Одно и тоже/Same:LogicTeethDemons

Ты не портной, ты не хирург, ни один твой разрез не получается прямым... каждый новый слой, который ты раскрываешь, выявляет что-то, что ты ненавидишь.

***

Вернувшись домой, он не заплакал, но был близок к этому: всё, что произошло этой ночью, нахлынуло с новой силой. Ужасные события, произошедшие до разговора с Уэйдом, после преступления, начали проигрываться в голове, как кинопленка. Не прошло и пяти минут, как он остался один в своей тихой квартире. В такие моменты всё казалось ужасным, как всегда, когда после множества нахлынувших эмоций Питер чувствовал опустошение. Но поскольку думать о Дэдпуле и о его невысказанном отказе не хотелось, он предпочитал испытывать обычную эмоциональную боль, а не новую. Однако не вспомнить о Дэдпуле оказалось невозможно. Сняв маску перед большим зеркалом при ярком освещении ванной комнаты, он увидел под подбородком мазок засохшей крови... там, где Уэйд лишь раз и очень коротко коснулся его лица. Заметив это, остальная кровь на костюме стала сильнее бросаться в глаза. У него перехватило дыхание, а маска выскользнула из пальцев рук, падая на пол, стоило посмотреть на себя сверху вниз: на передней части костюма виднелись темные пятна и разводы, а, повернувшись на бок и снова вглядываясь в отражение, он заметил, что на левом плече и правом боку были кровавые отпечатки ладоней. Кровь была во всех местах, где он прижимался к Уэйду, когда... когда Уэйд обнимал его. Дыхание немного участилось, слезы всё же навернулись, и Питер резко ударил по символу паука на груди, ослабляя и стягивая костюм, отпихнув его в угол ванной. Он не мог заниматься этим прямо сейчас; не мог отмывать кровь мертвого насильника со своего костюма. Господи, она была и на лице! Он бросился в душ и, обдав себя горячей водой, принялся натирать жидким мылом лицо и волосы, смывая непроизвольно скатывающиеся слезы. Намылившись больше, чем нужно, он перешел к мытью тела, но разум продолжал воспроизводить события вечера, и запах жидкого мыла не мог перебить осевший в памяти резкий запах меди от Уэйда. В тот момент Питер не обратил на это внимание, поскольку пытался сосредоточиться на увядшем запахе одеколона от мужчины, который он также отчетливо помнил. Сейчас же его чувства спутались, и он ощущал одновременно тошноту и тепло во всём теле — и далеко не из-за горячей воды. Одна мысль об Уэйде и все противоречивые чувства, которые он испытывал к этому человеку, заставляли чувствовать себя неуверенно, напряженно и в то же время — заинтересованно. Потому что было так приятно обнимать его, так интимно, так обволакивающе и... и это было больше, чем любое другое объятие, которое Питер получал раньше. Но кровь, бррр! И зная, как она попала на Уэйда — двойное бррр! А ещё зная, чья это кровь, — тройное! Он не удержался и вымылся еще дважды, для пущей убедительности. Уже заканчивая, голова немного кружилась от слишком горячей воды, и в целом вымотанный Питер чувствовал себя паршиво. Выйдя из ванной, он насквозь вытерся, оделся и, мысленно решив разобраться с костюмом гораздо-гораздо позже, рухнул на кровать, на первую попавшуюся подушку, в ожидании, когда усталость возьмет свое. И если он еще немного поплачет перед сном, никто об этом не узнает. Ведь это было не впервой.

***

Уэйд привык к одиночеству. За пять лет, прошедших после скачка, он сильно привык к звуку собственного голоса, привык к разговорам с самим собой, что было настолько же приятно, насколько и тревожно большую часть времени. Он также привык сидеть дома целыми днями или неделями, лишь изредка выходя по причине нужды в чем-то или берясь за наемную работу, где мог не появляться целыми месяцами. Он привык возвращаться домой в Нью-Йорк, где его не ждало ничего, кроме толстой пачки наличных и, возможно, быстрой выпивки за счет заведения в Адском Доме от Патча за то, что «не облажался». После этого он возвращался в свою пустую, убогую квартиру, в которой в тот момент торчал, заказывал что-нибудь на вынос и громко смотрел телевизор или порнографию. Если в голове и в теле царил порядок: дрочил — иногда два или три раза, смотря, сколько времени прошло и насколько сильно горел желанием, — а потом либо засыпал, либо выбивал мозги, потому что это всегда был эффективный способ убить время... хаха, поняли? Убить немного времени. Д-а-а, так или иначе, это стало обычным делом, рутиной. У него не было друзей, он даже не пытался завести их после щелчка, и, честно говоря, за пределами своей головы и личной жизни он перестал соответствовать прозвищу «болтливого наемника», не считая того количества дерьма, высказанного в момент убийства нескольких жалких ублюдков. Но нет, ему не хотелось коммуницировать, как и не хотелось снимать маску в присутствии посторонних, делая вид, что все охуенно. Он редко смотрел в зеркала, когда был с Ванессой после превращения в сморщенное, отраханное во все дыры авокадо, но после щелчка все зеркала в его личном пространстве были либо убраны, либо прикрыты, либо разбиты в моменты гнева. И пусть иногда удавалось подрочить, чаще всего ему этого даже не хотелось. Просто после смерти Ванессы он предпочитал именно такой способ разрядки, ибо альтернатива требовала присутствия другого человека, а каждое выпрашивание и попытка заняться сексом не приносили ничего хорошего. В конце концов, Уэйд вообще не желал, чтобы к нему прикасались. И это нежелание — чувство, которое сохранилось и сейчас, спустя шесть лет и некоторых перемен. Он не уверен, это психосоматическое или какая-то другая психологическая дрочка в мозгу, но по какой-то причине ему было больно от прикосновений. Не такая боль, как «о, этот сукин сын только что подстрелил меня!» или «черт, я весь горю!», нет, это больно, как... как во время очень тяжелого гриппа, когда любое прикосновение к коже ощущается агонией. Уэйд не болел гриппом уже много лет, и не мог заразиться им, даже если бы активно пытался подхватить его, но он помнил, как это... только не от себя. От Ванессы. Когда она болела, то жаловалась на боли в теле и на коже, и никогда не желала прикосновений. Но, черт возьми, она была такой чертовски горячей, что Уэйд даже не чувствовал вину за попытки прикоснуться к ней. Ванесса и не сердилась на него, поскольку Уэйд компенсировал свое поведение ухаживаниями, вплоть до её поправки. И ещё потому, что обычно она била его: однако попытка пощупать Ванессу всегда стоила того, чтобы быть избитым. А когда ей становилось лучше, они занимались сексом. Только сексом. Но за последние шесть лет, и по сей день, всякий раз думая о сексе, Уэйд, как правило, отнекивался от данной затеи. Видите ли, будучи с Ванессой, его кожа никогда ничем не болела, кроме «вечного рака», к которому за это долгое время пришло привыкание. Поэтому ему всегда нравился секс с ней, да и вообще любая близость: постоянно хотелось, чтобы её руки были в его и наоборот, или быть в объятиях друг друга. Вечное желание находиться рядом. Больше, чем обычная физическая близость. Потом она умерла... и он оказался на самом глубоком дне. Затем Колосс донимал его до ебучих чертиков, но эта долбежка стала катализатором, чтобы наконец-то более-менее собраться с силами. А потом случился щелчок, и он снова впал в глубокую депрессию. Он впал в депрессию совершенно нового масштаба, поскольку не только Ванесса, но и все остальные исчезли: по какому-то супер-ебанутому стечению обстоятельств — все, кроме него. Это были мрачные, кровавые, суицидальные и наполненные чернотой пять лет. Это стало тяжелым испытанием для психики. Это доводило до сильнейшей ненависти к своему, казалось бы, бессмертному существованию. Хотелось убить еще сотню Фрэнсисов за то, что он с ним сделал. За то, что заставил его жить и жить, жить и жить, переживая столько боли и утраты... Затем, внезапно, как будто он и оставшееся население не оказались в ужасном состоянии безызвестности после щелчка — все, блядь, вернулись. Он старался, но ему не удалось просто смириться с этим. Чертовски сильно старался, скрываясь в течение года, в попытках привести мысли в порядок. В какой-то степени ему это удалось: пусть и с некоторыми неудачами, но всё же Уэйд смог воссоздать более-менее социально приемлемую версию себя. Ему все ещё часто хотелось придушить всех, или, во всяком случае, большинство людей; часто хотелось взорвать и разрушить все к чертям собачьим, но он сдерживался, берясь за множество заказов. Однако различия в том, кем он был и кем стал, повлияли на отношения с людьми и старыми приятелями. В конце концов, он ужасно сильно привык и предпочитал собственную компанию. Так что сейчас Уэйд по-прежнему придерживался схожего распорядка дня. Ему по-прежнему не к кому было вернуться домой. Конечно, его квартира стала лучше и чище, и он больше не жил как отшельник: если раньше покупал всё через Интернет, то теперь начал регулярно выходить за продуктами и другими товарами; стал больше физически заботиться о себе, разговаривать с другими (чаще всего, чтобы заполнить неуютные паузы или когда попросту не хотелось слушать собеседника), — в целом перестал быть грубым, замкнутым человеком. Но ему по-прежнему хотелось побыть одному, он по-прежнему предпочитал часами смотреть телевизор, играть в видеоигры или чистить запасы оружия, слушая слишком громкую музыку и подпевая ей так же громко и не в такт. Он по-прежнему жаждал крови, причем так сильно, как никогда не жаждал со времен убийства Фрэнсиса. До сих пор предпочитал мастурбировать, а не искать секс-работниц... и даже не из-за страха быть отвергнутым, а опять-таки — ебучие прикосновения. Прошло слишком много времени, чтобы понять, осталась ли эта «фобия касаний» с ним, но по похлопываниям по плечу от других наемников и по случайным столкновениям с людьми на переполненных улицах или в Адском Доме, Уэйд понимал: мерзкие мурашки по коже никуда не исчезли. А когда Дон обняла его, ему стало не по себе, и это был последний близкий дружеский контакт Уэйда с кем-либо… ...до Человека-паука. Вернее, Питера. С того самого момента, как мальчишка... нет, подождите, не мальчишка. Он уже не ребенок. С того момента, как Человек-паук появился в переулке, он удерживал Уэйда в постоянном удивлении и замешательстве. Во-первых: Человек-паук не стал сразу же физически подчинять себе Уэйда с помощью паутины или сверхчеловеческой силы, а Дэдпул, по общему мнению, вообще-то был «плохим парнем». Затем Человек-Паук застыл в нерешительности, в попытке хоть как-то помочь жертве. Это удивило Уэйда, потому что, черт возьми, он был Человеком-пауком, а это был гребаный Нью-Йорк! И с изнасилованиями парень точно должен был сталкиваться раньше, верно? Это безумно смутило Уэйда, но он поступил так, как обычно, хотя и с супергероем в придачу. После этого небольшого арт-проекта и того, как Паучок отправился в ближайшую больницу с жертвой, Уэйд решил, что ему ничего не грозит, и просто сбежал. Мстители не появились, как и какие-либо правоохранительные органы, а это означало, что Человек-паук не соврал и дал ему время, чтобы в конечном итоге все созерцали пропавший член у насильника. Он был в приподнятом настроении от событий вечера: убийства насильников всегда приносили ему радость. И Паучок… видеть его так близко, а не просто летающим над головой — было действительно нечто. И не просто что-то чертовски сексуальное — хотя, черт возьми, этот костюм был таким обтягивающим, а фигура шикарна, — но и неожиданное появление заставило почувствовать себя почти счастливым, если можно так выразиться. В последнее время у него было не так уж много поводов для хорошего настроения, не считая нового оружия, получения зарплаты и просмотра «Сплетницы». Но само счастье? Нет, это стало чуждым понятием, счастье в его жизни исчезло примерно так же давно, как и Ванесса. Последний раз он чувствовал себя счастливым, по-настоящему счастливым, в тот день, когда вернулся домой и узнал, что Ванесса хочет завести от него ребенка. С тех пор все «хорошее», происходящее с ним, ощущалось намного ниже этой планки, намного ниже. Однако, увидев Паучка, после стольких лет, прошедших с той случайной встречи на Кони-Айленде, он впервые за целую вечность почувствовал проблеск счастья. Это не то счастье, как с Ванессой, и сравнивать их нельзя, но все равно счастье. И он был абсолютно не против просто исчезнуть с этим чувством, но тут Человек-паук догнал его, и не для того, чтобы задержать, как положено супергерою, а чтобы... чтобы что? Уэйд до сих пор не знал. Знал только, что когда Паучок, не задумываясь, снял маску и под ней оказался чертовски горячий и повзрослевший парень, судя по четкой линии челюсти, отсутствию подростковой мягкости на лице и уже не таким невинным глазам — Уэйд на мгновение забыл, как дышать. Он до сих пор помнил, как отвратительно и опустошенно чувствовал себя, узнав, что такой симпатичный супергерой оказался несовершеннолетним. Но, увидев, насколько привлекательнее он стал теперь, став взрослым, Уэйд подавил неуместный возглас восхищения. И как будто этого было мало, Человек-Паук... Питер... обнял его. По-настоящему, физически, руками и телом прижался к Уэйду. Обнял его, словно искал утешения, словно из всех людей на свете нуждался именно в нем. И Уэйд был совершенно выбит из колеи. Но когда первоначальный шок прошел, он осознал нечто важное: прикосновение Питера его не отталкивало. Поняв это, Уэйд тихо выдохнул. А когда услышал, как Человек-Паук извиняется, он позволил себе ответить. Он обнял Питера в ответ, полностью заключив в своих руках его худощавое, гибкое тело, прижимая ближе и ближе, так, как не обнимал никого с тех пор, как потерял Ванессу. Он притянул его к себе, шепча слова утешения, стараясь облегчить страдания, и впервые за долгие годы позволил себе насладиться близостью. И это было хорошо, нет, даже больше, чем хорошо. Тем более, когда Питер расслабился в его объятиях, отдался и доверился. Здесь не было места притворству или тяжести прошлого. Ничего общего с тем, как Домино обняла его просто потому, что они знали друг друга много лет, давно не виделись, и это казалось чем-то само собой разумеющимся, хоть они и не были особо близки до исчезновения половины мира. Возможно, именно в этом и крылась разница. Питер сам хотел, чтобы Уэйд его обнял, утешил. Никто, кроме Ванессы, не хотел находиться рядом с ним, касаться его, быть обнятым им. По крайней мере, с тех пор, как он стал Дэдпулом. Даже до исчезновения половины людей на Земле поверхностные попытки проявить псевдо-симпатию к Эл или преувеличенная, почти комическая сексуальность в отношении Колосса никогда не воспринимались всерьез. Их реакции были скорее натянутыми, терпимыми лишь из вежливости. И, разумеется, до того, как он завязал с проститутками, даже те, кто соглашался на контакт, требовали, чтобы он оставался в костюме, сводил прикосновения к минимуму и избегал зрительного контакта. Приходилось брать их сзади. Итак, разница заключалась в том, что Человек-Паук сам хотел оказаться в его объятиях, нуждался в них. Этот факт стал решающим для того, как Уэйд воспринял прикосновение. Это изменило всё. Или, по крайней мере, так ему казалось, когда он пытался разобраться в своих чувствах. И да, возможно, Человек-Паук нашел утешение у него лишь потому, что в тот момент рядом не было никого другого… или, может, вообще никого? Последняя мысль показалась Уэйду слишком грустной. Как бы то ни было, это было приятно — чувствовать рядом чье-то тело и при этом не испытывать привычного отвращения к чужим прикосновениям. Особенно тело Человека-Паука — стройное, упругое, с подтянутыми мышцами, обтянутыми облегающим спандексом, который подчеркивал каждую линию его фигуры, изгибы и рельеф, включая ту самую невероятно притягательную задницу. Задницу, которую Уэйд легко заметил с высоты своего роста, глядя вниз, за ширину плеч Паучка, вниз по плавному изгибу его спины… Дерьмо. Уэйд вдруг поймал себя на том, что ему хочется прикоснуться, так же сильно, как ему хотелось снять маску и почувствовать мягкость волос Человека-Паука на своем лице. И, черт возьми, он ещё и пах восхитительно! Уэйд даже сказал это вслух, не сдержался, а Человек-Паук тихо рассмеялся, словно это было нормально. Уэйд уже забыл, что такое подобные ощущения, но Человек-Паук заставил его всё вспомнить. И, к сожалению, он слишком увлекся. После стольких лет без прикосновений он дошел до опасной территории, скажем так — территории потенциального возбуждения. К счастью, Паучок вовремя упомянул что-то про шампунь. Это выдернуло Уэйда из мыслей. Реальность же оказалась куда менее приятной. Реальность, в которой у него не было волос. В которой его лицо под маской выглядело как у чёртова Фредди Крюгера. Реальность, в которой Человек-Паук, скорее всего, ничего из этого не знал. И, возможно, именно поэтому он не боялся быть так близко — просто думал, что Уэйд нормальный, а не урод? Почему ещё? Тогда Уэйд осторожно отстранился, стараясь выглядеть спокойно. Последующий разговор ощущался размытым, словно фоном: внутри он так злился на себя. Ему хотелось уйти, исчезнуть, потому что впервые за долгое время он почувствовал что-то большее, чем пустоту, и это тут же сменилось болезненным осознанием того, кто он есть. Мысли снова поползли в мрачную сторону, близкую к суицидальным, но Человек-Паук продолжал говорить с ним, и почему-то Уэйд решил остаться. А потом Паучок выглядел так, будто вот-вот заплачет, и Уэйд запаниковал. Его накрыла мешанина из тревоги, вины, возбуждения и желания защитить. Он начал нести всякую чушь, пока наконец Человек-Паук не сказал, что хочет увидеть его снова. Уэйд растерялся. А когда вдали послышались полицейские сирены, он воспользовался этим шансом, чтобы сбежать. Уходя с крыши быстрым шагом, он чувствовал на себе взгляд Паучка, который, казалось, ждал ответа. Но Уэйд не мог. Просто не мог. Потому что, если Человек-Паук действительно серьёзен, если он действительно хочет увидеть его снова, это неизбежно приведет к тому, что Питер захочет узнать Уэйда ближе. А это означало, что рано или поздно он захочет увидеть его лицо. И тогда всё закончится. Этот маленький счастливый момент, когда Человек-Паук, казалось, действительно хотел быть с ним рядом, исчезнет. И даже если каким-то чудом его внешность не оттолкнет, остальная часть его ужасной жизни точно это сделает. Человек-Паук никогда не будет готов к тому, что значит быть рядом с Дэдпулом. Эти вещи просто несовместимы. Так что Уэйд убежал. Он хотел сохранить это тёплое, мимолётное чувство, не омрачая его уродливой реальностью своего существования. И по этой причине он решил, что будет видеться с Человеком-Пауком лишь раз в несколько лет, да и то ненадолго. Ведь он бессмертен, у него впереди вся чертова вечность, чтобы изредка получать свою дозу счастья. Правда, возможно, он уже всё испортил, оставив Питера без ответа в такой сложный момент. Но Питер молод, красив и, несомненно, найдёт тех, кто захочет быть его друзьями или больше. Его жизнь наладится так, как у Уэйда никогда не получалось. И это правильно. У Питера есть Мстители, да и близкие люди наверняка тоже. А у Дэдпула? У Дэдпула был Уэйд и наоборот. И маленький, но надёжный револьвер Магнум, который ждал его в конце каждого дня. Давненько Уэйд не чувствовал себя настолько опустошенным, чтобы пустить пулю в голову. Но после той ночи, после объятий Человека-Паука и этого острого желания большего, он не колебался. И сделал это.

***

Почти три месяца прошло, прежде чем Уэйд снова увидел Человека-Паука в реальном времени. На нефтеперерабатывающем заводе в северной части Бруклина произошел взрыв. Как это обычно бывает, главной проблемой стал не сам взрыв, а его последствия: эвакуация людей — удачная или не очень, борьба с масштабным пожаром, предотвращение новых взрывов и всё в этом духе. Уэйд не относился к тем, кто спешит в гущу событий без острой необходимости, особенно когда вокруг толпятся представители закона, пожарные, медики и репортеры. Поэтому он держался подальше, наблюдая за происходящим издалека, примерно за две мили от места происшествия. Он устроился на крыше средневысотного здания, облокотившись на низкую стену у края, и смотрел, как пламя то вздымается, то стихает, а в небо поднимаются клубы густого серого дыма. На его верных мультяшных часах «Время приключений» было около часа дня. Уэйд сделал перерыв после утреннего наблюдения за своим будущим «заказом», которого в ближайшее время ожидала смерть. С аппетитом жуя кусок пиццы, он пытался игнорировать, как сильно потеет под своим костюмом в этот жаркий летний день в Нью-Йорке. Рядом на земле лежала открытая коробка с пиццей, где осталось ещё несколько остывающих кусочков. Возле коробки находился пакет с несколькими тако и бутылкой запечатанной воды. Уэйд купил её на случай, если захочется пить после газировки. А жажда точно вернётся, потому что погода была просто убийственно жаркой. Впрочем, настроение у него было вполне неплохое. Скоро предстояла крупная выплата за работу, и, хотя деньги ему особо были не нужны, ещё чуть-чуть богатства никогда не повредит, верно? В этот момент он слушал музыку на старом iPod через беспроводные наушники. Он действительно пытался раздобыть старенький кассетный плеер, как тот, что был у него когда-то, но поиск оказался сложнее, чем охота за видеомагнитофоном. И это было ещё до щелчка. Пришлось смириться и купить на распродаже древний iPod. Конечно, это было не то же самое — он лишён той особой атмосферы и ностальгического шика, которые Уэйд так ценил. Но в целом, устройство оказалось довольно удобным: маленькое, легко умещается в карманах его пояса. Правда, из-за этого он не мог облепить его наклейками так, как ему хотелось. Свои задачи плеер выполнял исправно — например, сейчас он громко проигрывал эмоциональный хит «Total Eclipse of the Heart» — Бонни Тайлер, перекрывая шумы большого города. Уэйд, конечно же, подпевал: — ♪ And I need you now tonight, and I need you more than ever… ♪— старательно пытаясь взять высокие ноты даже там, где их не было. — ♪ And if you only hold me tight, we’ll be holding on forever! ♪ Он продолжал занимать себя своим личным концертом: — ♪ And we’ll only be making it right, ‘cause we’ll never be wrong… Together we can take it to the end of the line, your love is like a shadow on me all of the tiiiime! ♪ В тот момент он как раз взял новый кусок пиццы и поднес его ко рту, когда увидел Человека-Паука. Шум мегаполиса можно было заглушить, но не представшую картину: Уэйд тут же заметил, как Питер пролетел над краем соседнего здания. Больше того, он не мог не заметить, как нелепо тот рухнул на крышу, отпустив паутину. Неуклюжее приземление было настолько очевидным, что Уэйд сразу понял: что-то не так. Паук не вставал, не появлялся снова над низкой стеной крыши. Сначала, увидев его, Уэйд резко замер, быстро закинул кусок пиццы обратно в коробку и дернул маску на лицо. Паранойя включилась моментально: вдруг Паучок заметит его и подлетит ближе? Но, подождав секунду-другую и не увидев, как Питер поднимается, Уэйд нахмурился, расслабился и поднялся на ноги. Выключив музыку, он медленно направился к краю своей крыши, ближе к соседнему зданию. Когда музыка стихла, до Уэйда донесся звук — грубый, надрывный кашель. Он исходил с той самой крыши, где приземлился Человек-паук. Окинув взглядом клубы дыма, поднимавшиеся неподалеку, Уэйд тут же понял, в чем дело: герой вернулся после очередной спасательной миссии, надышавшись токсичного воздуха с горящей нефти, и теперь буквально выплевывал свои легкие. Сначала он собирался просто убедиться, что с Пауком все в порядке, и сразу же ретироваться. Но внезапно совесть, вечно неисправная и крайне избирательная, дала о себе знать. Где-то глубоко внутри (скорее всего, после той старой истории в Кони-Айленд) Уэйд решил, что Питер — один из немногих, за кого он действительно переживает. И теперь он не мог просто так уйти, не убедившись, что Паучок в полном порядке. Он вернулся к своему пицца-пикнику и схватил бутылку воды из пакета. Разбежавшись, с легкостью перепрыгнул на соседнюю крышу, перекатился по инерции и снова поднялся на ноги, мчаясь к тому месту, где теперь уже отчетливо видел лежащего на спине Паучка Тот больше не кашлял, и Уэйд на мгновение запаниковал. Он резко опустился на колени рядом, склоняясь к лицу Человека-паука. Линзы на маске были полностью закрыты, и это не добавляло уверенности. Наклонившись ближе, он наконец уловил хриплое, сбивчивое дыхание, и напряжение немного спало. Выдохнув коротко, Уэйд выпрямился, но все же остался настороже. — Эй, Паучок, ты как? — спросил он тихо, но быстро. Ответа не последовало. Уэйд бросил бутылку на крышу, потянулся обеими руками к голове Паука, осторожно приподнял его за шею и челюсть. — Малыш? — голос стал чуть громче и взволнованнее. И тут ему пришла в голову мысль, что, возможно, стоит приподнять маску: с таким тяжелым дыханием плотная ткань явно не облегчала ситуацию. «Похоже, он потерял сознание до того, как смог снять маску» — подумал Уэйд с нахмуренным лицом. Аккуратно опустив голову Паучка на землю, он начал искать шов на шее маски, но это оказалось бесполезным занятием. Шов точно был, ведь в последний раз, когда они виделись, Уэйд сам наблюдал, как Питер снимал маску, которая отделялась от костюма в районе шеи. Однако сколько бы он ни пытался найти его, проводя руками по ткани, ничего не обнаружил. Он не хотел срывать маску полностью — вдруг кто-то из жителей соседних высоток или репортеры с вертолета успеют заметить лицо супергероя. Но в конце концов решил, что попробует аккуратно приподнять ее, а потом просто натянет обратно до уровня носа, если удастся. Слегка захватив ткань маски, стараясь не задеть мягкие каштановые волосы, Уэйд пробормотал имя Питера, потянул маску вверх, но та даже не подумала поддаваться. Материал растянулся, но так и не показал никаких намеков на разрыв или шов. — Да что за херня? — пробормотал он, теряя терпение. Не зная, что еще предпринять, Уэйд решил пустить в ход план «Б»: просто встряхнуть Паучка так, чтобы тот хоть на пару секунд пришел в себя, снял этот магический шлем и смог нормально дышать. Заодно он бы и воды немного попил. Но стоило ему положить руки на плечи героя, как объективы на маске издали короткий механический звук «ззз» и слегка открылись. А в следующий момент, прежде чем Уэйд успел что-то сообразить, раздалось громкое: — Отвали от меня! И вот мир перевернулся. Паучок обеими руками схватил его и, не особо напрягаясь, запустил через крышу. Уэйд пролетел добрую половину расстояния, приземлившись с глухим ударом и проскользив по бетонному покрытию. Приземление, конечно, было болезненным, но только в той степени, что Уэйд едва ли обратил на это внимание — это было ничто по сравнению с другими болями, которые он испытывал. Но это не значит, что было весело. Он все равно вздохнул и выругался себе под нос, перевернувшись на спину и уставившись в небо. Он мысленно ругал свою глупую совесть, которая заставила его решиться на роль спасителя, пытаясь разбудить бессознательного сверхсильного мутанта... или мутата, или кто там вообще Человек-паук. — Уэйд? — раздался хриплый голос Паучка с близкого расстояния. — Уэйд! Господи, прости! Голос был полон раскаяния, но также сиплый от жажды. Уэйд поднял руку и махнул ею один раз, даже не глядя: — Все нормально, я как новенький, Паучок, — сказал он, садясь и вставая на ноги. Он невозмутимо стряхнул пыль с одежды и, заметив, что Человек-паук идет к нему, добавил: — Там вода, — кивнул в сторону бутылки, лежащей чуть дальше. — И тебе стоит поднять маску... — тут его голос оборвался, когда Паучок подошел и начал на ощупь ощупывать его плечи, бицепсы, грудь. Когда руки Паучок начали двигаться вниз, Уэйд легко схватил его за запястья, не дав добраться до живота. — Я в порядке, — быстро и четко сказал Уэйд, держась за запястья Паучка и слегка приподнимая их между собой, нервно засмеявшись. — Я мог тебя убить! — хрипло выговорил Паучок, и Уэйд понял, что тот, вероятно, хмурился, так как линзы маски сузились. — Весь тот дым, огонь... я ничего не видел и не мог нормально дышать. Я думал, что я... и я думал, что ты кто-то другой. Если бы я ударил или пнул тебя еще сильнее, я... я мог... Голос Паучка дрогнул, в нем слышалась паника, и Уэйд несколько раз моргнул, переваривая его переживания, чувствуя, как в животе что-то сжалось от мысли, что Паучок может заплакать из-за него. — Эй, нет-нет, расслабься, малыш, — Уэйд крепче сжал его запястья и посмотрел прямо в линзы маски. — Ты только что швырнул меня на тридцать пять футов через крышу, не переживай. — Паучок все еще хмурился, выдыхая дымный воздух. — Да и вообще, у меня есть это чертовски крутое регенерирующее свойство, ты не... — Это не важно, — перебил его Паучок, голос теперь был чуть яснее, но все еще взволнованный. — Я не должен был... я мог серьезно... Автоматически, не думая, Уэйд покачал головой, отпустил запястья Паучка и положил руки ему на шею, бережно поддерживая лицо, наклоняясь чуть ближе и серьезно произнес: — Я в порядке, Питер. Но ты нет, — сказал он твердо, и когда линзы маски Паучка перестали быть сжатыми, Уэйд понял, что, наконец, добился своего. — Ты не дышишь нормально. Я пытался поднять твою маску... — Он замолк, когда руки Питера поднялись и нежно взяли его за запястья, как будто тот просто хотел снова почувствовать физическое прикосновение. Уэйд почувствовал, как его сердце бьется быстрее, а грудь сжалась от противоречивых чувств по поводу того, что Питер снова так близко. Он постарался игнорировать их в тот момент. — Я пытался поднять маску, но не смог найти шов, так что... Похоже, Питер начинал соображать яснее. Он машинально откашлялся в сторону, отпустил запястья Уэйда и положил свои руки поверх тех, что всё еще лежали на его шее. — Это частично нанотехнология. Ну, костюм, я имею в виду, — пояснил он, как раз в тот момент, когда Уэйд скользнул руками из-под его пальцев, ненавидя то, что ему пришлось это сделать, но зная, что нужно себя сдерживать. — Если я без сознания, — он снова закашлялся, сглотнул и продолжил, — костюм скрывает шов маски, чтобы никто не смог её снять, пока я сам не смогу это сделать, — голос был тихим, но уверенным. После этого он нашёл шов, который, казалось, просто материализовался из ниоткуда, и начал поднимать маску. Уэйд остановил его лёгким касанием за запястья, позволяя маске подняться только до переносицы, а сам бросил взгляд в сторону дыма и новостных вертолётов, явно объясняя причину. — Это одновременно пиздец, как круто и пиздец, как опасно, — заметил он, пытаясь шуткой разрядить атмосферу. — В маске задыхаться в разы проще, уж поверь мне, я знаю. Питер на это лишь нахмурился, линзы его маски снова сузились, а губы сомкнулись в тонкую недовольную линию. Уэйд поспешил сменить тему: — Линзы всё ещё двигаются, даже когда маска отделена от костюма? Жутковато, но, черт возьми, круто! — он выделил последнее слово, улыбаясь под своей маской и складывая руки на бедрах, явно гордясь комплиментом. На удивление, Питер улыбнулся в ответ. Усталый, всё ещё с хрипотцой, но улыбка была настоящей, открывая ровные белые зубы. — Серьёзно? Этот костюм стоит миллионы долларов. Тут есть система подвижных линз, настройки для моих усиленных чувств и ещё куча всяких модных и дорогих примочек, — поделился он, кажется, с большим комфортом, чем любой другой герой решился бы рассказать Уэйду о своём супер-костюме. — А твой костюм… — Питер опустил взгляд, изучая торс Уэйда. — Что это? Спандекс, кожа и кевлар? — Угадал с точностью до детали, умный мальчик. — И он выглядит так круто, а твоя маска куда более выразительная, чем моя, — в его голосе звучала искренняя похвала, и, наклонив голову вбок так очаровательно, что у Уэйда буквально сжалось сердце, он спросил: — Как это вообще возможно? Уэйд, конечно, понятия не имел, как это объяснить, не упоминая четвёртую стену и не выставляя себя ещё более сумасшедшим. Поэтому он перевёл разговор: — Кажется, дым из твоих лёгких выходит довольно быстро, Паучок. Ты дышишь всё лучше,— он обошёл Питера и направился к лежавшей на земле бутылке с водой. — У тебя что, исцеляющий фактор? — подняв воду, он протянул её младшему супергерою, который обернулся и подошёл ближе. — Ага, — Питер открыл бутылку, сломав пломбу. — Ничего особенного, но отлично справляется с мелочами вроде этого. — Он сделал долгий глоток. — Всё в тебе особенное, — пробормотал Уэйд, не успев удержаться, и тут же вокруг будто всё застыло, несмотря на ветер, городской шум, далёкие сирены и жужжание вертолётных лопастей. Они смотрели друг на друга, маска к маске, и Уэйд наблюдал, как кадык Питера двигается, когда тот глотает воду. Затем, немного заворожённый, Уэйд следил за тем, как на шее младшего супергероя поднимался румянец, растягиваясь всё выше, пока нижняя часть его лица не стала немного пятнистой, а губы — теперь влажные от воды — выглядели краснее, чем раньше, когда были просто розовыми. И вдруг Уэйд почувствовал, как дико пересохло в горле. — Эм… — он откашлялся и заставил себя отвести взгляд от маски Питера, но это привело его взгляд к тонкому телу, и Уэйд почувствовал, как внутренности разрываются между желанием немедленно убежать и невыносимым желанием коснуться. Но он не мог коснуться. Не так ли? Ну да, Паучок сам сделал первый шаг к близкому контакту в прошлый раз, но Уэйд не мог поступить так же, не так ли..? Он едва успел представить, как тянет Питера к себе, его руки на его стройных бедрах, прежде чем тряхнуть головой и решительно сказать себе «нет». Он, наверное, выглядел как сумасшедший для Питера, но он собирался быстро уйти, намереваясь спрыгнуть с края двадцатиэтажного здания, но тут Питер мягко, с покрасневшими губами, заговорил. — В тот раз, той ночью, когда мы встретились в Бронксе… — он жестом показал в общем направлении на северо-запад, снова глотнув и явно чувствуя неуверенность в том, что собирался сказать. Уэйд почувствовал, как тревога сжала его внутри, потому что он догадывался, куда это ведет, и знал, что ему стоит немедленно прыгнуть с крыши, но не мог уйти, пока Паучок так нервно и мило говорил с ним. — Я спросил, увижу ли я тебя снова, а ты просто… просто… — он снова сделал полужест, а затем начал вертеть бутылку с водой, уставившись в землю. Уэйд подождал, чувствуя себя беспомощно. — Ты просто ушёл, не ответив мне. Но… — он снова поднял глаза на Уэйда, будто набравшись смелости, — я… я действительно хотел увидеть тебя снова, Уэйд. Питер замолчал, всё ещё вертя бутылку, а Уэйд, ощущая, что это момент для бездушного и трусливого побега, подумал, что, наверное, сможет скрыться с позором, пока тот смотрит на свои ботинки, но тут Питер продолжил: — И я понимаю, если ты не хочешь тусоваться со мной… План побега Уэйда был разрушен. Он нахмурился, смотря на Питера, удивленный тем, что тот говорил, и по тону, полному неуверенности, которое звучало так тихо и неуверенно, что Уэйд почувствовал, как внутри всё сжалось. — Ты один из немногих, кто знает, кто под этим костюмом, и я понимаю, что Питер Паркер — это не то же самое, что и то, что показывается через Человека-паука, — безрадостный смех, выдох. — Поверь мне, я знаю, что людям больше нравится Человек-паук. Даже я предпочитаю Человека-паука. — Питер продолжал смотреть вниз, а Уэйд просто застыл, открыв рот. — Я, на самом деле, ужасно скучный, если сравнивать с Человеком-пауком, а ты… ну, я думаю, я тебе нравлюсь, как Человек-паук, а не… — он взглянул вверх, глаза расширились, и он замотал головой в какой-то панике. — Я не знаю, я не могу точно знать, и не должен просто так предполагать, я просто… Уэйд не мог это больше слушать. Он поднял руку и, аккуратно прикоснувшись указательным пальцем к этим красивым красным губам, заставил младшего супергероя замолчать. Линзы маски Питера, похоже, почти сошлись в центре, и Уэйд больше не мог выносить этого. Он был ошарашен, не только тем, как Питер тараторил, но и тем, как сильно он ошибался в том, что происходило. Какого, блядь, черта? Это было как мозговой штурм — и он, и Паучок оба беспокоились о том, что скрыто под их костюмами, только по совершенно разным причинам. Но Уэйд не мог понять, как Питер мог так думать о себе. Потому что чёрт возьми, он был потрясающий: красивый, очаровательный, обаятельный, и, судя по всему, его личность была искренней, сладкой и немного забавной в этой совершенно обожаемой манере… и... и... — Ладно, — выдохнул Уэйд, решив наконец-то выложить всё, несмотря на то, что живот сводило от беспокойства при мысли о том, чтобы обсуждать свои чувства и мысли. — Не хотел в это влезать, вот почему я и бросил тебя без ответа той ночью. — Он начал спокойно, наблюдая, как губы Питера сжимаются от его прямолинейных слов, и продолжил, решив не тянуть. — Но тебе нужно знать, малыш, что, во-первых, ничто из того дерьма, что я натворил и, вероятно, буду творить в будущем, касаемо тебя, не имеет никакого отношения к тебе, — он сделал паузу, пытаясь убедиться, что правильно выразил свои мысли. Словами, когда им нужно быть действительно значимыми, было трудно оперировать, но он целился в честность и продолжал: — Во-вторых, ты потрясающий, и я не только о том, какой ты суперчёртовски горячий, хотя, да, чёрт возьми, ты ошеломляюще горяч, и мне просто хочется… Он замолчал, прерываясь на неловкий, напряжённый смех, как бы торопливо меняя направление своих мыслей. — В общем, суть в том, что дело во мне, а не в тебе. И это не оправдание, я действительно абсолютно полный ебанутый катастрофический бардак, неадекватный старый Санта-Клаус, зашедший на наркотики и пытающийся отнимать деньги у детей за обещание подарков, которое, кстати, никогда не выполнит. Я. Б. Е. С. П. О. Р. Я. Д. О. К. Он перевел дыхание, в то время как Паук просто смотрел на него снизу вверх, забыв о бутылке с водой в своих неподвижных руках и приоткрыв рот под пальцем Уэйда. Уэйд не собирался останавливаться. — И это ещё не учитывая того, что я немного сошёл с ума, — он указал на свою голову свободной рукой, а затем начал перечислять на пальцах другой руки: — Я — кретин 99,2 процента времени, непредсказуем, ненадёжен, ненавижу долбаных коров, я наёмник, и не по необходимости, а потому что чёртовски кайфую от своей работы. А под работой я подразумеваю убийство людей. Я реально наслаждаюсь этим, блядь, а ты… — он поднял обе руки с драматичным жестом. — Ты же супергерой, и не просто какой-то, а супергерой, который всегда рядом с людьми, каждое утро и каждый вечер. Супергерой, который реально заботится о людях, — и он продолжал, вдруг осознав, что болтает так же много, как и Паучок. — Ты не должен тратить своё время на меня, ты можешь пойти в какой-нибудь переулок и найти там кучку мусора, которая будет стоить больше твоего времени, чем я... — О боже, Уэйд, заткнись, — Питер, наконец, прервал его болтовню, одна из его рук поднялась, чтобы коснуться руки Уэйда и остановить его жестикуляцию. Линзы его маски были сжаты, что означало, что он хмурился, когда вздохнул. — Я понял, ладно? — он выдохнул, опуская руку, а вместе с ней и руку Уэйда. — Я много думал об этом с тех пор, как мы в последний раз встретились. — Он замолчал на мгновение, осматриваясь, чтобы собраться с мыслями, а Уэйд остался неподвижным, слушая, чувствуя, как их руки всё ещё не разошлись. Теперь они буквально держались за руки. Ого. Это было так странно и так приятно и... — Но мне всё равно, я просто... мне всё равно, — Питер покачал головой, и их взгляды снова встретились. — Хотя я знаю, что ты убийца, я также знаю, что ты убиваешь только плохих парней. И да, — он пожал плечами, — это не то, с чем я бы согласился полностью, но я также не буду тебя осуждать за это. Я не настолько наивен, чтобы думать, что преступников и злодеев можно оценивать по чёрно-белому. Теперь уж точно нет. Он тихо произнёс последние слова, голос стал настолько тихим и отстранённым, что Уэйд почувствовал, как что-то в нём ёкнуло. Видимо, для Питера вопрос «наивности» был больной темой. Прежде чем Уэйд успел что-то спросить или прокомментировать, Питер продолжил, в более бодром тоне: — Так что я принимаю все эти вещи в тебе, всё, что ты сказал, даже эту часть с наркошей Санта-Клаусом... — Но... — Нет, чувак. Хватит, — Питер прервал его, прежде чем он успел что-то возразить, но что заставило Уэйда замолчать, так это тот факт, что Паучок также просто положил свою маленькую руку в его и сжал её. — Слушай, я стою здесь, — Питер сделал паузу, нервно сглотнув, — говорю тебе, что хочу видеть тебя чаще, что хочу узнать тебя получше. — И о боже, он снова покраснел, от шеи до того места, где маска была поднята наполовину. — Я говорю тебе это, даже после того, как мне пришлось смывать кровь с костюма и лица после последней нашей встречи. Он тихо признался, и Уэйд застрял на этом слове, не в силах избавиться от всего того, что поднималось в его груди: надежды и страха, смешанных с самоненавистью и отвращением из-за того, что он загрязнил Питера буквально кровью отвратительного ублюдка. — Пиздецблядь, — тихо выругался Уэйд, его голос был полон вины, — извини за кровь, я не думал, что... — Уэйд, я же сказал, что всё в порядке, — Питер снова прервал его, и хотя Уэйд должен был чувствовать раздражение, он не мог заставить себя чувствовать ничего, кроме удивления, думая о том, что не заслуживает такого признания. Паучок снова улыбнулся, немного криво, и сердце Уэйда сжалось. — Ну, это было действительно мерзко, и я бы не хотел, чтобы мне снова пришлось это пережить, так что, знаешь, в следующий раз я просто постараюсь, чтобы ты не был весь в крови, когда... — Уэйд просто стоял, не дыша, наблюдая, как линзы маски Паучка расширяются, как только слова достигают их обоих. Эти слова отражали мысли Питера. Он хотел, чтобы был следующий раз: следующий раз, когда они окажутся так близко друг к другу, что Уэйду будет снова открыт доступ к его телу. Какого хуя? Уэйд был почти уверен, что выразил Питеру все свои скрытые сексуальные чувства на счет этого объятия. Неужели Питер не помнил? Или ему было всё равно? Или... — В следующий раз, — выдохнул Уэйд, прежде чем Питер успел покраснеть ещё сильнее или вытащить свою руку из его. — Ты, кхм, хочешь снова обнять меня, малыш? Уэйд попытался пошутить, добавив немного юмора в неловкую тишину, которая возникла. Но Питер становился всё краснее, а когда он сжал губы и наклонил голову — казалось, он смотрел на их соединённые руки, — Уэйд решил напомнить молодому супергерою одну жестокую правду: — Не то чтобы я против: святые колокольчики, на самом деле наоборот, — он ослабил руку, ожидая, что Питер отпустит её. — Ты помнишь, что я сказал той ночью, да? Про эрекцию? — он хрипло засмеялся и добавил: — Это не было шуткой. Голос стал намного более выразительным, чтобы Питер точно понял, что Уэйд серьёзно. Пора было быть максимально ясным. — Ты меня удивил в первый раз, когда так близко подошёл, Питер, но если ты снова прижмёшь свой спандекс ко мне, у меня так сильно встанет, что ты сможешь понять, какой религии я не принадлежу, — на этот раз он не засмеялся, чтобы разрядить столь грубое признание. Он хотел, чтобы Человек-паук знал, что, хотя статус «тактильных друзей» для них возможен, это не остановит того факта, что взрослый Человек-паук, появившийся в его жизни, вновь зажег очень, очень яркое и горячее пламя интереса, которое Уэйд испытывал к младшему супергерою в прошлом. Тогда, когда он еще не знал, что Паучок — подросток, он провел немало ночей, предаваясь мыслям о том, как бы развратить Человека-паука всеми грязными способами. И теперь, когда Паучок стал старше и Уэйд снова что-то почувствовал, это было бы не менее сильное чувство. На самом деле, воображение Уэйда, вероятно, стало бы хуже — или лучше, в зависимости от точки зрения — придумывая развратные сценарии с участием Человека-паука, если бы они начали сближаться. Уэйд давно перестал воспринимать Питера как просто друга, ещё до того, как узнал, что не должен так думать. Теперь, когда Питер стал взрослым и еще привлекательнее, назад пути не было. Он ожидал, что его откровенности будет достаточно, чтобы заставить Человека-Паука, который странным образом до сих пор держал его за руку и смущенно краснел, отступить. Он думал, что его слова заставят Питера трезво оценить ситуацию, и он решит, что Уэйд — это что-то отвратительное, что он не хочет такого старшего морально испорченного убийцу в своей жизни, особенно если тот постоянно думает только о том, как бы заполучить его в постель. И не могло быть и речи, что Питер примет это, потому что... Его мысли прервал тихий шепот Питера, который Уэйд не разобрал. — Что? — переспросил он, наклоняясь ближе, одновременно с тем, как Питер поднял голову и посмотрел на него. Теперь их лица были всего в нескольких дюймах друг от друга, когда Питер сказал: — Я помню, — тихо, но чётко, с лёгким налётом улыбки в голосе. Линзы его маски больше не были расширены от шока, теперь они были расслаблены, наполовину открыты, и смотрели прямо в глаза Уэйда. А на покрасневших губах Питера была едва заметная улыбка, что заставило мозг Уэйда на мгновение зависнуть. Он пытался понять, что именно значат эти слова, и когда догнал, весь его разум заполонила лишь одна мысль: «Блядьблядьблядьблядьблядтблядьблядь» — и так в голове повторялось целую минуту, пока они продолжали смотреть друг на друга. Где-то рядом на крыше ворковали голуби, издалека доносился звук приближающихся пожарных машин, в воздухе ещё висел дым от пожара на нефтезаводе, автомобильные гудки и шум Нью-Йорка доносились до крыши здания, где они стояли. Но Уэйд был сосредоточен лишь на звоне в ушах, тяжёлых ударах своего сердца и на том, как рука Питера снова крепче сжимала его. Это казалось невозможным — не только то, что Человек-Паук только что фактически признался, что знает, что Уэйд хочет его, и что он всё ещё заинтересован в физической близости с ним, что по сути означало, что Питер тоже желает такого контакта. Но Уэйд также не мог поверить в тот спектр эмоций, который сейчас охватывал его. Никакой из тех привычных гнева и горечи, что обычно были его спутниками, не было в этот момент. Его эмоции бурлили, все были такими сложными, но в то же время такими чертовски ясными. Господи, он чувствовал волнение. Не сексуальное, а то, что приходит с ожиданием, надеждой и счастьем — совсем не то, к чему он привык за последние годы. Но он также чувствовал себя измотанным и на грани, как будто все его нервы начали рваться. Чёрт. Это было похоже на то, как он себя чувствовал после того, как стал Дэдпулом, но до того, как раскрыл себя Ванессе. Он провел недели в эмоциональном хаосе, думая, сможет ли она принять его таким, принять его внешний вид, захочет ли остаться с ним. И до сих пор он знал, что если бы не похищение Ванессы Фрэнсисом, он бы никогда не раскрылся ей. Потому что он действительно не верил, что кто-то может полюбить его Дэдпулом... захотеть прикоснуться к тому, что он есть, быть с ним таким, какой он есть. — Уэйд? Ты в порядке? Голос Питера заставил Уэйда осознать, что он громко и глубоко дышит, смотря на их сцепленные руки. Он бы не держал Уэйда за руку, если бы знал, что тот на самом деле представляет собой под костюмом. И тут его разум закричал: «отменаотменаотменаотменаотмена» — он не хотел быть отвергнутым; не от того, кого он действительно хотел. Отказ от Человека-Паука, от Питера, не был бы таким же безразличным, как когда он стал нечувствительным к проституткам и просто людям на улице с отвращенными гримасами, будто он зараза какая-то. Он так привык к этому в прошлом, что спустя все эти годы, проведённые без близости или интереса к кому-либо, даже воспоминания об этих временах уже не трогали его. Но просто представление о том, как лицо Питера морщится от отвращения при виде его, заставляло чувства Уэйда переворачиваться. — Уэйд? — снова сказал Питер, звуча обеспокоенно, и отпустил руку Уэйда. Он уронил бутылку с водой на землю, чтобы положить руки на напряжённые плечи Уэйда. Они были уже так близки, но прикосновение Питера к его плечам было слишком… Не потому что он не хотел быть тронутым, а потому, как сильно он этого хотел. Уэйд резко отступил назад, тяжело дыша и стараясь создать между ними расстояние. Внезапно он осознал, насколько невыносимо жарко: под костюмом всё липло к телу, и пот стекал по коже в самых худших местах. Но он знал, что дело было не только в этом. Самоотвращение, накатившее с новой силой, давило на него так сильно, что хотелось содрать с себя кожу, лишь бы хоть ненадолго избавиться от этого ощущения. Он уже пробовал это раньше. Ничего не получилось. Его кожа заживала быстрее, чем он успевал её разодрать, и боль от этого была не только физической — она рвала душу на части. О, Господи. Он почувствовал, что вот-вот заплачет. А этого не случалось уже так давно, что неожиданная тяжесть, застрявшая в горле, буквально выбила из него дыхание. Он понял, что должен немедленно уйти. Найти место, где останется один. И почти автоматически направился к ближайшей пожарной лестнице — к удобному пути, который мог вывести его за пределы видимости, достаточно далеко, чтобы спрятаться в ближайшем переулке. Там он смог бы сбросить всё, прекратить это чувство, снова стать нечувствительным. Решение было принято, и он уже тянулся к кобуре на бедре, чтобы вытащить свой Desert Eagle, когда приблизился к верхней части лестницы. Но тут он услышал едва уловимый всхлип. Настолько тихий, что в обычной ситуации он бы его не заметил. Но ветер донёс звук до него. Он замер. Это всхлипнул Питер. Уэйд снова пытался уйти от Питера, после того как тот ясно дал понять, что хочет быть ближе к нему. И теперь он снова причинял ему боль. А ведь он больше всего на свете не хотел причинять боль Питеру. Уйти он не мог. И он не мог просто выстрелить в себя или спрыгнуть с крыши, чтобы эгоистично отключиться от мира и чувств, которые в нём вызывал Человек-Паук. Не с Питером рядом. Не на его глазах. Он должен был взять себя в руки. Годы злости и горечи сделали его равнодушным почти ко всему. Но теперь... может, пришло время выйти из этого состояния? Возможно, если он попытается измениться ради кого-то другого, а не ради себя, это сработает? У него никогда не было такого желания. Он не думал, что что-то сможет заставить его почувствовать себя живым, как раньше, до того как он потерял всё один раз... а потом снова. Но сейчас он чувствовал себя живым. Реальным. И это было страшно, потому что делало его уязвимым. Уязвимым так же, как он был тогда, когда Ванессу похитили. Когда она сказала, что они могут попробовать завести ребёнка. Когда она умерла. Она была последним человеком, который хотел его. Теперь Питер как-то проявлял интерес к нему, и, может быть, он должен дать им шанс? Может быть, он мог бы позволить себе попытаться стать ближе. Мысль о том, что его снова ранят, была настолько страшной, что она заставляла ощущать жар и холод, напряжение и боль, но также, мысль о том, чтобы быть... поцелованным снова? Поцелованным кем-то, кто знал, что с ним под костюмом, и всё равно хотел его, как Ванесса? Это было бы... чем-то таким... чем-то, что казалось бы невообразимым. Но может быть. Может быть, Питер... — Уэйд? Снова его имя, с недоумением и сомнением, за которым последовал ещё один всхлип. «Может быть» — подумал он.