Твоя реальность

Улица встретила девушек звёздным небом и полным отсутствием внешнего и внутреннего законов. Если кто-то и мог наблюдать, он просто не хотел этого делать, вместо этого отвернувшись и смотря в другую бесконечность отстранённо-надменным взором. Моника держала Женю под руку, а та льнула к ней. Они провели свой последний день, и это било в виски тараном, стараясь проломить стену непонимания, внося сумятицу и требуя скорее на что-то решиться. Впереди их ночь и половина дня. А дальше – вступят в силу последствия, с которыми придётся столкнуться уже по раздельности. Моника целовала Женю и болезненно ощущала, что сейчас под этими чистыми прекрасными (хоть и холодно-колючими) звёздами совершаются некрасивые и глупые взаимообман и самообман, а далёкая бесконечность неба встречает если не конец, то закат тривиальной земной истории. Грустной истории, где обе не любят не только друг друга, но и себя, где вместе им быть невозможно, а порознь – немыслимо. – В моей библиотеке? – с надеждой спросила Женя. Моника криво улыбнулась. – Нет в этой жизни ничего своего – только то, что мы привыкли таковым считать. Свой дом – место, где мы пока живём. Свой человек – с кем вас свели интересы или просто судьба, но пока не развели какие-то мотивы или обстоятельства (хоть та же смерть). – Японка провела подушечкой большого пальца по обручальному кольцу. – Но сегодня эта ночь наша, а я – твоя. И, не терпя отлагательства, поцеловала в губы, прямо между опустившимися уголками. Положила ладони на ключицы и нежно повела вниз, на грудь. Лифчика не было. «Почему?» – но не время было об том думать. Женя, прикрыв глаза, резко вздохнула, и, воспользовавшись моментом, Моника вторглась языком ей в рот. Секунда – и пионерка приняла игру языков на своей территории. Небольшой толчок – и Женя прижалась лопатками к стене домика. Моника сжала девичью грудь и принялась жарко целовать шею, оставив пионерку нежно, неуверенно гладить по плечам и стонать, запрокидывая голову. – А-а-ах. Моника... Увидят... – говорить было трудно, а требовать прервать ласки ради безопасности казалось кощунством. Будто свечка хочет затушить себя, чтоб не сгореть. И всё же: – Ольга... Э-а-о... Дмитриевна... Японка оторвалась от шеи и печально кивнула. Да, если б их сейчас за этим застукала вожатая, были б лишние проблемы. «А если смутить её? Да хоть засосать?» Идея показалась не просто глупой, но и отвратительной. Представила и решила: «Нет, не хочу я целоваться с этим медведем. И с её любовницей-змеёй – тоже!» Моника уловила молящий взгляд Жени, которая ждала решения – хоть чего-то: хоть спастись, хоть сгореть на месте, но не замирать. Кивок. Ладони пришлось снять с груди и взять девушку за руку. – Веди, сова. Она удивлённо расширила глаза всего на миг, не хватало только птичьего «у-ху» для сходства. – А я кто? – спросила Моника. – Лиса? Семён покачал головой. – Нет, лиса – это Алиса, тут всё просто. А ты... Похожа, наверное. – И потёр подбородок. – Ты китсунэ,* японская богиня-обманщица: и лиса, и человек, два в одном, перевёртыш. – И почесал затылок, смущённо улыбаясь. – Ну, я о них на самом деле мало что знаю. – Ёкай, помогающий потерянным душам найти путь… Да, это я. Как причудливо тасуется колода…* По дороге к домику девушки никого не встретили – лишь насмешливо-холодный ветер был им спутником в опустевшем лагере, и лишь безразличные звёзды – свидетелями. Они замерли на крыльце библиотеки, и каждая положила руку на свои ключи, но Моника тут же смущённо улыбнулась, покачала головой и разжала пальцы. – Веди, дорогая. Женя кивнула, развернулась, встала вплотную и повернула ключ. Секунда – и пионерка скрылась во тьме пустого здания. Японка развернулась на шелест и перехватила занесённую над плечом руку Алисы. – Если вздумала обманывать себя, умоляю: не обманывай её, – прошептала Двачевская. – Я это уже, кажется, говорила. Даже сходить с ума лучше на трезвую голову. Моника вздохнула и кивнула. – Да. Это как от уколов не отворачиваться, а наоборот… Пионерка лишь хмыкнула и тряхнула головой. Мол, иди уже, а то заметит. Алиса зашагала прочь, ощущая, что всё стало хоть чуточку, но правильнее, честнее. И что шаг в бездну для всех остался в прошлом. Дальше – свобода и экстаз падения. Сегодня поднимусь на эшафот. По лестнице с улыбкою – идём. Нам вниз – экстаз падения, полёт И ужас рассозданья с новым днём. Мы за руку возьмёмся, чтобы быть. Друг друга чтобы мучить бездной ласк. Дорога в небо, где беспечна высь, Закрыта на ремонт и не для нас. Мы метим в душу, тело в клочья рвём. И эйфория страхи заслонит. Нас ждёт не тривиальный ад с огнём, А в бездне одинокий льдистый быт. И лучше нам самим вперёд успеть, Чтоб рока груз вконец не раздавил, Осколки-льдинки в глаз и сердце внесть, Из памяти изъять секунду-жизнь. Но обе знаем: всё предрешено, Анестезию и леченье – прочь. Пусть души в ранах – словно решето. Момент для поцелуев. Наша ночь. Моника наконец зашла и нашла Женю мечущейся по зданию, чтобы решить, где и как можно было бы… Щелчок – закрыть дверь на ключ, чтобы никто не вздумал мешать утром. Оказавшись за спиной пионерки, японка положила ей ладони на плечи. – Успокойся, всё хорошо. Повернув голову, Женя вытянула губы и подслеповато прищурилась, силясь различить лицо возлюбленной в темноте. – Как может быть хорошо, когда непонятно?.. Моника рассмеялась. – Мы рождаемся, потом нам всё непонятно, потом смерть. Думаешь, кому-то этот мир абсолютно понятен?* Пока мы делаем радующие или пугающие открытия, мы люди, а не библиотеки. Женя выпучила глаза. – Я думала, всё должно быть по полочкам… Японка покачала головой. – Где всё по полочкам? В холодильниках, в книжных, в картине мира… Но картина мира отличается от самого мира так же, как схема от здания. Она нежно запустила девушке пальцы в причёску и взлохматила. – Ах, так! – рассмеялась пионерка и распустила бант Моники, освободив волосы. Они поцеловались. – И всё же… Где бы… – начала Женя. – А у тебя в подвале есть мебель? Пионерка замерла, и Моника испугалась, что затронула некую запретную тему и сломала бота. Но девушка облизнула губы. – Вообще, мне сказали туда никого не пускать чуть ли не всеми силами, но… Я сдаюсь! Сил моих нет! – откинув голову, она рассмеялась. – Одним запретом больше – одним меньше! Ты пойдёшь со мной? Кивок. – Конечно! – Тогда время опуститься в рай!* Втянув голову в плечи, библиотекарша тревожно огляделась и извлекла из потайного кармана юбки небольшой ключ, и Моника прикинула, что такого нет ни у неё, ни у Слави, ни у Виолы. «А какого, собственно, чёрта? Что вы скрываете ещё сильнее, чем вызов автобуса?» Но мысли тут же отпрянули, разбежались, потому что Женя впилась в губы поцелуем и пошла в атаку, используя язык, проникая в рот, пьяня и дурманя. Японка положила ладони на грудь и прикрыла глаза… Ощутила, как нежные ладони гладят её по животу, забираются под рубашку… Но Женя прервала поцелуй, тряхнула головой и скрестила руки. – Лучше сначала дойдём. Женя так резко скрылась за стеллажами, что Моника могла бы предположить, что та перенеслась, а не зашла за них. Но это не имело значения: пионерка высунулась из-за преграды и поманила за собой. Коврик был небрежно сдвинут в сторону, а под ним располагалась дверь. Можно было порадоваться, что не такая, как в Старом лагере или бункере – эта была приспособлена под миниатюрную библиотекаршу и просто открывалась. Щелчок – Женя, не вынимая ключа, потянула на себя, поддела край дверцы и распахнула её. Вниз вёл тёмный мрачный проход. Девушка качнула головой, и Моника, затаив дыхание, начала спуск по крутой лестнице, вцепляясь в перила и с опаской ставя ноги. Взгляд наверх – лицо Жени менялось с испуганного на торжествующее, потом на нетерпеливо-предвкушающее и так по кругу. Наконец подошвы коснулись пола, можно было звать хозяйку и губить себя окончательно, хотя бы взаимно. – Может, хоть свет включишь? – рассмеялась Женя. После секундной заминки она пояснила: – Справа на стене. Моника шарила совсем недолго: выключатель располагался достаточно удобно для их с библиотекаршей роста. Вспышка. Если Женя спускалась вполне тривиально, то помещение интриговало. Было к чему присмотреться, и взгляд метался, будто вор, пытавшийся схватить то одно, то другое из хранилища, в которое попал то ли по большому блату, то ли по большой ошибке. У простой скучной бетонной серой стены стоял массивный металлический стеллаж, на полках которого уныло разместились мешки муки, банки с краской, вёдра, коробки с порошком, тряпки, какие-то пожелтевшие ветхие книги (которые, похоже, уже не решались доверять пионерам). Но привлекла большее внимание не эта стена, а другая, ещё более безрадостная – сплошная и пустая. Только вот она была неестественно тёмной, будто свет не отражался от неё, а умирал на ней… или проходил насквозь. Японка наклонила голову набок, и похожий мрак скрыл на миг её глаза. – Мо… – только и успела тревожно произнести за её спиной Женя, когда женщина вытянула руку вдоль пола, игнорируя стену, отчего кисть, не встретив препятствия, утонула в незримом. Дальше была комната, это Моника могла сказать абсолютно точно. «Мне нужны ответы», – мысли приняли эту форму. Пионерка за спиной сложила руки на груди. Она ощущала, что творится что-то неладное, и боролась с собой: почему-то безумно хотелось отвести глаза и подумать о чём-то другом, может быть, даже отойти, оставить Монику наедине с… И это «с» давило на мозги, до боли в глазах, заставляло сжимать зубы и кулаки. «А какого, собственно, чёрта?!» Женя не понимала, почему это она должна ни с того ни с сего оставить любимую. Не понимала и даже пересилила себя – сделала шаг вперёд и взяла японку за руку. – Что ты… что здесь… Пальцы Воспитателя тем временем порхали в воздухе, выстукивали на нём на секунду отдававшиеся золотистыми вспышками знаки. – За мной. И, не терпя отлагательств или сомнений, схватила Женю за руку и сделала шаг вперёд – в стену. Скрытое от глаз помещение оказалось поистине огромным – размером с библиотеку, а то и больше.* Спрятанное и от пионеров, и от Пионеров, оно явно предназначалось для работников проекта. Но каких и зачем? Девушка, держась за руку Моники, шла следом, ничего не видя и не понимая, как пьяная. Нагрудный карман жёг спрятанный там ключ, а пальцы – холодная ладонь японки. Это не давало расслабиться и провалиться в ничто, отдаться нахлынувшему счастью… эйфории… Вдоль одной из стен стоял длинный стол, и модели на нём напоминали что-то безумно близкое и знакомое – лагерь! Взгляд вёл женщину путеводной нитью, а может, притягивал, как лебёдка. Так или иначе, но Моника тут же нависла над макетом и потянулась к нему… и ладони натолкнулись на холодное стекло. Японка истерически, надтреснуто рассмеялась. Конечно же, у лагеря есть границы! А стена на то и стена, чтобы оставаться стеной, с какой стороны ни бейся в неё. А ведь совсем невидимая… Дрожа всем телом и часто дыша, покачиваясь вперёд-назад, Моника прильнула ладонями и подушечками пальцев к преграде и исследовала её, искала бреши и границы. Купол был безупречными: и покрывал лагерь целиком, и не оставлял на себе следов прикосновений. Сердце трепетало и болело, но японка не могла остановиться, даже ощущая себя жгущимся о лампу мотыльком. От прерывистого дыхания уже кружилась голова, покалывало пальцы, давило в груди. «Гипервентиляция», – констатировала Моника и усилием воли сделала шаг назад. В глаза бросилось то, что до этого ускользало от взгляда. Небольшая панель, всего несколько кнопок и две перчатки, жёлтые, на вид резиновые, но тут и там утыканные микросхемами. Японка усмехнулась и покачала головой. – Вы могли их сделать какими угодно, хоть латными, хоть кружевными, но вы решили придать им такой вид. Наверное, чтобы больше верилось в то, что всё действительно научно. Ну-ну. От раздражения и из чувства противоречия Моника резко отвернулась к другой стене и увидела шкаф с колбами, пробирками и инструментами… Особенно подозрительно выглядели среди них ведро, лейка, лопата и ни на что конкретное не похожий огромный шар с (на вид пластиковым) «оперением», «хвостом». Всего несколько шагов – и Воспитатель уже вплотную разглядывала диковинки, приложив палец к губам. – Да… Надписи, безусловно, всё упрощали. Вот она, черта настоящих взрослых – если что-то нужно, стоит это просто сказать, написать. Моника была согласна с Семёном. «Метеор(ит)» под шаром проясняло, зачем такая форма. На лейке значилось: «Дождь». Ведро носило название «Наводнение». Химикаты действовали куда тоньше и интереснее. «Феромоны», «Дух конфликта», «Стужа», «Жидкое пламя», «Туман 1», «Туман + ужасы», «Туман + совесть»… Моника хмыкнула, отвела руку, и пальцы зависли над консолью. Взгляд расфокусировался, и женщина принялась искать нужные команды. Они и не были спрятаны – всё оказалось под рукой, хоть сейчас наводняй «Совёнок», приправляя это пожаром на фоне снега и оставляя запершимся в одном помещении обитателям лагеря единственное утешение – возлюбить друг друга… Воспитатель хмыкнула и тряхнула головой. – Зачем это, если… На лице Виолы на миг промелькнула неприязнь. – Потому что иду сквозь код, как… Как там говорит твой Семён? Как сквозь револьверный лай. Код не плывёт через меня, как это имеет место с тобой. – Тон стал холодным. – Моя консоль в медпункте, мой дополнительный инструментарий – в том подвале. Мои дополнительные мобильные инструменты – вы. Я – куратор, не архитектор, не агент. Вопрос закрыт. – Но всё же… Моника не могла отвести взгляда от реагентов. Раз за разом он останавливался на одном и том же месте. Выбор был, но даже от теоретической возможности воспользоваться шансом Воспитатель не могла отказаться. Она протянула руку и с опаской коснулась колбы, в который плясал, будто запертый зверь носится по кругу, огонь. Стекло, на удивление, оказалось холодным. Японка подняла ёмкость глазам и на миг обернулась. Женя так и стояла у стены, застыв с пустым взглядом. – Тем проще… – Она опустила глаза на макет лагеря и с мазохистским удовольствием уставилась на полностью подвластный ей музклуб. – Помни меня… Кнопка на внешний пропуск в купол. Надеть перчатки. Вынув притёртую пробку и ощутив запах серы, Моника ухмыльнулась, подалась вперёд и вытянула руку. Начала наклонять колбу. И наконец дала огненной капле покинуть колбу. Она летела нарочито медленно – казалось, её можно поймать и вернуть в ёмкость. Но даже будь такая возможность, японка бы скорее пустила ещё несколько капель следом, чем вернула ту. С омерзительным чавканьем, она не разбилась, а, как жир, принялась впитываться в крышу. – Ну же… И вот спустя миг всё маленькое здание было объято пламенем. Оно пожирало ненужный, осиротевший клуб и грело душу. Неосторожно всплеснув руками, Воспитатель с удивлением заметила, как перчатки (так вот зачем они!) прошли здания и деревья насквозь. Улыбаясь и не отводя взгляда от здания, Моника на ощупь достала телефон. Опустила глаза на экран, чтобы найти в плейлисте нужную песню. Ту, что пел Семён, прежде чем совсем недавно исчезнуть в таком же горящем музклубе. Она так и называлась – «Помни меня», всё оказалось до безумия просто. Телефон пел реквием, а клуб горел. Не дождавшись последних нот, здание взорвалось и обрушилось. Подвал будто снова погрузился во мрак, затем смолкла и песня. – Покойтесь с миром. Пока что. Женщина закупорила и убрала колбу и с улыбкой, полной тоски, взирала сверху на обгоревшие руины. Лагерь ещё и внешне стал таким, каким был без них двоих. Какой была её душа… Перчатки заняли своё место, и с ними японка лишилась будто и части тяжести на душе, и части сил. Моника ещё какое-то время молчала. На плечи легли холодные, но нежные ладони. Японка обернулась и лицом к лицу оказалась со встревоженной Женей. – Моника? – тревожно обратилась она. – Это страшное место… Ощущение, что здесь пропала я… а потом и ты… Воспитатель кивнула: неплохое описание программных барьеров и самозабвенной увлечённости. И тут взгляд привлёк блеск за плечом библиотекарши – привлёк и потащил неумолимо, как чёрная дыра. У другой стены располагался другой стол; что было на нём, женщина не увидела и (по старой привычке) подслеповато прищурилась. – А это… – начала было Моника и углядела по обе стороны от стола два кресла, одно было похоже на гинекологическое, а другое – на стоматологическое. Словно чёрная туча, скала, Женя встала между ними, знаменуя конец поиска ответов и рассеянного внимания, и сурово покачала головой. – Если захочешь – потом. Но сейчас ты моя! Она требовала ласки и была в своём праве. Моника зарделась, прильнув к пионерке, принялась гладить её по лопаткам и затылку и впилась в губы поцелуем. Женя прижала японку за попу к себе. Оторвавшись, они масляно посмотрели друг на друга, пионерка подалась вперёд, к уху, и прошептала, обжигая дыханием: «Моя». И прикусила за мочку. По телу прошёл разряд, и, пользуясь замешательством, Женя потащила японку ко входу, где у стены стоял широкий чёрный диван.