Если бы твоя мать что? – она хотела, чтобы вопрос был резким, но вместо этого прозвучал тихо.       Раньше его глаза были пустыми, теперь же они были наполнены ядовитой смолой: она сочилась и бурлила, Петунья почти ожидала увидеть, как она капает из его глаз чёрными слезами. Следующие его слова были такими же тихими, как и её, но это было скорее шипение, чем настоящая человеческая речь.       – Если бы моя мать никогда не позволяла маггловским отбросам, таким отбросам, как ты или мой отец, прикасаться к себе, мне бы не пришлось так жить!       Грудь Петуньи вспыхнула от гнева, но прежде, чем она успела возразить, он развернулся и пошел прочь, откуда пришёл, его долговязый силуэт выглядел болезненным на фоне залитых солнцем полей и весёлого голубого неба.       Петунья хотела бросить ему оскорбление в ответ на то, что он назвал её «отбросом», такое оскорбление которое вызывало бы у него волдыри в ушах всякий раз, когда он смотрел на свою мать или отца. Ей хотелось нанести удар по сочащейся ране, которую он сам обнажил, стремясь отомстить ему. Но когда образ его тонких, как палка, дико размахивающих рук и рваного пальто, развевающегося вокруг его костлявых локтей, как погребальный саван, ударил ей в глаза, что-то неожиданное сорвалось с её губ.       – Бога ради, поешь ты уже наконец!

❀

      Айви вилась вокруг пальцев Петуньи, словно расплавленное серебро, – странно детское и в то же время, несомненно, элегантное зрелище: её волнистые блестящие чешуи отражали волшебный солнечный свет над головой.       – Она, должно быть, скучала по тебе, – сказал Юджин, и Петунья попыталась скрыть радость от этой мысли, хотя румянец удовольствия на щеках выдавал её. – Неудивительно, что мой отец предложил тебе приехать. Должно быть, он увидел, насколько она привязана. Он всегда понимал зверей гораздо лучше, чем людей.       Петунья подняла взгляд при упоминании его отца, теперь понимая, насколько это щекотливая тема, но лицо Юджина было расслабленным. Он лежал напротив неё в тихо шуршащей траве, откинувшись на руки, беспорядочно раскинув ноги. Его одежда снова стала такой, которую следовало бы видеть внутри мусорного ведра или, по крайней мере, во внимательных руках швеи, но до сих пор Петунье удавалось удержаться от комментариев по этому поводу. Мягкий золотой свет играл на его взъерошенных волосах и расслабленных губах, которые изгибались в лёгкой улыбке при встрече с пытливым взглядом Петуньи.       Айви замедлилась и свернулась калачиком на ладони Петуньи, задевая мордой пальцы отвлечённой девушки. Раздалось слабое чириканье, а затем Петунья услышала собственный голос:       – Я тоже скучала по ней.       Однако её взгляд всё ещё был прикован к Юджину, и всего на секунду она испугалась, что оговорилась, и сказала: «я скучала и по тебе».       Но он не усмехнулся, не засмеялся и не отпрянул, поэтому Петунья снова наполнила свои стиснутые лёгкие воздухом, и убедила себя, что не допустила подобной оговорки. Однако глаза Юджина притягивали её, как расплавленный шоколад, поэтому она быстро оглянулась на Айви и сказала первое, что пришло ей в голову:       – Кажется, она сейчас уснёт.       – Неудивительно: она уже почти час пытается завязать себя в узел меж твоих пальцев. Честно говоря, я удивлён, что она раньше не выдохлась.       – Она очень энергичная.       – Конечно, больше, чем её братья и сестры, – Юджин кивнул на большое гнездо позади Петуньи, в котором обитало несколько свернувшихся клубочком дремлющих окками. Высокие стебли бамбука окружали их, и Петунья ещё раз поразилась мысли о том, что находится в подвале (Юджин сказал ей, что они находятся под землёй), в то время как всё вокруг заставляло её поверить, что она снаружи – свежий воздух, тёплый ветерок и струящийся солнечный свет.       Айви положила голову на окольцованное тело, плотно сжав крылья, и Петунья осторожно встала и поместила её на свободное пространство между братьями и сёстрами. Глядя на мягкие пучки перьев, перемешанные с чешуёй, она почувствовала странное ощущение в желудке, тоску, необоснованную, но не менее сильную из-за её тщетности. Ей хотелось упаковать Айви в сумку и отвезти её домой, в свою комнату – к Лили, к её родителям.       А что потом? «Министерство», – подумала она, и у неё в желудке всё сжалось, превратившись в тошнотворное урчание.       – Почему твой отец не арестовал меня?       Повернувшись к нему, она увидела, что Юджин тоже встал и вопросительно посмотрел на неё.       – Арестовал за то, что я удерживала Айви, — пояснила Петунья.       Он пожал плечами.       – Я уверен, он бы что-нибудь сделал, если бы почувствовал, что ты плохо с ней обращаешься. Но в нынешних условиях у него не было никаких причин.       Не было причин?       – Это же незаконно.       – Как и сотни других вещей, но это не значит, что они не весёлые, – он ухмыльнулся. – Мой отец в значительной степени следует только своей собственной интерпретации добра и зла. А забота о брошенном звере, воспитание и защита его никогда не будет считаться в его мировоззрении чем-то достойным наказания.       – Не все разделяют эту точку зрения.       Юджин не выглядел обеспокоенным.       – Есть всякие: приверженцы правил, нарушители правил, создатели правил – всем не угодишь.       Петунья не хотела им угождать, ей хотелось, чтобы они оставили её в покое. Она не хотела оказаться в кошмарной волшебной тюрьме без надежды на спасение. Но прежде чем она успела что-либо сказать, Юджин уже продолжил:       – Моя тётя Куинни на самом деле самая большая нарушительница правил в семье. В юности она затеяла незаконные отношения.       Теперь настала очередь Петуньи моргать, её мысли перебегали от сырых тюремных камер к романтическим сплетням.       – Незаконные?       – О, да, – Юджин явно был в восторге от этой темы, удовольствие в его голосе подчёркивалось широкой ухмылкой, растянувшейся на щеках. – В высшей степени незаконно. Позитивно скандально. Запретная любовь, достойная Великих Искусств.       Петунья невольно улыбнулась.       – Всё это произошло в Америке несколько десятилетий назад. Говорил ли я тебе когда-нибудь, что моя мама американка? Нет? Что ж, теперь ты знаешь, что моё происхождение не только влиятельное и известное, но и очень экзотичное и чужое, даже загадочное... – Юджин начал неторопливо идти, Петунья пошла рядом с ним, и они медленно зашагали вдоль ароматного леса. Тени листьев скользили по их коже, ветер играл с непослушными локонами Юджина и трепал шов лучшего летнего платья Петуньи. Она расслабилась и просто слушала, как Юджин рассказывал историю о бедном булочнике и хорошенькой ведьме, его тёте, которые встретились среди приключений и хаоса и мгновенно влюбились друг в друга.       – Но, видите ли, всё это было не так просто, потому что действовали законы, которые запрещали им любить, даже говорить честно друг с другом, не говоря уже о браке или других обязательствах. Потому что она была ведьмой, а он – нет.       Петунья почувствовала, что её шаги замедлились. Мягкая улыбка на её лице погасла, как будто холодный ветер прорвал спокойствие вокруг неё, кусая и пробирая её до костей.       «Мне и тебе...»       – Магическим и немагическим людям запрещено..?       – Не в Британии и не сегодня. Но тогда в Америке действовал закон Раппапорта, который обещал быстрое и суровое наказания любому, кто дружит с тем, кого они считали врагом. Но мою тётю никогда не было так легко запугать. Она была готова рискнуть всем, от магии до статуса, чтобы быть со своей единственной настоящей любовью. Но мой дядя Якоб – он опасался за её благополучие. Он не мог стать причиной её страданий и намеревался бросить её ради её же блага, и именно тогда их история принимает мрачный поворот.       Петунья позволила себя убаюкать рассказом Юджина, о рискованных заклинаниях и масштабной революции в Волшебном мире, к которой присоединилась его тётя с единственной целью – свергнуть закон Раппапорта, раскрыть магию и, наконец, позволить ей выйти замуж за того, кого она любила. О неудачах и примирениях, а также о тайной, скрытой свадебной церемонии («очень скандальной»), в процессе которого время от времени выставлялось наблюдение, чтобы обнаружить офицеров, которые могли пронюхать об этом романе.       – Закон окончательно отменили восемь лет назад, и они не смогли дождаться и дня, чтобы устроить самый большой свадебный пир, который только можно себе представить. Они пригласили друзей, родственников и незнакомцев с улицы, и празднование длилось почти два дня, а ассортимент тортов моего дяди казался бесконечным. Я никогда не видел отца таким пьяным, как тогда, когда он должен был произносить свою шаферскую речь, и думаю, это было единственный случай, когда он вообще выступал с речью, – закончил свой рассказ Юджин с ностальгическим вздохом.       Петунья моргнула, её мысли кружились, часть её разума всё ещё была поглощена образами, сотканными вокруг них голосом Юджина, в то время как другая часть была занята тем, что всего восемь лет назад им было бы запрещено дружить... или что-то ещё. Может быть, и не здесь, в Британии, но факт оставался фактом: несмотря на то, насколько близка ему была Петунья, как ей нравились нелепые хвастовства и лёгкие улыбки Юджина, в глазах некоторых людей им никогда не следует даже встречаться. То, что между ними, могло быть запрещено.       Точно так же, как ей было запрещено заботиться об Аспене или Айви, напомнила она себе. Министерство, ведьмы и волшебники не хотели, чтобы кто-то вроде магглы, Петуньи, подбирался слишком близко к их миру, их чудесам. Они хотели сохранить это для себя и исключить всех, кто не родился с волшебным даром, как будто это был её выбор, а не что-то, что вообще нельзя контролировать...       – Это нечестно.       Если Юджин и удивился внезапной горячности в её голосе, то не показал этого.       – Да, это нечестно. Отношения моих тёти и дяди – одни из самых искренних и счастливых, которые я знаю. То, что им пришлось так долго прятаться и бороться, это... полный бред.       Петунья подняла взгляд на его последние слова, удивившись резкости. Он встретился с ней глазами, озорной огонёк скрывался в их тёмных глубинах.       – Но я думаю, что, должно быть, унаследовал некоторые бунтарские наклонности моей тёти, потому что... – он сделал небольшую паузу, чтобы позволить своей типичной, слишком широкой ухмылке раскрыть весь свой эффект, – ... я бы так же не позволил глупому закону остановить меня.       Петунья моргнула, ошеломлённая его словами. Юджин... флиртовал с ней?       «Конечно, нет», – сказала каменная оболочка вокруг её сердца, накопившаяся за годы сравнения с кем-то более прекрасным.       Но в последнее время эта защитная оболочка стала хрупкой, слой за слоем откалываясь с каждой улыбкой Юджина, и каждый раз, сидя на спине Аспена, когда ветер запутывал её волосы, Петунья чувствовала себя сильной и свободной.       Но никогда... красивой.       Петунья прекрасно знала свои недостатки, хотя никогда не любила их признавать. Как бы ей этого ни хотелось, она не могла изменить тот факт, что её глаза были слишком бледными, лицо слишком узким, губы слишком тонкими, а шея слишком длинной. Волосы у неё могли быть красивого цвета, но они были ломкими и тонкими, без какого-либо объёма или блеска, независимо от того, насколько преданно Петунья заботилась о них, в отличие от волос Лили, которые всегда лёгкими блестящими волнами ниспадали по её спине, как клубящиеся языки пламени.       И та неуверенная, осторожная часть её самой, которая неуклонно росла в тишине и темноте, в мимолётных мыслях перед сном, в комплиментах, которые взрослые осыпали её сестру, но никогда – Петунью, имела только одну функцию: защищать её.       Это никогда не позволяло Петунье задуматься о причинах, по которым Юджин на самом деле вызвался проводить с ней время. Может быть, ему действительно нравилось их общение, может быть, ему нравилось разговаривать с кем-то, кто хотел узнать больше о магических существах, или с кем-то, кто не упоминал его отца.       Но, возможно, он был просто слишком милым. Возможно, он пожалел её. Возможно, для него это вообще ничего не значило.       Лишь сейчас, стоя под перистым солнечным светом и глядя в тёплые карие глаза, Петунья поняла, что её броня давно её подвела. Где-то между этим первым письмом и тем, как Юджин рассказал ей о своём отце, он проник под её защиту, впившись когтями в розовую, уязвимую плоть под ней.       Потому что её сердце билось быстрее, чем когда-либо прежде, с болезненным рвением билось о ребра. В её голове был свет, и надежда – самая опасная вещь из всех, текла по её венам.       «Может быть, он флиртует... может быть, я ему действительно нравлюсь».       Петунья даже не заметила, что остановилась. Только когда взгляд Юджина стал вопросительным, она вдруг поняла, что не ответила, даже не среагировала и просто смотрела на него неизвестно сколько времени – её пронзил всплеск адреналина, смешанный с ужасом, пальцы нервно сжимались и выпрямлялись.       Она даже не могла ясно вспомнить, что только что сказал Юджин, о чём они говорили, только то, что от этого у неё кружилась голова, а тон его был дразнящим...       К её удивлению, именно Юджин продолжил говорить, не дожидаясь, пока её панические мысли искали подходящий ответ.       – Ну, конечно, сначала тебе придётся меня поднатаскать. Когда дело доходит до нарушения закона, мой рекорд всё ещё отстаёт от твоего, Цветочек. Сначала Аспен, потом Айви, не говоря уже обо всех вещах, которые ты, надеюсь, сделаешь, даже после того как мы повзрослеем.       – Я ничего такого не сделала, – горячо возразила Петунья, её негодование вытеснило её запутанную неуверенность. Тайная часть её была рада чувствовать что-то кроме этих трепещущих крыльев внутри её живота, используя его слова как костыль, на который можно опереться. – Спешу тебя уведомить, что единственные законы, которые я когда-либо нарушала, – это законы волшебников, и я сомневаюсь, что они вообще как-либо применимы ко мне.       – Конечно, не применимы, – быстро успокоил Юджин, но Петунью не обмануть. Она всё ещё могла видеть весёлый блеск в его глазах. – Не к тебе, Цветочек. Какие смертные осмелятся помыкать тобой?       – Ой, заткнись.       – Как прикажете, миледи, – но, разумеется, он не заткнулся. – Тот, кто рискнёт привлечь тебя к ответственности, наверняка скончается на месте в порыве стыда, осознав, к кому они пристали со своими несущественными законами...       – Хватит, – фыркнула Петунья и снова пошла, не зная, от чего она на самом деле бежала. От него или от своих мыслей?       Конечно, он с ней не флиртовал. Это был просто его озорной характер – такая черта всегда раздражала Петунью. Но по какой-то странной причине Юджин оказался исключением.       Даже сейчас она не чувствовала раздражения, а только разочарование, трещина в её оболочке болела.       Петунья продолжила, пытаясь вернуть свои мысли к тому, о чём они говорили.       – Я просто имела в виду, что это законы для волшебников, а я не...       А потом слова застряли в горле, потому что она в мгновенье ока осознала, что никогда раньше не говорила Юджину, что у неё нет никакой магии. Пытаясь задушить свою глупую надежду, она упустила другую часть себя, которую так же тщательно оберегала – до этого момента.       Она знала, что как только появится хоть малейшая трещина, вся конструкция рухнет, оставив её обнажённой и сочащейся слабостью.       Пока она ждала реакции Юджина, у Петуньи пересохло во рту, а ладони стали липкими. Она знала, что он, должно быть, давно подозревал, что она маггла, но так и не подтвердила ему это. Теперь, когда она так неизящно ошиблась, должно было произойти осознание, шок – хоть что-то.       – Ну, такое предположение ожидаемо, не так ли? Но волшебные законы очень сильно озабочены магглами – это почти смешно.       Петунья не смогла ответить, слишком взволнованная его равнодушием. Она всё ещё ожидала, что в следующую секунду он с жалостью покачает головой: «Маггла? Какая жалость, Цветочек».       Вместо этого он замедлил шаги.       – Если задуматься, я едва ли смогу вспомнить хоть какой-нибудь закон, в котором не упоминается секретность...       – Ты не против?       Он моргнул.       – Ну не особо, это просто означает, что мне нужно зачаровать своего гиппогрифа, прежде чем отправлять его в полёт.       – Я не про это! – Петунья сглотнула. – А про то, что я... ну, не такая, как ты.       Его шаги замедлились и он остановился, а выражение его лица стало слегка хмурым.       – Ты думаешь, я против?       Да.       – Нет.       Петунья тоже остановилась, и несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Тени листьев танцевали на его лице, как длинные тёмные пальцы.       Юджин был тем, кто нарушил их молчание. Его тон был лёгким, но слова казались тяжёлыми.       – Я не против. Мне всё равно. Честно говоря, какая разница? Я тебе не нравлюсь из-за того, что я волшебник?       – Нет, – быстро возразила Петунья и, сказав это, поняла, что это было ни что иное, как правда. Хотя она завидовала Лили и завидовала её магии, а также ненавидела несчастного мальчика за его подразумеваемое превосходство, она никогда по-настоящему не осуждала Юджина за то, что он волшебник.       Странно. Её голова казалась набитой ватой, замедляющей и запутывающей её мысли. Почему она она не осуждает именно его?       Почему он подходит ближе?       Рука Юджина мягко сжала её, его кожа была тёплой и сухой, и Петунья чувствовала, как мозоли на его пальцах щекотали её кожу. Переутомившийся мозг пытался понять, откуда у него такие мозоли: от орудования волшебной палочкой или от чего-то более приземлённого, понятного и простого, может, слишком часто что-то пишет ручкой.       А затем Юджин улыбнулся ей и разум Петуньи наконец-то опустел.       – Ты мне тоже не не нравишься, Цветочек.       Дыхание Петуньи застряло где-то между грудью и губами. Юджин взял её за руку покрепче, медленно притягивая её ближе, пока она не почувствовала его запах, слабый свежий аромат зелени, от лежания на траве и нотки чего-то неопределимого, что принадлежало только ему. Солёного и живого.       В её голове больше не было мыслей, не было больше слов, которые она хотела сказать. Возможно, ей следовало порадоваться тому, что он, пусть и косвенно, сказал Петунье, что она ему нравится.       Но всё, на чём она могла сосредоточиться, это искры в его глазах, превращающие их из чего-то обыденного в лабиринт теней и чувств, в котором Петунья могла потеряться.       А затем его губы коснулись её губ, осторожно, но настойчиво. Петунья чувствовала, как его дыхание смешивается с её, тепло, исходящее от его кожи, его пульс.       И то как её последние барьеры, воздвигнутые для того, чтобы держаться подальше от других, рассыпались в пыль.

❀