Чудовища выбирают чудовищ

      Лежать в больнице было ужасающе скучно. Лаванда не помнила точно, что делала, когда отец запихнул ее в клинику после попытки самоубийства, но тогда, скорее всего, ей и впрямь нужна была помощь. Это было, кажется, совсем недавно, но прошла уже будто целая вечность, такая же, какая минула со дня смерти Винсента. В последнее время Лаванда думала о нем постоянно, и беспокойство, подогреваемое тишиной, в какой-то момент даже начало разговаривать его голосом. От скуки Лаванда готова была взобраться на стену, потому что поговорить было решительно не с кем. Несколько раз в день к ней приходили сменяющие друг друга медсестры, а еще время от времени приходил врач, но все они только делали свою работу. В коридор Лаванду не выпускали, и она наворачивала круги по палате и таращилась в окно, разглядывая приходящих и уходящих людей. Ни Энни, ни мистер Шон Брайан больше не приходили, и Лаванда в какое-то мгновение даже решила, будто они ей приснились. Разумеется, это могло быть всего лишь сном, вызванным предсмертной агонией, а на самом деле та злосчастная ветка все же проткнула Лаванде висок, и они с Джейкобом оказались нанизаны на нее, точно две зефирины, одна за другим.       Это беспокойство, вязкое и густое, терзало Лаванду уже несколько дней. Началось все с кошмаров, но когда она пожаловалась на них врачу, тот просто прописал Лаванде успокаивающие таблетки. Таблетки она и так ела горстями, и половина из них, наверное, были решительно лишними, так что от еще одной не оказалось никакой разницы. До поздней ночи Лаванда лежала в постели и пялилась в потолок, и оттуда на нее в ответ пялился Джейкоб, который только и ждал, когда она закроет глаза, чтобы ткнуть в нее скрюченным пальцем. Когда Лаванда все-таки проваливалась в сон, ей снился номер в отеле или собственная комната дома, и кто-то один – отец или Джейкоб – непременно нависал над ней. Иногда их было двое, а иногда по двое каждого разом, и эти сны Лаванда видела каждый раз, когда закрывала глаза. Она просыпалась, смотрела на часы, светящиеся зеленоватыми цифрами, и снова проваливалась в липкие видения, от которых не было ни отдохновения, ни облегчения. Несколько дней растянулись для Лаванды в целую вечность, и она воображала, будто стала принцессой, запертой в замке, и вот–вот должен был появиться страшный дракон. Вот только никто, разумеется, не появлялся, и Лаванда продолжала пялиться в потолок, высматривая на нем отсветы уличных фонарей ночью и выщерблены штукатурки днем.       Хуже всего было то, что Лаванда постоянно думала о Лисах. Сперва она размышляла, о чем отец мог говорить с тренером и чем так его разозлил, затем – о самом тренере, которому наверняка уже надоело ждать, и в конце концов Лаванда пришла к выводу, что ее давным-давно выперли из команды. Это случилось на четвертый день ее заточения в одиночной палате, когда не стенах и потолке не осталось ни дюйма неизученной краски, а приходящие и уходящие люди, которых Лаванда видела, если прижималась к окну лбом и косила глаза вправо, приелись до тошноты. С ней все было в порядке, в этом Лаванда нисколько не сомневалась, ей только нужно было достать телефон доктора Добсон и, может быть, немного походить к ней после занятий. Но уж точно Лаванде не нужно было торчать в больнице, точно в тюрьме, потому что от этого она, кажется, стремительно сходила с ума. К концу четвертого дня Лаванда окончательно уверилась в том, что забирать ее никто не придет, а еще очень расстроилась, потому что их с Винсентом фотография осталась в общежитии и ехать за ней придется черте куда. О том, что фотографию могли попросту выбросить, Лаванда старалась не думать, но получалось откровенно паршиво. На ум ей почему-то приходила вооруженная стервозной улыбочкой Элисон, в руках которой все на свете становится прахом, и Лаванда снова впадала в уныние.       На самом деле Лаванда только отвлекала себя мыслями о команде от совершенно других, тяжелых и густых размышлений. От них мурашки рассыпались по телу и болезненно сводило зубы, и Лаванда замирала, уставившись в стену, будто воображаемый Джейкоб со своим крючковатым пальцем, направленным ей точно в висок, мог оказаться спасением. Чаще всего Лаванда думала об отце, и именно он являлся ей в мутном оконном отражении. У отца тоже были голубые глаза, и яркое небо, отделенное от Лаванды прозрачным стеклом, смотрело на нее укоризненно. Оно нависало, давило на плечи и подглядывало, даже если спрятаться под одеялом, и Лаванда почти слышала его оглушающий шепот. Небо велело ей бросить все эти глупости и вернуться поскорее домой, а еще оно твердило, что Лаванда попросту все придумала. И экси, и тренера с Лисами, и даже школьную команду, в которой Лаванда была капитаном, а на самом деле в реальности они были только вдвоем, она и отец. Лаванда и Лайнел, оба проклятые Лайли, она и отец, одни друг для друга и против целого мира. Только они одни и существовали, и скоро Лаванда вернется домой, и мир ее, на мгновение покачнувшийся, снова твердо встанет на обе ноги.       Стук в дверь вывел Лаванду из прострации, и она дернулась слишком резко, едва не ударяясь затылком о стену. Она снова сидела на кровати, вытянув ноги и положив на них руки, и разглядывала длинные тонкие полосочки шрамов, расчерчивающие предплечья. Правая рука ныла и чесалась, так что хотелось сжать пальцы в кулак или вывернуть их наизнанку, и оттого мурашки рассыпались по спине и взбирались по загривку под волосы. Лаванда смотрела на шрамы, будто могла видеть собственное отражение в мутной розоватой воде, и в голове у нее звенело от количества мыслей. Все они толкались и перемешивались, сбивались в огромную кучу, похожую на осиное гнездо, и не было от этих мыслей решительно никакого проку.       Так что, вздрогнув от стука, Лаванда на мгновение испугалась. Медсестры и врачи никогда не стучали, а Энни и полицейский больше не приходили, и это, наверное, был отец, которого все-таки не арестовали, потому что у него целая куча полезных связей. Лаванда всегда знала, что у отца было много знакомых помимо милпортских полицейских, и среди них наверняка был кто-то достаточно влиятельный, чтобы снять обвинение какого-то местного копа. Наверное, проносилось в мыслях Лаванды со скоростью света, всех собак спустили на мертвого Джейкоба, а отец, который сейчас войдет в палату, будет улыбаться как ни в чем не бывало. Мистер полицейский и мисс психолог, если Лаванда их когда-нибудь снова увидит, наверное, тоже сделают вид, будто ничего не случилось, и тогда она будет злиться на них, потому что злиться на отца совершенно бессмысленно. Она вернется домой и поступит в колледж на медсестру, потому что теперь уж точно никуда не сбежит, думала Лаванда, и оттого плечи ее поникли, а затем воинственно напряглись. Едва ли она могла бы постоять за себя, да и кричать было совершенно бессмысленно, и все-таки Лаванда встрепенулась и насторожилась, готовая хотя бы в обморок рухнуть, как самая настоящая кисейная барышня. Мгновение спустя, когда в дверь постучали снова, Лаванда подумала, что отец никогда не стал бы ждать ее приглашения, будь они хоть десять раз на людях.       – Да? – каркнула она хриплым от ужасала голосом и на всякий случай зажмурилась, будто закрытые веки могли спасти ее от любого кошмара.       Открылась и мягко захлопнулась дверь, бухнули шаги, загрохотало в груди у Лаванды сердце, и все вокруг замолчало и наполнилось шумом одновременно. Сквозь закрытые веки мир виделся красным и маленьким, окутывающим только Лаванду и никого больше, и она, не открывая глаз, могла оставаться в нем сколько угодно долго. Лаванда могла бы прятаться так, крепко зажмурив глаза, пока сердце ее не перестанет оглушительно грохотать, она бы, пожалуй, поступила именно так, если бы не укоризненный кашель, резанувший прямо по векам. Яркий свет на мгновение ослепил, и Лаванда сощурилась, но глаз больше не закрывала. Она жадно рассматривала представшую перед ней фигуру, сперва показавшуюся ей отцовской, и ждала, когда розоватая пелена перед глазами окончательно пропадет. Но вот фигура вытянулась и потемнела, и Лаванда, еще раз моргнув, узнала тренера. Вид у него был совершенно несчастный, и Лаванда снова заморгала, но картинка перед глазами больше не изменялась.       – Вы пришли, чтобы сообщить мне, что я исключена из команды? – хохотнула Лаванда, и голос ее все еще был сиплым и каркающим.       Это был простой вопрос, на которой нужно было ответить да или нет, из тех, что так любит задавать Эндрю, однако, услышав его, тренер растерялся еще сильнее. Вид его сделался не просто несчастным, а попросту жалким, а затем он вдруг собрался и одарил Лаванду таким гневным взглядом, что она и впрямь решила, что все уже кончено.       – Не говори ерунды, – все-таки пояснил свою позицию тренер, когда пауза почти растянулась в антракт, – они все переживают и ждут твоего возвращения.       – А вы? – вырвалось у Лаванды прежде, чем она успела подумать.       Это тоже был простой вопрос, на который стоило ответить да или нет, но и на него тренер отреагировал по-своему. Он неловко качнулся на пятках и встрепал волосы на затылке, а потом взглядом спросил, может ли сесть на единственный в палате стул, стоящий у самой кровати. Лаванда медленно кивнула, не сводя с него глаз, и тренер уселся, вытянул вперед ноги и сцепил пальцы в замок.       – А я, если тебе интересно, – начала он и запнулся, проглотив полезшую на лицо широкую улыбку, – все-таки врезал твоему ублюдку-папаше.       Тренер замолчал, и Лаванда воззрилась на него, как на какое-нибудь лишнее чудо света. Она никогда не рассказывала ему, не рассказывала никому, кроме Эндрю, но у тренера все-таки были глаза и мозги. И все-таки Лаванда была почему-то совершенно уверена, что Эндрю выложил ему все подчистую, вот только не испытывала по этому поводу ни обиды, ни злости, только искристое удовлетворение. Оно заполнило ее до самого верха, так что едва не повалил из ушей никотиновый пар, а улыбка, такая же широкая, сама собой растянулась у нее на лице. Лаванда удовлетворенно вздохнула, и у нее с плеч будто свалилась гора. Все, что случилось, было абсолютнейшей правдой, так что Джейкоб мог перестать тыкать в нее пальцем из-за угла.       Облегчение, навалившееся на нее, оказалось таким же тяжелым, как беспокойство, и Лаванда невольно склонила голову набок. Виски и лоб ее по-прежнему стягивала повязка, а по телу рассыпались узоры из синяков, к тому же правая рука была безнадежно сломана, так что играть Лаванда в любом случае пока не могла, и оттого ей было легко-легко и ужасающе тяжело одновременно. Наверное, она теперь была обузой, бессмысленным членом команды, который мог разве только на скамейке запасных восседать, но все равно эта команда ждала ее и наверняка беспокоилась. Лаванда хотела вернуться прямо сейчас, сделать хоть что-нибудь, чтобы доказать собственную значимость, доказать, что она – живая и настоящая. И она вопросительно уставилась на тренера, будто он мог прочитать ее мысли и сделать все так, как Лаванде захочется.       Вот только тренер был просто тренером, а не волшебником, и мысли читать тоже ни капельки не умел, так что вздохнул и продолжил, рубанув от плеча:       – Сет умер.       Лаванда задохнулась. Воздух вдруг стал густым и тяжелым с кислым привкусом подступающей тошноты, и вместо тренера Лаванде снова почудился образ отца. Он снова стоял перед ней и как ни в чем не бывало говорил, что Винсента нашли мертвым на пустыре, а Лаванда хватала раскрытым ртом воздух и не могла поверить в правдивость сказанных слов. Однако отец не лгал, и тренер наверняка тоже говорил правду, потому что выдумывать подобное никто в здравом уме бы не стал, но Лаванда все равно упрямо мотнула головой, так что та закружилась, и уставилась на собственные руки. Она все еще закатывала рукава больничной рубашки, потому что шрамы всегда были ее своеобразной связью с реальностью. Они пересекали ее предплечья длинными тонкими полосами, бледными на смуглой коже, и Лаванда смотрела на них, как могла бы смотреть на текущую воду или горящий огонь. В шрамах она видела собственное отражение, лицо подростка-Винсента, омытое розоватой водой, такой романтичной, что перехватывало дыхание. Теперь Лаванда тоже смотрела ему прямо в глаза и пыталась заново научиться дышать, пока стылый воздух окончательно не прожег ее легкие.       – А Элисон?.. – проскрипела Лаванда и тут же захлопнула рот.       Элисон тоже была в этом розовом отражении, высокая и красивая, и лицо ее было непривычно, отвратительно искривлено гневом и скорбью. Лаванда глядела на нее в собственных шрамах и думала, что не хочет знать. Невозможно быть в порядке после смерти близкого человека, невозможно вынести это на собственных хрупких плечах, но и помочь тут едва ли кто-нибудь может. Лаванда знала это лучше, чем кто-то другой мог бы представить, и оттого колючий стыд расплывался в груди.       – Она была с Эбби и девочками, – сказал тренер, и Лаванда перевела на него мутный взгляд, – Команда собралась только в среду. Сегодня будет игра, а еще я договорился с врачами, что завтра тебя заберу.       Оказывается, была уже пятница. В собственном заточении Лаванда совсем потерялась во времени, и все-таки ей казалось, что прошла уже целая вечность, а не меньше недели. Джейкоб забрал ее ночью субботы, в аварию они попали с воскресенья на понедельник, а очнулась Лаванда почти во вторник. Всего ничего на самом деле, будто все случилось только вчера, но за это короткое время Лаванда, кажется, успела окончательно чокнуться.       – Здесь нет телевизора, – вздохнула она, не отрывая взгляда от сосредоточенного лица тренера.       – Я сделаю запись, – кивнул он, и на этом разговор оборвался.       На самом деле Лаванда хотела задать еще целую кучу вопросов, но язык все еще был ватным и едва ворочался во рту. Она, например, хотела спросить, кто еще будет играть в нападении, потому что Кевин и Нил не смогут тянуть всю игру вдвоем, будет ли играть Элисон, едва оправившаяся от потери, как отреагировал Кевин, и можно ли ей уехать сегодня, а не завтра. Еще Лаванда хотела спросить, почему тренер пришел только сейчас, а еще – что он теперь он ней думает. Рука под гипсом ныла и чесалась, и наверняка пройдет еще пара недель, прежде чем она снова сможет играть, но Лаванда все равно хотела вернуться немедленно. Она не знала даже, где именно находилась все это время, и оттого прутья клетки виднелись отчетливее. Больше всего на свете Лаванда хотела бы оказаться на стадионе, выйти на поле и ощутить его бескрайний простор, а еще лучше – услышать оглушительный гром голосов. Заполненный стадион показался бы ей решительно крошечным, и Лаванда в самой его середине была бы песчинкой, ужасно маленькой и ужасно отчетливой. Она хотела нацепить рыжую с белым форму, такую яркую, что слезились глаза, взять в руки клюшку и встать на позицию, и чтобы никто не смог пробиться через стену ее защиты. Хотя бы на поле Лаванда могла бы себя защитить, и в игре от нее бы зависела не только она сама.       – Знаете, тренер, – сказала Лаванда, когда тренер посмотрел на часы, – я была бы не против, будь вы моим отцом.       Слова ее, сказанные поспешно и рвано, взвились под потолок, и Лаванда хихикнула, провожая их взглядом. Это была чистая правда, и от мимолетной мысли, мелькнувшей в голове, стало тепло и немного неловко. На тренера Лаванда не смотрела, будто могла бы увидеть отвращение на его лице или, что еще хуже, ехидное равнодушие. Она была отчего-то уверена, что он снова выглядел несчастно и жалко, и оттого снова хихикнула. Было утро пятницы, завтра Лаванда вернется в университет, а до того времени она уж как-нибудь перетерпит ухмыляющееся лицо Джейкоба в сколах стенной штукатурки.

***

      Следующим утром Лаванда устроила себе маленькую тренировку. Маленькой, впрочем, она оказалась в первую очередь из-за того, что силы ее утекали со скоростью света, а во вторую из-за заявившегося раньше времени врача, решившего провести внеплановый осмотр. В общем и целом, Лаванда была готова спорить об этом до хрипоты, она чувствовала себя просто прекрасно, если не считать только сломанной руки и тянущего виска, но доктор считал иначе. Он поймал Лаванду на самой легкой, какая только может быть, растяжке и велел ей тут же вернуться в кровать, иначе не бывать никакой утренней выписке, и Лаванде пришлось подчиниться. Она скорчила обиженное выражение, и доктор, вздохнув, принялся объяснять, что, если она не отдохнет как следует, может и вовсе забыть о каком-нибудь спорте. В первую очередь, сказал врач, придется оставить спорт жесткий и травмоопасный, и Лаванда скорчилась еще больше, но все-таки подчинилась. Всю ночь она ворочалась, не в силах уснуть из-за волнения и липкого предвкушения, и теперь перевозбуждение боролось с усталостью, заставляя ее едва не бежать и тут же заторможено замирать. Лаванде все еще чудилось, будто она спит и вернется в реальность, стоит только проснуться, а еще – будто она уже проснулась, и это реальность. Какая именно, хорошая или плохая реальность была вокруг нее, Лаванда пока не решила и оттого с замиранием сердца ждала выписки. Тренер не сказал, во сколько точно приедет ее забирать, и к полудню Лаванда уж было решила, что ее выставят за порог как есть в больничной рубашке, когда дверь ее палаты наконец-то открылась.       Вид у тренера был еще более несчастный, чем в прошлый раз, и Лаванде на мгновение стало стыдно, только за что – она и сама не решила. Поздоровавшись и уточнив ее самочувствие, тренер протянул ей пакет и вышел, велев побыстрее переодеться, и Лаванда снова обиженно насупилась. Он даже не подумал рассказать, как прошла вчерашняя игра, а по его угрюмому виду сделать однозначный вывод было решительно невозможно. Впрочем, Лаванда немного оттаяла, когда вытащила из пакета белый с рыжими отпечатками лисьих лап спортивный костюм, и еще больше – когда четверть часа спустя тренер сказал, что они уезжают.       На улице было сыро и пасмурно, но Лаванда все равно первым делом сощурилась и, задрав голову, отыскала на затянутом облаками небе размытое пятно бело-желтого солнца. Вот-вот, кажется, должен был пойти дождь, но не было ни ветра, ни грома, только липкая сырость окутывала, впитывалась в кожу и исходила паром от жары. Лаванда мгновенно взмокла, спортивный костюм оказался решительно неподходящим для такой сырости, но другого ничего у нее все равно не было. В школе Лаванда носила рубашки с длинным рукавом, приправленные неизменными разноцветными браслетами, а теперь, наверное, нужно было как-то от них отвыкать. От браслетов, на которые постоянно косился Кевин, и от длинных рукавов, скрывающих шрамы. От мысли открыть руки Лаванда поежилась и подцепила кончиками пальцев правой руки левый рукав. Полоски шрамов заканчивались у самой ладони, потому что Лаванда вела лезвием ножа, пока тот не сорвался, отвратительно расчертив запястье, и теперь белые полоски казались ужасающе яркими. Лаванда не показывала их никому специально, и каждый раз, когда кто-нибудь замечал их, болезненный разряд прошивал все ее тело. Лаванда даже покосилась на тренера, но тот просто стоял у машины, ожидая ее, и смотрел куда-то в совершенно противоположную сторону.       Хихикнув, Лаванда подошла почти вплотную к нему и протянула раскрытую руку. В голове снова мелькнула дурацкая мысль, что он был бы неплохим отцом, а потом Лаванда подумала, что так и есть. Все Лисы – дети тренера Ваймака, и Лаванда тоже из них, так что в ее праве требовать к себе капельку особенного отношения. Он ведь даже, будто прочитав ее мысли, вынул из кармана пачку сигарет, раскрыл и протянул Лаванде, и она, сперва подцепив пальцами сигарету и сунув ее в рот, вытащила оттуда же зажигалку. Вспыхнул и погас маленький огонек, но никотиновый дым Лаванда так и не вдохнула. По загривку снова прошел озноб, и она протянула зажигалку обратно тренеру, но сигарету не выбросила, продолжила перекатывать из одной стороны рта в другую. Лаванда не курила уже неделю, и теперь, когда Джейкоб обменял сигарету на ее свободу, курение, наверное, стало еще одним ее больным местом. Выжигающее легкие опустошение и приятная горечь на языке превратились в надсадное жжение где-то в желудке и ощущение чужих пальцев, сжимающих щеки, и Лаванде вдруг ужасно захотелось расплакаться. Она замерла возле машины тренера с зажатой в зубах сигаретой и переводила взгляд с заднего на переднее сидение и обратно, пока внутри у нее разливалось странное ощущение собственной непроходимой никчемности.       – Кажется, теперь у меня проблемы с машинами в общем, – хохотнула Лаванда, пытаясь скрыть мазнувшую по щекам обреченность.       В конце концов она все-таки забралась на переднее сидение, потому что стоять дальше было бы глупо. Никак по-другому уехать они не могли, а уехать поскорее Лаванда ужасно хотела. Она не рассматривала город, не оборачивалась на больницу и все больше пялилась на собственные ладони, и густая надежда, такая же отвратительно липкая, как погода, накрывала ее с головой.       – Ты можешь купить собственную машину, – сказал тренер, когда они выехали из города, – есть двухместные модели, никаких задних сидений.       Моргнув, Лаванда скосила на него взгляд. Она, оказывается, сидела, старательно прижимая к себе правую руку, будто баюкала младенца, и разглядывала рыжие лисьи лапы на белых штанах. Только теперь Лаванда вдруг вспомнила, что не забрала одолженную у Элисон одежду; она вовсе не знала, куда дели вещи, в которых она была. Сделалось стыдно, щеки снова запылали, и Лаванда, зло фыркнув, откинулась на подголовник.       – У меня нет водительских прав, – ответила она, постукивая пальцами по гипсу на правой руке.       Водить Лаванда умела постольку-поскольку, никто никогда не учил ее и не сажал за руль, только некоторые полицейские в шутку показывали, чем отличаются педали газа и тормоза. С заднего сидения, отделенного жесткой сеткой, видно было отвратительно плохо, но Лаванда все равно все запомнила. Полученных теоретических навыков хватило, чтобы доехать на машине отца до ближайшего аэропорта, но теперь, наверное, и впрямь стоило задуматься о получении водительского удостоверения. В машине Эндрю постоянно было слишком много народу, а драндулет Мэтта громыхал так, будто вот-вот развалится, и ездить с ним было попросту страшно. В машине Элисон не было места никому, кроме Сета, к тому же Лаванда все равно ни за что не полезла бы в это розовое недоразумение, так что тренер был прав. Лаванде нужна была собственная машина, что-то такое маленькое и уютное, что станет ее собственным тайным убежищем.       – Это не такая уж большая проблема. Ты ведь умеешь водить? – Лаванда кивнула, и тренер продолжил: – Сдашь экзамен, купишь машину и уедешь подальше от всяких назойливых идиотов.       Последние слова свои тренер приправил громким смешком, и Лаванда невольно тоже хихикнула. Наверное, в назойливые идиоты он записал и себя, но тут Лаванда была вовсе не против. Лаванде нравилось болтать и постоянно быть в центре внимания, но за последние годы она успела отвыкнуть от этого. Поговорить начистоту после смерти Винсента ей было решительно не с кем, а теперь для этого открывалась ой какая возможность. Большую часть пути Лаванда придумывала, что будет делать, вернувшись в общежитие, однако все планы ее рухнули, стоило машине тренера въехать на территорию кампуса.       В голове у Лаванды стремительно опустело, в ушах зазвенело, а перед глазами поплыло. Университет Пальметто вдруг показался ей странным, мутным воспоминанием из другой жизни, и теперь она, новая, перекроенная, должна была вернуться в эту старую жизнь и сделать вид, будто ничего не случилось. Ладонь под гипсом зачесалась, мурашки поползли по спине, а когда в поле зрения появился бело-рыжий стадион, Лаванда крупно вздрогнула. Она вдруг вспоминал о том, что Сет умер, и ей разом сделалось стыдно. Ему, наверное, было теперь куда лучше, чем играть в такой позорной команде, зато плохо было всем остальным. Нападающих у Лисов осталось всего двое, и в прошедшей вчера игре наверняка кому-то приходилось менять привычную позицию. Наверняка в нападении пришлось играть Даниэль, заменить которую, в свою очередь, могла только Рене, и Лаванда подумала об Эндрю, которому пришлось стоять на воротах всю игру кряду. Она так и не спросила у тренера, как прошла эта игра, потому что было немножечко страшно, а еще больше – стыдно, потому что Лаванда, кажется, снова всех подвела. Она думала так, даже когда шла по коридорам стадиона, показавшимся вдруг бесконечными, и когда тренер распахивал перед ней дверь. Лаванда трусливо зажмурилась, будто кто-то здесь в самом деле мог ударить ее, а когда открыла глаза – все вокруг показались ей бело-рыжими пятнами.       Несколько бесконечных мгновений образы Лисов складывались воедино, перетекали и обретали четкость, и все это время Лаванда слышала звенящую тишину. Никто не сказал ни слова, вот только девять пар глаз ощутимо пялились на нее. От их взглядов чесались шея и рука под гипсом, и Лаванда никак не могла выдавить из себя улыбку. Она должна была поприветствовать всех и сказать, что с ней все в порядке, а еще извиниться за пропущенную игру, однако язык отказывался шевелиться. Лаванда стояла, прислушиваясь к колотящемуся в груди сердцу, и оглядывала как-то изменившуюся обстановку. Половина старшекурсников осталась почти такой же за исключением отсутствия Сета и мрачного лица Элисон, а вот на диване со стороны чудовищ теперь сидели трое. Ники и Аарон переместились на кресла по правую сторону от дивана, а единственным пустым пятном оставалось кресло-мешок, притащенное кем-то из комнаты. Наверное, теперь оно предназначалось Лаванде, потому что стояло будто бы в стороне ото всех, и она должна была сесть на него, однако ноги отказывались шевелиться. Лаванда вся будто оцепенела, от ужаса лоб ее покрылся испариной, а потом воцарившаяся гулкая тишина вдруг лопнула с тихим хлопком.       Кевин, наверное слишком привыкший уступать ей переднее место в машине, подскочил, неловко качнувшись, и замер посреди комнаты. Аарон проводил его взглядом и закатил глаза, а Ники широко улыбнулся, хлопнув в ладоши, и от этого его хлопка Лаванда окончательно очнулась. Она, тоже неловко качнувшись на затекших ногах, вошла в комнату, прошла мимо Эндрю и Нила и уселась на предложенное место. Теперь на диване чудовищ они сидели втроем, а Кевин так и застыл нефритовым истуканом, только отошел к стенке, чтобы никому не мешать. Кресло-мешок осталось пустым, и Лаванда хихикнула, решив, что это место уж точно не для нее.       – И как оно? – растянул губы Эндрю, перегнувшись через Нила.       Он был под таблетками и потому по-дебильному лыбился, но Лаванда все равно догадалась, о чем он спрашивал. Она повела плечами, придумывая ответ получше, и вытянула вперед ноги. Эндрю ждал, опустив руку на плечо Нила, и тот кривился и закатывал глаза, но сбросить ее не пытался, а Лаванде вдруг захотелось потрепать из обоих по волосам. Когда-то давно она делала так с Винсентом, зарывалась пальцами в его кудри, и брат блаженно жмурился и прощал все, что бы Лаванда ни сделала.       – В жизни не чувствовала себя лучше, – ухмыльнулась Лаванда, наклоняясь так, чтобы разом видеть и Нила, и Эндрю.       Это, разумеется, была не совсем правда, потому что бывало и лучше, однако удовлетворение, внезапно накатившее на Лаванду, можно было принять за наркотическую эйфорию. Она снова увидела Джейкоба, на сей раз он сидел в пустом кресле, и даже его бледное, залитое кровью лицо не могло испортить ей настроения. Лаванда откинулась на спинку дивана, покосилась на Кевина, замершего где-то за ее правым плечом, и обвела цепким взглядом всех собравшихся Лисов.       Воцарившаяся после ее слов тишина задрожала, когда тренер прошел через комнату и оперся о стойку телевизора. Мэтт, кажется, потянулся, чтобы покрутить пальцем у виска, но Даниэль вовремя одернула его, перехватив руку и прижав ее к собственному бедру. Элисон, всем видом выражавшая абсолютное презрение к целому миру, скривила губы и отвернулась, и Лаванда тоже поспешила отвести собственный взгляд. Она снова вспомнила про одолженные водолазку и шорты и стыдливо сощурилась, принимаясь рассматривать спокойное лицо Рене. Та, казалось, единственная сохраняла полное умиротворение, и от улыбки ее по комнате будто разливалось тепло. Ники и Аарон переглядывались, никто из них, кажется, не знал, что сказать, и все остальные Лисы тоже сидели, проглотив языки. Они, наверное, еще не успели оправиться от смерти Сета, а теперь нужно было сочувствовать еще и Лаванде, не забывая о еженедельных играх.       – Ну охренеть, – фыркнул Эндрю, когда тишина окончательно стала гнетущей, – вчера пиздели без умолку, а теперь языки в жопу засунули. Или вы думаете, что оно само как-нибудь хлоп-хлоп и станет как было?       Он похлопал в ладоши, иллюстрируя собственные слова, и Лаванда невольно дернулась, вжимаясь боком в подлокотник дивана. Все взгляды снова скрестились на ней, а тишина сделалась еще гуще, и Лаванде захотелось тоже сказать какую-нибудь ужасную гадость. Повышенное внимание нервировало, несмотря на всю любовь Лаванды быть в его центре, потому что повод был откровенно дерьмовый. Она чувствовала многочисленные взгляды сквозь плотную ткань спортивного костюма, и оттого тело цепенело, а язык прилипал к небу. Хотелось спрятаться, захлопнуть дверь и побыть немного одной, однако Лаванда сама рвалась поскорее сбежать из больницы, так что теперь должна была хотя бы делать вид, что нормальная.       – Тебе ли не плевать больше всех? – закатил глаза Мэтт, и Даниэль снова одернула его, пихнув в колено.       – На самом деле мы все очень рады тебя видеть, Лаванда, – заговорила Даниэль, и стало понятно, что она наконец-то взяла себя в руки, – я не вижу смысла приносить соболезнования, но ты должна знать, что каждый член команды готов поддержать тебя в любой момент. Если понадобится помощь, мы всегда будем рядом и будем ждать, когда ты вернешься на поле и снова будешь играть вместе с нами.       Вышло по мнению Лаванды слишком пафосно и немного неловко, и она, не нашедшись с ответом, просто кивнула. Она вдруг подумала, что они непременно все знают, и покосилась на скованную гипсом правую руку. Она всегда играла левой рукой, и подобная травма не могла стать серьезным препятствием, но врачи все равно запретили ей любую физическую активность до полного выздоровления. Тот самый врач, заставший ее за растяжкой, прочитал Лаванде долгую нудную лекцию о том, что нужно беречь свое тело, вот только она все равно не могла с ним согласиться. Ее тело было испорченным, сломанным напрочь, так что не было никакого смысла печься о нем теперь – потому что это все равно что трястись над разбитой и склеенной фарфоровой куклой.       – Но можешь не беспокоиться! – громыхнул Мэтт, взмахивая кулаком. – Вчерашний матч мы выиграли, так что Лисы теперь не вечные неудачники!       – А вечные неудачники, выигравшие один-единственный матч, – хмыкнул Кевин, и Лаванда затылком почувствовала, как он закатил глаза, – это и игрой-то назвать нельзя, нам просто повезло…       – Заткнись и дай нам в кои-то веки порадоваться! – буркнул со своего места Ники, и остальные поддержали его нестройным гулом.       За прошедшую неделю совершенно ничего не изменилось, и от этого Лаванде вдруг стало решительно легче. Она обвела Лисов взглядом, задержалась на пустующем месте и исправилась – все-таки было одно изменение. Элисон так и сидела с совершенно угрюмым лицом, переводила невидящий взгляд с одного говорящего на другого, и было заметно, что она хочет поскорее уйти. Кевин продолжал бурчать у Лаванды над ухом, что радоваться нечему – у них по-прежнему было теперь всего два нападающих, и в таком составе ловить в финале им было нечего. Однако остальные Лисы, кажется, совершенно о финале не думали, они были здесь и сейчас, радовались вчерашней победе и старались не вспоминать об умершем Сете. Лаванда о нем тоже упрямо не думала, хотя тренер и рассказал ей подробности, потому что без Сета стало разом как будто бы легче. Исчезла стальная стена между старшекурсниками и младшекурсниками, и теперь это был обыкновенный деревянный забор с широкими щелями между планками. Лаванда даже хихикнула, удовлетворенная таким положением, и Элисон прожгла ее коротким испепеляющим взглядом.       – Ну все, хватит рассиживаться, тренировку никто не отменял, – сказал тренер, когда гул голосов стих достаточно, чтобы его было хоть капельку слышно.       – Но тренер! – тут же возразил Ники, вцепляясь в подлокотник кресла так, будто кто-то пытался оторвать его силой. – Мы же не можем оставить Лаванду одну! Представляете, как ей будет грустно смотреть на нас со стороны?       Он смотрел так умоляюще и выглядел так искренне, что Лаванда невольно смутилась. Разумеется, она понимала, что была только предлогом, и что Ники просто хотел получить дополнительный выходной, но все равно сделала вид, будто верит каждому его слову. Кевин за ее правым плечом начал говорить про бездарей и лентяев, и Лаванда покосилась на него, задирая голову. Желчь и недовольство так и били ключом, буквально сочились из Кевина, и оттого Лаванде стало немного обидно. Он будто и не радовался ее возвращению, будто ему было решительно все равно, есть она или нет, потому что защитников у Лисов было в достатке. Кто угодно мог заменить Лаванду, и в мире Кевина Дэя, зацикленном вокруг экси, она, наверное, была лишней настолько, что он даже не поворачивал в ее сторону головы.       – У Лаванды будет другое ответственное задание, – продолжил тренер, отмахиваясь от скорчившегося Ники, – она посмотрит запись вчерашней игры, а потом расскажет, что каждый из вас сделал неправильно. Так что поднимайте задницы и дуйте на поле.       Вспомнив об обещанной записи, Лаванда воодушевилась. Она, честное слово, хотела, чтобы исход вчерашнего матча был интригой, но Мэтт все испортил, разбив искристое предвкушение. Так что Лаванда была уверена, что не будет переживать, а сосредоточится на анализе командной игры, но все равно под конец, когда прогремел финальный свисток и трибуны взорвались криками и аплодисментами, сердце ее стучало, а ладони вспотели. Ошибок, даже не слишком на них концентрируясь, она насчитала так много, что говорить о них не хотелось, но все равно Лисы сыграли куда лучше, чем на всех прошлых тренировках. В кои-то веки члены команды не собачились друг с другом, так и норовя устроить драку между собой, и все, наверное, было из-за отсутствия Сета, но и так у Лисов была одна большая проблема. Она так сильно бросалась в глаза, что Лаванда едва не задохнулась от возмущения, и оттого, чересчур сосредоточившись, едва не подпрыгнула, когда тренер выключил телевизор. О том, что это был именно тренер, говорили длинная тень на стене и его немного шаркающая походка, будто когда-то давно он получил травму, от которой никогда до конца не оправился.       – Почему вы взяли Кевина в команду? – спросила Лаванда, когда в черноте выключенного телевизора отразился длинный тренерский силуэт.       Он сел в невостребованное никем из команды кресло-мешок и опустил локти на колени, наклонившись так, что при желании мог бы достать до Лаванды вытянутой рукой. Поворачиваться Лаванде не хотелось, она сидела прямо на полу, поджав под себя ноги и уложив на них правую руку, а левой ощупывала невовремя лопнувшую корочку на губе. Противная ноющая боль снова расползалась по телу, будто за прошедшее вне больницы время она успела перетрудиться, и все-таки Лаванде ужасно хотелось выйти на поле и взять в руку клюшку       – Потому что его, как и всех вас, нужно было спасти, – ответил тренер, и Лаванда слегка повернула в его сторону голову. – Кевин пришел ко мне со сломанной рукой и нервным срывом. Он то умолял спрятать его, то порывался срочно вернуться в Западную Вирджинию, то молил о прощении и устраивал настоящие истерики, а однажды мне даже пришлось связать его, потому что он собирался порезать себя ножницами. Я отдал его на откуп Эндрю, потому что сам ничего не смог бы поделать, но до сих пор не уверен, что поступил правильно.       С такого ракурса, если смотреть вскользь краешком глаза, они – тренер и Кевин – были как будто очень сильно похожи. Лаванда моргнула, но иллюзия эта не испарилась, оставив странное ощущение где-то в районе желудка. Тогда она полностью повернулась, оглядела тренера с головы до ботинок и невольно задержала взгляд на правой ноге, которую он, кажется, напрягал чуть больше, чем левую. Спрашивать не хотелось, тем более они говорили о Кевине, и Лаванда хихикнула и склонила голову набок.       – Эндрю не лучший пример для того, кому необходимо социализироваться в обществе, – Лаванда выписала в воздухе витиеватый жест и сложила пальцы в кулак, – но он хороший человек.       Тренер понимающе кивнул, сцепил пальцы в замок и тоже склонил голову набок. Он часто копировал чужие жесты и интонации, это Лаванда заметила почти сразу, и оттого, наверное, с ним было так легко разговаривать.       – Эндрю рассказал мне о твоем отце, – сказал тренер, и Лаванда вздрогнула, потому что он заглянул ей прямо в глаза.       – Вы ведь и сами увидели, – она пожала плечами и вдруг поняла, что так на самом деле получилось даже удачнее, – перед вами я наверняка бы расплакалась. Лучше в следующий раз я расскажу вам о своем брате.       – Я буду ждать, – согласился тренер, и Лаванда искренне улыбнулась.       Разговаривать с ним было так же легко, как и раскрывать душу Эндрю, вот только от тренера Лаванда отчего-то ожидала чего-то большего. Она говорила искренне, когда заявила, что была бы рада быть его дочерью, и теперь нечто у нее в груди колотилось и предвкушающе пело, почти так же, как в те дни, когда отец только-только забрал их с Винсентом домой. Тогда они тоже ждали какого-то чуда, искали искренности и любви, и первое время даже казалось, что все теперь будет просто великолепно. Но розовые очки всегда бьются стеклами внутрь, и вода в ванне окрашивается свежей кровью, а земля над могилой в конце концов приминается и зарастает травой. И все равно Лаванда ждала чего-то, верила в чудо, будто все еще была двенадцатилетней девчонкой, и думала, что ужасно расстроится, если снова ничего не получится. Наверное, думала она, гипнотизируя правую руку, разочарование от неблизких людей ощущается как-то иначе, потому что от них с самого начала ожидаешь гораздо-гораздо меньше.       Размышления ее прервали шум в коридоре и первым ввалившийся в комнату отдыха Эндрю. Миньярд, замерев на пороге всего на мгновение, устало крякнул и развалился на диване, принявшись причитать, что и так страшно устал после вчерашней игры, а сегодняшняя тренировка вытянула из него последние силы. Он стонал и строил из себя умирающего, и Лаванда быстро догадалась, что таким образом Эндрю выпрашивает у нее похвалу. Честно признаться, Лаванда была готова расцеловать его, потому что Эндрю умудрился простоять на воротах два тайма подряд, но ни ему, ни ей такое выражение чувств удовольствия бы не принесло, так что она просто похлопала в ладоши и издала радостный клич.       – Поклоняйтесь мне, боготворите меня, – закивал Эндрю, вытягивая руку так, будто кто-нибудь непременно должен был поцеловать его пальцы, – перед вами король голкиперов, непреодолимая стена, живая легенда во плоти. Подношения принимаю только наличными.       – Вот жалость какая, – захихикала Рене, зашедшая в комнату отдыха следом, – а я уже хотела перевести тебе пару миллионов на карту.       Она тоже выглядела уставшей, но была все такой же расслабленной, с легкой мягкой улыбкой на тонких губах. Эндрю показал ей средний палец и продолжил распинаться о том, какой он единственный и неповторимый, и минуту спустя Лаванда уже рыскала глазами по комнате в поисках того, что можно в него запустить. Заткнулся, впрочем, Эндрю тогда, когда стали один за другим подтягиваться остальные Лисы, а сесть нормально его заставил недовольно надувшийся Кевин. Лаванда так и осталась сидеть на полу, скрестив ноги, только развернулась спиной к телевизору, и с такого ракурса все они казались ужасно большими. Мэтт и вовсе, кажется, доставал шевелюрой до потолка, а еще от его широкой улыбки у Лаванды покалывало в висках. Она смотрела на всех Лисов, изучала их, рассаживающихся по местам, как если бы изучала карточки из досье, и думала, как бы помягче объявить о проблеме. Это ведь тренер дал ей ответственное задание, и теперь Лаванда во что бы то ни стало должна была отчитаться и рассказать, что каждый из Лисов в прошедшей игре сделал неправильно.       Раньше они с Винсентом часто смотрели профессиональные матчи, а потом анализировали игру, но продлилось это их развлечение совсем недолго. Сперва, когда они только приехали, отец разрешал им все, что только захочется, а потом постепенно стал запрещать одно за другим. Просмотры матчей по экси стали первым, что он у них отобрал, потому что телевизор нужен был ему самому, а кассеты для записи стоили денег. Винсент никогда не верил, что шеф полиции может нуждаться в деньгах, и оттого ужасно сердился, а Лаванда, как глупая наивная девочка, все пыталась найти в поведении отца какую-то логику. Она верила в него до последнего, скрывала от Винсента первые синяки и думала, что так, наверное, во всех семьях, просто это она чего-то не понимает. Наверное, думала Лаванда, это такое проявление любви, о котором никто не рассказывает, потому что ей страшно хотелось родительской ласки. Может быть, рассуждала она, отец просто не хотел, чтобы Лаванда занималась травмоопасным, неподходящим девочке спортом, потому что беспокоился за нее, а вовсе не рассматривал ее существование как товарную единицу. Может быть, было бы гораздо лучше, будь это правдой, но тогда Лаванда не сидела бы здесь и не думала, что все Лисы на самом деле решительно замечательные.       – В целом, – Лаванда повела плечами, не дожидаясь, пока все рассядутся по местам, – у меня есть только одно замечание.       Резко наступила тишина, будто кто-то щелкнул переключателем и выключил звук. Окончательно угомонится растянувший теперь губы в хищной улыбке Эндрю, замерли в проходе Ники и Аарон, а Кевин сложил на груди руки так расслабленно, что Лаванде захотелось ему врезать. Даниэль и Мэтт переглянулись с Рене, и все трое предвкушающе улыбнулись, а Нил, которого едва не силком заставили усесться рядом с Эндрю, вытаращился на Лаванду так, будто ожидал сотни две, а не одно-единственное замечание. Лаванда в свою очередь уставилась на Кевина, взглядом пытаясь вызвать у него зуд, но тот не повел и бровью, только еще более расслабленно выдохнул и откинулся на спинку дивана.       – Мне сказать, или ты сам знаешь? – на всякий случай уточнила Лаванда, и теперь-то Кевин вытаращился на нее совершенно непонимающе.       Каким-то удивительным образом все сразу поняли, что Лаванда говорит именно о Кевине Дэе, и тишина в комнате стала совсем уж звенящей. Один только Кевин обиженно фыркнул и окатил Лаванду таким презрительным взглядом, что ей сделалось совсем уж неловко. И Лаванда все-таки решила продолжить, потому что все остальные уставились на нее выжидающе, будто она собиралась изречь какое-нибудь всамделишное откровение.       – Никто не спорит с тем, что ты играешь лучше всех здесь присутствующих, – Лаванда покачала головой и закатила глаза, потому что Эндрю беззвучно назвал ее пиздаболкой, – именно поэтому тебе стоит чу-у-уточку спуститься с небес на землю. Знаешь, тот, кто считает всех вокруг идиотами, сам и становится идиотом.       Это было не все, что Лаванда хотела сказать. У нее давно уже зудело на языке, так что хотелось высказать все, не смягчая пилюлю. Кевин, бесспорно, был потрясающим игроком в экси, потому что не знал ничего, кроме игры, с самого детства, но жизнь нормального человека не может вращаться вокруг одного только спорта. В Лисах, в отличие от Воронов, все были нормальными, только самую чуточку сломанными, и равнять их на монстров не было никакого смысла.       – Экси – командный спорт, и играя один ты ничего не добьешься, – продолжила Лаванда, и теперь уже Кевин смотрел на нее в упор, – что бы там ни говорил этот твой Рико о том, что ты тянешь Лисов вверх, на деле все совершенно не так. Ты – не соперник, а член команды, часть единого организма, и знаешь, что будет, если одна нога будет бежать быстрее другой?       Никто не ответил, хоть Лаванда всерьез ждала, что кто-нибудь все-таки подаст голос или разбавит ее нотацию хотя бы смешком. Тишина вонзалась ей в уши, и Лаванде на мгновение даже сделалось стыдно. Она, впрочем, уже пыталась поговорить с Кевином наедине, так что теперь нужно было кричать так громко, чтобы даже глухой услышал, что Лаванда считает его не стимулом, а главной уязвимостью Лисов Пальметто.       – Короче, – Лаванда вздохнула и растрепала левой рукой волосы, неловко задев повязку на голове, – чтобы прыгнуть выше собственной головы тебе нужно что-то, от чего ты будешь отталкиваться. Но взамен ты должен тянуть это что-то с собой, потому что без него тебе не взойти на следующую ступень. Я надеюсь, ты понял, потому что я честно запуталась.       Закончив говорить, Лаванда хохотнула, и голова у нее вдруг закружилась. В ушах все еще звенело, но теперь уже вовсе не от тишины. Лисы все еще молчали, переглядываясь и улыбаясь, все, кроме угрюмого Кевина, потому что тот продолжал пялиться на Лаванду, и от взгляда его мурашки рассыпались у нее по загривку. Она нисколько не была уверена, что Кевина и впрямь проняло, потому что в прошлый раз, кажется, из ее речи он ничего не запомнил. Глаза у него, оказывается, были яркими и зелеными, и из-за них Лаванде все вокруг казалось зеленым. Она сидела на полу, пока Кевин не встал и не выскочил прочь, а потом встала и вышла тоже, потому что дышать стало вдруг совсем тяжело. У нее на самом деле не было никаких серьезных травм и ранений, кроме сломанной правой руки, но все равно чудилось, будто Лаванда истекает кровью и желчью.       От ветра, пахнувшего прямо в лицо сыростью, сделалось капельку легче, и Лаванда остановилась, задрав голову к небу. На улице все еще было душно и сыро, только теперь накрапывал отвратительный дождик, больше похожий на мелкую морось, будто кто-то попшикал из пульверизатора. Машины Лисов были припаркованы в отдалении друг от друга, будто огромная парковка не могла вместить их всех разом. Розового кабриолета Элисон видно не было, зато прямо у входа стоял пикап Мэтта, а на другом конце парковки – блестящая машина Эндрю. Лаванда было направилась к ней, но остановилась на полпути и решила идти пешком. На сегодня неловких поездок и разговоров с нее было достаточно, теперь нужно было только залезть в душ и лечь спать, так что Лаванда, едва поднимая ноги и ужасающе шаркая, побрела к общежитию.