Lover.

Томатный соус пахнет особенно вкусно. Кенма помешивает его деревянной лопаткой строго по часовой стрелке. Его уставший взгляд вот уже десяток минут направлен на кухонную столешницу. Точнее на пятнистый рисунок мраморной поверхности. Мелькает мысль, что тысячи йен были потрачены не напрасно. Готовить в хорошо оборудованном пространстве приятно, особенно после вымотавшего до отказа рабочего дня. Пора попробовать соус и выключить плиту. Кенма подносит лопатку ко рту. Он обжигает губы, испуганный сигналом автоматического дверного замка: — Блядь, нет, нет нет! Только не это, — бросая готовку, Кенма чертыхается. Код давно следует изменить. Всего двадцать квадратных метров разделяют его и прихожую. Глаза расширяются в блюда, пульс предательски ускоряется. Надежда не отпускает до самого конца, даже в момент, когда черноволосая голова показывается в проеме. Кенма зачем-то выставляет руки вперёд, держит двери. Только вот Куроо спокойно входит в чужую квартиру: — Привет, — говорит едва слышно. И рожа у него непозволительно довольная. — Так холодно снаружи. — Проваливай, Куро. — Как гостеприимно, — Куроо закрывает дверь. Сопротивление Кенмы он явно не ощущает. Точно не физически. — Мы не виделись неделю, я очень соскучился. Как вкусно пахнет... — Здесь тебе не хостел, я полицию вызову! Кенма слышит собственный голос неестественно громко, он ударяется в стены, оглушает. Но едва ли тревожит Куроо. Тот спокойно снимает верхнюю одежду, вешает куда необходимо. Берет свою пару тапочек и подходит вплотную: — Кен, давай не будем ругаться. День такое дерьмо, правда. — Ты тоже дерьмо, Куро. Женатое дерьмо, поэтому пиздуй отсюда, пока я тебя не пырнул чем-нибудь. Куроо ничего не отвечает. Лишь обнимает крепко, не оставляя пути к отступлению. Его объятия всегда мертвая петля. Но в ней Кенма теряется без остатка, сам усиливает натяжение верёвки. Кончик чужого носа касается шеи, следом это же место целуют прохладные губы. Колени Кенмы слабеют, он больше не отталкивает. Повисает в кольце сильных рук. — Блядь, соус! — неожиданно громкое осознание даёт фору, Кенма бежит на кухню. Блюдо испорчено, а вместе с ним и настроение. — Я помогу приготовить заново, — Куроо снова оказывается за спиной. Теперь на нем нет свитера, его рубашка расстегнута, а макушка выглядит лохматой. — Помоги себе раствориться в воздухе, — Кенма очень хочет по-настоящему разозлиться. Но выходит только тихо ворчать, попутно делая заказ готовой еды в приложении. — Я кину тебе на карту за доставку. Прости, малыш, — Куроо смотрит виновато, чем только сильнее раздражает. — А пока мигом искупаюсь и поужинаем. — Сломай себе шею! — злобно шипит Кенма, только вот порции добавляет в корзину двойные. Они молча ужинают в гостиной. Куроо, переодетый в оставленную им же одежду. От него пахнет шампунем Кенмы, гелем для душа Кенмы и домом Кенмы пахнет. — Как работа? — Твоя жена знает где ты? — Кенма хочет назвать Мизуки по имени. Он знает эту женщину больше пяти лет и как бы не старался, так и не смог испытать к ней ненависть. — Знает, наверное. Кен, давай не будем? Я хочу наши нормальные отношения, прекрати делать вид, будто мы чужие. — Не нужно было срать там, где ешь, Куро. Ты сам все похерил! Кенма собирает одноразовые контейнеры в пакет. Демонстративно забирает тарелку Куроо, пусть тот и не закончил ужинать. Моет стаканы, вытирает со стола. Его движения отточенные, и руки практически не трясутся. — Спи на диване, пожалуйста, будь человеком. Мне утром на работу. — Кен... Кенма ничего не хочет слышать. Закрывается в ванной комнате и продолжительное время слушает звуки льющейся из крана воды. Запах Куроо въедается под кожу. Дышать настолько тяжело, что голова кружится. Кенма дал себе слово не плакать из-за этого мудака, поэтому кусает щеки изнутри и молится, чтобы кровать была пустой, когда он вернётся в комнату. В спальне действительно пусто, как и в гостиной. А значит Куроо курит на балконе. Стоит на холоде с мокрыми волосами, больной ублюдок. Кенма уже идёт устраивать взбучку, но вовремя осознает порывы. Поэтому хлопает дверью в спальню. Замка на ручке нет, да и никто его бы не закрыл, если положить руку на сердце. На беспокойное, зажатое, такое уставшее сердце. Конечно, Куроо приходит. Это было очевидно с самого начала. Они не трахались целую неделю, а трахаться начали совсем недавно, где ж тут искать самообладание. — Я так тебя люблю, Кен, пиздец, — Куроо целует выпирающие из растянутого горла футболки позвонки. — Закрой свой рот, пожалуйста, Куро... — Кенма тихо скулит. Его тело уже в мурашках. Он дрожит оголенным проводом. Каждый поцелуй снимает кожу очередным клеймом, только ещё приятно до жути. — Ты только мой, а я твой... — голос Куроо уничтожает его самого совершенно так же, как и Кенму. Потому что срывается предательски. — Я твой гребанный любовник, — Кенма очень хочет отстраниться, но поздно. Ладони Куроо уже под футболкой. Эти руки точно знают короткий путь к полному подчинению. К очевидной капитуляции. — Ты мой лучший друг, — Куроо уже ложится сверху, но не давит телом. К счастью, на нем все ещё есть одежда. — Которого ты трахаешь, когда тебе необходимо, — говорит, а потом думает Кенма. Мысли за языком не успевают. Особенно, когда этот язык захватывает в очередной плен чужой рот. — Ты тоже меня хочешь, Кенма, прекрати отталкивать. Слова звучат приказом, и Кенма слушается. Он сам обхватывает ногами поясницу Куроо. Сам тянет волосы на затылке, кусается поцелуями, сбито дышит и умирает. В каждом прикосновении он чувствует так много, что едва справляется. Нечестно. Так не поступают с дорогими людьми, только не с теми, с кем пешком под стол ходили, воровали родительское пиво и сигареты, играли ночи напролёт в любимые видеоигры. Их секс каждый раз открывает новый уровень близости. Нихрена не уместный. Отпускать Куроо все сложнее, Кенма признает это. Сейчас он точно чувствует себя самым счастливым и самым несчастным одновременно. — Ты обещал, что это прекратится. — Нет, я не обещаю то, что не могу выполнить, Кен. Ты знаешь это, — Куроо целует Кенму в плечо. Они лежат полностью обнажённые в смятых простынях, их тела освещает лишь тусклый свет луны, протиснувшийся сквозь неплотно закрытые шторы. — Поэтому ты не обещаешь, что разведешься с ней, — Кенма бьёт больно, абсолютно целенаправленно. Потому что устал строить из себя безразличие. — Ты знаешь, что я не могу оставить её. Я не спал с Мизуки или с кем-то ещё с тех пор как мы с тобой... — Куроо запинается, отводит взгляд. Ведёт себя как подросток. Это на него непохоже. Оставить столь громкое заявление без ответа Кенме очень сложно. Хочется упомянуть, что пора перестать жертвовать своей жизнью. Смотреть на муки Куроо все эти годы, будучи лучшим другом, было сложно, теперь же, открыв себя истинного, стало совсем невыносимо. Куроо женился на Мизуки, узнав о её беременности. Поступил как джентльмен, судить его за это было бы неправильно. Кенма тогда все понял и даже принял. Ребёнок умер во время родов. Мизуки была разбита, Куроо тоже был. Кенма точно знал, что его двадцатидвухлетний друг никак не планировал отцовство, браки его тоже никаким образом не интересовали. И все же потеря сказалась. А следом пришла новая ответственность. Миновало четыре года под одной крышей с нелюбимым человеком. И Кенма оставался рядом, просто наблюдал, пока не совершил ошибку. Жить с кем-то столько лет без возможности признаться — абсолютная пытка. — Ты продолжаешь пользоваться моей неспособностью отказать тебе. — Не говори так. — Это правда, Куро. — Зачем ты позволил мне узнать, что есть шанс? Зачем показал, что всё взаимно?! — Куроо говорит резко, ему, конечно, больно. Возможно даже больнее, чем кому-либо Кенма обещал не плакать, но вот он отворачивается набок и вытирает глаза ребром ладони. Это всё ещё обман, даже несмотря на то, что Мизуки обо всем догадывается. Нет, она знает наверняка. Кенма понимает это, поэтому ситуация только сильнее путается. Такие клубки только разрезать, выбрасывать на помойку. — Пошёл ты. — Прости, малыш, — Куроо обнимает со спины. — Умоляю. Мы точно что-то придумаем. Только позволь быть рядом. Кенма кусает губы, чтобы не всхлипывать. Его тело, словно поместили в тиски и укрыли самым мягким на свете пледом одновременно. Он любит Куроо так сильно и безусловно, что в очередной раз позволяет обмануть себя. Жмётся ближе и нескоро засыпает.