В сон мой приди

Навыки помогут тебе всегда. Так часто говорил Гермионе отец. Он любил учиться и считал это одним из лучших качеств своего характера. Это качество он передал ей. Если ты умеешь сшивать ткань, то сможешь зашить рану, если ты можешь пожарить картофель, то справишься и с мясом, если однажды ты стирала память родителям и создавала для них новую реальность, а потом смогла вернуть все на свои места, то есть большая вероятность, что у тебя это получится снова. Гермиона не верила в судьбу, но верила в то, что каждый человек на своем пути должен с чем-то справиться. И это что-то возникнет перед ним внезапно. И это что-то нужно не пропустить. Мысли о том, что память Малфою изменили тем же способом, который когда-то использовала она, не выходили из головы ни на секунду. Это было пугающим совпадением, но совсем не таким невероятным, как хотелось думать. Совпадение это доказывало только одно: тот, кто отправил Малфоя в магловский мир, хотел для него полной жизни, без белых пятен и высасывающих жизнь сомнений. Одно дело — знать, кто ты, кем был раньше и откуда пришел, пусть и ошибаться в этом, и совсем другое — быть затерянным в собственной жизни, словно тебя подбросили, словно у тебя нет корней, которыми ты можешь зацепиться за отвесный берег реальности. Каждую ночь Малфой приближался к той секунде, когда реальность и выдумка смешаются, когда он начнет спорить с собой, убеждать себя, что не сошел с ума. Его жизнь начнет рассыпаться в руках. Тяжесть в груди не давала Гермионе ни есть, ни спать. Еще и дождь за окном. Весенний. Дождь расцвета — не увядания. От этого почему-то было больнее. Все вокруг обретало надежду, а Гермиона ее теряла. Надежду на то, что у нее как-нибудь получится подвести Малфоя к его воспоминаниям, а не обрушить их на него разом. Объясниться, договориться… Почему же так больно? Как же глупо… Снова провалиться туда же, откуда однажды с трудом выбралась. Ей нужно было собраться и думать о главном: вернуть Малфою память так, чтобы он не потерял ни дня своей жизни. Она могла это сделать. Одиннадцать лет назад достаточно потренировалась. И на живых людях тоже. Дважды. Малфой заслуживал своей жизни, заслуживал выбора. Возможно, он и не захочет возвращаться туда, где нет ни одного человека, кого бы он любил. Останется здесь. Продолжит свою жизнь, встретит любовь, родит детей. Наверное, у его детей тоже будет магия. Может, однажды они получат письмо в Хогвартс. Возможно, однажды Гермиона с Малфоем встретятся на платформе… А если все же решит вернуться? Гермиона могла себе позволить позаботиться о нем, поддержать из сочувствия и человеколюбия, протянуть руку во тьму его одиночества после того, как он узнает, куда на самом деле уходят его корни. Милосердие — разве не это главная человеческая добродетель? В голове все звучало ровно и славно до той секунды, пока Гермиона не увидела себя в зеркале. Себе она не любила врать. Все в ее груди было заполнено теми самыми признаками предстоящей катастрофы, которые, если заметить, могут тебя спасти. Когда от взглядов вспыхивают щеки, а по телу разливается жар, когда ночью не можешь уснуть, прокручивая в голове слова и намеки, расшифровывая их, придумывая ответ. Когда запах впечатывается в память. Когда мимолетные прикосновения парализуют и пускают по спине мурашки. И хочется еще. Всего. Разом. И все это позволить себе она не могла, как не могла себе позволить чувство вины, расползающееся под кожей, когда Гермиона смотрела Малфою в глаза, когда поддавалась его чарам и проникла в его мысли. Но эта вина была лучше той, другой, пугающей и опасной, той, что подтачивала ее покой долгие десять лет.

***

Решение она приняла ранним утром. Достала из сумки порт-ключ, сунула в карман мобильный телефон, номер которого написала на визитке ручкой специально для Малфоя, и в одну секунду перенеслась в свою квартиру в Лондоне. Все выглядело странно другим, хотя прошло всего несколько дней. И мысли ее теперь были другими, и чувства. Гермиона не стала терять время, поднялась в комнату, которая когда-то была ее спальней, а теперь кабинетом, поставила к шкафу стул и потянулась к верхним полкам. Там стопкой лежали книги, что однажды помогли ей сначала память родителям изменить, а потом вернуть обратно. Блокноты, конспекты, заметки — все было здесь. Ее охватило волнение, сложно отделимое от предвкушения. Предвкушения необратимого. Из смеси воспоминаний реальных и выдуманных должна была выкристаллизоваться правда. Однажды созданный в памяти Малфоя хаос, сам стремился к порядку. Гермиона села на пол и начала листать книги, но очень быстро поняла, времени это займёт много, правильнее было перенести все в Дублин. Там, в номере отеля она все равно не могла найти покой, а книги ее всегда умиротворяли. Даже сейчас в голове было слишком много шума. Телефон в кармане завибрировал, когда Гермиона уже собиралась возвращаться обратно. Удивилась она совсем немного: с самого утра интуиция, которой Гермиона, впрочем, доверяла редко, шептала ей, что голос Малфоя она сегодня услышит. — Мисс Голден, — он явно был взволнован, — вам удобно сейчас говорить? Дыхание перехватило. На секунду Гермионе показалось, что Малфой ее раскрыл. — Да. — Ей пришлось прочистить горло, чтобы голос звучал увереннее. — Связь может быть нестабильной: в номере плохо ловит. У Малфоя должна была появиться веская причина для звонка, и эта причина ей точно не понравится. Гермиона схватилась за мочку уха, чтобы успокоить себя хоть на секунду. — У меня всего один вопрос, мисс Голден. И я сразу прошу за него прощения. Секундная пауза. — Есть ли у вас шрам на левом предплечье? Возможно… — он будто не решался произнести. — Я не уверен, что шрам, я видел рану. Земля начала уплывать из-под ног. Гермиона шагнула назад и опустилась на диван. — Буквы, я не смог разобрать, — голос в трубке исказился и ударил по ушам. — Во сне зоны мозга, которые отвечают за чтение, отключены, поэтому разобрать слово я не мог. Но вы… — Он заговорил тише, видимо, чтобы его не было слышно со стороны: — Я видел ужасный сон, с трудом проснулся. Там были вы. Вы умирали. Губы ее задрожали. Сердце забилось чаще, и Гермиона поняла, что голос сейчас задрожит тоже. Она отлично знала, о каком общем дне их жизней говорил Малфой. — Мисс Голден. — Да, мистер Фоули, я услышала. — Она нервно сглотнула и развернула трубку так, чтобы он не услышал, как она медленно выдыхает в попытке успокоить себя. Полуправда. Ей нужна была полуправда. — Шрам у меня действительно есть, вы, должно быть, его заметили, а мозг дорисовал нечто трагичное, но… Я упала с велосипеда в детстве, распорола руку, мне неудачно сшили рану, и она так неровно зажила. В трубке повисло молчание. — Мистер Фоули… — Значит, я не схожу с ума? — Нет. — Это хорошо. Гермионе показалось, что ему стало легче, но тяжелый вздох с едва слышным стоном заставил пальцы вжаться в трубку. — Мне кажется, я хотел умереть там вместе с вами.

***

Ночь, день, ночь и еще немного день. Именно столько времени было у Гермионы, чтобы подготовиться. Ей нужно было меньше. Последние часы выматывали своей бесполезностью и смирением с неромантичным концом их маленькой истории. Солнце сегодня решило обласкать Дублин своими лучами, и от этого становилось только хуже. Все вокруг радовалось свету, а в душе Гермионы было гадко. Она сама отказывалась от желаемого, не давала себе и дня на глоток удовольствия, возможно, короткого счастья. Когда все только начинается, когда вы боитесь задеть друг друга даже словом. Ей стоило его хотя бы поцеловать. Только узнать, как это, или вспомнить. Гермиона положила в сумку зелье сна без сновидений, блокнот с пошаговым описанием заклинаний, надела кофту с открытой спиной — ее она вчера захватила с собой из Лондона — и собрала волосы в высокий хвост: спину хотелось показать. Извращенная игра в соблазнение, которая должна была потерять смысл к утру завтрашнего дня. Абсолютно эгоистично. Пусть так. Гермиона не могла отказаться от его горячих взглядов и случайных прикосновений, хотя бы на эти несколько часов. Так ли многого для себя она хотела? Она купила в соседней лавке ягодный пирог, там же прихватила бутылку лимонада и позвонила в дверь. Малфой не открывал долго, и Гермиона уже начала волноваться, не перепутала ли она день или час. Но свет зажегся, и замок щелкнул. Малфой выглядел плохо. Под глазами пролегли тени, щеки впали и покрылись щетиной, волосы были растрепаны, и весь он как будто разом похудел. Она не стала спрашивать разрешения и вошла в дом сама. — Вы больны? — Я почти не спал. Все как будто становится хуже, я вижу столько, что… — он закрыл ладонью лицо. — Это целая жизнь. Целая жизнь настоящего человека. И вся она тут, — Малфой ткнул пальцем в висок. — Хорошо, что на дежурстве я едва спал, иначе пугал бы своими стонами людей. Заходите, — махнул рукой и закрыл дверь. — Вы ели? — Что нашел в холодильнике. — Я вот принесла… Она сама сняла с себя пальто и прошла на кухню. Теперь ее открытая спина и высоко собранные волосы выглядели неуместно. Как и бряцающие серьги в ушах, как и помада на губах. Руки неожиданно задрожали, и Гермиона поняла, что ей стоит поторопиться. Выбор, который стоял перед ней еще несколько дней назад — возвращать память Малфою или нет, — был сделан не ею, а самой жизнью. Но здесь, в стенах его дома, в голову Гермионы пришла еще одна мысль. Она приходила и раньше, но Гермиона с ней спорила. Потому что не видела возможностей, а теперь вдруг поняла, что возможность есть. Ей стоило проверить дом Малфоя: здесь могли остаться магические предметы, что-то, что могло дать ей подсказку, что-то, что убедило бы Гермиону в собственной правоте. Тетка Малфоя жила с ним, а у Гермионы не было сомнений в том, что этот человек не был случайным. Если она была волшебницей, а она ей почти наверняка была, то в доме должны были остаться следы. — Киллиан, — Гермиона села на диван и поставила поднос с чаем и пирогом рядом. — Вам нужно поесть, а потом поспать. Пока Малфой будет спать, она исследует дом. Он и так почти спал. Глаза полуприкрыты, плечи расслаблены. — Мне показалось, или у вас голая спина? Ее щеки порозовели. Глупо, но так естественно. — Купила вчера, захотелось надеть. — Красиво, — полушепотом протянул он. Гермиона не поняла, когда они оба решили, что стали ближе. — Жаль, не могу насладиться. Хочу спать, и не могу уснуть. Никак. Как он хотел насладиться, она не знала, и сейчас узнавать было явно неуместно. — Я дам снотворное. У меня есть, — она потянулась к сумочке и достала зелье. Накапала одиннадцать капель в чашку чая и вложила в его руку. Ослабленные пальцы обхватили чашку, и Малфой выпил все разом. Он ей настолько доверял. Сердце больно сжалось. — Сегодня ночью снова снились кошмары, — он пошевелил губами, словно пытаясь захватить больше воздуха. — Я не стану пересказывать вам, — поморщился. — Жуткий страх, — выдохнул и на секунду поджал губы, — животный, когда не пошевелиться. Гермиона этот страх знала. — Это происходило с вами? Он посмотрел куда-то мимо нее. — Это было везде. Кровь, крики, боль. И со мной, кажется, тоже, — Малфой прикрыл ладонью глаза. Длинные бледные пальцы сдавили виски. — Хотелось сбежать и спрятаться, но я стоял и смотрел. Это мог быть тот вечер, когда в Мэноре была она, а мог быть любой другой. Сколько крови видел Малфой? — Мое воображение, конечно… — он убрал руку от лица и невесело улыбнулся. — Вы смотрели французский фильм «Фантомас»? Она слишком быстро поняла, о чем, точнее, о ком хочет рассказать Малфой. Гермиона кивнула. — Помните, как выглядел сам Фантомас? Она кивнула снова. — Вот мне снилось, что нечто похожее на него пытается завладеть миром. Только это нечто совсем не такое ироничное. Оно… — губы Малфоя шевельнулись. — Оно видит насквозь, знает все твои мысли и не знает жалости. — Мимика выдавала все чувства Малфоя. Здесь были и страх, и сомнение, и беспомощность, и ужас. — Ты стоишь перед ним, — Малфой прочистил горло, — и в любую секунду оно… — он провел рукой в воздухе — Гермиона угадала в этом движении взмах палочки, — убивает без жалости. Легко. Малфой посмотрел на нее. — Самое отвратительное, что я чувствовал бессилие. Я ненавижу бессилие. Когда все, что бы ты ни сделал, не имеет смысла. И ты словно толкаешь стену. — Его голос дрогнул, и Гермиона поняла, что ближе, чем сейчас, они уже не будут никогда. Боль и бессилие накрыли и ее. — Нужно спать, — прошептала она и обхватила пальцами его запястье. Малфой провалился в сон спустя три минуты. Он лежал на боку, повернувшись в ее сторону, только потому что до последней секунды смотрел на нее. Он бормотал что-то неразборчивое, но, кажется, не пугающее. Гермиона позволила ему гладить свою ладонь, хотя это всегда казалось ей интимнее, чем даже поцелуй. Она положила ему под голову подушку и укрыла одеялом, потом долго сидела в кресле рядом и думала о том, что скажет, когда он все вспомнит. Как будет оправдываться, или не будет совсем. Может, он вообще не захочет ее видеть и разговаривать больше никогда. Может, возненавидит, может, захочет отомстить за то, что разрушила его жизнь. Абсолютно глупое, но такое сильное желание дотронуться, овладело ею разом. Непреодолимое и как будто абсолютно естественное. Гермиона сползла с кресла на пол и села рядом с диваном. Она чувствовала, как теплый воздух медленно выходит из его легких, как едва заметно касается ее щеки. Всматривалась в его черты и хотела их запомнить такими. В том, что она видит Малфоя таким в первый и последний раз, Гермиона не сомневалась. Она вернет ему память, и он станет другим. И она станет другой. Это волшебство больше не повторится. Гермиона аккуратно убрала со лба прядь совсем белых, абсолютно малфоевских волос, провела пальцем по скуле, спустилась к подбородку, покрытому щетиной, и дотронулась до нижней губы. От непоправимого она удержала себя сама: одернула руку и резко встала. Выдохнула, прижала ладони к пылающим щекам. Сам Малфой даже не догадывался, что раскрываясь, показывая то, что они пережили его глазами, пробирался под ее кожу намного быстрее, чем если бы убеждал ее в своей любви. Ему тоже было больно… Ему тоже было страшно… У него была своя война… Она ненавидела его… Тогда… Еще немного позже… Потом ненавидела себя… Уже намного дольше. И теперь ей приходилось вариться в чувствах одновременно к Малфою и к Фоули, в чувствах тогда, и чувствах сейчас. Кажется, Гермиона тоже начинала сходить с ума. Она не была готова действовать, но она начала. Проверить дом, вернуть память — такой был план. В маггловском доме магических предметов обычно не бывает. Купленные на блошином рынке украшения и амулеты, о волшебных свойствах которых никто не знает, вещицы, доставшиеся в наследство, книги, из библиотеки — все это горело ярко среди абсолютно прозаичного барахла. Гермиона прошла палочкой вдоль полок и шкафов на кухне, не ожидая ничего там найти, исследовала гостиную, но все было серым, впервые зашла в спальню Фоули и замерла на мгновение. Здесь было светло и чисто, просто и по-мужски уютно. Широкая деревянная кровать, комод и рабочий стол. Все разложено по идеально ровным стопкам, на отдельной дощечке — перьевые ручки и карандаш, на стене над столом — картина с видом на густой темный лес. Она открыла шкаф, провела ладонью по ряду идеально выглаженных рубашек, потрогала сложенные в ряд свитера. На ярлычках мелькнули названия, некоторые из которых Гермиона узнала: покупала отцу однажды пуловер на день рождения, и тогда ей он показался неприлично дорогим. Разумеется, Малфой на себя денег не жалел. В этом был весь он. Ни в шкафу, ни в комоде, ни в прикроватной тумбочке ничего магического не было. Гермиону охватывало не отчаяние, но разочарование и легкая тревога. Она надеялась получить подсказку, а приходилось надеяться только на себя. Оставалась комната Амелинды. Гермиона посмотрела на часы: времени было достаточно. Малфой спал крепко и безмятежно. После пробуждения таким безмятежным он будет вряд ли. Гермиона проверила еще один стеллаж в коридоре, ожидаемо не обнаружила там признаков магии и направилась к единственной запертой двери в доме. Открыла она ее без труда. Комната Амелинды Фоули не была похожа на комнату Малфоя. Это было место женщины увлекающейся. Сердце забилось чаще. Тяжелые бархатные шторы винного цвета и ботанические гравюры на стенах. Гермиона подошла ближе. На всех гравюрах была подпись. Ее сложно было разобрать, но содержание гравюр было до боли знакомо. Такие же она видела на уроках гербологии. Кто-то рисовал магические растения для Амелинды Фоули долгие годы: даты на гравюрах менялись с 1999 по 2007. А может, это была она сама. Гермиона на секунду задумалась. Тетка Малфоя умерла два года назад. Одно складывалось с другим. Взмаха палочкой оказалось достаточно, чтобы комната начала мерцать. Свечение полилось сразу из нескольких точек. Книги, ваза на тумбочке, шкатулка с украшениями, комод. Гермиона подошла к стеллажу и нервно рассмеялась. Волшебством светились книги по кулинарии. Простое заклинание лишило их красочных обложек — названия стали узнаваемыми. Сходство содержания этих и настоящих книг по кулинарии было только в том, что и там, и там нужно было что-то варить. Альбом по гербологии, фолиант по магическому законодательству, который еле помещался на полку, и три книги об изменении памяти. Гермиона достала одну за другой и не смогла сдержать смех, который тут же перемешался с дрожью. Две из четырех книг лежали сейчас в ее отеле. Она не ошиблась. Это были книги о работе с памятью, о создании канвы новой жизни, о тонких настройках разума. Она прикрыла глаза и с облегчением выдохнула. Идея о том, что память Малфою изменили по тому правилу, которое она уже знала, находила подтверждение. Косвенное, но все же. Действовать можно было увереннее. Но сначала изучить все остальное. Гермиона положила книги на кровать и шагнула к прикроватной тумбочке. В шкатулке Гермиона нашла украшения. Магия не темная, скорее всего, что-то личное. Комод светился ярче. На секунду Гермиона почувствовала себя гадко: она усыпила хозяина и, как мелкий воришка, теперь изучает дом в поисках ценного. Некрасиво, но результативно. Тот Малфой, которого она знала десять лет назад, одобрил бы. Гермиона присела у комода и выдвинула нижний ящик, тот самый, из которого лился теплый свет. Под ворохом тонких свитеров лежала коробка. Небольшая, деревянная, на крышке вензель «А. Б.» Инициалы Амелинды были «А. М.» Коробка сияла в вечернем свете золотого часа. Приближался закат. В интуицию волшебников Гермиона не верила, но сейчас, готова была признать, что за секунду до того, как открыла крышку коробки, уже знала, что найдет там если не все ответы, то хотя бы часть. Амелинда Мерфи не беспокоилась о том, что ее раскроют — почти по-девичьи хранила коробку с секретами в бельевом шкафу. Гербарий полевого цветка, письмо с приглашением в Хогвартс от 1961 года. Это означало, что Амелинда, если это, конечно, было ее настоящее имя, умерла в возрасте примерно пятидесяти семи лет. Она могла быть ровесницей родителей Гарри. Письма. Гермиона достала их из конверта и тут же поняла, что содержание их исключительно романтическое и весьма откровенное. Она не могла позволить себе их прочесть. По крайней мере пока. Фотография. Малфой. Не такой, каким он лежал сейчас на диване в гостиной, а такой, каким она его помнила в Хогвартсе. Длинная шея, огромные, как ей показалось, напуганные глаза, высокий лоб и гладко уложенные волосы. Он стоял, вытянувшись в струну. А рядом с ним в инвалидном кресле сидела женщина. Благородные черты лица, острый взгляд темных глаз, руки сложены на коленях. Гермиона всматривалась в лицо и понимала, что эту женщину она знает. Абсолютно точно. Ее бросило в жар. Руки задрожали. Эта женщина умерла. Десять лет назад. Больше. Одиннадцать. Она была убита Волдемортом, как говорили, лично. Ее тело не нашли. Гермионе показалось, что из нее одним ударом вышибли весь воздух. Амелия Боунс. Гермиона провела пальцем по фото. Это было обыкновенное фото, не колдо, они не оживали на нем. Это была она. Заголовки из «Пророка» с колдографиями этой женщины Гарри изучал особенно рьяно: когда-то именно она помогла ему избежать исключения из Хогвартса. На пятом курсе. Гермиона хорошо помнила пятый курс. Новость о смерти Амелии Боунс — главы Отдела Магического правопорядка и члена Визенгамота — поразила всех. Об этом писали в Пророке, об этом говорил весь Орден. В смерти Драко Малфоя Гермиона сомневалась. В смерти Амелии Боунс — никогда. Что могло их связывать? Как их судьбы вообще могли пересечься? Под фотографией лежал закрытый конверт, адресованный Малфою. На конверте стояла дата. 21 февраля 2013 года — день, когда его нужно будет открыть. Через четыре года. Гермиона нервно сглотнула. Ладони от волнения вспотели и большой палец оставил след на гладкой бумаге конверта. Письмо нужно было прочесть, но Гермиона не читала чужих писем. Спор разума и морали она решила отложить, когда под сентиментальными открытками и билетами на концерт виолончелиста обнаружила блокнот. Тяжелый, кожаный. Записи Амелия вела чернилами. Название книги — страница, строчка, краткое пояснение. Обрывки фраз, которые можно было понять, только зная, о чем думал пишущий, пока перо скользило по бумаге. Гермиона облизнула пересохшие губы. Эти книги сейчас лежали на кровати. Дрожащими руками она отставила в сторону коробку и поднялась. Записи в блокноте подсказывали, как именно изменялась память Малфоя, но Гермионе это можно было и не читать. Она сама однажды проделала то же самое со своими родителями. Точный алгоритм — минимум простора для фантазии в технике, максимум в воображении. И все же удостовериться было нужно. Гермиона села на диван, все еще сжимая блокнот в руке и уставилась в стену, увешанную гравюрами. Чуть больше недели назад она скучала по жизни, наполненной событиями и смыслом, искала свое предназначение, свой особенный путь, суть своего существования. И вот теперь она была здесь, и от ее решений снова зависела жизнь другого человека. И Гермиона вспомнила, как это, что это не только наполняет жизнь смыслом, но и страхом. Страхом, что одно неверное действие разрушит другого. Большая сила — большая ответственность. Но право эту силу иметь и распоряжаться ею дано не каждому. Гермиона всегда считала, что она это право имеет. Она медленно выдохнула, раскрыла блокнот и начала читать. Спустя пять минут вышла из комнаты Амелии Боунс, прикрыла дверь и защелкнула замок, будто никогда в эту комнату и не входила. Конверт с письмом Амелии к Малфою она тоже запечатала так, будто его не читала. Малфой спал на диване, свернувшись, почти по-детски, подоткнув под шею подушку. Теперь, когда Гермиона знала, о том, что произошло, когда видела взросление Малфоя глазами Амелии Боунс — человека, которого уважало все волшебное сообщество Лондона, она не могла смотреть на него и дышать ровно. Ей хотелось лечь рядом и обнять его. Стать для него кем-то, и чтобы он захотел стать кем-то для нее. Глаза защипало. Все это было невозможно. Еще более невозможным должно было стать спустя полчаса. Палочка была в руке. Гермиона передвинула широкий пуф ближе к дивану, села на него, убедилась в том, что это удобно: сидеть придется долго, подняла руку, выдохнула и произнесла заклинание. Тонкая перламутровая паутина оплела голову Малфоя. После следующего заклинания паутина перестала быть однородной. А дальше началась долгая работа: Гермиона должна была отделить истинные воспоминания от созданных, и к концу этой работы у нее скорее всего сведет судорогой пальцы — такие мелочи в сравнении с тем, что будет твориться с ее сердцем.

***

Шея затекла. Гермиона поморщилась и попыталась изменить положение, но тут же поняла, что дело не в позе, а в том, что она уснула на чем-то очень неудобном. В один миг все тело охватило волнение, как бывает, когда в первые секунды после пробуждения тело вспоминает, что в этот день должно случиться что-то важное и тревожное. — Все еще не следишь за своей палочкой. — Секундная пауза. — Грейнджер. Гермиона захватила ртом воздух, и только потом открыла глаза. Адреналин побежал по венам, сердце заколотилось, ладони вспыхнули. Она знала, что когда Малфой очнется, он должен будет все вспомнить, но не была готова к тому, что он проснется раньше нее. Он застал ее врасплох, выдернул ее из сна и обезоружил. Гермиона попыталась нащупать палочку на сидении кресла, на котором уснула, но это было бесполезно: ее палочка была у Малфоя в руках. Он стоял от Гермионы в двух шагах. Почти такой же, как вчера, но уже совсем другой. Другой взгляд, другой изгиб бровей, другая усмешка. — Ты ведь помнишь, как я забрал у тебя ее в первый раз? — он наклонил голову и прищурился. — Потому что я помню все.