Шарлатан и шарлатанка

      Сегодня Дайна явилась в желтом платье с пышными рукавами и манжетами настолько белыми, что они напоминали зефир на прилавке кондитерской, и Нуфф скептически хмыкнул, когда она чинно прошествовала мимо него в мастерскую. Как для любого из охранников литейной, Дайна была для него — опытного вояки и верного бэйнита — хуже бельма на глазу, поэтому Энвер не без интереса ждал, когда чаша терпения Нуффа переполнится настолько, что тот осмелеет и спросит наконец, зачем лорду Горташу понадобилась эта расфуфыренная девица и неужели лорд Бэйн одобряет сей странный союз.              Лорд Бэйн, как ни странно, не возражает.               Нуффу и остальным невдомек, что сила, почитаемая Бэйном, это не только сила палача, способного в одно движение отсечь чью-нибудь голову. Нет, иногда это еще и сила мягкой женской руки, касающейся струн лютни, сила приветливой улыбки, сила обаяния, которое приносит успех там, где от оружия нет никакого проку. Уж Энверу ли не знать? Просто для него умение казаться обаятельным было приобретенным навыком, применение которого стоило определенного труда, Дайна же затрачивала на свое очаровательное щебетание не больше сил, чей канарейка — на пение, и Энвер это ценил, тем более что на Рафаила ее щебет действовал отменно.              — Ты уверена, что он ничего не подозревает? — спросил он, когда Дайна с порога объявила, что полчаса назад вручила Рафаилу его письмо — сфабрикованное, разумеется, от первой до последней буквы.              — Конечно. Он думает, что ты в полном восторге от меня.              — Я действительно в полном восторге, — сказал Энвер, вставая ей навстречу.              И, в общем, не слукавил, ибо так оно и было. Во-первых, Дайна одна приносила больше пользы, чем взвод вооруженных солдат. Во-вторых, как ни странно, они чудесно проводили время вместе.              Как правило, ей удавалось застать Энвера на Змеиной скале, потому что в последнюю неделю он был завален делами и редко выбирался из форта, но иногда он отлучался в литейную, как сегодня, и она навещала его там. Впрочем, литейная Дайне не нравилась — для нее здесь было слишком шумно и слишком грязно, к тому же она постоянно беспокоилась о «бедных гондийцах», хотя гондийцам жилось не так уж плохо, если они трудились не покладая рук и вовремя выполняли план, а не тратили бесценное время на сожаления о своей горькой судьбе.              — Ты не пробовал с ними как-нибудь помягче? — спросила она тем же вечером, наблюдая за тем, как Энвер, склонившись над верстаком, возится с подгонкой деталей. — Может, они начнут лучше работать, если над ними не будет нависать надсмотрщик с кнутом?              Не с кнутом, а с мотиватором Прински, поправил он мысленно, но вслух ответил:              — Если над ними не будет нависать надсмотрщик с кнутом, как ты изволила выразиться, они перестанут работать или вообще устроят восстание, а это не та роскошь, которую мы можем себе позволить.              После этого аргумента Дайна затихла, явно не настолько добросердечная, чтобы заботиться о других в ущерб себе: она прекрасно знала, что Стальные Стражи понадобятся им, чтобы защитить город от армии Абсолют, а значит, чем больше гондийцы успеют произвести, тем лучше. Потом все-таки осторожно вернулась к теме:              — Но хотя бы покормить их нормально что мешает?              — Если тебя это так беспокоит, займись этим, пожалуйста, сама. Не отвлекай меня.              — А можно?              Он кивнул, не поднимая головы, и она с энтузиазмом принялась за дело, будто только того и ждала: решительно развернувшись, вышла из мастерской и под взглядами неусыпной охраны устремилась на поиски главной надсмотрщицы. Несколько минут спустя из главного цеха раздался бодрый звонкий голос:              — Лорд Горташ в милосердии своем распорядился…              Конец фразы потонул в гудении механизмов и звоне кузнечных молотов, обрушивающихся на наковальни. Не будь в литейной так шумно, наверняка можно было бы услышать, как надсмотрщица, выслушивая распоряжения, скрежещет зубами.              Какое-то время из цеха доносились обрывки разговоров, но Энвер не обращал на них внимания — он с головой ушел в работу. Через четверть часа, облагодетельствовав «бедных гондийцев», Дайна вернулась в мастерскую, очень довольная собой: раздавать указания и одаривать окружающих своими милостями она вообще, как выяснилось, любила.              — Ты что, еще не закончил? — разочарованно протянула она, с любопытством разглядывая верстак, усыпанный металлической стружкой. — Чем ты так занят?              — Тем же, чем и полчаса назад, — ответил он терпеливо.              Пускаться в новые объяснения не имело смысла: Дайна и из предыдущих поняла едва ли треть. Впрочем, удивительно было уже то, что она вообще владела грамотой и даже писала без ошибок — неплохое достижение по меркам Ривингтона, где всего одна школа, да и та никуда не годится.              — Ну ладно. Работай, — буркнула Дайна, недовольная тем, что он не может уделить ей время. —Я подожду.              Скучая, она обошла мастерскую: взяла из шкафа книжку наугад и пролистала несколько страниц, пришпилила на доску упавший чертеж, потом с задумчивым видом изучила склянки с реагентами на полках. Энвер был слишком занят, чтобы обращать внимание на ее мельтешение. Сейчас его гораздо больше занимали сложные переплетения металлических стержней и медных трубок, из которых он собирал облегченную модель радиаторной катушки. Конечно, текущая конструкция Стальных Стражей была почти безупречна — не зря же он трудился над ней почти десять лет! — но даже безупречную конструкцию можно упростить, удешевить, улучшить.              — Удивительно, как ты любишь эти свои металлические штуки, — заметила Дайна, усевшись на возвышавшийся посреди мастерской письменный стол. Это была ее обычная манера: как кошка, она всегда старалась найти местечко повыше, чтобы наблюдать за людьми сверху вниз. — О! Кажется, я придумала, какую сказку рассказать сегодня! Тебе понравится. Это будет сказка про волшебный печатный станок.              — Расскажи, — согласился Энвер.              По правде говоря, Дайна рассказывала много всякой чепухи — то о юной некромантке, поднимающей мертвецов на городском кладбище, то о коте, который считает себя искателем приключений, то о мадам Лукреции и ее пляшущих скелетах, то о джинне, который по щелчку пальцев способен путешествовать между мирами. Некоторые из ее рассказов были правдивы и имели прямое отношение к противостоянию с Абсолют; некоторые явно представляли собой выдумку чистой воды и предназначались только для того, чтобы Энвера позабавить. Он получал большое удовольствие и от тех, и от других.              — Юная тифлингша думала, что город встретит ее и ее друзей как героев, — тоном опытной сказительницы начала Дайна, поудобнее устроившись на столе. — В конце концов, они ведь собирались спасти Врата Балдура и весь мир заодно. Представь себе, как она удивилась, узнав, что дело обстоит совсем иначе! Никто не благодарил их за помощь. Никто не посвящал им баллад. И даже местная газета — уважаемое, между прочим, издание — решила в следующем номере напечатать про них гнусный лживый пасквиль…       Ее речь лилась так легко и свободно, будто она читала с листа.              — Разумеется, наши герои не могли этого допустить. Посовещавшись немного, они решили этот пасквиль из редакции украсть, — продолжила она, наблюдая за тем, как Энвер возится с катушкой. — Ты скажешь: что тут сложного? Разве это трудное задание для героев, в честном бою одолевших самого Миркула? Но всё оказалось не так уж просто. Здание редакции напоминало неприступную крепость. У главного входа стоял десяток охранников, вооруженных до зубов. С запасным входом дела обстояли не лучше. Тут-то вампиру, спутнику юной тифлингши, и пригодился недавно освоенный фокус — умение превращаться в летучую мышь…       Далее следовал подробный и, как ни странно, довольно увлекательный рассказ о приключениях Астариона в типографии, попытках подменить одну статью другой и знакомстве с духом, обитающим внутри печатного станка, что был подарен главному редактору «Балдурского вестника» Эттварду Нидлу лично лордом Горташем — добрейшим и мудрейшим покровителем всех наук и искусств, включая также искусство книгопечатания.              — Лишь одно меня удивляет, — заключила Дайна под конец, вперив взгляд Энверу в спину. — Почему добрейший и мудрейший покровитель всех наук и искусств позволяет печатать в городской газете такие безобразные и насквозь лживые опусы? Ай-яй-яй.              — А ты хочешь, чтобы я посягал на свободу слова? Как нехорошо с твоей стороны, — усмехнулся Энвер, оборачиваясь к ней, и оба они прыснули со смеху.              Во Вратах Балдура нет никакой свободы слова, Дайне это было известно, и Дайна — вот умничка — совершенно не возражала, поскольку вообще с легкостью закрывала глаза на всё, что ей не нравилось. Признайся сейчас Энвер, что прямо под ними на подземном ярусе литейной в соляном растворе плавает несколько дюжин человеческих мозгов, ее бы и это, пожалуй, не смутило.              Ну, разве что чуть-чуть.              Покончив с работой, он принялся оттирать руки от масла. Дайна по-прежнему сидела на крышке письменного стола, примостившись между диаграммами и чертежами, и не сводила с него пристального взгляда, явно надеясь услышать объяснение инцидента с газетой. Энверу пришлось пояснить, что эрцгерцог не может позволить себе работать цензором на полную ставку и что часть материалов приходится оставлять на откуп Эттварда Нидла, который — увы! — понятия не имеет, кто такая Дайна Тав и какую роль в истории Врат Балдура она намерена сыграть. Никакого злого умысла — лишь досадная ошибка. За которую Лорд Горташ, конечно, приносит госпоже Расфуфырник искренние извинения.              — Теперь ты довольна? Или ты хочешь, чтобы я велел отрубить господину Нидлу голову за его непростительное злодеяние?              — Ммм, пожалуй, не надо, — милостиво отказалась Дайна, беспечно болтая в воздухе ногами. — Хотя за предложение спасибо.              С трудом оттерев с пальцев масляные пятна, Энвер вернулся к столу и принялся вносить изменения в чертеж. Подвинувшись к краю, чтобы не мешать, Дайна какое-то время наблюдала, как он выводит примечания на полях, и Энвер вдруг поймал себя на том, что ее взгляд начинает его раздражать — слишком пристальный, слишком внимательный, он не давал ему сосредоточиться на работе.              — Ты хочешь что-то сказать? — пришлось поинтересоваться ему.              — Я хочу рассказать тебе еще одну сказку. Но, может быть, ты ее уже знаешь.              — Расскажи, — кивнул он.              Дайна некоторое время молчала, собираясь с мыслями. Потом задумчиво расправила складки на подоле, приглаживая пальцами топорщащуюся ткань, подняла голову и нарочито бодрым тоном затянула новый рассказ:              — Как ты наверняка помнишь, в отряде героев было четверо друзей — изгнанный принц, прекрасный вампир и две тифлингши, большая и маленькая. Большая тифлингша обладала такой огромной силой, что могла тягаться с великанами, и телосложение у нее тоже было поистине великанское. Своей секирой она легко перерубала любого врага пополам. Хорошо еще, что у нее было доброе сердце, поэтому врагов у тифлингши насчитывалось немного… Но не буду вводить тебя в заблуждение, мой король. Эта история вовсе не о том, как ловко тифлингша орудовала секирой. Она о том, как тифлингша решила сшить себе сапоги.              Ах, так вот куда она клонит.              — Из-за могучего телосложения у тифлингши всегда были проблемы с обувью, — продолжила Дайна. — Вместо изящных женских туфелек ей приходилось покупать уродливые мужские сапожищи. Но на этот раз тифлингше страшно не хотелось сапожищ. «Ни за какие коврижки!» — сказала она. Дело в том, что последние десять лет тифлингша прожила в Аверно и за это время очень соскучилась по балдурской зиме. Поэтому к наступлению холодов она мечтала купить себе красивые сапожки с белым мехом и изящным каблучком…              На секунду Дайна умолкла, представляя себе эти сапожки во всем великолепии. Она так страстно любила туфли, что даже мысль о страданиях Карлах не способна была хоть сколько-нибудь ослабить эту ее любовь.              — Правда, в сапожках большая тифлингша ничего не смыслила, поэтому ей пришлось обратиться за помощью к тифлингше маленькой, которая в высокой моде была, конечно, общепризнанный эксперт. Взявшись за руки, рано утром они вместе отправились в ближайшую обувную мастерскую… Но разве могли они помыслить, что мастерскую эту держат отец и мать добрейшего из королей, то есть господин и госпожа Флимм?              На несколько мгновений повисла театральная пауза. Дайна пристально взглянула на Энвера, пытаясь понять по его лицу, перешла она границу или может позволить себе продолжать. Потом решила, что продолжать все-таки можно:              — Отец короля немедленно пообещал большой тифлингше сшить самые прелестные в мире сапожки. Мать короля угостила маленькую тифлингшу пирогом с яблоками. Оба были без ума от подруг своего сына. Пока все пили чай и уминали пирог за обе щеки, госпожа Флимм одну за другой вспоминала разные истории о нем и беспрестанно благодарила богов за то, что они послали ей такого чудесного мальчика — умного, доброго и красивого…              Литейная привычно гудела вокруг них, выводя мелодию, знакомую ему от первой до последней ноты. Энвер задумчиво покрутил карандаш в почерневших от грифеля пальцах.              — К третьему куску пирога маленькая тифлингша наконец сообразила, что госпожа Флимм заколдована, и господин Флимм тоже. На несколько минут тифлингшам удалось снять это страшное заклятие. Тут-то они выяснили, что на самом деле родители вовсе не считали мальчика ни умным, ни добрым, ни красивым… По крайней мере не считали до тех пор, пока он не засунул им в мозги иллитидских червяков.              Все интонации опытной рассказчицы пропали из ее голоса — сказка кончилась. Дайна быстро договорила последнюю фразу и замолчала, сцепив на коленях руки и снова устремив на него серьезный внимательный взгляд. Интересно, что она надеялась разглядеть: боль, раскаяние, тоску по яблочным пирогам? Энвер не чувствовал ни первого, ни второго, ни третьего и даже особенной ненависти к родителям не испытывал — только глубокое удовлетворение при мысли о том, что они получили по заслугам.              — Тебе удалось влезть моей матери в голову? — спокойно поинтересовался он, действительно несколько удивленный тем, что это оказалось возможным. — Удивительно. Я не рассчитывал на такой эффект.              — Удивительно? Это всё, что ты можешь сказать?              — Не понимаю, что еще ты надеешься услышать. Какая у твоей сказки должна быть мораль?              Коротко вздохнув, она спрыгнула со стола и принялась нервно вышагивать по мастерской. Энвер остался сидеть, наблюдая. Он нечасто видел Дайну в таком волнении — обычно она скрывала свои чувства лучше, но сейчас то ли не смогла, то ли не захотела.              — Нет у моей сказки никакой морали. Просто мне нужно было об этом поговорить, понимаешь?              — Хорошо. Давай поговорим, — согласился Энвер.              — Это правда — то, что твоя мать рассказала? Про твое детство. Про долги. Про то, что они…              Она замялась, не решаясь продолжить, и Энвер продолжил за нее:              — Продали единственного сына колдунье? Правда, — кивнул он, не став уточнять, что колдунья была лишь посредницей, без которой Рафаил обойтись не мог, поскольку сам никогда не опустился бы до разговора с сапожниками. — Но мне бы не хотелось утомлять тебя подробностями. К тому же это было больше тридцати лет назад.              — Но…              — По правде говоря, в Нижнем городе это не такая уж редкость. Месяца не проходит, чтобы какая-нибудь нерадивая мамаша не скормила свое драгоценное чадо свиньям. Можно подумать, ты слышишь подобную историю в первый раз.              Дайна недовольно хмыкнула: похоже, это были не те слова, которые она надеялась от него услышать. Перестав наконец мерять мастерскую шагами, она замерла рядом с мутным окном, за которым плескалось неспокойное осеннее море, и долго созерцала темноту. Затем спросила негромко:              — Как ты мог поступить с Карлах так же, как твоя мать поступила с тобой?              — Это не то же самое.              — Да? И почему это?              Энвер отложил карандаш и устало откинулся на спинку кресла. Как объяснить ей, что Карлах при всех своих достоинствах не имела для него ни малейшей ценности? Она действительно обладала великанским телосложением и лихо размахивала секирой, к тому же они неплохо ладили, но она оставалась всего лишь одной из многих. Не обладай Энвер великолепной памятью, он бы и имя ее давно забыл.              — Я понимаю, как это выглядит с твоей точки зрения, но я никогда не давал Карлах никаких обещаний. Мы не были любовниками. Мы не были друзьями. Она много значит для тебя, но для меня не значила ничего. Знаешь, сколько телохранителей я сменил за последние годы? С десяток.              — И поэтому можно было распоряжаться ею, как собственностью?              — Хочешь сказать, ты не поступаешь подобным образом?              Дайна нахмурилась: ей не понравился намек.              — Конечно, ты заботишься о своих друзьях, и даже чересчур, особенно об Астарионе. Но те, кому повезло меньше, те, кому не удалось заслужить твое расположение… — Пожав плечами, он встал из-за стола и направился к ней. Железный пол гулко пружинил под сапогами. — Часто ли ты вспоминаешь о своей гитьянки, тело которой вы даже не искали? О жрице Шар, которая путешествовала с тобой раньше? Или, может быть, о той девице и ее дочурке, из которой благодаря тебе получилась прелестная маленькая карга?              Дайна по-прежнему делала вид, что созерцает некий пейзаж за толстым мутным стеклом. Холодные тени на нахмуренном лице делали ее взрослее и серьезнее — даже россыпь легкомысленных веснушек на щеках казалась лишь брызгами расплескавшихся чернил.              — В первую очередь тебя всегда интересуют собственное выживание и собственная выгода, Дайна, — сказал он, подойдя ближе. — Ты цепляешься за любую возможность, как плющ цепляется за отвесную скалу. В конце концов, разве не поэтому ты приходишь ко мне каждый вечер, не особенно заботясь о чувствах своих друзей?              Она отвернулась от окна и взглянула на Энвера снизу вверх, прислонившись спиной к высокому, в пол, стеклу.              — В общем, если ты надеялась на мое раскаяние, мне придется тебя разочаровать, — закончил Энвер свою мысль. — На тот момент мне была необходима сделка с Зариэль, и я ее заключил. И дело даже не в том, что я получил взамен прототип двигателя для Стальной Стражи. Если честно, прототип раздобыть можно было и другими способами… Нет, я получил нечто гораздо более ценное — архидьяволицу как делового партнера на многие годы вперед.              — Я смотрю, ты вообще со многими дьяволами близко знаком. Не расскажешь, как так вышло? — склонив голову набок, она снова пристально всмотрелась в его лицо, будто надеялась обнаружить в нем что-то новое. — Как сын двух сапожников удостоился аудиенции повелительницы Аверно?              — Это было не так уж трудно. Ты же удостоилась аудиенции эрцгерцога — и даже не одной.              По-видимому, Дайна осталась не удовлетворена ответом, но решила не продолжать: она и так сегодня слишком много проверяла его границы на прочность. Они опять умолкли. Дайна опустила глаза. Ветер снаружи усиливался. По рокоту набегающих волн, едва различимому за постоянным гудением механизмов, было ясно, что надвигается шторм.               — Сердце Карлах теперь выходит из строя, — сообщила Дайна после недолгого молчания, стараясь произнести это так, чтобы слова не звучали как упрек. — Ты можешь с этим что-нибудь сделать? Что-нибудь, чтобы она… ну…              — Не умерла? — подсказал Энвер с усмешкой. Состояние Карлах для него сюрпризом не было: в свое время он потратил немало сил, пытаясь адаптировать прототип Зариэль к более низким, чем в Аверно, температурам. — Я-то могу, но когда мы виделись в последний раз, Карлах обещала скормить меня речным угрям.              — А если я смогу ее переубедить?              — Попробуй, но сомневаюсь, что у тебя получится. У Карлах всегда был… не слишком уступчивый характер, назовем это так. Ты бы на ее месте радостно щебетала с самой Зариэль, Карлах же предпочла десять лет потратить на жалость к себе и ненависть ко всем, кто ее окружает…. Хотя могла бы достичь в Аверно очень и очень многого, если бы захотела. С Зариэль не так уж сложно иметь дело — она, поверь, не худший из дьяволов Баатора.              По крайней мере, у Зариэль нет привычки сдирать со своих приближенных кожу или заливать им в горло расплавленный свинец, мог бы добавить Энвер, но, конечно, промолчал — делиться с Дайной душещипательными историями о Доме Надежды он не собирался.              Бросив на него еще один задумчивый взгляд, Дайна отошла от окна, снова увеличивая дистанцию между ними, и не торопясь прошествовала к верстаку. На краю верстака среди прочего хлама красовалась серебряная голова автоматона по имени Бернард — последний сувенир Кетерика Торма, найденный его подручными где-то на окольных тропах Подземья. Кетерик вообще часто присылал Энверу подобные игрушки, и Энвер был ему признателен, однако с «Бернардом» познакомиться поближе не успел — Торм умудрился проиграть бой, который обязан был выиграть, резонанс между нетерийскими камнями нарушился, и весь тщательно выстроенный план по управлению старшим мозгом пошел псу под хвост. С тех пор Энверу было не до развлечений, и голова автоматона теперь одиноко покоилась на верстаке, забытая всеми, кроме верного Янтуса, исправно вытиравшего с Бернарда пыль.              — Знаешь, для вчерашнего бандита и головореза ты слишком много времени проводишь в мастерской, — заметила Дайна, наклоняясь к автоматону и заглядывая в погасшие глазницы. — Я тебя не таким представляла.              — Боюсь, у тебя сложилось превратное впечатление из-за печальных обстоятельств нашего знакомства.              Обхватив голову Бернарда ладонями, Дайна рассеянно повертела ее в руках, разглядывая замысловатые узоры на серебряной макушке, и только несколько минут спустя с шумным вздохом водрузила на место.              — Ты знаешь, я много думала об этом, — сказала она после затянувшейся паузы. — Об «обстоятельствах нашего знакомства», как ты деликатно выразился. О театре. Об Элли. Обо всём, что тогда случилось... И о том, к чему это привело. Можно я еще один вопрос тебе задам?              — Я в твоем распоряжении.              — Зачем я вообще тебе понадобилась тогда? Я была актрисой в плохоньком театре, а ты… Тебе половина города принадлежала. Шлюху ты себе мог найти посговорчивее и посимпатичнее. Почему я?              Что ж, когда-то она должна была спросить. Они долго обходили историю своего знакомства молчанием, делая вид, что те события не оставили между ними никакого напряжения, но Энвер прекрасно сознавал, что это не так.              — А ты сама как думаешь? Ты, кажется, неплохо меня понимаешь. Вот ты мне и скажи.              — Я думаю, что ты привык получать то, чего хочешь, и очень не любишь, когда выходит наоборот. Всё должно быть под контролем. Всё должно подчиняться определенным правилам… И люди тоже. Особенно люди, да?              — И обычно люди подчиняются очень охотно, — кивнул он. — Взгляни хотя бы на наших с тобой любимых балдуранцев — большинство из них готовы целовать мне сапоги несмотря на то, что дрожат от страха при звуке моего имени.              — И тебе это нравится.              — Да. Но еще мне нравится, когда в толпе таких вот балдуранцев я нахожу кого-нибудь вроде тебя.              Прошел почти год, но он прекрасно помнил их первую встречу — его память, как всегда, бережно сохранила даже лишние детали. Утренний свет, пробивающийся сквозь высокие окна. Бедняцкая обстановка столь обожаемого Заатаром театра. Они долго ждали, сидя на лавках в первом ряду; наконец владелица театра, Карса, ввела в зрительный зал двух бледных как мел девиц — Эльсинор и Эрнестину, Элли и Эрну. Одна из них плакала навзрыд. Вторая, как ни странно, нет.              — Всё утро твоя подружка на коленях умоляла нас с Заатаром простить ее, и не только она. Вся ваша труппа дрожала от ужаса в ожидании расправы. И тут явилась ты — наглая и дерзкая, как маленькая пиратка. Подумаешь, стащила у бедняги Заатара «пару побрякушек», да?              Судя по упрямо сжатым губам, эти воспоминания были Дайне не слишком приятны. Что ж, ничего удивительного, учитывая, как Заатар и его дружки исколотили ее потом.              — Сперва я даже подумал, прости меня за эти слова, что ты не очень-то умна и не понимаешь, с кем имеешь дело, но нет. Ты прекрасно всё понимала и тряслась от ужаса не меньше остальных. Просто ты знала, что раскаянием и слезами делу не поможешь. Кто-то должен был понести наказание — и ты сделала всё возможное, чтобы оно пало на тебя одну, а не на твоих так называемых друзей. Это было очень сентиментально и в то же время очень смело.              — И очень глупо.              — И очень глупо, — согласился он. — Самой собой, твои друзья не оценили твоих благородных порывов. А вот я был впечатлен. Видишь ли…              Он на некоторое время умолк и, вытянув руку перед собой, в задумчивости взглянул на перчатку. Филигранная чеканка на золотых когтях в приглушенном свете мастерской отливала медью.              — Раз ты имела удовольствие пообщаться с моей дорогой матерью, полагаю, она рассказала тебе, что я был несносным ребенком. Мне с детства нравилось ломать вещи, и это доводило ее до белого каления. Как-то я сломал ее любимую музыкальную шкатулку, потому что мне хотелось посмотреть, как она устроена изнутри…              И потому что ему нужны были детали для той механической игрушки, которую он хотел собрать, чтобы продать на рынке. Это его память тоже сохранила в точности, как и всё, что случилось потом: первую встречу с Рафаилом в его человеческом обличье, визит Кориллы в дом Флиммов, озвученную Кориллой плату и, наконец, Дом Надежды.              — Я и с людьми поступаю так же. Я давлю до тех пор, пока под давлением они не ломаются, и я не всегда могу вовремя остановиться, даже если знаю, что должен. Тех, кто способен это давление выдержать, я встречаю редко… И уж точно я не рассчитывал, что актриса сельского театра окажется в их числе. Мне было любопытно узнать тебя поближе.              — И проверить, сломаюсь я в конце концов или нет?              — А ты действительно хорошо меня понимаешь.              Всё это время они вели беседу на расстоянии нескольких метров друг от друга: Энвер стоял у окна, Дайна привалилась спиной к верстаку, — но закончить разговор он предпочел бы лицом к лицу, поэтому подошел ближе. К счастью, на этот раз Дайна не попыталась сбежать на другой конец помещения, и он остановился в нескольких шагах от нее — не слишком близко, чтобы она не чувствовала угрозы, и не слишком далеко.              — Но теперь ты со мной тошнотворно мил, — сказала она. — Ты даже больше не зовешь меня Эрнестиной. С чего вдруг такая перемена?              Энвер чуть улыбнулся. Хороший вопрос.              — Видишь ли, Дайна, весь последний месяц ты раз за разом совершала на моих глазах невозможное, и это не перестает меня удивлять, — ответил он прямо. — Я больше не вижу перед собой ривингтонскую актрису по имени Эрнестина. Я вижу молодую женщину, с которой у меня, как ни странно, много общего. Сильную. Решительную. Амбициозную. Конечно, нам нравится эта игра в доброго короля и его придворного шута, но мы оба знаем, что я не добрый король, а ты вовсе не шут. Ты — моя самая ценная союзница… Хотя и самая неожиданная.              Она выслушивала его молча, с прежним хмурым и сосредоточенным выражением лица — выражением, которое у вечно смеющейся Дайны Тав увидеть можно было редко.              — Когда ты потеряла нетерийский камень, я почти списал тебя со счетов, но ты всё равно нашла способ меня удивить — сначала с Зарром, потом с Рафаилом, — продолжил он, глядя ей в глаза. — Особенно с Рафаилом. Ты не могла не понимать, насколько он опасен, но все-таки решила рискнуть. И я не тешу себя надеждой, что ты сделала это потому, что питаешь ко мне какие-то теплые чувства. Нет, это был холодный расчет. Ты сделала это потому, что рассчитываешь многое от меня получить — больше, чем получишь от него.              — К тому же от Рафаила у меня мурашки по коже, — фыркнула она. — С тобой иметь дело поприятнее.              — Я рад, что ты так считаешь, потому что мне тоже нравится иметь с тобой дело, Дайна. И дело не в том, что я нахожу тебя привлекательной женщиной. Это так, но это никогда не было главной причиной моего интереса. С самого начала я видел в тебе потенциал — и разве я ошибся? В отличие от большинства людей ты можешь быть мне ровней. Я это, поверь, ценю.              — Ах, ровней, значит. И я должна поверить твоим вдохновенным речам?              — Ты неплохо разбираешься в людях. Тебе кажется, что я лгу?              — Нет. Но, может, ты просто очень хороший лжец.              Некоторое время они изучали друг друга, по-прежнему стоя на расстоянии нескольких шагов. Насупленная и серьезная, она всматривалась в его лицо, явно не торопясь ему верить — и совершенно напрасно. Конечно, он мог сорвать, мог сочинить какую-нибудь изящную лесть, но в этом не было необходимости: актриса, певичка и дочь судомойки, Дайна и вправду приводила его, бэйнита, тирана и сына сапожника, в восторг.              — Я действительно хороший лжец, но сейчас я говорю правду. Твое честолюбие, твоя решимость, твоя сила воли просто поразительны, Дайна. Ты начинала эту партию как одна из множества пешек на доске, это правда… Но знаешь, в чем прелесть пешки? Дойдя до последней клетки, пешка может стать ферзём.              — Ты думаешь, я разбираюсь в шахматах?              — Хорошо, я выражусь проще. Дойдя до края доски, пешка становится королевой.              Энвер умолк, наслаждаясь тем, как менялось выражение ее лица, пока до нее постепенно доходил смысл его слов. Несколько секунд Дайна раздумывала над услышанным. Потом на лиловых губах расцвела острая, как краешек стекла, ухмылка:              — Ах, лорд Горташ! Звучит почти как предложение руки и сердца.              — А почему бы, собственно, и нет? — пожал плечами он.              Дайна наконец сменила гнев на милость, улыбнулась шире, и через мгновение они расхохотались, как старые друзья, прекрасно понимающие, что это шутка.              Разумеется, в ближайшее время новоявленному эрцгерцогу уж точно не будет дела до выбора супруги — в городе хаос, и у него достаточно других проблем. Но потом, в более спокойные времена… А действительно — почему бы и нет? Тиран и актриса — не самый ожидаемый союз, но довольно удачный. Энвер хорошо себя знал — взяв город за горло, он ни за что не разожмет хватку. Ему нужен кто-то, кто будет его останавливать, кто-то, к кому он будет прислушиваться, кто-то, кто будет править вместе с ним. Союзница, советница, напарница, любовница, может быть, жена. Нет, конечно, она не аристократка, но он и сам вчерашний сапожник; местная знать втихаря поворчит, но в конечном счете проглотит возражения и будет есть у нее с руки, тем более что Дайна умеет располагать к себе людей. Она мила и обаятельна; своей добросердечностью она способна сгладить те острые углы, которые ему самому сгладить трудно. К тому же с ней никогда не бывает скучно, они отлично проводят вместе время — и будут проводить еще лучше, если наконец начнут друг с другом спать, хотя в их причудливом союзе это и не главное.              — Надеюсь, ты останешься на ужин? — спросил он, когда они наконец отсмеялись.              — Если фазанчики будут, — милостиво согласилась Дайна.              И, конечно, осталась даже несмотря на то, что вместо столь обожаемых ею фазанчиков Янтус принес копченую осетрину, дюжину тарталеток с белужьей икрой, запеченную пулярку в яблоках и отборную спелую ежевику, доставленную во Врата Балдура по морю из более теплых стран.       

* * *

      Когда ужин подходил к концу, в мастерскую явилась с ежевечерним докладом Лиара Портир — как всегда, ровно в десять. С каждым днем Лиара всё больше напоминала человека, страдающего тяжелой формой лихорадки: кожа бледная, лицо осунувшееся, под глазами круги. Задача, которую взвалил на нее Рафаил, давалась ей трудно, да и Энвер заставлял ее как следует побегать по городу — с тех пор, как исчезла дознавательница Пламенных Кулаков Валерия, Лиаре приходилось самостоятельно расследовать все совершаемые баалистами убийства. Вынужденная делать десять дел сразу, к ночи она едва держалась на ногах от усталости.              — Ваша светлость… — начала Лиара и тут же осеклась, замерев в дверях.              Она не первый раз заставала их вместе и знала, что они близки, но явно не ожидала увидеть, как Дайна, восседая на столе, кормит эрцгерцога — человека, известного на весь город своей суровостью, — свежей ежевикой с руки. На мгновение Лиара опешила от этого зрелища и, казалось, потеряла дар речи. Потом пробормотала:              — Простите, если я помешала, но…              Разумеется, Лиара не подозревала, что они разыграли эту сценку специально для нее — в конце концов, им ведь надо было поддерживать в Рафаиле уверенность, что всё идет по плану и что его заклятый враг совершенно потерял голову от любви. Не отрывая преувеличенно нежного взора от Дайны, Энвер рассеянно махнул Лире рукой: мол, проходите, капитан, проходите. Та замешкалась, но все-таки сделала несколько шагов по направлению к столу. Приглядевшись, Энвер заметил болтающийся за ее плечом мешок из-под картошки.              — Пока вас не было на Змеиной скале, мой лорд, кто-то принес туда вот это, — сказала она, снимая мешок с плеча.              Энвер проглотил последнюю ягоду. Демонстративно мазнув пальцем по его губам, Дайна отстранилась и с любопытством покосилась в сторону Лиары, массивная фигура которой возвышалась в семи футах от них.              — Что это, капитан? — сухо поинтересовался Энвер, вставая из-за стола.              Лиара молча стянула с горловины мешка бечевку, вытряхнула содержимое, и по полу покатились три отрезанные головы со свалявшимися от крови волосами — две мужских и одна женская. Энверу даже не пришлось подходить ближе: и без того было видно, что это его бэйниты, железные консулы, которых он сегодня утром отрядил в канализацию на поиски баалистов.              — Работа Орин? — поинтересовалась Дайна со смесью интереса и отвращения в голосе.              — Не думаю, — ответил Энвер.              Баалисты хорошо управлялись с холодным оружием, а эти головы напоминали головы свиней на прилавке, отсеченные тупым мясницким тесаком. Нахмурившись, Энвер подошел, наклонился и вытащил зажатую между зубами одного из консулов записку — пропитанный кровью маленький свиток, скрепленный красной печатью. Он сорвал крошащийся сургуч. На пергаменте размашистыми крупными буквами выведено всего два слова — «ДЕРЖИСЬ ПОДАЛЬШЕ». В углу виднелась подпись, состоящая из буквы «К» и точки, больше похожей на кляксу.              — Нет, это не Орин, — сказал он. — Это привет от моей старой знакомой Кины Девятипалой.