Истинная свобода

      Сердце отчаянно стучит, когда холодная вода льётся на словно чужие руки. Легкие, расширяясь, ломают рёбра, и те будто впиваются в умирающее сердце. Я опираюсь на раковину, заглядывая в глаза своему отношению. Страх. Сплошной страх накрывает меня, и я не в состоянии выкарабкаться из его стальных оков. Он тащит меня вниз, в пропасть. Задыхаюсь, сходя с ума, но улыбаюсь. Улыбка рвётся сухие губы до крови. В глазах темнеет. Головокружение нарастает. Обессилив бьюсь головой об раковину, отключаясь, но тут же вскакивая от холода воды. Рук я уже не чувствую. Голова словно пульсирует. Выныриваю из омута страха, потерянно касаюсь макушки. Цела. Нащупываю пульс на руке. В порядке, живой, но точно еду крышей…

***

      Придя в себя окончательно, понимаю, что, наверное, после такого стоило бы остаться дома, но я божился Николаю сходить сегодня развеяться и посидеть с половиной его «старой доброй» компании. Подставлять Колю не хотелось вообще, абсолютно, совершенно. Мнения о подобных посиделках я, конечно, не изменил, но порой нужно идти на компромиссы. Теперь я как-то даже верю в то, что Николай не намерен забыться (он преисполнился в своей свободности достаточно сильно), плюс компания не в полном составе, из чего следует то, что и шума значительно меньше, и есть шанс поговорить со всеми по-отдельности, плюс… Скажем так, меня смогли заинтересовать. И навешать лапши на уши с обещаниями… Я согласился. И рушить, опять же повторюсь, планы не хотел, ведь уже настроился, да и неприлично это. Коленька, узнай обо всей этой ситуации, не только н обиделся бы на моё кокетливое исчезновение, но напомнил бы, что неприлично так обходиться с самим собой, в случае, если я всё-таки явлюсь, но он не узнает. К сожалению или счастью…       Чуть потупив у раковины, решаю не заходить в ванну, а помыть голову, просто склонившись над ней, иначе снова грохнусь. Манёвр оказался успешным, и, закончив пытку в виде сборов (я ещё высушил свои патлы и зубы почистил приличия ради), ложусь на кровать. Мысли блуждают, путаются. Видно, котик какой-то вяжущей бабули решил поиграть с пряжей моего разума… М-да, я, кажись, шибко сильно ударился, раз мне такие метафоры в голову лезут. Впрочем, забудем.       Унылый вид из окна отдаёт морозом. Ветер, наверное, вновь затеял печальную песню, под которую так злобно гнёт хрупкие деревья. Снег еле-еле идёт. Вставать уже не хочется. Никогда. Пустыня мягкой постели погребает меня заживо. Бесконечное множество звездных грёз увлекает за собой. Я держусь. Желание увидеть Колю заставляет морально подготовиться к скорому получению обморожения, и я нахожу в себе силы не поддаться сну. Сажусь. Задумываюсь.       «В какой-то степени недавнее итоговое сочинение высосало из меня последние соки», — пролетает на секунду. И впрямь. Написать его было для меня легко, конечно, но нервно. Я не спал и перед, и после. Нервный тик в глазу дал о себе знать прямо во время написания. После он исчез, но пришли в утренние панические атаки. Чехов, прибывая в состоянии некоторого уныния, коее наотрез отказался комментировать, «прописал» таблетки. Понятное дело, то было самое обычное лекарство, легко покупающееся без рецепта, но предпочитаю называть его рекомендации именно так. Ну, я попил немного. Не помогло. Едва ли стало легче, хотя, если честно, небольшой эффект был. Антон пожал плечами, повторив то, что твердит уже полгода: «Пока не напишешь экзамены, оно не пройдёт.» В сей краткой фразе он, судя по всему, уместил: «Мы можем попытаться убрать некоторые симптомы, но проблему саму искоренить нельзя. Можем выявить когнитивные искажения, деструктивные мысли, но появятся другие. Можем поговорить об иных тревожащих тебя вещах, но я же вижу, что ты увлечён ими лишь на пару процентов. Они тебе не безразличны, но отходят на третий план. От этого не будет проку. Мы будем это делать даже ради небольшого эффекта, но питать надежды на нечто большее попросту глупо, уж прости.» Я не мог не согласиться с додуманным самим собой смыслом и просто пытался жить, порой отпуская себя, позволяя забыться, а порой напротив изматывая.       В очередной раз устало вдохнув, встаю с кровати. Нужно зайти за Колей…

***

      Стоя в дверях, чувствую себя совсем паршиво. Николай внимательно осматривает меня с головы до ног с видом человека, очень-очень-очень сомневающегося. — Ты… — щурясь, начинает он, сложив руки на груди, но я, нагло приложив указательный палец к его губам, прерываю готовящийся монолог. — Стоять. Я могу идти туда уставшим, ведь собирался отдохнуть именно на месте. Лады? Не тревожься лишний раз. Мы весело проведём время. Я не намерен ничего поганить своим настроением. Да и оно у меня очень даже поднялось при встрече с тобой, — улыбаюсь я, чуть лукавя и льстя, но в общем и целом говоря правду. Чуть вздрагиваю, поняв, что мой палец всё ещё на его губах и, одернув руку, неловко хихикаю. Коля тоже несколько веселеет. — Я склонен тебе доверять, Федь. Очень склонен, — заглядывает в самую душу он, видимо, всё же усомнившись в услышанных сладких речах, но не без тени кокетства. — Спасибо, — кланяюсь я. Вскоре мы выходим на улицу. Я жмусь к Коле, к его мягкой белой шубе. Вроде, всё не так уж и плохо, но голова кружится. Было бы славно, будь это от трепетной любви… Увы, нет. Николенька мягко сжимает мою руку. Нежность трогает мой взгляд, туманит его. — Расскажешь что-нибудь? — почти неслышно прошу я. Николай соглашается. И дальше я иду под приятные звуки его тихой речи. Всё действительно не так уж и плохо.       Зима уже не завывает, а насвистывает непринужденную песенку, чуть ударяет по звонким сосулькам, заметает следы призрачных прохожих. Я выдыхаю пар. Мороз щиплет нос и щёки, которые слегка ноют, стоит мне вновь растянуть губы в робкой улыбке. Тоскливые деревья, чуть согнувшись под тяжестью искрящегося снега, скрипят, вздыхая о непростой своей жизни. Коля, не переставая болтать, дергает сразу несколько ветвей, облегчив им ношу и устроив для небольшой снегопад. Деревья малость выпрямляются, становясь чуточку счастливее.       Тоска уходит, а вместе с ней и я забываюсь.

***

      По прибытии ситуация осталась неизменна. Я витал в облаках. Был где угодно, но не здесь. Я всех слушал, порой смеялся и дружелюбно улыбался, но слова проходили сквозь меня. Я вроде и радовался моментами, а вроде с каждой секундой всё больше ощущалась тяжесть в голове.       Вскоре я шепчу Николаю, что мне нужно проветриться и ухожу на балкон, сверкая пятками. Лишь там вздыхаю полной грудью, ощутив всеми фибрами души всеобщую печаль, которая лишь потерялась в тени снега, всё это время пристально следя за мной. И печаль эта теперь касается меня, заключает в объятия и режет, режет, режет, пока тоскливый город рыдает, но слёзы его столь ненавистный им, что застывают, сыпясь на людей замысловатыми снежинками, в узорах которых спрятаны кусочки сердца города, его мысли. Ледяной воздух больно щиплет руки, обхватывает горло, ненавидит меня. А я ненавижу его в ответ. Тошнота подкрадывается ко мне. Становится просто невыносимо. Будущее, прошлое, настоящее… Всё это просто скатывается в ком тревоги, подбирается к горлу и душит. Я кашляю, надеясь, что оно уйдёт, но хочется-то кричать! Я… Кто-то похлопывает меня по плечу, накидывая на спину плед. Не поворачиваюсь. Кажется, отлегло… — Чего тут застрял? Твой Коля ворчит, а сам тебя доставать не хочет, — отчего-то я не могу по голосу узнать этого человека, но ясно одно: это мужчина. Вздыхаю. — Тоскую, — сухо отвечаю я, парень смеётся, протягивая мне сигарету. — Не курю. — Чего тоскуешь? Народу много, развлечь тебя уж точно сможем, — он затягивается. — Хотя не могу не согласиться, что пейзаж очень уж удручает. Но, ища во всём только плохое, не поживёшь нормально. — Просто день плохой. Да и год в целом. — Новый ждёшь? — В новом хуже. Экзамены же… — кисло усмехаюсь, кутаясь в плед. Долгожданное тепло приятно ласкает. — А с каких пор Коля меня доставать не хочет? — Знать не знаю, но это вполне разумно, — хрипит он и громко откашливается. — Раз разумно, то ты что тут делаешь? — не удерживаюсь от колкости я. — А я разум не слушаю, — в голосе чувствуется смех. Повисает недолгая пауза. Сигарета летит вниз, а я думаю о том, как это неприлично. — И тебе это нравится? — Что? — Тосковать. — Немного. — А какой в этом смысл? — Сам сказал, что разум не слушаешь. Раз так, то имеет ли смысл значение? — философствую я. — Ты обычно руководствуешься разумом, — оправдывается курильщик, наверное, пожимая плечами. — Порой нужны исключения. Да и тоска — важная часть моей жизни. От неё трудно отказаться. Такова уж Россия, — мечтательно протягиваю я. — Не переусердствуй и возвращайся в реальность поскорее. Мы планируем в монополию играть, — дав мне подзатыльник, он хихикает, направляясь к выходу с балкона. — Через минут двадцать подойду, — всё же решаю я. — Сделать тебе какао? — как заботливо. — С зефиром.       Оставишь вновь в гордом одиночестве, вдыхаю морозный воздух. Гадкий запах табака чуть портит впечатление, но вскоре он развеивается под влиянием буйного ветра. Он словно грозно машет руками, гоня массивы облаков прочь. Они властно окутывают небеса, и злятся. Злятся на землю, на людей, на животных, на растения. Снегопад превращается в метель. В шумную и разочарованную. О, дорогая, знала бы ты, как я разочарован, как я огорчён и несчастен… И как бы я хотел быть на твоём месте, как хотел бы рвать и метать.       Но разве я могу?..

***

      Всё так же укутанный в плед я сижу уж в комнате и попиваю какао, я загребая себе все деньги. Всегда любил монополию. Сегодня особого восторга от своей удачи я не ощущаю, но от предсказуемости возникает почва под ногами. Нельзя поспорить, что это приятно. Сладость какао с зефирками ободряет мой организм и чуть его оживляет. Ну не прелесть ли? Вот только Коля смотрит на меня потерянным взглядом… Он то ли недоволен тем, что ему нужно платит ренту, то ли тем, что не знает, жив ли я. И при всём желании проигнорировать внимание Николая, на пару мгновений замираю, таращась на него точно так же…       Одернув себя, осознаю, что поздно…       Теперь.

***

      Мы уходим поздно. Коля молчит. Молчит, поджимая губы и дрожа. Я плетусь за ним, пиная снег. Молчание разбавляет его скрип, скрип сердца пустого города. Его боль. Наша боль. Наша печаль.       Поникшие силуэты фонарей, их теплый свет, ярко контрастирующий с синевой улицы, пытаются приободрить всех, но сами только пуще блекнут, перегорают.       Я хочу что-то произнести, но слова застревают в горле, кажутся столь незначительными и бессмысленными, что я откидываю эту мысль. Кажется, ещё чуть-чуть и рухнет всё. Абсолютно всё…       Оказавшись уже подле дверей в наши квартиры, я непонятливо моргаю. Как-то быстро… — Я тоже боюсь, — шепчет Николай, обнимая меня на прощание. — Особенно за тебя. Укол вины градирует в ножевое ранение. — Мы всё успеем, — утешаю я. — Не тогда, когда ты уходишь в себя, — держа меня за плечи, произносит Коля. — Можешь оставаться там столько, сколько тебе нужно, но, если захочешь, всегда сможешь меня найти даже в самых темных мыслях.       Его глаза блестят уверенностью. Я не могу улыбнуться, даже когда сердце нежно сжимается…

***

      Дома я оказываюсь пуст. И пустым остаюсь до глубокой ночи. Бессмысленно разглядывая потолок, вновь тону. Усталость не давит на веки, а заставляет не спать, чтобы пронзить насквозь уже навсегда. Я думаю, рассуждаю, но ответов не нахожу.       Ни одного.