Мам, прости

Такемичи воспринимает смягченную новость о Какучё с детской непосредственностью. Для него глубина трагедии заботливо заканчивается тем фактом, что они больше не смогут играть вместе. Поэтому он задирает свою лохматую голову и наивно хлопает глазами, задавая простейший вопрос: — А мы его забрать не можем? — Понятие «детский дом» также отложилось в его сознании в примитивном понятии об абстрактном месте, куда просто переехал его друг детства. Камэ медленно качает головой. Это невозможно. По крайней мере очень тяжело выполнимо для неё. — Почему? Их семья и без того считается неполноценной: мужа, как и официального места трудоустройства нет. Вариант: «я шью гопникам и учу этому их детей и не только» — вряд ли понравится органам опеки. Ровно, как и их старая квартирка — квадратных метров явно маловато уже на их обоих. Тут бы не лишиться родного ребёнка, прежде чем обращаться с просьбой об усыновлении второго. — Нам не разрешат. Помнишь, как его родители не пускали его к тебе на ночёвку? — Такемичи с серьёзностью кивает, и Камэ выдыхает: этого объяснения достаточно. Она пытается пригладить торчащие пряди, однако он вырывается из-под ладони и льнёт к ней. Да, и тревожил вопрос самого Изаны. Если их разлучить с Какучё — канон обрушится сильно? Связь, которая возникла между ними — одна из самых крепких. Разрушать её не хотелось. Но и оставлять детей в месте, где эту связь подпитывала жестокость и свирепость — тоже. — А навестить его мы можем? — Бубнит Такемичи куда-то в её плечо. Камэ слегка шевелится, чтобы принять более удобное для обнимашек положение на диване и крепко прижимает мальчика к себе. Взгляд потеряно блуждает от включенного телевизора — который они собрались посмотреть, но забыли за разговором — до оставленных на столе тканей для формы Дракона. — Конечно. — Камэ звучит так уверенно, что у Такемичи не остаётся других вопросов. Поэтому он просто замолкает в попытках переварить всё то, что узнал этим вечером. Камэ задумчиво гладит его по спине. Кусает собственную губу. Всё, она загнала себя в угол. Обещание сыну нарушать нельзя. Значит Шиничиро нужно затащить в их поездку — любыми способами. Сомнения раздирают. Сознание мечется между самым легким путём: соврать и невыполнимым: просто во всём признаться. Она зажмуривается. Заставляет свою память вызывать образ Изаны. Если бы на его месте был Такемичи? Такой же испуганный. Вечно ждущий её. Озлобленный из-за её предательства. Медленно превращающийся в чудовище. — Мам? — Он словно отзывается на её мысли. Приподнимает голову, чтобы видеть её лицо склоненное к нему и только после этого продолжает: — А когда мы поедем к нему? На этих выходных? Хороший вопрос. Камэ прикрывает глаза и в этот раз представляет уже Шиничиро. Нервного. Издерганного. С бегающим взглядом. Сразу же тянущегося к сигаретам. Лихорадочно придумывающего ответ. — Надеюсь. Если всё сложится. — Даже если она затащит его в этот несчастный детский дом. Что делать дальше? Заставлять и дальше общаться с ребёнком из-за чувства вины? Дети чувствительны к этому, особенно дети, жаждущие внимания — любая фальшь в действиях тут же вызовет бурю отвержения. Рано или поздно, но это всё равно обернётся ненавистью. И вновь встаёт вопрос о Какучё — с ним что делать? В случае, если случится чудо и Изану заберут в семью Сано — что произойдет с ним? Было бы идеально разобрать их обоих по семьям. Но даже если с Курокавой поможет чудо — в случае Какучё всё будет неясно до последнего. Даже если она найдет официальный источник заработка — в том же магазине Шиничиро. Даже если опека закроет глаза на их жилищные условия и факт отсутствия, так называемого, «отца». Первичными становились социальные аспекты: она сама готова брать на себя ответственность за ещё одну душу? Она только недавно восстановилась после своей «болезни», в любой момент может забыть всё, что было. Может вообще исчезнуть из этой реальности. Естественно, это не те пункты, что люди указывают в анкетировании при усыновлении — хотя надо бы. И она всё ещё связана с преступным миром. Пусть гопники Шиничиро и шагают под флагом защиты слабых — они всё ещё бандитская группировка. Ах, да и её бывший — который тоже подрабатывает непонятно кем, с кем и чем. Хотя чем и так ясно: они с ним вместе варятся в этом непонятном мире гопников. Чёрт, она ведь хотела рассказать Такемичи про него. Камэ едва сдерживает тяжелый вздох и косится на ребенка, лежащего на ней и смотрящего какую-то программу. Он дышал размеренно и спокойно. На лице смешное сосредоточенное выражение. Взгляд блестит — кажется, что даже отблески экрана не в силах затмить его собственный огонь в глазах. В груди поднималось нечто мерзкое и тошнотворное от одного представления, что он таким же взглядом будет смотреть на Киё. Отвратительно от самой себя, от мыслей о том, что этот чёртов Киё сделал примерно нихуя, чтобы заслужить этот теплый взгляд. Пока она отдавала всю себя до последнего, чтобы заслужить доверие ребёнка — он просто придет на готовенькое? Внезапно она ловит в своих мыслях какую-то тональность прежней Камэ: словно это её слова. Но через миг расслабляется: нет, та бы Камэ явно не ограничилась бы таким мягким пожуриванием. Оскорбления бы сыпались рекой. К почету оригинальной Камэ — ни разу не повторившись. Как она там сейчас? Скорее всего на тренировке. Учит из последних сил новое движение. Хохочет со своими сокомандницами. Вспоминала хоть раз про неё саму? Неожиданно наваливается одиночество: липкое и тяжелое, как будто плохое тесто. Забирается под кожу, забивается в трахеи, заполняет собой каждую клеточку её тела. Дело было не в том, что вокруг неё не было тех, кому можно было довериться. Был её сын, который дарил ей всю свою любовь. Были и другие дети, которые тоже с радостью разделяли её чувства. Был Шиничиро — и его команда? — который был готов в любой момент прийти на помощь и поддержать. Даже на прошлой отвратительной работе на фабрике: была глава смены. Да, она шпионила за ней — но всегда понимала её позицию. Возможно, даже принимала. Поскольку сама-то Камэ: тоже шпионила за всеми работницами, включая и главу смены. Но не было никого: кому можно было рассказать всё. Она старалась быть искренней со всеми, но полностью откровенной — ни с кем. Такое чувство, что в последний раз она открывала душу самой Камэ — самой себе? Ханагаки ухмыляется краешком губ — она-то уж точно полностью понимала её. Как бы она отреагировала на её проблему? Камэ вновь чертит в сознании образ прежней Камэ. Нахмуренные брови, капризно надутые губы, скрещенные на груди руки. И сварливый голос: — Пни под жопу этого Шиничиро и не парься. Пусть только попробует мне покапризничать — ещё я его проблемы решать буду, ага. Побежала — волосы развеваются. Мудила безответственный. Ладно. Возможно, она бы даже немножко потерпела эту взбалмошную барышню в жизни. Ровно на столько, насколько было бы необходимо скинуть весь недосказанный груз с сердца. Таким образом, она приходит к выводу: что у неё абсолютно нет друзей. Сплошные дети, которых нужно беречь. Камэ тяжело вздыхает и вновь косится на ребенка. Тот чувствует её и с любопытством оборачивается: — Почему вздыхаешь? Тяжело? — Он начинает приподниматься на локтях, чтобы не давить на живот. Но Камэ останавливает его одним мягким движением ладони на макушке. — Всё хорошо, лежи. Просто задумалась. — О чём? Может, действительно, рассказать всё Шиничиро? По крайней мере, из её окружения он единственный кто подходит на роль адекватного слушателя её неадекватной правды? — Думаю, позвать с нами Шиничиро. Хотя нет — ему бы в себе разобраться, прежде чем лезть в чужую жизнь. Канон уже показал, чем заканчивается его моральное истощение. Такемичи тут же оживает: — О, и Майки тогда вместе с ним! — И тут же скисает от медленного покачивания головы в ответ. Майки — точно нет. Не сейчас. Не без подготовки. Он в стадии ребенка, открыто требующего всего внимания к себе. Это нормально для его возраста. А с учетом…его индивидуальных характеристик — даже вполне ожидаемо. Не забываем и об Изане. Ему тоже нужно внимание Шиничиро. И это тоже нормально для его жизни. И с учетом его… социальных условий — сам факт существования Манджиро ранит его. Скорее всего встреча просто закончится недопониманием и взрывом ревности с обеих сторон. С Шиничиро бы разобраться — затем впутывать в это детей. Камэ откидывает голову на спинку дивана и прикрывает ладонью воспаленные глаза. Чувствует, как Такемичи елозит в попытке вернуть свою удобную позу — и едва ли не рычит от понимания, что всё ещё ничего не рассказала ему про Киё. Возможно, если бы был кто-то, кто мог бы выслушать её — разбираться в проблемах было бы не так сложно?