Гулящие души

Хотя мальчишки побивают лягушек камнями ради забавы, но лягушки умирают по-настоящему.

Плутарх

⌀⌀⌀

Арсений просыпается от того, что кто-то активно дышит ему в ухо и что-то неразборчиво мычит, сладко причмокивая и отдаваясь фантазии собственногополушария без остатка. Вряд ли это новые проделки сумпатисов – он пока не страдает провалами в памяти и вчерашний день отзывается в теле фриссоном, желанием растянуть улыбку от уха до уха и начать предательски краснеть, пока его никто не видит. Лазарев вызывал в нем много эмоций и, чего уж греха таить, сам он выводил Сережу на эмоции достаточно быстро, но ни одна из них не была пропитана таким количеством трепета и адреналина в таком сочетании – классическое «Это не отношения, нам просто так удобно», которым Лазарев окрестил полугодовой служебный роман, сейчас кажется до ужаса пресным и дешевым серотонином, так как там адреналин был ведущей и чуть ли не единственной причиной, на которую, как и на все в обычном мире, выработалась толерантность. Шастун, как и другие собиратели, заявляли, что в их жизни все неизбежно замедляется и стабилизируется, а понятие толерантности меняется, частично отрафируясь, но для Попова это – разгон по всем фронтам, после которого ощущать жизнь такой же интересной будет крайне трудно. Антон даже во сне облепляет его со всех сторон, обнимает поперек груди и бессознательно пробегается кончиками пальцев по открытой коже, впутывая чужое тело в свой сон. Даже от этого простого жеста в груди щемит что-то более сложное, чем щекотка, но неимоверно хрупкое – что это, оказывается признать в себе проще, чем искать причины в возможных оправданиях, которые на самом деле, имеют место быть и были бы вполне оправданы, если оглядываться на столь малый промежуток времени, в который все поменялось. Обернувшись, он натыкается на кудрявый лоб и ослабленное отражение эмоций сна на лице. Антон, видимо, чувствует, что на него смотрят, хмурится и медленно открывает глаза, тут же расплываясь в улыбке. Наверно, так выражается то, что до последнего не получается окрестить правильными словами – они не передадут до конца весь спектр, который смешивается в гущу, не поддающуюся должному объяснению. Хотя влюбленность ближе всего по значению, и от произношения даже про себя, сердце начинает стучать яростнее, будто пытаясь достучаться, как сильно он влип, но озвучивание мыслей неизбежно поменяло бы их вкус, а сейчас это хочется держать у себя, в одиночку распробывая и деля на оттенки, пока они, словно духи́, не смешались с телом и не стали постепенно впитываться в реальность. — Разве вам не положено становиться падшими от человеческих пороков? – произносит Арсений нарочито важно, немного хрипя после сна, и не сдерживается, сгибая руку и осторожно касаясь подушечками пальцев чужой шеи. В груди начинает потихоньку печь, пальцы будто отдаются статическим электричеством, а отблеск утреннего света на чужих радужках предполагает какую-то сопливую ассоциацию, которая не успевает сформироваться до конца – Попов не сдерживается и поворачивается всем корпусом на бок, притягивая к себе за лицо и целуя. Антон охотно поддерживает затею, прижимает к себе за талию и приподнимается на локте, придавливая сверху собственным весом. Во рту вдруг ощущается сладкий привкус, неуловимый в определении, но определенно знакомый – явно что-то из магии Антона, но разобрать ощущения Арсений не успевает – Антон нажимает большим пальцем на чужой подбородок и углубляет поцелуй, практически мурча при этом, словно большой домашний кот, дорвавшийся до тридцати процентной сметаны, тут же плывет руками по телу и теряет всякую сонливость. Вести Попову не позволяют, по-хозяйски разместившись в чужом рту, и с каждой минутой думать об этом становится куда тяжелее – мысли уплывают, возбуждение перекрывает какие-то возможные возражения и аргументы против – все они становятся за, да и какие могут быть вообще аргументы, когда тебя неприкрыто пытаются сожрать и не оставить тебе себя ни кусочка. Однако Арсений находит в себе силы и осторожно прикусывает чужой язык, отлипляясь и тут же облизываясь. Сходили на водопой. — Подожди, Шаст, – тихо говорит он и коротко чмокает для закрепления отрезвления, но не особо тем самым помогает, – Давай сначала разберемся в ситуации вокруг, и поймем, где мы вообще сейчас. — Мы... – Антон прикрывает глаза и на чем-то сосредотачивается, параллельно, кажется, накручивая на палец чужую кудряшку, от чего Арсеньевское сердце также обматывает вокруг себя петлю собственными сосудами, не выдерживая, – В своем времени, в Питере. — Зачем ты закрыл глаза? Можно же сквозь стены смотреть, ты это демонстрировал еще во время увещеваний, что мы – правда. — Ты уже говоришь «мы», а не «вы»? – радуется Шастун, открывая глаза. На секунду Арсению кажется, что они стали чуть светлее, но он списывает это на влияние эмоций, – Не, я смотрю сверху и могу смещать фокус. Арсений недоверчиво на него косится и крутит пальцем у виска. Если бы это было что-то запрещенное, он бы пережил уже не один психоз, но пока все тихо, значит, Антон снова сходит с ума или имплантровал себе в глаз камеру с квадрокоптера. Но тот ухмыляется и решает, что все свои мысли, преследовавшие до, нужно осуществить, пока есть возможность. Гаденько усмехнувшись, он тянет Арсения ближе к себе и снова целует. — Игнорировать мое... немое возмущение... – пытается достучаться до него Попов, но его в ответ только наглейшим образом цапают руками за ягодицу и зажимают где-то между подушек у изголовья. Когда-то давно Сережа по самому секретному секрету поделился, как собиратели устраивают друг другу американские горки, если доверяют, но проверять было не с кем – Поз бы послал нахуй, а остальные еще дальше, и это было бы объясняемо. Но Арсений раз за разом доверяет ему фокусы со своим сознанием и телом, хотя Шастун не раз наблюдал, как тот отказывался от собственной бутылки воды, если в нее подышали, берег свой телефон от чужих глаз так, будто там хранятся коды от собственной души, уходил от личных вопросов, как шпионы от лазера в любом экшене, временами даже устраивал скандалы по поводу сценической одежды – ее ведь кто-то носил до него, как это вообще можно надеть? Чем Антон обязан такому доверию, вариантов несколько, но думать, чтобы, вероятно, разочароваться, рановато, поэтому он фокусируется на положении астрального тела и цепляет чужое. Он все еще чувствует то, что делает, слышит, как Арсений громко дышит и судорожно вдыхает остатки кислорода, не переставая расплываться от чужих губ, хотя явно чувствует, что Антон что-то делает с его разумом – здесь Антон явно пошутил бы, если бы слышал – а тот продолжает тянуться выше: примерно на километр от земли, стараясь не дергаться и не ускоряться – астральное тело невесомо, куда меньше воображаемого и движется намного быстрее, чем можно спрогнозировать. Двоякое ощущение от нахождения в двух местах одновременно торкает и Антона, и Арсения, который, не отрываясь, что-то пытается сказать, но произнести не может, так как теперь находится в чужой власти. Однако порхающие мысли отягощаются видом где-то на севере – его взгляд ликваториум не замечает, но будто по наитию движется в их сторону, опасно покачиваясь от разъедающих его ран или того, что ломает его оболочку. На секунду от этого вида становится жутко – картинка все та же, что в видении Матвиенко, но ощущается еще опаснее, и понять, чем обернется бешенство зараженного существа, неясно. Вернувшись обратно, он разрывает поцелуй и фокусируется на чужом лице: ничего не подозревающий Арсений в восторге от новых фокусов, тянется вслед за чужой головой и только через какое-то время понимает, что что-то в чужом взгляде изменилось. Нахмурившись, он опускает руки с чужих ребер и выпрямляет колено, прилипившееся к чужому паху. — Что, – глубокомысленно изрекает он, ухитряясь спрашивать без вопросительной интонации. Салки с настроем выглядят сейчас вообще не бударажуще. — Извини, – дует губы Антон и секунд на пятнадцать возвращается к прежнему занятию. Понятно, что Арсений не даст просто продолжить, но он хотя бы успокаивает себя минимальной возможностью контакта – забавно, что месяц назад Антон вообще не мог того коснуться в принципе, – Я наткнулся на пораженного ликваториума на севере, он километрах в пятидесяти от города ходит, – все-таки объясняет он и облизывает чужое плечо под возмущенные тычки. — Я и не заметил, – задумывается Попов и пытается сесть, осторожно отодвигая от себя чужую тушу. Антон все еще пытается, будто собака, оставить на нем все свои телесные жидкости, – Да прекрати, козлина! Антон на это глубокомысленно блеет и поворачивает голову слегка на бок, на секунду меняя зрачок на горизонтальный. Сам факт этого – уже пиздец, но в моменте разрывает на атомы от смеха. Антон же продолжает шоу и меняет зрачок на кошачий – глаза кажутся крупнее, а клыки, когда тот шипит, удлиняются на все те же несколько секунд. Парад в мире животных кончается тогда, когда кончается чужая фантазия – его черта удлинять любой прикол до бесконечности как-то органично в нем существует, хотя в случае кого-нибудь другого Арсений бы уже начал требовать прекратить этот парад безумия и показательно перестал смеяться. Вернувшись в обычный вид, Шастун снова гавкает, дергает Арсения под колено и его облизывает, смеясь с того, как этому акту извращения нарочито важно возмущаются. Если бы это невыносимо того бесило, раздражение было бы холодным и липким, а это только щекотит нёбо и слегка покалывает где-то на кончиках пальцев. Еще бы понимать, откуда он вообще берет эти ощущения – с Ирой он этого не ощущал, хоть какого-то эмоционального апогея и взаимопонимания те отношения все же достигли в конце двадцатых. Но Арсений под ним подозрительно затихает и снова липнет ступнями к чужим штанам. Шастун промаргивается, осознавая себя в момент, когда укусами тянется к внутренней части чужого бедра, из чувства противоречия по-прежнему пытаясь облизывать, и нехотя отлипает, даже не замечая, как одевает обоих, просто поднявшись с кровати, в черные футболки – себе и извечную толстовку, кроссовки и черный низ: в случае Арсения – его рваные джинсы, и просторные шаровары себе, за которые его обычно стебет Поз. Браслеты появляются будто из подсознания – может быть, они появились даже раньше, чем трусы, судя по тому, как часто он их носит. — Не находишь это кощунством? – говорит Арсений, впрочем, не собираясь подниматься, и выглядит со своими бесноватыми глазами и стояком теперь в джинсах даже развратнее голой версии себя. — Я нахожу сейчас им все, что мешает нам здесь остаться, – Антон сворачивает крышу и оглядывается в поисках новоиспеченного чудища, но того с этого ракурса не видно, – Но я боюсь, что ликваториум сожрет нас быстрее, чем мы разденемся. — То есть, я своего рода Чебурашка? – Арсений со вздохом поднимается и подходит ближе, ожидая классическое «Чего?», которое не заставляет себя долго ждать, – Ну, ты бы глазами сожрал меня, а он – тебя, – улыбается он и смеется, когда Антон неожиданно краснеет и ничего не отвечает, вопреки собственным действиям пару минут назад, которые почему-то ни разу его не смущали. Где-то сбоку слышится грохот от неизвестного источника, на который оборачиваются оба, и замечают вдалеке знакомую полторашку с кичкой, почему-то смотрящую исключительно себе под ноги, а после и вовсе садящуюся прямо на пол. Переглянувшись, они кивают друг другу, и Антон подхватывает Арсения под ребра, за несколько взмахов поднимаясь достаточно высоко, чтобы на одном потоке долевитировать до нужной крыши. Чем ближе они оказываются, тем явнее ощущается злость и отчаяние, которыми пропитана материя вокруг него. — Серега, – зовет его Арсений, когда Антон опускает его на крышу и приземляется парой шагов дальше, чтобы никого не зацепить новоприобретенными крыльями, – Что случилось? И где второй? В ответ на вопрос он поднимает голову, демонстрируя мокрые дорожки на щеках, которые выглядят не так, как обычные – кожа под ними светится все тем же слабым бирюзовым светом, придавая ему вид какого-то совершенно неземного представителя, а попытки вытереть лицо ладонями заставляют светиться и руки. И вряд ли Арсений понимает, как болит от контакта со слезами кожа. — Здарова, Серый, а где Поз? – спрашивает и Антон с расслабленной улыбкой, смотря не на него, а на Попова сначала, неосознанно цепляя того за талию, когда приближается. Рука последнего ложится поверх и сжимает пальцы, стараясь передать то, что не передается ни словами, ни жестами, ни касаниями, – Серж, где Дима? – уже более напряженно спрашивает он, заметив запрещенные шаманам слезы. Чужая ладонь крепче сжимается на его пальцах, подтверждая первые мысли. — Поз пожертвовал собой, чтобы достать из воспоминаний вселенной виновника всего этого, – говорит Матвиенко, шмыгая и делая глубокий вдох. Слезы, которые для шамана, словно грех, не фигурально и достаточно сильно обжигают кожу, тянутся по шее и тонут в тканях его футболки и рубашки. Он – посредник, не имеющий права привязываться к тому, что имеет столь нестабильное существование, – Это все игры этого... верховного, – с раздражением заканчивает он, не имея сил вспомнить имя или внешность, но твердо зная, что именно он – виновник. — Нет, – только и говорит Антон, мотая головой. Его рука, еще лежащая на боку Арсения, судорожно сжимается и дергается, обжигая энергией, которую он пытается впитать от него. — Шаст, – Арсений дергается и обвиняюще смотрит на него, потирая бок. Из него будто пытались выпить силу, не особо спрашивая, и если бы не принципы энергии, кто знает, в какой момент он бы себя осознал. На его ладони еще жжется красная кожа, предупреждающая себя сдерживать, – Мне было больно. — Мне тоже, – негромко говорит он, разворачивается и спрыгивает с края, поднимаясь куда-то вверх в воздух и скрываясь в высоте. Арсений окликает его несколько раз, но не получает ответа, раздраженно пинает воздух и взлохмачивает волосы. Он уверен, что виновник – все тот же мутный, перемещавший их, как закладку в фантастической книжке, через параллельное пространство, и говорящий не загадками, а выдержками из цитат сумасшедших в свой эмоциональный апогей, когда патология дает о себе знать, тип. В чем только смысл был, если благополучие Антона и, следовательно, этого мира было якобы его основной целью.

⌀⌀⌀

Арсений поправляет волосы навязчивым жестом и заставляет себя успокоиться. Стоит понимать, что, вероятнее всего, Антон снова потерял кого-то, сильно близкого ему, раскачивается с размаху на эмоциональных качелях и сейчас делает солнышко, чувствуя, как все сдерживаемое подступает к горлу. Сережа рядом молчит, засунув руки в карманы, и выглядит точно так же, как всегда – в каких-то объемных шмотках коричневых оттенков, крошечных кроссовках и с недовольством на лице, которое на самом деле означает реальное или деланное спокойствие – различить практически невозможно. Он всегда поражал своим умением пережить эмоции в кратчайший срок и вернуться к слегка саркастическому ленивому веселью, и сейчас происходит тоже самое. Дорожки слез оставили кожу будто ошпаренной, и, хоть эффект постепенно стирается, он уверен, что Сережа приложил сейчас к успокоению себя немало усилий, цена которых Арсению не известна. Когда-то он уже так удивлял его, теряя первичную реакцию слишком быстро и переводя разговор, когда Арсений еще не успел отойти. Видимо, таков один из навыков шаманов, схожий с умением собирателей. — И как он? – кивает Сережа куда-то, где стоял прежде Шаст. Мысли об обоих заставляют временно забыть, как поверхностна статистическая любовь и как недолог человеческий век. И как же долго он, получается, ждал, чтобы вот так наблюдать и иметь возможность говорить то, что интересует, а не вилять вдоль опасных подробностей, гразящих себя выдать. Щенячие взгляды Антона нельзя было ни с чем спутать и подумать, что его сердобольный друг каким-то образом на них не поведется, но последние события накладывают на все какое-то тоскливое, обреченное и скрывающее от глаз реальные чувства, веселье. Арсений в ответ только вопросительно поднимает бровь. — Я не про высокие его идеи и состояние, а про ваши сосания на каждом углу, – уверенно, но не особо увлеченно уточняет Матвиенко, когда видит, что попал в точку и Арсений заалел щеками, закусывая изнутри щеку, чтобы сдержать улыбку. — Иди нахуй, – изрекает он, когда справляется с лицом, – У нас есть дела поважнее, вообще-то. — Кого ты обманываешь, – на выдохе. Сережа достает руки из карманов, жестикулируя в недовольстве – он-то должен был уже получить хоть какое-то доверие, – Ты здесь только из-за него. Ваши брачные игры со странными диалогами, переглядками и обжиманиями по углам было очень хорошо видно. И если бы не Шастова безграничная любовь, – Арсений собирается сказать что-то против, но Сережа только зло на него зыркает, – Остальные собиратели давно бы развели тебя на энергию и подстроили несчастный случай. Между собой они неплохие ребята и всякую силу уважают, но из-за тебя они, конечно, нахавались проблем. — В смысле? – он все еще бросает взгляд куда-то вперед, думая, что вот сейчас Шаст объявится и они нормально поговорят, но на крышах никого не наблюдается, кроме важно гуляющих голубей. Как давно он их видел в последний раз? – Я их не трогал. — Подумай хорошенько, – Матвиенко раздвигает руки, выставленные вперед, и их накрывает такой же цветастый купол, какой был, когда Антона отправляли за видениями, – Шаст только для тебя такой весь эмоциональный и уступчивый, – он веером разворачивает пальцы, держит тыльной стороной к земле и будто немного уходит в себя, глаза, прикрытые не до конца, выпускают такой же бирюзовый свет, – Он потратил на тебя не один год. — Так я и поверил. Только меня не надо отправлять никуда. — Я не Антон, – Матвиенко открывает глаза и встряхивается. Купол вслед за ним слегка искривляется, будто снаружи капают какие-то слишком крупные капли, и спустя минуту снова застывает, – Это от сумпатисов и людей. — Но нам же нужно как-то двигаться?.. — Конечно, только Шаста дождемся. — Он буквально улетел, – купол снова двигается, но всего на секунду, будто кто-то снаружи его задел. — У меня и к этому вопросы, если честно, хоть объяснение мы уже нашли, – купол снова дергается, но уже основательнее, – Вот и он, видимо. Сережа дергает ладонью и купол лопается, как мыльный пузырь, о чем сожаления появляются в ту же секунду. Огромная искаженная голова текигара чувствует, как преграда исчезает и медленно двигается вперед, раскрывая что-то, похожее на пасть, но более плоское и не имеющее зубов. Вместо них по всей плоскости мелькают линии, похожие на искры от электричества, но медленнее, темно-красная, густая жидкость, неотличимая от крови, но скорее всего имеющая в них совершенно другой состав, течет по подобию подбородка, стекает тонкими струйками куда-то вниз и пачкает землю, здания вокруг, что остается незаметным для проходящих мимо людей и машин, но вполне определенно отпечатывается на его оболочке. Верхними конечностями оно упирается в крышу здания, периодически проваливаясь сквозь него, будто плотности тела не хватает для опоры, слегка шатается и пытается каким-то образом найти что-то ощутимое, несмотря на то, что не имеет ни слуха, ни зрения, ни обоняния. Неизученные до конца, они являются скорее бомбой замедленного действия, чем болеющим безобидным существом. — Это что такое? – шепотом говорит Арсений и кидает взгляд на такого же ошалевшего Сережу. Он должен был почувствовать угрозу снаружи, но реакции купола не было, что совершенно сбивает с толку. Он в ответ виновато пожимает плечами и судорожно старается понять, как подействовать на текигара, который двигается сквозь практически любую материю. Арсений в страхе пятится назад, не отводя взгляда, и краем глаза замечает, как что-то быстро движется в их сторону, оказываясь, очевидно, подлетающим Антоном, который с ужасом пялится то на ликваториума, то на Арсения с Сережей, пребывающих в шоке. Сережа дергает рукой, выстраивая не купол, а лишь стену из той непонятной субстанции, хватает Арсения за локоть и тащит назад, в то время, как Антон выстраивает купол плотнее обычного, но над гигантом, пытаясь того сдержать, а тот, шипя, отодвигается от его стенок, чувствуя, как оболочка плавится от касания, с каким-то фиолетовым газом устремляется вниз, и начинает двигаться все резче и грубее, будто злясь. Из ран, невольно растягивающихся по краям от резких движений, начинает сочиться все больше крови, рот открывается шире в крике, который они вряд ли когда-либо услышат, конечности из раза в раз касаются стенок купола, теряя свою форму, и в конце концов то, что предполагается руками, теряет в длине больше половины, оголяя неровные края шипящей и кровоточашей раны, нижние конечности будто тают от упора на нижнюю часть купола, уходящего частично под землю, и разъяренный безысходностью и невозможностью остановиться ликваториум падает на бок, содрогаясь от новых ран по всему телу от соприкосновения с стеной, и медленно затихает, отставляя после себя густой сине-фиолетовый туман и какую-то жидкость, оседающую по краям и низу. Завороженный пугающим зрелищем, Антон наконец спускается на крышу. Убедившись, что внутри не осталось жизни, он создает вверху купола отверстие и длинное подобие тубуса, уводящее неизвестные пары подальше от них. Сережа, недоверчиво поглядывая на субстанцию впереди, все-таки убирает уже бесполезную защиту и отпускает нервно сжимаемое предплечье друга, который все еще, вероятно, не осознает, как близок он был к тому, чтобы стать органической лепешкой, и делает пару шагов вбок. — Вы в порядке? – резко севшим голосом говорит Шастун, подходя ближе, и кашляет, стараясь вернуть голосу уверенность. Арсений встречается с ним взглядом и сглатывает, зная, что этот вопрос еще будет поднят, но он уже передал глазами тот ужас, который на секунду охватил тело и заставил замереть. Короткое «прости» они произносят одновременно, когда Антон останавливается почти вплотную, не имея сил отвернуться и что-то сказать Сереже или убрать купол, на что Шастун поджимает секундно губы и нервно бегающие по плечам руки кладет тому на шею, нервно поглаживая большим пальцами. — Цел? – уточняет он на выдохе. Арсений приоткрывает губы, ничего не отвечает, но и не успел бы – его через секунду целуют, в каком-то припадке страха пытаясь убедиться в том, что тот жив и здоров и никакой угрозы больше нет. — Все хорошо, – полувнятно говорит Арсений, но все, что касается Антона, плавит Арсения, как уток у переднего стекла в машине летом, подогревая подозрения о сбое своей психики, и противиться этому нет никаких сил и желания. Антон глухо угукает, цепляясь за одежду и прижимая к себе отчаянно, отчего что-то на затворках сознания затихает, чувствуя статичное чужое присутствие с седативным осознанием «жив». И что-то в этой картине его все-таки смущает. На секунду реальность показалась нестабильной с вероятностью Арсения попасть под горячую руку текигара, и страх, окутавший его, заставил каким-то образом уничтожить последнего, не задумавшись ни о возможности этого, ни о последствиях, несмотря его же рассказы когда-то, что те почти священны и безобидны. Ощущение, будто с момента, как он улетел прошло не несколько минут, а целая вечность, сопровождается какой-то мутной мантрой, оседающей в подсознании неизвестным планом действий и острой тоской по Арсению, который вроде бы и так рядом. «Я просто схожу с ума от всего происходящего», – думает он и крепче цепляется за ничего не понимающего, но по-прежнему отвечающего и медленно поглаживающего по спине Арсения, нащупывает пальцами пульс и настраивается на него, надеясь, что его сердце подстроится под чужое, успокаиваясь, что спустя время и правда срабатывает. Сережа изображает позывы в рвоту и желание выпилиться. Паника медленно отпускает, Антон отстраняется, закрепляя коротким поцелуем в нос, на что Арсений фыркает и взволнованно заглядывает в глаза, пытаясь откопать там все, что мешается в голове и в энергии, на которую он явно ювелирно настроен. И в энергии он ощущает не просто эфемерное ощущение ее присутствия в воздухе плотным маревом силы, но и точное положение Антона где-то среди нее, будто все это – он. — Моя энергия... – говорит он, оглядываясь вокруг и натыкается на Сережу, стоящего с руками в карманах и привычным ему и уже более явным недовольством на лице, – Извини, Серег, мы, это... — Я смирился еще до того, как ты узнал об Антоне, – фыркает он и кидает на Шастуна какой-то взгляд, на который тот кивает с уже знакомым Арсению выражением лица, – Но стоит проверить ликваториума. Арсений оборачивается на жижу, превратившуюся полностью, вероятно, в плотный туман, который потоками разной плотности движется внутри шара, создавая ощущение жидкости внутри. — Ты же создашь еще один купол над нами? – говорит он, оборачиваясь обратно на Антона, который все еще не отпускает его от себя. — Конечно, – кивает он. — Может быть, стоит проверить и Арсову силу? – Матвиенко подходит ближе, не высовывая руки из карманов. С такой походкой он больше похож на наркобарона, чем на особенно духовно возвышенное лицо. — Ставить на кон наши жизни ради этого странно, – Антон злится, будучи уверенным в своих навыках сейчас куда больше, чем раньше, и Арсений это неведомым образом чувствует. — А если ликваториум нападет, когда мы разделимся? – Сережа обходит Арсения и встает перед Антоном, игнорируя наличия в диалоге третьего, на что тому недвусмысленно кашляют. — Значит, не разделимся, – отрезает Шастун. — Это же бред! — Я вообще-то тоже здесь, – встревает Арсений и шагает в сторону от Антона, заставляя их расцепиться, – И я правда без понятия, смогу ли продержать хоть какой-то купол. — Вот видишь! – Шастун всплескивает руками и переводит взгляд на Попова, но тот почему-то смотрит не на него, а куда-то вдаль, – Что там у тебя? – говорит он и пытается сровнять траекторию взгляда. На северо-западе и правда виднеется еще один силуэт пораженного текигара. — Он движется будто в какую-то конкретную точку, – говорит Арсений и хмурится. Если до этого текигары вызывали шок и интерес, то сейчас – ужас и желание сбежать. — Надо на всякий вернуться в дом Эда, – Антон обходит Арсения сзади и кладет руки на ребра, собираясь поднять, – Там каждый собиратель ставит щит, он не пробьет эту защиту. Серый, мы полетим так, а ты переместишься, идет? Матвиенко кивает и исчезает в линии, которую будто растягивает в воздухе. — Шаст, погоди, – останавливает Антона Попов, когда тот слегка подгибает ноги, готовясь подпрыгнуть. Антон удивленно заглядывает тому в лицо из-за спины и кидает взволнованный взгляд на горизонт, где силуэт с каждой минутой выглядит все крупнее, – Ты помнишь, когда в последний раз чувствовал, как я передаю тебе энергию? — Не помню, – Шастун хмурится и чешет рукой затылок, пока вторая все еще лежит на талии, – Мне казалось, мы просто привыкли. — Такое могло бы быть, – Арсений разворачивается к нему и по мере того, как озвучивает мысли, будто сам окончательно их осознает, – Но энергия все равно бы выглядела разной, но она не различима в воздухе. А я в нем вижу только твой силуэт. Шастун оглядывается вокруг, пытаясь понять, где находится граница его сил и точно также не находит ничего, кроме энергии, которая кажется Арсеньевской. Мысль о том, почему это произошло, заселяется где-то глубоко в подсознании и садится ожидать своего часа, чтобы резким импульсом явиться там, где будет особенно сильно нужна. Антон встряхивается и прижимает Арсения к себе под ребра вплотную, закрепляя силой мышц, усиленных энергией, и в несколько широких взмахов поднимается метров на двадцать над землей, определяя нужный маршрут и осматривая пространство на наличие больных ликваториумов. Несколько штук, почуяв, видимо, смещение нужного объекта потоком ветра или каким-то иным органом чувств, поворачивают в его сторону и заметно ускоряются. — Вот же блять, – говорит Арсений, цепляясь ладонями за чужие руки, держащие его высоковато от привычной точки, – Как ты их отгородишь от нас, если у тебя заняты руки? — Я смогу и без рук, – хмыкает Антон и нарочно наклоняется ближе. Это помогает не думать о том, что так тщательно вычищалось из собственной головы несколько минут назад, но напоминает о том, что все это у него есть только благодаря упертости Димы в момент его слабости. Мотает его по полярным настроениям так, будто его самоизлечивающийся организм все-таки постигла биполярка. — Я не сомневаюсь в том, что ты скорострел, – Попов дергается, пытаясь как-то облегчить свое положение и тоже осмотреть пространство по бокам, но сделать это из-за чужих плечей трудно, – Но нам бы с такой же скоростью ретироваться отсюда. — Ну э-эй, – Шастун разворачивается и планирует в нужную сторону, мысленно цепляясь еще и за побочные выводы, которые, может быть, сдвинут эту ситуацию с мертвой точки. Если уничтожить всех текигар, собиратели банально погибнут за невозможностью получать энергию, но, если не отразят нападения, наткнутся на огромную конечность, которая превратит их в одну неприятную массу, которым на ситуацию в городе и в мире будет наплевать. Приземлившись на нужной крыше, он устанавливает дополнительный щит, свой, и наблюдает, как текинары будто теряются и не понимают, куда им двигаться. Арсений облегченно выдыхает. — Тебе не кажется, что мое пребывание здесь превратилось в выживание? – говорит он, откинув голову на чужое плечо. Антон на это довольно мычит и трется носом о его висок. — Я такого не позволю, – Шастун оглядывается в поисках спуска и медленно к нему шагает, потянув Арсения за плечо. Наверное, Арсений прав, и замыленная реакция Антона никак не идет в сравнение, однако осуждения и обиды на это он в его энергии не чувствует, если деление их сил вообще еще актуально, – Даже если из-за этого придется их всех перебить. — Это того не стоит, – произносит Арсений и тут же мысленно дает себе оплеуху – Сережа упоминал о том, сколько Антон потратил времени и сил на то, чтобы его выцепить на той улице, и как сильно сейчас цепляется за возможность это сохранить, в отличие от самого Попова, будто зомбированного Антоном и его характером за несколько дней. А понравился бы ему Шастун, если бы не энергия?..