На языке канцеляритов

      — Мне не нравится эта закономерность.       — Какая?       — Рыдать на твоих коленях.       — Было-то всего один раз — этот не считается.       — Всё равно.       — Лучше ты будешь делать это на моих коленях, чем на чьих-то ещё или не делать вообще.       — Говоришь, как моя мама, когда она мне вино предлагала.       Зоя усмехается, целуя Ксюшу в лоб. Действует исключительно на инстинктах: прижать к себе покрепче, успокоить, защитить — от собственных демонов. Зоя к чужим истерикам не привыкла, не привыкла их, как свои чувствовать, не привыкла сопереживать — желать утешить, вместо криков о том, чтобы раздражать прекратили. И ей страшно становится чертовски, что не совладает, что слишком сильно накроет — и не вытянет, потеряет. Но Ксюша к ней льнëт доверчиво — еë тепло и поддержку ищет — осознанно, помощи просит немо.       В ванне тепло и спокойно, Зоя Ксюшу, как младенца, на руках держит, мокрыми пальцами волосы еë перебирает — прядка к прядке укладывает, ерошит и снова приглаживает, капли со щëк стирает, новые оставляя, в лоб целует. И у самой руки дрожать перестают и сердце бьëтся тише, медленнее.       Лунная призма, дай мне сил…       Завтра на работу, но Зоя оставлять Ксюшу не хочет ни на час — а возможности только на летучке побыть, отсеить все дерьмовые предложения, пиздюлей мотивирующих отвесить, чтоб не расслаблялись, чтоб не вздумали Ксюше нервы трепать. Она, предусмотрительная, все вопросы на месяц вперëд порешала за те сумасшедшие недели, пока Тихомиров свою должность досиживал, но в пятницу, вон, кабмин из задницы — не иначе — реформу аграрную вытащил, которую Викентьев ещё в прошлом году насиловал. Вроде разобрались, ан нет…

***

      Чтобы заткнуть Илюшу, который снова завëл свою песнь о Юрьевом дне и холопах, Ксюше пришлось по столу рукой ударить — а в ответ на него кричала Зоя. Голос, кажется, даже на пару децибел не повысила, низко и строго заговорила, слова сквозь зубы проталкивая так, что Илюша аж присел и головой неловко замотал: нет-нет, никакую ересь он не несëт и человеческое достоинство народа русского не принижает. Зоя в гневе завораживающе выглядит и Ксюша, отвлекаясь, любуется ею украдкой, как она дышит глубоко, как желваки напрягаются и раздуваются крылья носа, как «заебали» в глазах полуприкрытых мигает.       — Значит так, — начинает она сначала, вздыхая, — если кто в пятницу не понял: власть сменилась. Министр теперь — Ксения Борисовна, я — куратор, и такой хуйни, как при Тихомирове, быть не должно, даже намëка, — цедит, пальцем угрожая — точно это крюк, которым она их подцепит и кожу заживо сдерëт.       — А с мои предложением что не так? — слишком смело возмущается Скворцова, привыкшая, что она после Нечаевой — самая гениальная, и раз пост первого зама занимает, то по умолчанию всегда полезная, хорошая и умная.       Зоя ладонью по лицу своему едва не бьëт, и Ксюша ей руку на колено кладëт: Зоя всë ещё на столе сидит.       — Сонь, ну ты совсем не догоняешь что ли? Деньги на это откуда браться должны?       Соня что-то бормочет про прибыль с урожая и чего-то там ещё — ну, в презентации же было всё чëтко по полочкам разложено! Ксюша отчаянного стона не сдерживает:       — Мы если экспорт — по твоей же программе — прикроем, вообще в трубу вылетим, высшая школа экономики, тоже мне…       Ксюша в кресле откидывается, джул закуривая, и в груди так тяжело становится: ну неужели она министром стала только для того, чтобы вообще всё на себе тянуть? Нафиг ей тридцать человек штата, если все схемы — только у неë в голове?       Соня, взгляд потупив, юбку мнëт под столом, а щëки красные и словно уже от слëз влажные.       Рабочую идею, неожиданно, Даша с Диной на пару предлагают, свою изначальную переиначив.       — Лажа, конечно, Ксения Борисовна…       — … особенно, если погодные условия не будут…       — … ага, препятствовать будут. Но до идеала нам ещё жить и жить…       — С первого раза всë не осилить.       Ксюша пар выпускает, прикидывая, и, худо-бедно, но сработает. Может, в минсельхозе ещё подкрутят что-то… Может, правда, маленькими шажочками — получится. Илюша приподнимается снова, что-то про буржуазию страну начаться пытается, но Ксюша его одним жестом останавливает — и Зоя бровь выгибает: не ахуел ли он часом? Илюша губы обиженно поджимает.       — Замечания никакие не принимаются, Ксения Борисовна? Хотелось бы несколько моментов уточнить для полного понимания… Так сказать, сутью проникнуться, чтобы понять, с чем именно работать.       Ксюша плечом поводит: пожалуйста. И начинается обсуждение. Потом она всех по рабочим местам разгоняет, а сама в кресле разваливается, глаза прикрывая, пульсирующую головную боль отогнать пытаясь.       Зоя со стола так и не слазит, сидит, закинув ногу на ногу, смотрит оценивающе сверху вниз — и Ксюша смотрит в ответ, медленно покуривая джул.       Она никогда бы не подумала, насколько это может быть сексуально.       Она вообще о сексе на работе всерьёз не думала.       Потому что до этого момента на работе не было Зои. И в пятницу им не до этого было и вообще — у них чуть больше недели ничего не было, не считая вчерашнего, и это на самом деле каким-то голодом, тоской, особенно после их отчаянной страсти и марафонов на целый день.       — Тебе идёт это кресло, — говорит Зоя низко, пропуская в голос горячую двусмысленность, смотрит прямо с лëгким прищуром.       Ксюша выдыхает, ставя ноги ровно.       — Я рада, что ты наконец удовлетворена.       — О, — тянет Зоя с особой глубиной и медленно — по кошачьи — слезает, вышагивает к Ксюше и одним плавным движением опускается к ней на колени, поправляя лацканы пиджака. — Я не удовлетворена.       Ксюша выдыхает ей пар в лицо, Зоя морщится, показательно руками машет, и Ксюша смеëтся, трясëт плечами. Зоя у неë джул из рук забирает и на стол откидывает.       — И почему это всегда моя проблема? — Ксюша гнëт брови, склоняя голову к плечу, а сама под жилет пробирается — ткань в крупные неудобные складки собирается и Зоя цокает, плечами поводя.       — Потому что ты мне отказывать не умеешь.       Ксюша усмехается недоумëнно:       — Я — не умею???       А Зоя просто кивает, склоняясь к еë лицу.       — Мне — не умеешь, — целует возле уха, мажет губами и касается мочки языком. Шепчет жарко, проникновенно, делая голос тягуче-низким: — Приятно осознавать, что ты полностью в моей власти.       Ксюша фыркнуть хочет, отбрехаться, но тяжесть собирается внизу живота, вырывается только прерывистым вздохом. Зоя поцелуями по шее спускается:       — Иногда такой отстранённой кажешься, неприступной, но стоит в поцелуй втянуть, как на глазах размякаешь и ластишься.       Ксюша пытается не стонать, потому что Зоя права — и под кожей щекотно от того, что она об этом вслух говорит.       — Моя нежная женщина.       Зоя шею неосмотрительно открывает, и Ксюша прикусывает кожу, гладит поясницу под жилетом — чтобы самой не сорваться от еë слов; вчерашнее в памяти ещё живо и ворочается, ворочается, ворочается…       Зоя вечно с надрывом, вечно ходит по грани, изломанная, источённая, хоть движется плавно, изящно, кажется, что в следующее мгновение сорвётся. Ксюша её в губы целует, мокро, жадно, сбивая их дыхания; Зоя ей в рот постанывает, жмурясь. Зоя ломкая, хрупкая, но в Ксюшиных руках податливая, выгибается ей навстречу, прижимается — сама льнёт, призывно бёдрами поводит, но получает слишком мало; Ксюшину губу от разочарования прикусывает, но вздрагивает, когда та ладони на ягодицах сжимает.       Зоя нетерпелива, резка и любит, чтобы в голову било и гул в ушах стоял. Она о своей власти над Ксюшей говорила, а сама сейчас от каждого прикосновения зависима, Ксюша из неё верёвки вить может.       Она ласкает её сквозь натянутую ткань брюк, и Зоя всхлипывает, в изгиб шеи утыкаясь.              — Что, ты не планировала заходить так далеко?       — Я не против, — выдыхает, губы в улыбке кривит и к руке пытается сильнее прижаться, смешок у Ксюши вызывая.       — Я дверь не запирала.       Ксюша, своим словам противореча, Зоины брюки расстегивает, трусы — кружевные на этот раз — в сторону сдвигает, едва-едва мокрое преддверие кончиками пальцев обводя. Зоя бёдрами двигает, но Ксюша вверх скользит, на клитор давит.       — А к тебе кто-то без стука войти может?       — А ты успеешь за две секунды с моих колен сползти? — она пальцы внутрь вводит, губами Зоин стон несдержанный ловя. — Тише ты!       — Может и успею, — выдыхает Зоя дрожащим голосом, — если ты руку уберёшь.       — Убрать?       Ксюша останавливается, тянет руку на себя медленно, но Зоя к ней крепче прижимается, бросает рваное:       — Нет! Просто дай мне кончить и…       — Ооо, а ты скоро? — Зоя мотает головой, словно провинившаяся девчонка, и шипит на Ксюшу:       — Это вообще от тебя зависит!       Ксюша нарочно двигается не спеша, стараясь не задевать клитор. Зое этого мало, она скулит на ухо тихо, жмурится, на ощущениях сосредотачиваясь, но накрывает её слишком медленно. И в любой другой ситуации она бы не противилась, наслаждалась бы и улыбалась широко, Ксюшино имя выстанывая от того, как чертовски хорошо. А сейчас за позвонки напряжение кусает, что их застукать могут, но и его тоже для решающего толчка не достаточно.       — И что мне сделать? — Зоя только стонет, теряясь в Ксюшином голосе и движениях, и постепенно на всё вокруг плевать становится — можно и так, так идеально. Но Ксюша дразнится, за начало разговора мстит ласково: — Скажи, Зой, — за мочку уха прикусывает, ещё один стон тонкий, несдержанный срывая, — как мне заставить тебя кончить?       — Матьтвоюзаногу, ты же знаешь!..       Ксюша усмехается: так будоражит, что Зоя в открытую это признает. Словно она сейчас не в одежде на её коленях сидит, лицо на плече спрятав, а обнажённая перед ней лежит, распятая, раскрытая — делай, что хочешь, ни слова против сказать не сможет, всю себя отдав; Ксюша раньше от подобного пьянела, когда к практиканткам под юбку лезла и оттрахивала их до дрожащих ног. От Зоиного же безграничного доверия её щемящей нежностью окатывает. С ней ни стыда, ни совести, ни корысти. Ксюша по шее поцелуями мажет и бормочет почти бессвязное:       — Ты моя драгоценная… Смущаешься сказать, как тебе нравится? — входит глубже, сгибая пальцы, и ладонью прижимается к клитору, заставляя Зою рвано простонать. Они ведь правда не говорили — чувствовали, догадывались. — Или сил нет уже говорить, а, Зой? — двигается быстрее, грубее, задевая больше мест, мажет поцелуями по шее. — Mein zerbrechliches Wunder, я правда знаю.       Она по участившемуся дыханию понимает, что Зоя близка, и вовлекает её в глубокий поцелуй, все резкие звуки губами скрадывая. Зоя вздрагивает, выгибается, но Ксюша её держит, двигаться внутри продолжает, до исступления доводя, пока запястье ныть не начинает.       Зоя всхлипывает, ослабленная, и Ксюше приходится её крепче обнять обеими руками, чтобы удержать. Зоя своим лбом с её соприкасается, жмурится и ртом дышит рвано — и Ксюша на ресницах слёзы замечает.       — Ты плачешь что ли?..       Зоя правда за две секунды с колен её скатывается, отворачивается и в столешницу вцепляется; Ксюша следом подскакивает, за плечи приобнимает, но Зоя её попытку сказать что-то на корню пресекает резким:       — Заткнись, ладно?!       Ксюша кивает, но к Зое жмётся. Чувствует, как та дрожит, с эмоциями борясь, а глаза закрытыми держит, чтобы ничего лишнего не выплеснуть…       Ксюша губу закусывает, не зная, что произошло и чем помочь. Вот правда, лучше бы и дальше язык за зубами держала — они же никогда на нежности во время секса не расточались!.. И Зоя давит сверху подрагивающим голосом:       — Вот что ты за человек, Нечаева? Я тебя подразнить хотела, а ты, блять…       — Ты для этого неправильную позицию выбрала, — Ксюша гнёт губы в подобии улыбки, и Зоя усмехается:       — В следующий раз раком тебя поставлю и…       В дверь стучат и тонкий Ингин голос раздаётся:       — Ксения Борисовна!.. — и она уже зайти порывается, как Ксюша вырикивает:       — Не сейчас! — даже зло получается, настолько, что дверь, на сантиметр приоткрывшаяся, замирает и Инга на пару тонов тише просит:       — Но Ксения Борисовна, тут…       — Нет меня, блять! С первого раза не понятно?       Инга бурчит что-то возмущённое, но уходит, и Ксюша выдыхает. Пальцы сгибает, мокрые всё ещё…       — А если там что-то важное?       — Что может быть важнее тебя? — срывается с губ так быстро, что Ксюша язык прикусить не успевает. Зоя вздрагивает, выдыхает шумно, и Ксюша её к себе разворачивает, в щёки целует — разрозненные чувства её сцеловывает. Но больше ничего не говорит.       — Поехали домой пораньше?       — Поехали. Только разберусь, что этим от меня надо…       Ксюша намеревается сначала в туалет зайти, чтобы руку вымыть, но стоит ей из кабинета выйти, как в неё Скворцова врезается с истерическим:       — Ксения Борисовна!       У неё щёки непонятно от чего пылают, и она Ксюше бумагу какую-то суёт, говорит о том, что их план изначальный не сработает, потому что в реестре не указано…       — Две минуты, Скворцова, подожди, пожалуйста, — цедит, и «пожалуйста» это более жгучим, чем трёхэтажный мат получается.       Ксюша слышит, как Зоя шмыгает носом, как за спиной бабы шебуршатся:       — Чёй-то с ней такое?       Трахаться на работе — горячо невероятно, но слишком неудобно потом следы смывать. Как они этим полгода занимались, Ксюша уже не понимает. Когда из кабинки выходит, Зоя в соседнюю заходит — своей затее тоже уже не радостная.       — В следующий раз юбку надевай, — посмеивается Ксюша на её причитания, что «не только трусы насквозь — ещё чуть-чуть и брюки, блять». Руки моет и лицо в зеркале рассматривает: спасибо производителям стойкой косметики!       — А ты из положения как выходить будешь? — спрашивает Зоя, рядом становясь и собственный макияж поправляя.       Ксюша хмыкает: у неё юбок нет и она себя в них вообще не представляет, это ж издевательство полное…       — Как сегодня, — усмехается, и Зоя кривится напоказ, цокает.       Вариант всё равно так себе, потому что между ног так же неуютно было и разрядка самой катастрофически требовалась, а теперь до дома терпеть.       По ту сторону дверей бабы ошивались — Ксюша вздыхает, языком по кромке зубов проводит, но пока им, старательно делающим вид, что они не-подслушивали-не-додумывали-сплетни-распространять-не-собирались, ничего не говорит, плечом оттесняет только и в кабинет к Скворцовой идёт — привычный, сука, такой.

***

      Против всего, что перед обедом было, Зоя вязкую неудовлетворëнность в груди чувствует: не так сказала, не так сделала, надо было… Как именно даже сейчас, с вроде бы холодной головой, придумать не может.       Между ней и Ксюшей что-то двигается, дрожит, волнуется — раз, два, три, морская фигура, замри… Зоя это кожей ощущает, дëргает ухом, точно кошка, выжидает, когда всё вскроется окончательно. Боится и хочет приблизить одновременно, чтоб не крыло так, чтоб на слëзы не выводило — ведь несерьёзно это все! Им уже не по двадцать лет, чтобы так чувствовать, чтобы с ума сходить буквально, чтобы жаться друг к другу, словно больше в этом мире ничего нет и не нужно.       — Ты же ревнуешь, — заключает Ксюша за ужином и, будто бы случайно, мажет пальцами по ключицам.       Зоя щурится недовольно, цокает.       — Не-ревную, — цедит. И не лжëт. Это смешно просто — к кому ревновать? И кого — Ксюшу, которая?.. У Зои даже слов не хватает, чтобы природу их взаимоотношений описать, но она в них уверена на тысячу процентов, и метеорит должен на Землю упасть, чтобы что-то изменилось.       Зоя знает.       — Это смешно просто, — повторяет вслух, — сама подумай.       Ксюша кивает — многозначительно, губы трубочкой вытягивает, сарказма добавляя. Типа поверила, спасибо. Зоя набивает рот курицей, надеясь на отсрочку, если Ксюша вздумает спросить «А что же тогда?». Минуты мало будет, ей и дня не хватит, и, наверное, недели…       Но Ксюша продолжает есть молча. Между бровей складка проступает, уголки губ книзу опускаются. Она не разочарована, нет, но тоже о чëм-то крепко думает.       Зое не хватает одной короткой фразы, чтобы разделить чувства.