Драко Малфой. Эффект кувалды

На этот раз пробуждение было приятным: меня кто-то нежно гладил по голове, осторожно перебирая волосы. Так меня будила мама, когда я был маленьким. «Зачем ты так делаешь?» — спрашивал я. «Если твой день начинается с чего-то приятного, то и весь он пройдёт хорошо», — отвечала она. В детстве я наивно верил в это и следил, чтобы мы обязательно соблюдали ритуал Доброго утра, как мама называла его: долго обнимались, лёжа в постели и строя планы на грядущий день, готовили вместе завтрак, поливали цветы… Не знаю, было ли дело в её всепоглощающей любви ко мне или в моей детской вере в чудеса, но это срабатывало, и даже если день отчего-то не задавался, я не грустил и не опускал руки, зная: завтра всё обязательно наладится! Ведь так сказала мама, а она никогда мне не лгала. Мама… Горло привычно сдавило судорогой. Она умерла, когда я закончил первый класс. Тихо угасла, ничем не выдав, как больно ей было. Я до последнего не подозревал, что с ней что-то не так. Мама ушла во сне, просто заснула и не проснулась утром. Я слышал, как люди на поминках — кто осуждающе, кто с жалостью — перешёптывались: «Не выдержала… Устала… Приняла большую дозу…» — но так и не поверил до конца в её самоубийство: она не могла меня бросить, только не мама. Мы с отцом никогда это не обсуждали, и я отчасти благодарен ему за то, что он не сказал мне всей правды — по её ли просьбе или самостоятельно решив не мучить меня сожалениями и ненужным чувством вины. Ещё бы хоть раз увидеть её улыбку и услышать голос… — Мама… — Да, милый. Пришлось быстренько напомнить себе, кто я теперь и где нахожусь, потому что сердце едва не выпрыгнуло из груди от иррациональной надежды, а потом медленно открыть глаза. Сидевшая рядом со мной на кровати женщина была очень красива. Даже не так — сказочно прекрасна. Думаю, именно так могли бы выглядеть в сказках добрые феи или справедливо правящие своей страной королевы. Аристократически тонкие черты лица, горделивая осанка, светлые волосы, толстой косой уложенные вокруг головы, простое, но элегантное домашнее платье, лучащиеся любовью голубые глаза — Нарцисса Малфой не зря получила при рождении цветочное имя. Она понравилась мне и в киношном образе, действительность же превзошла все мои ожидания. — Мама? — на всякий случай уточнил я. — Да, дорогой. Целитель Сметвик сказал, что ты ничего не помнишь, но позволь мне надеяться, что это не совсем так, — тепло улыбнулась Нарцисса. — Доброе утро, Драко. Я не знал, как Малфой-младший приветствует мать, да и его отвратительная выходка, едва не приведшая к печальным результатам, могла что-то изменить в отношении Нарциссы к сыну, но ласковая улыбка и протянутые ко мне руки были весьма красноречивы. — Доброе утро, мама, — кидаясь в её объятия, поздоровался я. — Как твоя голова? — отпустив меня, с тревогой спросила она. — Уже не болит. Это было правдой. Вчера, перенеся меня обратно в спальню, Терри чем-то смазал неприятно зудящую на затылке рану и заставил выпить флаконов пять разных по цвету, но одинаково противных зелий. Почти сразу я почувствовал, что головная боль отступает, а ночью спал, как младенец, проснувшись утром бодрым и отдохнувшим. — Сегодня отличная погода. Если захочешь, можем посидеть в саду — целитель Сметвик сказал, что свежий воздух пойдёт тебе на пользу. — С удовольствием, мама. — Но перед этим твой отец хотел поговорить с тобой. Кто бы сомневался. Я бы и сам на месте Люциуса не оставил подобный поступок своего сына без внимания. И судя по тону, каким он ответил Сметвику, разговор у нас с «папой» будет, мягко говоря, неприятным. — Конечно, мама. А я могу позавтракать у себя в комнате? Мне нужно время продумать дальнейшую стратегию. Чтобы пережить возрождение безносого урода с минимальными потерями для всех нас, с Люцем придётся дружить, иначе будет сложно перетянуть его на свою сторону. Насколько помню, по канону сына Люциус любил, одна сцена на ступеньках Хогвартса в последней битве чего стоит. Но то канон, а как оно в этой действительности? — Где тебе будет удобно, дорогой, — разрешила Нарцисса, поцеловала меня в лоб и ушла, вызвав Терри. — Приготовь мне ванну, пожалуйста, — попросил я домовика. — Молодого хозяина отнести? — с готовностью протянул ко мне костлявые лапки тот. — Не надо, — отшатнулся я. Ноги меня вполне сносно держали, так что дойти от одного конца пусть и немаленькой комнаты до другого без посторонней помощи уже не казалось подвигом. — Лучше из одежды что-нибудь приготовь, неяркое и удобное. И завтрак принеси. Оказавшись в ванной, я разделся и встал перед ростовым зеркалом, желая оценить фронт предстоящих работ. Мда, чтобы придать этому тщедушному тельцу более-менее приемлемый вид, сил и времени потребуется много. Я даже в самый ужасный период своей прошлой жизни, когда лет в шесть подхватил воспаление лёгких, выглядел лучше. Ощущение, что мальчишку насильно морят голодом: синюшного оттенка кожа, выпирающие рёбра, впалый живот, ни намёка на мышцы… Или на нём какое-то проклятие лежит? С первым я ещё могу что-то сделать, если не в поместье, то когда уеду в Хогвартс (очень надеюсь, что уеду) — нормальное питание и умеренная физическая нагрузка творят чудеса, а вот со вторым будет сложнее. Вряд ли Нарцисса и Люциус не озаботились проверкой, чай, я единственный наследник, и раз до сих пор ситуация по-прежнему остаётся плачевной, значит, ничего не смогли сделать — при условии, что проклятие таки есть. Заняться этим вопросом самому? Насколько я помню, один из старших братьев Уизли, Билл, ликвидатор проклятий, и после второго курса вся семья по выигранной путёвке ездила к нему в Египет. Не решу проблему до этого времени, придётся садиться им на хвост. Я залез в ванну и, раздражённо отфыркиваясь от нежно-розовой пены, приторно пахнущей чем-то сладким (ненавижу такие запахи, надо сказать Терри, чтобы подобрал с морским или древесным ароматом), вернулся мыслями к предстоящему разговору с Люциусом. Когда Терри рассказывал о моём метёлковом (или мётловом?) «подвиге», он упомянул только о реакции Нарциссы («хозяйка сильно плакала») и ни слова не сказал о Люце. Либо мистер Малфой слишком тщательно прячет свои чувства, либо сын не вызывает у него никаких приятных эмоций. Меня ощутимо передёрнуло: кажется, и в этой вселенной мне не повезло с отцом. Обидно, но придётся работать с тем, что есть. Нужно постараться добиться если не симпатии с его стороны, то хотя бы спокойного ровного отношения. И первый шаг — извиниться за свою выходку. Наказание это вряд ли смягчит, зато поможет заработать плюсик в карму. Кстати, о наказании. Что особо страшное мне может грозить? Думаю, ни пороть, ни держать на хлебе и воде не станут — помру ещё ненароком, все усилия целителя насмарку пойдут. Засадят до конца лета за книги? Так мне это только на благо: бывший хозяин тела не оставил мне ни крохи своих воспоминаний, а так хоть что-то узнаю о волшебной Британии и её традициях. Отменят празднования дня рождения и лишат подарков? Без проблем. Я всё равно никого не знаю из здешних обитателей, да и с великосветским этикетом беда: руки после еды об себя, конечно, не вытираю, ножом-вилкой пользоваться умею, благодарить-здороваться не забываю, но и только. Политесам и реверансам, увы, не обучен, поэтому позориться лишний раз не хочу. Лишат наследства и вычеркнут из рода? Нарцисса точно не позволит этому случиться, а если Люциус всё же упрётся рогом, найдёт способ мне помочь. Не пустят в Хогвартс? Уже серьёзнее. Без образования меня, само собой, не оставят — наймут частных учителей или отправят в любую другую магическую школу, тот же Дурмстранг. В этом есть свой плюс — можно будет спокойно отсидеться в другой стране, пока здесь идёт война, но, во-первых, никто не даст гарантии, что меня не дёрнут знакомиться с будущим хозяином, а во-вторых, некому будет бороться за репутацию семьи. Так что только Хогвартс, только хардкор. Не придумав больше способов наказания и изрядно замёрзнув в давно остывшей воде — позвать Терри подогреть воду за размышлениями как-то не пришло в голову — я вылез из ванны и, закутавшись в тёмно-синий (хм, а как же любовь к зелёному? Нас нагло обманули? Или она придёт позже?) махровый халат, чуть ли не вприпрыжку поскакал в комнату — есть хотелось неимоверно. При виде странного склизкого нечто неприятного бурого цвета аппетит у меня слегка испортился. — Это что? — осторожно поинтересовался я у домовика. — Пюре из шпината. Молодой хозяин приказал готовить его по средам. — Я?! — Да, молодой хозяин. — А по четвергам? — Варёную тыкву. — В пятницу? — Тушёную морковь. — Даже спрашивать не хочу, что готовили по выходным, — мрачно пробурчал я, с трудом сдерживая рвотный позыв: одного упоминания этого блюда хватало, чтобы вызвать у меня несварение желудка. Хорошо, что сегодня не пятница. — Сваренные на пару стебли сельдерея, — любезно проинформировал меня Терри. — Хозяин Люциус ругается, что пахнет плохо, и уходит завтракать в Лондон. Чудные, однако, пристрастия у «молодого хозяина». Вот почему он такой тощий — где жирку взяться на постной кормёжке? Интересно, сам он до этого додумался или подсказал кто? Прибить таких «доброходов», и не жалко будет. — А нормальная еда есть? — с надеждой поинтересовался я. — Яичница с беконом, омлет, каша овсяная, на худой конец? — Всё есть! — обрадовано закивал Терри. Видимо, и ему хозяйская диета не по вкусу. — Тогда… — Я мысленно прикинул возможности нового тела. Нет, много сразу есть нельзя, а то плохо станет. Будем выходить на полноценное питание постепенно. — Давай омлет из двух яиц на пару, тосты и чай с молоком. И больше мне эту овощную бурду не готовь! Терри, радостно пискнув, испарился, а я снова утонул в воспоминаниях. Почти год после смерти мамы отец пытался приглядывать за домом и мной сам, но в конце концов сдался: раньше — и в семье, и в армии — он получал всё готовое, теперь же многое приходилось делать самому, да и сын, в отличие от солдат, не бросался выполнять просьбы — считай, приказы — повинуясь одному лишь движению бровей. Отец откровенно презирал меня, я его боялся, и это окончательно отдалило нас друг от друга. Так что когда я пошёл в третий класс, в нашем доме появилась Маргарита. Толстушка-веселушка Рита наполнила его народными песнями (она любила петь, когда готовила или убиралась), запахом сдобы и уютом — не таким, как у мамы, но всё же приятным и по-летнему солнечным. Мне нравилось делать на кухне уроки, пока Рита колдовала у плиты, слушать её рассказы про деревню или, изгваздавшись с ног до головы в муке, лепить вместе с ней большие, в половину ладони, вареники с вишней. Она уехала за месяц до моего тринадцатилетия: к тому времени я уже довольно сносно умел готовить — что-то простое, но достаточно сытное, сам ходил в магазин и делал уроки, так что в няньках не нуждался. И всё же мне было грустно прощаться с Ритой: я снова терял близкого человека, оставаясь один на один с одиночеством в холодном неприветливом доме. Вернувшийся Терри отвлёк меня от грустных дум. На радостях, что его молодой хозяин перестал есть всякую гадость, он приволок гораздо больше оговоренного и едва не разрыдался, когда я решительно встал из-за стола, съев только то, что намеревался сначала. Правда, долго стенать и заламывать лапки у него не получилось — пора было отправляться на встречу с Люциусом. Хотя меня никто особо не торопил, к чему оттягивать неизбежное? В этот раз отказаться от посторонней помощи не удалось: путь до кабинета оказался неблизким, и где-то посередине ноги предательски подкосились, так что Терри едва успел меня подхватить. Но в святая святых мистера Малфоя входить пришлось самому, так что, переступив порог, я остановился, ожидая, когда пройдёт слабость. Видимо, Люциус принял это за робость, потому что негромко сказал: — Подойди. Он сидел в кресле перед горящим камином. Слева, на низком резном столике, стоял стакан, наполненный чем-то алкогольным глубокого коньячного цвета. Наверняка огневиски, только качеством получше, чем то пойло, что нам всучили «в подарок» на фестивале. Люциус молчал — то ли погрузившись в свои думы, то ли таким образом желая показать своё недовольство поступком сына и заставить его проникнуться виной. Я тоже молчал, давая себе возможность и время получше рассмотреть Малфоя-старшего. Уверен, на приёмах в Министерстве или на балах в собственном поместье он и выглядел надменным, знающим себе цену чистокровным волшебником из древнего рода, каким я запомнил его по первым фильмам, но сейчас передо мной сидел обычный, смертельно уставший мужчина. Осунувшееся бледное лицо, сжатые в тонкую полоску губы, опущенные плечи, несколько прядей, блеснувших холодным металлом в белой, тщательно собранной в низкий хвост шевелюре, — седина? Что же вытворял мелкий драконыш, что его отец начал седеть в неполные сорок? — Прости, пап, — тихо сказал я. Вышло искреннее, чем хотелось, но раз мне всё равно нужно налаживать с ним контакт, будем считать это своеобразным авансом в счёт нашего будущего сотрудничества. Люциус по-прежнему молчал, только слегка повернул ко мне голову, явно ожидая продолжения. У Драко всё же хватало совести просить прощения за свои выходки? Пацан был не совсем безнадёжен, это радует. — Я знаю, что сильно огорчил и напугал вас с мамой. Я не должен был без спросу брать твою метлу. Я виноват, прости, обещаю больше так не делать. — Что именно: не брать метлу или не огорчать нас с мамой? — уточнил Люциус. В его голосе отчётливо слышался сарказм, но без раздражения или гнева. Значит, можно надеяться, что сильно меня не накажут. — Первое. А второе… ну… — Я задумчиво почесал кончик носа. — Такое ведь нельзя обещать. Я могу это сделать не по собственной воле или глупости, а просто потому, что так сложатся обстоятельства. — Наконец-то я слышу от тебя что-то разумное. — Он бросил на меня внимательный взгляд, словно хотел убедиться, что всё верно расслышал, и хлопнул себя по коленке: — Иди ко мне. Как и с Нарциссой, я сделал то, что от меня ожидали. Люциус посадил меня к себе на колени и обнял — крепко, но при этом достаточно бережно, чтобы не причинить боли. И… Это сложно объяснить. Может, всё дело в том, что мой собственный отец никогда не обнимал меня, он вообще редко ко мне прикасался, или в том, что Люциус по-настоящему сильно любил сына, это чувствовалось даже вот так, через объятия… Я едва не задохнулся от накрывшего меня ощущения защищённости и не смог сдержать всхлип. — Ну, будет, будет, — потрепал меня по голове Люций. — Я уже не сержусь. Но постарайся и правда больше нас так не пугать. Ты ещё мал и не понимаешь некоторых вещей, поэтому просто запомни. В этой жизни можно многое исправить: построить заново дом, заработать денег, даже восстановить репутацию. А вот если что-то серьёзное — как позавчера — случится с тобой, мы с мамой этого не переживём. Про метлу ты, кстати, сам вспомнил? — Терри рассказал, — признался я, вытирая рукавом повлажневшие глаза. — Я ничего не помню. Совсем. Только немного тебя, маму и Терри. Это плохо? — А что же в этом может быть хорошего? — нахмурился Люциус. — Ничего, конечно. Но я про другое: что, если память ко мне не вернётся? Ну вообще? — Значит, будешь всему учиться заново. — А с этим что делать? — Я решил воспользоваться подвернувшейся возможностью и узнать о причинах своей немощи. Со скорбным видом потыкал себя в грудь, задрал рукава рубашки, демонстрируя тоненькие, как веточки, запястья. — Почему я такой? Это какое-то проклятие? Или болезнь? Люциус помрачнел. Невербально призвал стакан, но пить не стал, лишь покрутил его в руке и сжал пальцами так, что костяшки побелели. — Это отчасти моя вина, ребёнок, — не смотря на меня, негромко заговорил он. — Беременность у твоей мамы была тяжёлая, ты родился очень слабеньким. Мы… — Он, как воду, опрокинул в себя спиртное и продолжил внезапно севшим хриплым голосом: — Никто не верил, что ты доживёшь хотя бы до своей первой годовщины. Ни-кто. Мы не спускали тебя с рук ни днём ни ночью, не доверяли домовикам, а уж они, видит Мерлин, самые лучшие няньки на свете. Не увидь я собственными глазами, никогда бы не поверил, что утончённая Нарцисса Блэк будет самолично менять испачканные пелёнки или разводить смесь. Зелья и заклинания не помогали или действовали недолго, ритуалы проводить было опасно — ты бы их не пережил. Прогресс наметился только через год: прекратились внезапные остановки дыхания во сне и приступы жуткого плача, после которых ты синел и корчился в судорогах. Ещё несколько месяцев мы жили в страхе, что всё вернётся, но тебе и правда становилось лучше. Люциус позволил себе лёгкую улыбку, и я услышал в его голосе нотки гордости. Что ж, я мог его понять, не каждый родитель способен на такой подвиг — выходить полуживого ребёнка. А вина-то откуда взялась? Услышав мой вопрос, Люциус скис и, как мне показалось, с сожалением покосившись на пустой стакан, ответил: — Мы очень боялись тебя потерять, поэтому баловали сверх меры. В какой-то момент я понял, что ничем хорошим это не кончится, и попытался проявить необходимую строгость в воспитании, но… Прости, ребёнок, я оказался не настолько смел, чтобы противостоять твоей маме. Я не смог сдержать смешок: — Как думаешь, вдвоём у нас больше шансов? Люциус, скорчив скептическую гримасу, поцеловал меня в лоб и спустил на пол: — Вряд ли будет существенный перевес, но попробовать стоит. Иди, сын, мне надо работать. И, Драко, — окликнул он меня, когда я коснулся дверной ручки, — надеюсь, ты знаешь, что нужно сделать? — Конечно, пап, займусь этим прямо сейчас. В коридоре я вызвал Терри и, не геройствуя, попросил отнести к Нарциссе. Она была в саду, как мы и условились, у старого раскидистого каштана, заканчивая приготовления к пикнику. — Мама, прости меня, — сказал я, когда мы устроились на пледе. — Мне жаль, что я расстроил тебя и папу. Я уже пообещал ему, что не буду трогать его метлу. Что мне пообещать тебе? — Что поможешь мне съесть эти чудесные воздушные круасаны и прочитать хотя бы одну сказку из этой книги. — С удовольствием, мама! Торжественно обещаю! Кто сказал, что клятвы обязательно должны быть мрачными? Иногда они бывают лёгкими и приятными.