Underground

17 сентября. 2024 год.

— Извините, — психиатр разводит руками. — Мне не хватит опыта для столь запущенного случая, как у вас. Намгю хочет вмазаться башкой в стену. — Вы уверены? — Намгю кладёт локти на край стола, за которым сидит важного видочка дядя, и сутулится. — Поймите, вы — третий специалист, который просто выдворяет меня. Психиатр жмёт плечами. — Поймите, — врач снимает очки и откладывает их на стол, — я никогда не сталкивался с настолько сложным случаем кошмаров. Единственное, что я могу вам предложить — разобраться в самом себе. — И как мне это поможет? — спрашивает Намгю, отпрянув назад. — Если говорить как есть — не знаю, — признаётся мужчина. — Но вы узнаете о себе что-то новое и, возможно, вам станет лучше. Намгю тихо усмехается. Господи, этот ужас определённо точно никогда не закончится. — И вы себя называете специалистом? — язвит Намгю, прежде чем встать со вздохом и выйти из уже осточертевшего кабинета. Он петляет по бесконечным коридорам платной клиники и всё никак не может перестать крутить прошедший разговор в голове. От настоявшегося за это время около-отчаяния хотелось выть. Ведь он и сделать ничего не мог, и другие руками разводили, мол, «сами не знаем». Кошмары начались у него давно — тогда, когда он впервые начал принимать таблетки. В те времена он был ещё совсем юнцом. Лет шестнадцать, может, семнадцать, но не более. Помнится точно: тишина. Гробовая такая, за кости хватает и всё вытащить хочет, от того и трясёт постоянно. И Намгю — один совсем. Стоит в темноте да пытается понять, что же происходит. В моменте перед ним возникает парнишка — его возраста, может, чуть старше. Глаза пустые, будто в глазницах ничего и нет, а по щекам струится кровь. Намгю особенно запомнилось одно — ни губ, ни носа у него не было. Лишь трегуольная полость посреди лица. На его костлявых плечах висела зелёная мастерка, а на шее красовалась приличных размеров дырень. Тогда Намгю испугался знатно — никогда он ничего подобного не видел. А тут в такой близости, почти что интимной. Но всё тело сковало страхом, ноги встряли в землю, а в локти оказались всверлены огромнейшие болты, державшие руки вровень по бокам. И смотрит на него эта тварь. Не отрывая взгляда. Лишь спустя несколько минут тишины Намгю услыхал тихое «сдохни» и почувствовал на плече что-то совсем чуждое — ручищу местного чуда. Лишь тогда получалось заорать. Вырваться из хватки, упасть на чёрный пол и отползти назад. С того дня прошло лет семь, не меньше. Но даже спустя столько времени Намгю отчётливо помнит то престранное ощущение, тот образ и собственный страх. Намгю оказывается на улице. Он тихо вздыхает: каждый раз, думая об этом, ему становится не по себе. Не любит он грузить себя прошлым, своими страхами и сожалениями. Отойдя в сторону, Намгю закуривает. Кажется, помочь ему сможет только он сам, да и то уж совсем сомнительно. Не верится уже как-то. Придётся пришвартоваться в какой-нибудь кофейне-забегаловке да обдумать происходящее. Может, тот псевдоврач и не «псевдо» вовсе, а действительно хороший специалист. Позвольте ему объясниться: уже которую неделю Намгю снится один и тот же сон. Говоря точнее — не очень-то и приятный. Самый настоящий кошмар. И дело не в том, что этот кошмар повторяется из раза в раз, не подумайте. Через такое Намгю уже успешно проходил, да и в какой-то степени даже привык. Его смущало другое. То, что этот названный кошмар, был до ужаса реалистичным. И каждый божий раз, когда Намгю проходил через него вновь и вновь, тот был как будто бы в новинку. Метрополитен. Время близится к позднему вечеру. Намгю стоит на пустом перроне — здесь он почти что один; разве что спящий на скамейке неподалёку бродяга составлял ему компанию. В воздухе стоит отчётливый запах железа и хлорки. Этот запах Намгю узнает из тысячи — мертвечина. Ещё со своего детства он помнил эту дурость. Порой его отец, уходя в особо тяжёлые запои, таскал домой полудохлых кошек да собак. И всё вы́ходить пытался. Лечил им лапы, кормил с блюдца молоком, не оставлял надежд на выздоровление зверей. В это всегда втягивался Намгю: то ему требовалось принести палки с улицы, дабы зафиксировать лапки, то притащить лопату из сарая — закопать очередной труп сякой живности. Задохлый запах отпечатался в памяти Намгю определённо чётко — отец каждый раз бесился и бил кулаками по стенам, едва эта дурь заполняла их дом. Это значило — неси лопату, хватай беднягу-кошку, авось собаку, за шкирку и тащи во двор. По выходу из запоев и возвращению к «нормальной» жизни, отец обязательно колотил Намгю, всё причитая: «Что же ты меня не остановил, придурошный?». Но сам никогда не вспоминал того, что никак не хотел отползать от больных животных, даже если Намгю пытался его оттащить от них. К перрону подъезжает нужный поезд. Тот не пуст — в нём сидит несколько клерков; кто спит, а кто болтает по телефону, не суть разница. И вместе с тем, внутри оказывается козырь сия программы — Субон. Тот стоит прямо посреди вагона и пялится на Намгю. Это и пугало больше всего. Создавалось такое впечатление, что Танос знал о том, что Намгю тут будет, хоть они и не общались ни разу с того момента, как оба покинули игру. — Намсу? — спрашивает не-Субон, прежде чем придурковато улыбнуться, подойти к Намгю ближе и достать из кармана своей куртки вилку. — Смотри, что ты сделал со мной. В следующее мгновение вилка оказывается у него в шее. По ней струится кровь, стекая далее по одежде, скользит по кожаным ботинкам, оказываясь на полу. Намгю бросает окурок в лужу, топчет его. К чёрту эти платные клиники и их врачей-дебилов. Он сам со всем разберётся. Пусть Намгю и не психиатр с образованием, но себя он точно знает на все сто. Да и не тупой он. А сейчас ему нужно домой. Никто не отменял того факта, что жить ему на что-то надо. От того — работа ждёт, а он всё ещё не оклемался после прошлой смены. Надо себя хотя бы в порядок привести.

19 сентября. 2024 год.

За Намгю с неприличным грохотом закрывается дверь вокзала. Он утирает пот со лба задней стороной ладони и плюхается на одно из свободных сидений — ему тут торчать добрый час — и то, если повезёт. Что-то ему подсказывает, что он здесь надолго. Интерьер вокзала достаточно занимательный. Белоснежная плитка, заляпанная грязно-коричневыми следами от обуви, жёлтые знаки, разбросанные по всей площади здания; десятки, если не сотни людей, и все чем-то заняты. Намгю всегда считал, что здесь происходит всё самое интересное. Но от того подобные места ему никогда не нравились. — Вот ведь дёрнул чёрт переводить меня в ссаный Пусан, — выругивается он себе под нос, наконец, отдышавшись. Неблагодарная паскуда — так он прозвал своего менеджера, — решила, что будет очень смешно, если они переведут Намгю, одного из своих самых некомпетентных сотрудников, ближе к эпицентру событий. Всё ради того, чтобы в течение следующего месяца-двух, он мог присутствовать на чёрт пойми каких собраниях. Проблема стояла одна, однако, стояла она крайне остро: Намгю в данный момент времени работал флористом, и оттуда складывался достаточно закономерный вопрос — какие, нахрен, собрания по работе? К тому же, оказалось, что мир решил добить Намгю самым жестоким образом — его поселили в тесную однушку, прямо в центре Пусана. Мало того, что Намгю самую малость не любил узкие пространства — всё после треклятой карусели, — так и шум он не жаловал. А тут — возьмите, как говорится, поставьте подпись, — вы в заднице! Из всего вышеперечисленного можно было порадоваться лишь смене обстановки. Намгю уже достаточно давно стоило развеяться. А там, гляди, вслед за старой квартирой, на окраине столицы останутся и кошмары. На вокзале ужасно шумно. Создавалась единая картина хаоса: смех, слёзы, какие-то возгласы и постоянные гудки поездов. Возможно, кому-то такое нравится. Всеобъемлющая тоска прощания, столь же сильная радость долгожданной встречи, однако Намгю повторится — он не фанат подобного. Он скрещивает ноги под скамейкой и ждёт. Покорно так, как пёсик. Всё равно деваться некуда — работа ему нужна, как, собственно, и деньги. Бежать смысла ноль. Да и не хочется уже, если честно. Ноги молили о пощаде. Намгю протащился из самой задницы Сеула в другую его задницу. А сейчас ему ещё предстояло ехать до чёртового Пусана. Атас — лишнего и не скажешь. Сказать, что Намгю ненавидит свою жизнь — жалкая литота. Он её просто не выносит. Со временем вокзал пустеет. К тому моменту, как нужный поезд оказывается прямо перед Намгю, проходит чуть меньше часа. В тот же вагон, что и он, заходит от силы человек пять. «В целом, не всё так уж и плохо», — подмечает мысленно Намгю, таща за собой сумки. Через несколько секунд он оказывается на нужном месте. Чемодан следует его примеру и пропадает под сидением, а рюкзак падает в ноги. К тому времени, как Намгю растекается в кресле и вставляет в уши наушники, за окном уже начинают мелькать добротные виды вечерней Кореи. Начиная пригородом Сеула и заканчивая небольшой деревушкой-посёлком, расположившимся прямо на окраине столицы. Раньше, когда выпадала возможность, он всегда садился у окна, будь то машина, катер, поезд, да даже автобус. Нравилось тогда ещё маленькому Намгю водить взглядом по фасадам зданий, природным рельефам… в общем, любоваться красотой того, что вылезло из-под руки человеческой. Сейчас такого не было. Бедняга Намгю успел уже семьсот раз разочароваться в людях, и смысла смотреть на всё под новым ракурсом как-то не имелось — всё равно он ничего не запомнит. По башке Намгю прилетает подзатыльник. Он с секунду пешит с такого расклада событий, затем медленно вытаскивает из уха один из наушников и так же медленно поворачивается к источнику удара. — Мудак, — первое, что говорит забравшаяся на спинку кресла Намгю Сэми. — Только тебя тут не хватало, — Намгю закатывает глаза и, отмахнувшись рукой, отворачивается. Правда наушник в ухо он так и не возвращает. Напротив, вытаскивает второй и кидает оба в карман пальто. — И что тебе в Пусане надо, а? — скучающе тянет Сэми, уперевшись локтём в спинку кресла. — Я думала, ты загнёшься от крэка. Даже грустно как-то. — Заткнись, а? — Намгю не был в восторге от подобной авантюры. С Сэми они виделись в последний раз в тот же день, как их выпустили на волю. Ему не свезло оказаться выброшенным на улицу посреди ночи вместе с ней. Помнится, триста восьмидесятая очень долго смеялась над татуировкой орла на груди Намгю, а потом и вовсе пригрозила бросить его одного на дороге, объяснив это тем, что Намгю пытался её прикончить. Пришлось извиняться перед высокомерной падлой. Развязали его только после «чистосердечных» извинений и сопливых просьб о свободе. — Так чё тебе в Пусане надо-то? — не отстаёт от Намгю Сэми. — Я слышала, что твой хахаль там родился. — Никакой он мне не хахаль, — раздражённо кидает Намгю в ответ, сразу же понимая, о ком идёт речь. — И что с того вообще? Родился и родился. — Навести дружка, — губы Сэми растягиваются в подленькой ухмылке. — Вы же не виделись с момента окончания игры, да? — Нет, — не совсем честно признаётся Намгю. Ведь только больной начнёт рассказывать о кошмарах, странных видениях и бесконечных марафонах по врачам. — Не виделись. — Ну-у-у, — Сэми тихо усмехается. — Ты, конечно, ублюдок, но я могу тебе помочь. — Ты о чём? — спрашивает Намгю, повернувшись лицом к Сэми. — Нагнись ближе, — шепчет она. — Я не кусаюсь. Цокнув языком и нагнувшись ближе к замолкшей Сэми, Намгю подставляет ухо, прислушиваясь: — Намгю, — голос Сэми внезапно хрипнет, она меняется в лице, а из её рта начинает литься кровь. — Смотри, что ты сделал со мной.

20 сентября. 2024 год.

Намгю просыпается в холодном поту. За окном в темноте мелькают редкие огни загородных домов, а в вагоне свет и не горит вовсе. Намгю тихо переводит дыхание, быстро моргает. Включив телефон, он видит на интерфейсе устройства «04:20» и с облегчением вздыхает. Ехать ещё несколько часов, можно поспать чуть подольше. Думать о произошедшем не хотелось — сон оказался ещё более реалистичным, чем те, в которых присутствовал Субон. И от того Намгю было не по себе. К чёрту это всё — заедет он в новую квартиру, скидает свои вещи по её углам и увалится спать. Всё равно утром никуда не надо. А о Сэми, вилках по карманам курток и мертвечине можно подумать и потом. Сейчас необходимости в этом в любом случае нет. В Пусане по утрам всегда было тихо. Намгю зевает, тащит за собой чемодан и придерживает рюкзак за лямку — тот всё хочет свалиться с плеча и упасть на землю. Солнце только-только начинает показываться из-за горизонта. Оно лениво, совсем неохотно разбрасывается своими лучами. Близятся холода, в скором времени оно перестанет греть вообще. Колёсики чемодана стучат по асфальту неприлично громко. На улице упокоилась такая тишина, что даже столь, казалось бы, незаметные мелочи кажутся уж больно громкими. Намгю разминает шею. Ему нужна кровать и пара часов сна. К слову о работе: начальство написало ему о том, что некоторые из запланированных встреч накрылись медным тазом — то ли какой-то из поставщиков слился в бордовый закат, то ли кто-то в управлении просто обленился. Но Намгю не жаловался — никогда неделя оплачиваемых выходных лишней не была.

***

Будильник будит Намгю ближе к часу дня. Он вслепую выключает механические оры, нащупав телефон на тумбочке, и ёжится под одеялом. Вставать не хотелось, однако желание поспать лишний часок сразу улетучилось, как только сквозняк, пробравшийся через открытое окно, забрался под одеяло. По телу пробежали мурашки, и Намгю вяло присел на кровати. С улицы тянуло сыростью и выпечкой из пекарни в доме напротив. Надо будет туда зайти и попробовать что-то из здешних булок — уж больно вкусно пахло. Намгю потягивается, вылезает из постели, шлёпает босыми ступнями по холодному паркету и закрывает окно. Исходя из небольшого плана, который Намгю составил на свою поездку, в эту образовавшуюся неделю выходных он ничего не делал. Чёрт возьми. Он же даже и не подумал, чем ему заниматься, в случае неожиданностей — на уровне тех, что заготовило ему начальство. Намгю, сидя на кухне, чешет затылок. Перед ним стынет чашка растворимого американо. По поиску «чем заняться в Пусане» он смог найти разве что бордели да какие-то обрыгаловки-рестораны, а там уже и город закончился. Из чего-то более-менее перспективного остаётся лишь центр города и что-то вроде тусовочного района где-то ближе к его окраине. Там, к слову, и расположились бордели, а вместе с ними бары, стрипушники и ночные рынки с американской едой. Намгю выключает телефон, откладывает его в сторону и пьёт уже остывший кофе. Кажется, ближайшие несколько дней он будет шиковать в пусанских бомжатниках. Ещё бы стоило подумать о том, как ему добираться до нового места работы. Новая точка находилась в нескольких километрах от его дома, что в целом было недалеко, но каждый день тратить по полчаса на дорогу не хотелось, а поблизости ничем из общественного транспорта даже и не пахло. Тратиться на такси не хотелось, а требовать рабочий автобус от начальства казалось бредом на уровне творчества Паланика. По квартире вновь пробегает сквозняк. Намгю, сидевший на кухне в одних лишь шортах, по неволе мелко дрожит. И снова в голове мелькает «нужно-нужно-нужно». Надо избавляться от этой идиотской привычки планировать кучу дел наперёд, а после выполнять от силы тройку. В Пусане чуть холоднее, чем в Сеуле. В детстве, когда Намгю приезжал сюда со своей матерью, она всегда рассказывала ему про историю этого города, про голодные года во время войны, про людские страдания и закрепляла свои доклады чем-то прочитанным из девичьего журнала, наподобие «Намгю, а ты знал, что у кошек 34 мышцы в ушах?». Намгю думает о матери. Он застал её смерть в осознанном возрасте. Ближе к тринадцати годам отроду в детском паспорте у неё появилась дурная привычка. Она полюбила лишний раз побаловать себя алкоголем, а порой и травкой. Никогда это хорошо не заканчивалось. Её любимым делом стало закатывать истерики по пустякам, а потом, как ни в чём не бывало, вливать в себя триста грамм коньяка и отключаться на диване в гостиной. Отец, который к тому времени уже закодировался, поначалу терпел подобные выходки, но потом у него начали сдавать нервы, а затем — и он сам. Когда Намгю было пятнадцать лет, он оставил его одного с матерью, сбежав в Японию. Несмотря на то, что отец регулярно слал деньги, жить было тяжело. Мать вечно лишний раз выносила мозги, да и покоя особо не давала. То ей нужно было принести очередную бутылку спиртного, то подтереть блевоту на полу. Намгю надежд на лучшее не оставлял. Всё прыгал да обслуживал, думая, что скоро всё кончится. Мать погибла седьмого апреля. Перебрала с алкоголем, уснула на полу, захлебнулась в собственной блевоте. Намгю не сильно любит вспоминать об этом — берёт за живое, тут и дураку понятно. На телефоне красуется «16:52». Намгю стоит в той самой пекарне, откуда доносился запах утром, и всё не может определиться с тем, какую из здешних пышек ему стоит съесть сегодня перед сном. — Молодой человек, — обращается к нему девушка кассир. — Вам, может, подсказать что? — Я возьму банановый, — говорит Намгю, отлипнув от прилавка. — Банановый торт. Один кусок, пожалуйста. — Без проблем. Субон любил всё связанное с бананами. Намгю это помнит, потому что Танос рассказал об этом в тот день, когда они познакомились. Возможно, именно поэтому Намгю сейчас лениво плетётся по вечереющим улицам Пусана, держа в левой руке пакет с куском бананового торта. Ведь, признаться честно, сам он бананы на дух не переносит. Намгю не знает, почему он так много думает о Субоне. Как-никак, с того момента, как их выпустили из игры, прошло уже очень много времени. Субон даже не пытался с ним связаться. Как, впрочем, и сам Намгю. Возможно, это всё по вине кошмара с Сэми или же из-за повторяющихся изо дня в день кошмаров с самим Таносом, но у Намгю слишком много мыслей о прочем, чтобы сейчас мусолить свои сны. В квартире тихо. Намгю разувается и, не снимая с себя верхнюю одежду, идёт на кухню и кладёт в холодильник пакет с тортом. Тренч оказывается на спинке стула, стоящего за квадратным обеденным столом. На экране мобильника горит «17:45», однако у Намгю сложилось такое впечатление, что он переродился и прожил новую жизнь от и до. Хотелось спать. Заваливается спать Намгю так, как и пришёл с улицы — в посеревших от старости джинсах и плотно сидящем худи. Он падает лицом в подушку и обхватывает её руками, вдыхает её запах. Повернувшись на бок, он уставляется в стену. На ней пляшут тени. Намгю думает, что если он закроет глаза и уснёт, то ему обязательно приснится, как эти тени слезут со стен и задушат его нематериальными руками. Ему это кажется неплохой перспективой. На секунду он ловит себя на мысли о том, что ему хотелось бы встретиться с Субоном. Спросить его о жизни, карьере. Узнать, бросил ли он наркотики. Ведь Намгю бросил — сразу же, как только вышел из игры. О том свидетельствовали постепенно заживающие шрамы на сгибе локтя, а также наличие каких-никаких накоплений на банковском счету. Танос не был придурком, пусть и вёл себя, как один из них. В то время, когда он не был под таблетками или в те редкие моменты, когда у них получалось уединиться вдвоём, он рассказывал о своём детстве. Оно было ровно столько же трагичным, как и детство Намгю, но о нём Субон рассказывал с неподдельной радостью и ностальгией, постоянно многозначно вздыхая. Намгю научился у него ценить даже дерьмовые времена. Намгю закрывает глаза и чувствует, как тени сползают со стены и окружают его. У каждой из них в руках вилки. Они нависают над ним и целятся приборами куда-то между шеей и плечами. Намгю уверен, что если он откроет глаза — узнает в лице одной из теней Сэми. Он пытается дышать, но у него не получается. Несказанные вещи и сотни тысяч извинений оседают в его глотке, как смола. И ему кажется, что он пропадёт здесь с концами. Всё-таки его надежды на лучшее были ошибочными — здесь оказалось только хуже. Жизнь идёт своим чередом. Отец Намгю всегда говорил ему не зацикливаться на мелочах, ведь время безжалостно утекает меж пальцев и оказывается в общем котле прошлого. Намгю думает о том, как долго корил себя отец, когда одна из его несчастных собак-пациентов умерла от заражения крови. За окном темно. В стекло барабанит мелкий дождь. Время близится к трём часам ночи, но Намгю всё ещё не спит. Ему бы хотелось поспать несколько лишний часов сверх того, что он отоспал ещё днём, но усталости он не чувствовал. Экран лежащего на столе телефона загорается. Намгю не сразу обращает на это внимания, надеясь, что через пару волн вибрации и гудков устройство выключится. Однако телефон продолжает гудеть уже достаточно долгое время, чтобы Намгю наконец ответил. Он закатывает глаза и подносит его к уху: — Слушаю? — спрашивает он, оперевшись локтём в стол. — Намсу! — отвечает ему через несколько секунд чересчур радостный Танос. У Намгю перехватывает дыхание. — Слушай, мне тут птичка щебетнула, что ты в Пусане. Это так? — Так, — соглашается Намгю. — По работе перевели. — Ты это, — Субон мнётся, неловко хихикает, и продолжает. — Дверь-то открой. Тут холодно. — Ты о чём? — Дверь открой, осёл. Я у твоей квартиры. Намгю замирает на месте. Ему кажется, что это очередная фантазия или кошмар, но ноги ведут его по коридору до прихожей и он открывает парадную дверь. И за ней действительно стоит Субон. Живой, в дутой куртке и всё с теми же фиолетовыми волосами. Он улыбается, машет обеими руками, мол, «не ожидал?» и самоуверенно входит в квартиру. — Чё ты там так долго мялся, бро? — смеётся Субон, разуваясь. — Я замёрз. На улице такая дождина. — Да, — согласно тянет Намгю. — Я сам днём замёрз. Он опирается плечом о дверной косяк и наблюдает за тем, как Танос раздевается. Когда тот оказывается в одной футболке, Намгю подмечает, как же сильно он похудел за тот месяц, пока они не виделись. Субон поправляет сухие волосы, как бы делая некого рода зализыш назад, и подходит ближе к Намгю. Он протягивает руку: — Чё как? — Намгю жмёт её и чувствует, что она так же, как и волосы, ни капли не сырая. Он хмурится, отводит взгляд в пол, моргает. Когда он вновь поднимает взгляд на Таноса, на его месте никого не оказывается. Намгю стоит в разочаровывающем одиночестве посреди прихожей, раздетый до нижнего белья и с открытой настежь парадной дверью. А ещё у него неловко вытянута рука в воздух. И ему кажется, что в горле образуется незавидных размеров ком, а глаза начинает жечь. Где-то внизу живота ужасно сильно тянет. Это одуряющее чувство одиночества, граничащее с отчаянием. Боже, как же Намгю скучает по Субону. Он закрывает входную дверь, опирается о неё спиной и стекает на пол. Утыкается лицом в колени, обхватывает их руками и с губ срывается тихий вздох. Танос особо не посвящал Намгю в детали своей жизни. То происходило пару раз, да и те были крайне мимолётными. По мнению Субона, излишняя доброжелательность и доброта всегда вела к плохим последствиям. Он говорил, что им стоит научить Минсу этой истине, однако тот всегда ошивался возле Сэми, да и в целом побаивался Таноса. Намгю не мог его винить за это. Зная Таноса, слепо верить ему — дело безумия. Да и сам Субон на контакт шёл крайне неохотно. Ведь бо́льшую часть времени в игре он был под экстази, а в другую её часть сидел под боком Намгю и всё не мог прийти в чувства после очередного трипа. Так и прошли несколько дней их нахождения на том злосчастном острове. И Намгю всё ещё не понимал, почему глаза так сильно жгло, а по голым коленям стекали горячие слёзы.

17 августа. 2024 год.

В комнате вырубили свет около получаса назад. Намгю развалился на кровати Таноса и смотрел на его спину, обтянутую фирменной футболкой с номерком «230». — Ты чё? — буднично спрашивает Намгю. — Перебрал поди. — Намгю, — сто двадцать четвёртый затыкается. Танос почти никогда не называл его по имени. — Не хочешь отлить? Танос поворачивается к нему лицом, и Намгю сразу читает в его выражении что-то неладное. Его брови опущены, а сам Танос выглядит чуть поникшим. Он поднимается с кровати и шагает в сторону выхода к уборной. Намгю ещё несколько секунд лежит на кровати, прежде чем еле слышно выругаться себе под нос и вскочить с постели вслед за Таносом. К тому моменту, как он добегает до двести тридцатого, тот уже стоит у двери и вовсю херачит по ней кулаком. — Пустите поссать, — препротивным голосом тянет Танос, заглядывая в округлое окно. Кажется, после опыта предыдущих ночей с нетерпеливой бабкой и беременяшкой, треугольники терпеть выходки подопечных не намерены. Из-за этого в следующую же секунду дверь оказывается открытой, а охранник говорит чёткое «10 минут» и отходит от входа, пуская парочку на выход. Танос пускает руки по карманам, вальяжно вышагивает по коридору до сортира. Намгю мельтешит позади него, еле подоспевая за широким шагом своего спутника. Но как только они оказываются наедине в уборной, Танос сразу опускает плечи, поникает. Он подходит к умывальнику и несколько секунд смотрится в зеркало, пока не поворачивается к стоящему позади него Намгю и не спрашивает: — Я выгляжу дерьмово, так? — Намгю всматривается в лицо Таноса. Тот выглядит чертовски уставшим, и, признаться честно, это выглядит действительно дерьмово. — Немного, — жмёт плечами Намгю. — Я понять не могу, ты перебрал? Танос пускает руки в волосы, опускает взгляд в пол, проходится пятернями сквозь локоны и тяжело вздыхает: — Я не знаю, что мне делать после игр, — признаётся он, оперевшись руками об умывальник. — Меня никто не ждёт за пределами этого ссаного ада. — Даже так, — кратко отвечает Намгю. Он попадает в ступор, ибо видит Таноса таким впервые. — Меня тоже. — Я… — Танос примолкает. Он отрывает глаза от пола и смотрит в зеркало, вновь вздыхает и, утерев нос рукавом мастерки, продолжает. — Меня Субон зовут. Можешь звать меня по имени. — Хорошо, Субон.

22 сентября. 2024 год.

Намгю думает, что его перевод по работе в Пусан — одна из роковых ошибок его жизни. Каждый шаг напоминает ему о прошлом, а знакомые фасады зданий отзываются колкой болью где-то в груди, около сердца. Но он не перестаёт нашагивать километры расстояния по городу, всё надеясь развеяться от свалившихся на его плечи мыслей. До начала работы остаётся совсем ничего, и Намгю думает, что это ему обязательно поможет. По барной стойке скользит невысокий стакан с виски. Намгю перехватывает его в движении и почти сразу подносит ко рту. Намгю забрёл в местный бар по случайности: ему казалось, что это около-стрипушник и что ему перепадёт шанс посмотреть на выступление хоть какой-нибудь танцовщицы. Как оказалось, ни танцовщиц, ни даже сцены для «выступлений» не было. Была лишь загнутая барная стойка и десятки столиков, в хаотичном порядке раскиданных по площади помещения. Намгю отпивает из стакана. — Эй, красавчик, — Намгю трогают за плечо. Он поворачивается на источник звука, и пред ним предстаёт удивительного вида красавица. — Чего ты тут сидишь один? — Не знаю, — честно отвечает Намгю, отвернувшись от девушки. — Не хочу ничего всё равно. — Так, — Намгю даже не глядя на девицу чувствует, как та скрестила руки на груди и паршиво надула накаченные ботоксом губки. — Это совсем не дело. Девушка присаживается на свободный стул слева от Намгю и, уперевшись локтями в стойку, чуть пододвигается к нему: — Не хочешь познакомиться? — Намгю наконец обращает внимание на расположившееся рядом с ним чудо. Он поворачивается к девушке и смотрит той в глаза. — О. Живой! Не хочешь… Развлечься? За небольшую плату. Или напиток. — Нет, — коротко кидает Намгю, возвращаясь к растягиванию дерьмового виски. — Не заинтересован в шкурах. Девчушка на секунду затыкается. Она убирает руки со стола и показушно прижимает их к себе, собрав тонкие пальцы в кулаки у груди. Она хмурится, несколько раз моргает, и Намгю готов поклясться, что чувствует бриз, вышедший из-под наращенных миллиметров. — Мудачьё ты, — девушка тыкает Намгю в плечо. — Ты как с девушкой общаешься, кретин? Ты со своей мамашей так же говорить будешь? Намгю отводит взгляд от стакана, смотрит в лицо «шкуры», и ему кажется, что он вомнёт её нос обратно в её черепушку. — Пошла ты нахуй, — коротко говорит он, с громким стуком поставив стакан на стойку. — Ссать я хотел, что ты там думала. — Мудак, реально! — как будто не веря собственным ушам, смеётся девушка. — Ты совсем ёкнул, малыш? Ты в отца такой придурок, а? В щёку паскуды — так её назвал у себя в голове Намгю, — прилетает звонкая пощёчина. Мир вокруг него замирает, и он с ужасом соображает, какого чёрта натворил. Девушка опешивает, в её глазах читается искренний шок, а стоящие вокруг них люди резко замолкли. В такой неловкой тишине проходит несколько секунд. — Ты! — наконец тянет истеричка, тыкая указательным пальцем в Намгю. — Выблядок, а?! Намгю вспоминает о рассказах Субона. Как его отец колотил его несчастную мать и самого Таноса. И Намгю хочется блевать от мысли о том, что он чем-то похож на того ублюдка. Субон рассказывал об этом с удивительным трепетом, уткнувшись носом меж коленей и сгорбившись до состояния корпуса мерной ленты. Намгю сидел подле него и слушал бесконечные потоки слов. Что-то о сожалениях, что-то об извинениях, что-то о ненависти и любви. Кажется, это был единственный раз, когда Субон по-настоящему открывался Намгю. На Намгю налетают со шквалом кулаков: паскуда с грохотом роняет его на пол и колотит изо всех сил по торсу. Намгю ничего не чувствует. Он растекается по полу, впитывает в себя удары и снова думает о Субоне. Ему хочется думать о том, что если бы Танос увидел его в таком состоянии, то снял бы кожу с твари, сидящей на нём, и отвёл бы его до дома. Но в голове лишь висит образ Сэми с изодранным в клочья горлом. — Ублюдок! — Намгю приходит в себя. Он вслушивается в оры девушки, сидящей на его груди. — Сдохни! Эти слова кажутся ему до ужаса знакомыми. Намгю спихивает с себя обезумевшую сучку. Он утирает окровавленный нос, пускает руку в карман и, достав из него купюру с пятью нолями, кидается ею в сидящую на полу девушку. Она морозится, и за те несколько секунд, пока она соображает, что происходит, Намгю подскакивает на ноги и быстрым шагом вылетает из полупустого бара. Вдогонку он слышит мешанину оров посетителей, освистывания и громкое «Педик», вырвавшееся изо рта паскуды, однако внимания на это Намгю не обращает. Он, шатаясь, вылетает из бара и стремительным шагом направляется в сторону ближайшего парка. Там, найдя первую попавшуюся лавку, он без сил падает на неё и запрокидывает голову назад, уставляясь в небо. Намгю чувствует, как кровь стекает по его лицу — от носа до губ. Затем она движется ниже и оказывается на подбородке. Намгю трогает себя за разбитый нос, но боли не чувствует. Он не понимает, что произошло. Ему не хочется думать об этом или лишний раз крутить драку в голове, ибо знает, что таким образом лишь закопает себя. Он утирает всё ещё текущий нос рукавом куртки и, разваливаясь, кладёт руки на спинку лавки. Намгю смотрит на затянутое чернотой ночное небо и не видит там, сверху, совершенно ничего. — Нормально тебя жизнь потаскала, — усмехается Сэми, подсаживаясь подле Намгю. — Тебе, кстати, очень идёт. — Тебя не существует, — грустно замечает Намгю, повернувшись в сторону Сэми. Она засунула руки в карманы зелёной мастерки с номерком «380» и смотрела в пустоту перед собой. — Я погибла там, да? — приосанившись, спрашивает она. — А как я погибла? — Ты… — Намгю тушуется. Он крутит события месячной давности в голове и вспоминает смерть Сэми в ярких красках. — Ты сама напоролась на свою смерть, Сэми. Девушка тихо усмехается. Она поворачивается к Намгю, а из её шеи торчит вилка: — Ты правда так думаешь?

***

Намгю с наступлением утра надеется на то, что всё, что он запомнил с прошлой ночи — очередной кошмар. Но под его глазом красуется фингал, а его губа неаккуратно рассечена прямо по центру. Ранка уже засохла. Намгю стучит себя по лбу, опирается руками о раковину, вздыхает. — Я выгляжу, как дерьмо, — спустя несколько минут красований в зеркале, заключает он. Намгю не знал, каким образом ему нужно будет втюхивать покупателям цветочки. Особенно с таким видом. Оставалось надеятся только на то, что фингал быстро сойдёт. Ближе к своим подростковым годам Намгю любил повздорить с соседскими мальчишками. В свои двенадцать лет он был необычайно бойким — наверное, результат его вечных драк с высокой травой. Тогда всё было хорошо. Намгю регулярно обрабатывали раны то мать, то отец, сменяясь в зависимости от того, кто был дома. Они рассказывали о своих драках. Мать Намгю особенно любила рассказывать ему историю о том, как воткнула своей обидчице вилку в руку. Спустя десять с лишним лет Намгю понимает — рассказывать такое ребёнку не очень-то и правильно. Но в возрасте вечного бунта, зарождения личности и бесконечной энергии это казалось чем-то невероятно крутым. Он смотрел на свою ладонь, представлял, как бы в ней забавно выглядели дырки, и хихикал вслед за матерью, которая каждый раз смеялась чуть ли не до коликов, рассказывая ему об этой истории. Отец о своих подростковых годах распространяться не любил. Исходя из слов матери, в свои пятнадцать лет он был ужасно щуплым и вечно получал по башке от сверстников. Но к шестнадцати возмужал, а там — дал отпор. Да так, что его сразу же исключили из его школы и перевели на домашнее обучение. Намгю регулярно вспоминал об этой истории, когда ему было двадцать и он на неделю загремел в обезьянник. Несмотря на периодические сеансы рукоприкладства по отношению к нему, Намгю не мог представить своего отца настолько озлобленным, чтобы тот мог сделать что-то соизмеримое с моментальным отчислением. Когда Намгю спрашивал у матери об этой истории, та всегда жала плечами. Даже когда она нажиралась в топку. А потом отец ушёл. И ни историй о драках, ни обработок синяков и порезов не осталось. Лишь малолетний Намгю и его горе-мать, которую он всем сердцем не выносил. Намгю вновь хлопает себя по щекам. Он смотрит в своё отражение. Фингал всё никак не хотел слезать с его кожи. Намгю знал, что они за пару минут не сходят, однако он привык надеяться на чудо, ведь с таким видом на работе ему появляться просто-напросто нельзя. Он шмыгает носом. Кажется, он проиграл ссаному фингалу. Умывшись ледяной водой, он шлёпает босыми ногами до кухни и открывает холодильник. Нужно позавтракать. Внутри валяется лишь пакет с банановым тортом, к которому он не прикасался с самого момента его покупки. В животе предательски урчит. Его смущает это чувство. Намгю привык себя считать в неком смысле мертвецом. По крайней мере ничего близкого к жизни последний месяц он не чувствовал. Он захлопывает дверцу холодильника и на скорую руку одевается. Надо сгонять в магазин и сделать что-то на завтрак. С десяток минут позднее Намгю уже сидел за столом в местном магазине и лениво жевал какую-то чушню из кислотно-красной упаковки. Наверное, это что-то типа ролла.

18 августа. 2024 год.

— Мужик, — Субон тыкает Намгю в плечо, — Вилка. Зарезать кого-нибудь можно. — Точняк, — кивает Намгю, подцепляя кусок кимпаба и закидывая его себе в рот. Он чертит вилкой в воздухе странный узор, и с набитым ртом продолжает, — Я бы зарезал сучку-Сэми. У меня от неё глаз дёргается. Субон примолкает, отложив контейнер с едой на кровать. Он несколько секунд молчит, обдумывая сказанное. — Это от чего так? — спрашивает он, повернувшись к Намгю. Еда встаёт поперёк горла. Намгю хмурится, прожёвавается и отвечает: — Разве она тебя не достала? Она за крестики. — Не дело это, Намгю, — качает головой Субон, — Она, конечно, тварюжка. Но убивать из-за нашивки на кофте я её не собираюсь. Всё равно завтра победят кружочки. — Ты думаешь? — У меня есть план.

23 сентября. 2024 год.

Намгю прячется лицом в подушку. Он чувствует, как по его спине ползут тени, спускаясь со стены, и как одна из них обвивается вокруг его горла. Намгю хочется скинуть их себя, вдохнуть полной грудью прохладный воздух и открыть глаза, дабы убедиться, что всё происходящее — его фантазия. Но он прикован к кровати и не соображает от слова совсем. Когда Намгю определённо точно чувствует чью-то руку на своей шее, он подскакивает на кровати и лицезреет перед собой разочаровывающую картину. Полное одиночество. Теней не было не то что перед ним, их не было вообще — на стену, откуда они обычно наблюдали за Намгю, падает лунный свет, и там нет даже намёка на отсветы. Намгю встаёт на ноги и плетётся до туалета, где он падает на колени и сгибается в наутилуса у унитаза. Его тошнит вчерашним роллом. Он проводит в уборной комнате ещё с десяток минут, надеясь на то, что всё скоро закончится. Но остатки ролла сменяются желчью, а потом и вовсе кровью. Так проходит следующий час. Ближе к четырём утра всё прекращается. Резко и некрасиво. Намгю в последний раз тошнит желчью вперемешку с кровью, и после этого наконец перестаёт тянуть в животе. Он, шатаясь, поднимается на ноги и, держась за стены, идёт вдоль коридора до ванной, где умывается и смотрит в зеркало. Он ужасно бледный. Дойдя до кровати несколькими минутами позже, Намгю без сил падает на неё; он готов поклясться, что чувствует, как в его животе множатся личинки. Они жрут его изнутри. Намгю кажется, что всё происходящее — один сплошной кошмар. Он поневоле вспоминает слова психиатра о том, что ему нужно разобраться в себе. Личинки начинают копошиться внутри него с утроенной силой. «Вот оно что» — мерцает в его голове лампочка. Намгю собирает в себе остатки жизни и поднимается с кровати, наспех одевается и, еле соображая, несётся на улицу. Он ковыляет по ночным тротуарам Пусана в уже привычном одиночестве, надеясь на то, что задуманный им план не окажется тотальным провалом. Оказавшись у входа в метро, Намгю смотрит на неоновую вывеску, сигнализирующую о том, что он прибыл на место — оно будто оазис посреди Сахары. Эта чёртова станция метро — последняя его надежда на нормальную жизнь. Он мельтешит по ступенькам и оказывается на перроне. Следующий поезд прибудет сюда через несколько минут. Намгю встаёт прямо перед разграничительной лентой и надеется на лучшее. Намгю не знает, клинический ли он идиот или же невероятный ясновидящий, ведь объяснить то, что из первого же поезда, который встречает сто двадцать четвёртый, выходит до заворота кишок знакомый человек, он не может. — Субон, — тихо говорит он, когда Танос выходит из поезда на перрон. — Ты… Не поменялся. — Намгю? Какого хрена.

18 августа. 2024 год.

— Чёрт-Чёрт-Чёрт, — ругается Намгю, сидя над тяжело дышащим Субоном в его руках. — Только попробуй сдохнуть, идиот! — Я… — тянет Субон, уставившись глазами-стёклами в потолок. — Я в порядке. Вилка в плече. — Боже, — Намгю вздыхает с облегчением, обхватывает обросший затылок Субона и прижимает его к себе. — Было так много крови. — Я чуть не умер, Намгю, — говорит Субон, всё продолжая пялиться в потолок. Намгю знал об этом. И он боялся этого больше всего. Ему кажется, что если бы погиб Танос, погиб бы и он сам. Он утыкается носом в шею Субона, вдыхая запах пота, намешанного с кровью, и ему хочется плакать от того, насколько живым он себя чувствует.