Пересмешник

Я думал, что нашёл счастье,

Но оно снова ушло,

И это было предначертано.

Я был проклят, как Ева, которую укусили.

‘The Prophecy’ Taylor Swift

***

      Спустя несколько десятков лет таверна, в которой когда-то останавливались Эстель и его спутники, успела разрушиться и отстроиться заново, но прежние воспоминания всё-таки будила. Помнится, как Эстель ныл за столом от необходимости очередной работы их разношёрстной компании бедолаг-приключенцев, бесконечно лакомился вишнёвыми сладостями и играл в карты. Вечерами он запирался в комнате и строчил свои сырые пьески или небольшие рассказы, даже не надеясь, что сейчас это станет его основной деятельностью вкупе с театром.       Разве мог он мечтать о большем, чем то, что он имел сейчас?       Нынешняя жизнь казалась сказкой — странноватой местами, но безбрежно-ясной и полной штиля и стабильности. Даже высшее общество не было проблемой, скорее небольшой жертвой за красивую романтическую картинку, которую Эстель получил в конце утомительных приключений.       Хотя, конечно, по некоторым моментам прошлого он всё-таки скучал. По большей части, конечно, по друзьям. Эстелю доводилось увидеться с Верной менее формально многим раньше, чем с сегодняшней собеседницей, — они пересеклись в Амне вскоре после победой над Абсолют. Сегодняшнюю гостью он не видел ужасно долго, пусть они и вели переписку. Она наверняка уже ждала внутри, всегда являясь мерилом правильности в их нестройном приключенческом коллективе.       Эстель распахнул двери, впорхнув в зал таверны легко и праздно. Больше он не тушующийся мальчишка, теперь находиться в хороших местах кажется таким же естественным, каким когда-то было дыхание. Его старая подруга устроилась за столиком у окон, ведущих в небольшой дворик-сад, разбитый перед таверной, и Эстель, заметив её, уже не махал рукой, ярко улыбаясь. Это не подобает его статусу.       Девушка с белыми волосами улыбается ему, и он улыбается тоже.       — Аэлин, — говорит Эстель вместо приветствия и садится рядом. У него красиво расшитая золотой нитью белоснежная мантия в пол, больше напоминающая струящееся шёлковой тканью платье. Не те простые, но удобные рубашки с лёгкой вышивкой и практичные брюки для того, чтобы ни за что не зацепиться и нигде не запутаться.       — Привет, — её голос всегда как мягкая церковная песня. — Ты так изменился, хотя я всё ещё помню тебя несносным мальчишкой, смущающимся ото всего.       Щёки немного запылали.       — Столько лет прошло, я уже совсем не такой, — пробормотал Эстель, против воли улыбаясь. Аэлин по-доброму снисходительно вздохнула, всё так же выглядя солнечно-мягко.       Они проговорили несколько часов о новостях, которых было достаточно что у обоих. Аэлин стала оракулом при храме Латандера, и Эстель, легко улыбаясь, по-старому дразняще хмыкнул, что ради дорогой подруги даже молитву чужому богу вознёс. А что про него? Он счастлив.       — Мы оба добились стабильности и спокойствия, если так подумать, — протянул Эстель, жестом небрежно прося подать им ещё вина. — Но иногда, знаешь, мне не хватает той безумной канители. которую мы пережили. В смысле, не части, где мы ночуем в злачных местах и постоянно ввязываемся в сомнительные дела, а той, с болтовнёй и…       “Социализацией”. Вот что хотелось сказать. Впрочем, Эстелю было грех жаловаться на одиночество — он играл в театре, а вне его исполнял свою перманентную роль очаровательного супруга лорда Анкунина. Все обожали его, ну или как минимум не смели показать обратного. Сам Эстель поставил бы их на место, не жалуясь возлюбленному, как подобало. Его нынешняя жизнь была красива и дорога в каждом из смыслов. Когда счастье достаётся тебе тяжело, на мелкие неурядицы можно закрыть глаза, а где-то проще уступить. Все так делают.       — Мне тоже не хватает нашей компании, — соглашается Аэлин и смотрит на Эстеля так тепло, что тот вновь неловко признаёт, что прикипел к ней, как мог бы привязаться к старшей сестрице. — Можно было бы собраться, как в старые времена, взять новое приключение. Если послания, конечно, дойдут до всех.       — Ага, например, снова рвануть во Флан, правда? — Веселится Эстель.       О эльфийские боги, он ненавидит этот город! Или не совсем ненавидит — новых знакомых и близких подруг без этого забытого благодатью места не было бы.       — Почему бы и нет?       Аэлин улыбается, поддерживая его подначивания и шуточки, и они вспоминают парочку — а может и чуть больше… — историй из похождений их компании. Когда беседа доходит до истории про лягушку, которую Эстеля заставил поцеловать другой их знакомый колдун, драконорожденный Афалеон, он кривит лицо в показной брезгливости, а потом откидывается на спинку стула и смотрит на Аэлин с полуулыбкой.       — Помнишь, потом ты сказала мне про летучую мышь?       Он хочет рассказать ей всё. Настоящую историю знакомства с Астарионом, немного умолчав, разве что, о жертвах ритуала вознесения, о новых моментах его нынешней жизни. Но в целом — обо всём.       Подруга чуть хмурится, очевидно, что-то припоминая, а потом неожиданно серьёзно глядит на Эстеля.       — Помню. Что-то случилось?       Пальцами правой руки он невольно крутит кольцо на указательном левой руки. Красивые рубины по периметру блестят в свете огоньков на канделябре.       — Нет, просто понял, что же это могло значить, — Эстель легко улыбается, но тяжесть на сердце давит лишь сильнее. Врать Аэлин почему-то всегда было тяжелее всего.       Беспокойные ладони Эстеля накрывают её тёплые руки. Пальцы ободряюще и мягко сжимаются.       — Что бы тебя ни тревожило, ты можешь рассказать, и я помогу, — Аэлин немного мешкает, прежде чем добавить, — или, по крайней мере, постараюсь.       Всматриваясь в её доброе лицо с россыпью веснушек — “Мы такие солнечные эльфы в этом!” — Эстель чувствует себя ещё хуже, но улыбка на его тонких губах не дрогнула ни на секунду.       Всё-таки он величайший лжец.       — Я знаю, Аэлин, — уверяет Эстель и позволяет себе маленькую слабость, задерживая их поддерживающее странное “рукопожатие” немного дольше. — Всё хорошо. Я в порядке, просто столько случилось.       — Столько всего, что изменился ты сам, — в голосе Аэлин сквозит светлая тоска и нотки беспокойства. — Ты никогда не был открытым, но сейчас ты будто пытаешься отгородиться от мира ещё сильнее.       Слов, чтобы ответить, не находится. Аэлин всегда была чертовски проницательна и не только даром открывала во всех то, что было спрятано даже от себя.

***

      Уже во дворце, находясь в своих личных комнатах, Эстель сдёргивает с пальца зачарованное рубиновое кольцо. Безумно дорогое, оно делало его таким же, каким он был до обращения — румяно-тёплым, с контрастно-разными глазами. Идеальная маскировка, чтобы увидеться с кем-то из былой жизни.       На самом деле, вампиризм не был большой проблемой. Астарион, его любимейший муж, любезно поделился с Эстелем дарами, неведомыми ни “обыкновенным вампирам”, ни, тем более, их отродьям. Он продолжал видеть своё отражение, пусть и непривычно бледное, без очаровательного юношеского румянца — по крайней мере до еды, — и глаза утратили свою индивидуальность, одинаково сверкая рубиновым.       Что бы сказала его подруга на такое? Аэлин, как жрица Латандера, не слишком жаловала нежить.       Эстель не хотел увидеть разочарование в её глазах. Он потёр виски и насилу улыбнулся. Вовремя — щёлкнул дверной замок, а ключ в эти покои был лишь у одного обитателя дома, помимо Эстеля.       — Ты сегодня долго, душа моя, — холодная ладонь небрежно скользнула по шее, и Эстель, не оборачиваясь, смотрел в зеркало на чужое отражение. Астарион склонился к нему, оставляя поцелуй на виске, а ещё – на скуле. Стало легче.       — Я предупреждал, что задержусь, гуляя по городу, вспомни, — мягко выдыхает Эстель, запоздало понимая, что без публики в лице Аэлин больше не надо дышать.       Заключивший его в объятия Астарион, не слишком довольный ответом, фыркнул. На время повисло молчание, прерываемое лишь беглыми ласками. У его лорда всё ещё есть пара встреч на вечер.       Но всё-таки так хотелось спросить…       — Астарион, а ты, — он замялся на мгновение, подбирая верные слова, — никогда не тосковал по обычной жизни? Той, которая была до вампиризма.       В ответ недовольно хмыкнули.       — Может когда-то раньше, — скользнувший в голосе холод подсказывал не расспрашивать об этом “раньше”, всё равно бегло узнанном Эстелем в их приключении. — Но сейчас я бы не променял свою жизнь и могущество на глупости смертных. Почему ты спрашиваешь, радость?       Тонкими пальцами Эстель водит по полированной поверхности трюмо. Вокруг разбросаны кольца — зачарованные и просто баснословно дорогие. Его ладонь накрывает рука Астариона, цепко удерживая на месте и сжимая. Эстель косится на столешницу, прекращая смотреть на отражение зеркала.       — Да так. Глупости лезут в голову, — бормочет он.       — Каждый раз, когда тебя тянет пообщаться со всяким сбродом, а не с теми, с кем следовало бы по статусу заводить беседы, ты болтаешь сущую ерунду.       Тон Астариона недовольный, и по спине Эстеля против воли пробегают тревожные мурашки. Он пожимает плечами.       — Мне скучно с ними. Я развлекаюсь по-другому.       — Надо бы найти тебе более подобающее развлечение, — не слишком ласково отмечает Астарион поглядывая на небольшие часы на трюмо. Он бегло целует Эстеля, обещая продолжить их беседу позже, а последний лишь улыбается в ответ, прекрасно осведомлённый о правильных навыках отвлечения дорогого мужа от ненужных мыслей.       Они счастливы и в их необычной семье всё абсолютно нормально, ведь так?       Вот только против воли, как и всю дорогу до дворца, в голове крутятся слова Аэлин о том, что Эстелю отведено немало долгих несчастных лет.