Последний хозяин рек

Перестань себе лгать. Голова не даёт покоя. Чувства все по нолям, Кислорода нехватка втрое. Я тебя не держу, Я тебя не отдам.

      Пальцы непроизвольно сжимаются, но Азула вовремя это замечает, впопыхах оглядывая коридор. С неким умиротворением, тая в глубинах души тревогу, что, все же, стража, кажется, ничего не заметила. Или упорно делает вид. Стоило ей сделать пару шагов к большим распахнутым дверям, как навстречу резво и несгибаемо двинулся заносчивый Зецу, который, могло показаться, и вовсе не заметил на своем пути принцессу. По его нескончаемому тяжелому, но поразительно быстрому шагу, от которого полы черно-зеленой мантии развевались по ветру, она прекрасно понимает, что Зецу только покинул кабинет отца. Их взгляды пересеклись и тогда и только тогда его лицо дернулось, претерпев незначительные изменения — в выражении он стал мягче, а его губы дрогнули в поразительно доброй улыбке, отчего у Азулы затрепыхалось сердце. Она искренне не понимала, что же не так с этим Зецу? — съедаемая мыслями об опасности, которая может грозить. Она не сдержалась и на мгновение опустила глаза, давая Зецу возможность разглядеть ее яркую чернильную подводку, что гибкой утолщающейся лентой проходила по контуру прямых и длинных ресниц. Всего мгновение и она смотрит на него, думая улыбнуться в ответ — чем явно смущает. И Зецу одергивает сам себя, невыносимо сильно желая отступить на пару шагов, прямо как в свое время это сделали Зуко и сам Хозяин Огня. Зецу, должно быть, поймал себя на некрасивой мысли: что чуть не оставил ее без внимания, что было абсолютно непозволительно. Он рассматривал ее так, словно его лед тронулся. Смотрел так, как, должен бы, Озай смотреть на каждого из своих детей… Под таким ярким всплеском невысказанных эмоций, от нескончаемой теплоты и благодарности за то, что он самозабвенно прошел с ней весь этот тяжелый путь из начала в конец — там, в жутких и холодных стенах Ба Синг Се, она уже почти сорвалась в благодарном поклоне, словно перед королем, словно перед своим отцом… вовремя остановленная жестом самого Зецу, что тот час же, разминувшись, продолжая так ласково улыбаться, довольно кивнув, сделал свой поклон еще более великодушным. И вот, вроде бы — он молчал, но было ощущение, что этим самым жестом он сказал ей невероятно много. Его было чрезвычайно легко, хоть и непривычно — читать. Азуле это нравилось, она смотрела на него слегка завороженно, приоткрыв едва уста, не смея двинуться и с места, чувствуя в глубине своего сердца распускающийся цветок. Распускающуюся средь бесплодных песчаных и непроходимых волн — розу, колючую, крепкую, одинокую, но прекрасную. Непревзойденную розу, что бесстрашно растет среди пустыни. Азула чувствовала себя намного лучше, когда ее взгляд внимал ему, но, с другой же стороны, она знала и помнила, зажатая между ним и другим его напарником — как легко летят головы, отрезаются языки и сменяются власти. Сегодня он с ней. Сегодня Зецу — ее, но что будет завтра?.. И тут она осеклась, грустно опустив брови, вдруг мечтательно улыбнувшись, не заметив, как Зецу не спускает с нее глаз, тая в глубине… чувство вины? — ее фантазия рисовала Зецу как человека благородного, который по-отцовски сожалеет, что ей пришлось пройти этот ужасающий кровавый путь, полный трагедий и скитаний. И вот, вроде бы, в ее силах остановиться, да и осесть возле левой руки отца, а Азула не может — внутри бушует стихия и не только огненная.       — Как спалось, госпожа? — вопрос, которым он одарил столь почтенно, что это было даже приятно, будто Зецу признался ей в пылкой любви или высказал самый изощренный по его мнению комплимент, вгоняющий Азулу в нестерпимую краску.       — Моя первая ночь спустя столь долгие недели в Царстве Земли… — она хмыкнула, жестоко ухмыльнувшись, вновь разбивая вид той милой задетой девочки, оставаясь верной лишь самой себе. Даже ее голос стал скрипуч и отталкивающ. Она опустила глаза на свои пальцы, что украшал ярко-красный маникюр, ее ногти больше походили на когтистые лапы животного, вымазавшегося в чужой крови. Кажется, от этого ощущения она едва заметно приуныла, посчитав себя до боли ужасным человеком, и дело было даже не в том, что в ней взыграла совесть и она все отчетливее ранилась о мысль, что ее никто не любит, а в том, что она была так напрасно — уязвима. Излишне уязвима, и вот несколько человек в ее жизни этим пользуются, и только Синяя Маска знает ту правду, в которой она не смогла дать отпор… — Я спала довольно хорошо, — приподнимает взгляд на Зецу, стараясь обмануть и, кажется, у нее это получается — он добро кивает, с одной стороны, будто бы, желая коснуться ее напряженного плеча в дружественном жесте, но вовремя, охваченный жестким дворцовым протоколом — себя останавливает, заставляя принцессу немного грустно вздохнуть. И ты такой же… — она смотрит, а ее глаза стекленеют, готовые расплакаться. Она действительно хорошо спала и дело даже не в том, что она сильно устала. Она сильно и много страдала, особенно, когда после бурного воссоединения ее брат просто ушел. Молча, с угрюмым недобрым видом, оставляя свою сестру без нужного ответа. Ей тогда хотелось рыдать — долго и громко, но она была почти без сил, оттого приказала сварить ей тот успокаивающий отвар, что снимал все мысли перед сном, — она тяжко вздыхает, что не укрывается от стремительного Зецу. Что же делать? — она вдруг смотрит на него и даже хочет просить лично убить с Тай Ли ее же сестер, но не решается, понимая, что Зецу — лишь одна из сторон ее собственного отца. Да, отцу будет все равно, если Тай Ли останется единственным ребенком в семье — он и бровью не поведет, но если он узнает, что за этим стояла Азула… — от напряжения в нее впивались невидимые кактусовые колючки. Зецу донесет это всем остальным, тогда об этом узнают во всей стране и тогда отец уберет свою дочь с дороги, потому что она начинает становиться для него излишне тяжелой ношей… Он постоянно и беспрестанно дает ей шанс, выделяет на фоне Зуко, бывая даже приятно мягким, но так в открытую его подвести… это обидит папу. Было бы логично отпираться и утверждать, что все это глобальная подстава, но дрязги не трогают отца, он предпочитает сворачивать любые недовольства, выкорчёвывая на корню. Азула не могла так рисковать, да и совершенно бессердечно — не хотела помогать Тай Ли, и с содроганием думала о той репутации, что свалится на нее, убей она так бессовестно и в открытую чужую семью, но если это сделает импульсивный Зуко… — ее лицо расплылось в удовольствии от одного его несогласного вида. Зуко никому не нужен здесь намного сильнее, чем принцесса Азула, на него все смотрят спустив рукава. Зуко пережил уже одно изгнание — ему нечего терять, да и привлекая Зуко, тот вряд ли потребует помощи кого-то из стражи или агентов. Зуко трус и трясется сейчас за свое вновь обретенное положение наследного принца… Он должен отработать свой титул, — без зазрения совести лукаво приподнимает бровь, ни единой эмоцией не жалея брата, желая внимать его мукам и страданиям, в самых сокровенных и жарких думах представляя, как он ползет на коленях и молит ее о помощи и она, так уж и быть — дарует ему прощение. И с этой дорожки Зузу уже не свернуть. Он ступил на нее однажды и эта бесконечная игра обмена власти — завораживает намного сильнее полуголых танцовщиц в сверкающих нарядах.       — Рад, что все хорошо, принцесса. Знаю, что сейчас у вас обед с семьей, приятного аппетита… — Зецу кратко и также быстро склонил голову, не переставая улыбаться, собираясь вольно убраться прочь, внезапно пойманный крепким беспощадным жестом принцессы. Она схватила его под локоть почти кровожадно, насильно заставляя обернуться, и в этот момент она уже не казалась маленькой обездоленной принцесской, на ней во всей красе проступили опасные тираничные черты, что усиливала тень, беспечно павшая на лицо.       — Вы ведь говорили с моим отцом? — ее голос стал боле низким и таким неприлично томным, что это могло ввести в заблуждение любого, а ее пронизывающий до самых внутренностей взгляд — его можно расценить как угодно… — Я знаю, вы уходили от него, — при мыслях об отце, у нее сбивались мысли и слова в одну жаркую лихорадочную кучу, да так, что от ревности она почти сходила с ума, не зная какими силами воспользоваться, чтобы в одночасье это скрыть. Она жадничала Озая не только своим служанкам, не только брату, но даже и Зецу, ей все беспрестанно казалось, что отец любит и ценит их всех намного больше, но почему?.. Они ведь недостойны его внимания так сильно, как она… при воспоминаниях о нервном безответном поцелуе — у нее холодели пальцы и начинал с бесчинством дрожать голос, а потому она замолчала.       — Я доставил план по вторжению, отнятый вами во Дворце Царства Земли. Тот самый план, что разработали на Совете Пяти, — он обратился к ней не без уважения, но довольно мягко и плавно, заставляя ее разбереженный разум услышать каждое слово, заставляя ее понять все правильно и впредь не беспокоиться.       — Я должна была передать этот план по захвату! — на ее глазах почти выступили слезы, когда она поняла, что еще один важный повод ускользнул из-под пальцев. Она сильнее сжала руку на предплечье Зецу, впиваясь в него когтями, что он не мог не почувствовать даже через одежду. Она легкомысленно позабыла о плане по вторжению, вверяя в руки Дай Ли… ее окатило холодной волной боли и разочарования. Как так?! — она хотела кричать и плакать, ненавидя Зуко за то, что тот посмел сгрести все ее мысли. Он был словно ребенок, что одной рукой смел идеально лежащие вещи, с грохотом сбросив! Это все Зуко виноват! — она обозлилась и очень сильно, при этом так пугающе не меняясь в лице, оставаясь такой же: слегка удивленной и лишь немного — уколотой в самое сокровенное.       — Не переживайте, — накрыл ее руку своей, отчего лицо Азулы нехотя изменилось, заставляя Зецу улыбнуться. — Он знает, что это ваша заслуга, — Зецу резко и со стуком сомкнул сапоги, убрал с себя ее ладонь, кратко поклонился — словно отрезал, чтобы без промедлений начать удаляться. Она опустила голову, разрываемая на две части то ли гневом и разочарованием, толи печалью и обидой и ей вовсе было невдомек: что же такое с ней происходит? Неужели Зуко так сложно сделать всего лишь так, как она просит? Неужели отцу было так сложно ответить ей взаимностью? — она была переполнена чувством стыда до краев, что еще немного — и взорвется подобно метеориту, соприкоснувшемуся с прохладой лесов и земель, разлетаясь на мелкие кусочки. Прикусив раздраженно губу, она на зло всем выпрямляет спину и продолжает шаг несмотря ни на что, даже на то, что, краем глаз ей лишь издалека показалось, что ее брат ее нагоняет.       В просторной столовой было до безобразия просто, никаких либо помпезных скатертей или праздничной посуды — ничего. Все до безобразия обычно, словно они самые обыкновенные люди. Даже подобная мелочь заставляла принцессу Азулу ущемиться, ей по непонятной причине даже дышалось неспокойно. В середине длинного стола одиноко возлежала самая большая тарелка, что весомо отличалась от тех, которые затаились по обе стороны. С неким волнением подумав, что настал, наконец, тот день, когда они разделят трапезу всей семьей — она, не обращая внимание на слуг, подло заняла чужое место — по правую руку отца, пользуясь отсутствием Зуко. Ее мысли искрились злорадством от одного понимания, что брат будет в бешенстве. Это вдохновляло. Тарелки были пусты, до начала трапезы оставались какие-то жалкие минуты. К ней тут же скользнули служанки, одна постелила на ее колени тканевую салфетку, другая тотчас же поставила перед лицом еще одну тарелку, красиво и с неким ореолом тайны приоткрывая тот небольшой купол, что скрывал яства от глаз. Она меланхолично улыбнулась, заправляя волосы за ухо, берясь за начищенную до блеска ложечку. Зачерпнув немного теплого супа, она без промедления отведала, влекущая таким приятным терпким ароматом. Стоило ей вкусить королевской и родной еды, как она даже ежесекундно застыла, разбирая похлебку на составляющие, поражаясь тому, насколько же сильно она скучала по пряности блюд Страны Огня. Еда во время скитаний по Царству Земли казалась впору безвкусной и ничего кроме морских гадов там не предпочитали, не то что здесь — в Стране Огня. Ей сталось так тепло и уютно, ведь она, наконец-то — дома. Дома ее любят, знают и ценят, даже готовят любимый суп, — она вылавливает среди многообразия лапши кусок перченого мяса, всматриваясь в красноватые прожилки, что переливались среди бурой корочки. Она с наслаждением вкушает, вспоминая те времена, когда совместная трапеза была обязательной и каждодневной, а потом исчезла мама и все прекратилось… — к горлу подкатил ком, хотелось расплакаться на одних только мыслях о маме, но вместе с печалью и горечью она проглатывает приятно соленый, обваленный в специях кусок нежнейшего мягкого мяса, что, только касаясь зубов — начал таять, оставляя за собой приторное незабываемое послевкусие.       — Приятного аппетита, сестра, — за спиной раздался непривычно-ровный, обжигающий своим непосредственным бесчувствием и холодом — голос Зуко. Она даже не удостоила его чести обернуться, продолжая терпеливо есть, борясь с диким и страстным чувством голода, что требовал быстрее и больше. Тихо, практически бесшумно, Зуко обогнул ее со спины, мимолетно касаясь отцовского пустеющего стула, садясь напротив, вынуждая Азулу прекратить наслаждаться едой. Ее аж всю перекосило — вот насколько ее брат оказался заносчив и самодоволен. Таким она давно его не видела. Вся его зацикленность на себе и том, как он смотрится в глазах окружающих — пылью ударились в глаза, вынуждая, будто от огня — одернуться. Он словно дворянская девица — потратил много времени на сборы, укладывая волосы и подбирая костюм поприятнее, на этот раз Зуко по праву можно было признать великолепным. Его наряд не выбивался из общей массы, но было в нем что-то необычайное, по-особенному изящное, не кричащее, как, буквально — днем назад. Сдержанно, но лощено. Она мимолетно обратила внимание на его руки — он вычистил их до блеска. Больше не было окрашивающих пальцы — черных пятен, словно он как свинокур копался в рыхлой мокрой земле. Ни следа. Она поднимает взгляд еще выше, стоило Зуко аккуратно принять в свои пальцы позолоченную ложечку, дожидаясь со сдержанным кивком того момента, когда заботливые служаки постелют на его колени салфетку, а перед глазами выставят изысканно-пахнущий суп.       — Что-то случилось? — он заговорил первым, при этом даже высокомерно не бросая и краткого взгляда в ее сторону, корча из себя то ли обиду, то ли недовольство, что вынудило Азулу почувствовать себя глупо. Она без промедления поняла, что Зуко все еще не может прийти в себя от произошедшего прошлой ночью, ведя себя так, словно стерпел наивысшее осквернение, схожее с унижением или изнасилованием. Она опешила, чувствуя себя поистине монстром, что способен лишь играючи сломать. Она преисполнилась таким отчаянным чувством вины, что это было даже больно. Зуко вел себя так, будто она сильно-сильно его обидела, и по сравнению с ней — он само благородство, ведь заговорил, так милосердно — первым, стараясь снять с нее то накопившееся напряжение, что заметно невооруженным глазом.       — Нет… Все в порядке, — она отводит задето взгляд, а в этот момент Зуко наконец приподнимает ресницы, давая себе вольность порассматривать ее. И если бы она только видела, как в его глазах плясали черти, ненароком излучавшие поистине зверское удовлетворение. Она больше не казалась ему всесильной, не виделась всемогущей — она была подавлена, что даже не могла красиво скрыть. Ему было приятно думать, что Азула расстраивается из-за его неопределённости и мнимого отказа, ему было сладко от мысли, что она просит его, что в какой-то мере от его слова зависит нечто важное в ее судьбе. Он переставал ее бояться…       — Как тебе спалось? — проглатывая ложку пряного супа, он не спускает с нее глаз, а сам аж сидеть спокойно не может — без конца прорывается рассекающая лицо ужимистая улыбка, хотя он и старался быть в ее обществе чрезвычайно бесстрастным, но это практически не удавалось. Она все без конца смотрела то на свои руки, то в тарелку, безукоризненно прикрываясь трапезой. Сейчас, по какой-то неизведанной ему причине она была чрезмерно слаба, но этот шлейф безысходности, что исходил от нее — присутствовал лишь временно, пока она не наберется сил, чтобы издеваться изощрённее. И он это знал. Ее взлеты всегда влекут за собой падения, таким образом Азула и возвышалась: взлет-падение, взлет-падение и таким незведанным способом она неумолимо росла, даже несмотря на трудности.       — А тебе? — она бросает в него наполненный презрения взор, в котором уже слабо читалась та отрешенность, что рисовал на ней голод.       — Я думал над твоим предложением, — охватывает ее внимание одним своим присутствием, навесив на сестру непроницаемые шоры, забирая весь интерес. Ему казалось, что он слышит ее участившийся пульс, что грохочет сердцем в грудной клетке. Ему казалось, что сквозь ее приоткрытые уста он способен уловить каждый вздох. Он ее поистине заинтриговал, но Зуко был уверен, что эта стерва знала ответ с самого начала. Она всегда все знает. Ее удар каждый раз меткий, каждый раз ножевой, даже, если она не целилась, даже если она случайно. Он посмотрел на нее столь пленительно, столь нежно, что она этого даже не ожидала, лишь в недоумении приподняв бровь. Он играет с ней также некрасиво, в такую же порочную игру, в которую она же его и втянула.       — И что же ты надумал? — она злится, ее губа нервозно дернулась, а ему несказанно приятно, что он вывел ее на эмоции. А он все так горделиво и болезненно тянул и оттягивал, заставляя Азулу ходить по самому краю собственной выдержки.       — Я согласен помочь Тай Ли, — после очередной ароматной ложки супа, наконец разговорился, поставив в этом вопросе неоднозначную точку, не без наслаждения наблюдая за тем, как оскорбилась Азула. — Разве ты не довольна? Разве не этого ты хотела? — продолжает подначивать.       — Сегодня грядет представление для вернувшихся и воссоединившихся королевских особ. Тай Ли будет там, — как бы невзначай пожимает плечами, а сама не может унять высившийся в ней гнев. Помочь Тай Ли? Вот как… — гордость была уколота в самые недра, Азула — хоть убей, но не понимала, почему у всех вокруг к ней такое безразличное отношение, она ведь изо всех сил старается! Она же вернула собственного брата в семью! Она же выполнила отцовский наказ по захвату Ба Синг Се! Она ведь даже не мешает Мэй забрать себе Зуко!       — Хорошо, но я обещал Мэй сегодня увидеться. Она захочет сидеть рядом со мной, негоже ей видеть наши разговоры с Тай Ли, — Азула, под гнетом острого разочарования сжимает требовательно пальцы свободной руки. Неужели за все испытания отцу было так сложно поцеловать ее в ответ? — приходит в ярость от осознания, что он без стеснения спит с ее служанками. Почему они? Почему не я?! — смотрит на Зуко, а руки желают ухватиться за нож и ревниво перерезать ему горло.       — Без проблем, — поднимает в лукавом жесте руку. — Не утруждайся грузить меня своими проблемами в отношениях. Мне это не интересно, ты же знаешь, — вглядывается в его такое ничего не выражающее лицо. Она почувствовала себя настолько лишней, что захотелось после этих слов попросту удалиться. Ну конечно, то что сделала она для Зуко, для папы — это ничего не значит, все равно кто-то другой станет ценнее и лучше. Чем больше она думала о том, что осталась никому не нужна, тем больше жалела, что вообще вернула Зуко. Она думала, что сможет пользоваться его вернувшейся честью, а все оказалось, как назло — наоборот! Весь ее карточный домик рассыпался прямо на глазах, Азула была шокирована и глубоко под дых ранена. Они — те, кто должны быть с нею, те, кто должны принадлежать верой и правдой ей — ускользали словно вода, оставляя после себя неприятное послевкусие и общее прошлое, что уже никогда не вернуть.       — Доброе утро, Ваше Величество! — заголосила стража, служанки как по приказу — застыли и склонили головы. Тон непринужденности покинул, казалось, весь дворец. Азула переглянулась с Зуко — он практически остолбенел от шока, побледнел еще сильнее чем раньше. Что, Зузу, тебя пугают люди у власти? — скалится, а у самой от нервного предвкушения сводит мышцы, а желудок готов скрутиться узлом, все ее сердце трепетало, подобно крыльям бабочки. Зуко застыл в полудвижении, с его ложки опрокинулся уже зачерпнутый суп, на его лице замерло благоговение вперемешку с животным страхом и ужасом, что парализовал не только его конечности, но и мысли. Они застряли словно в невесомости, не спуская друг с друга напряженных глаз, будто ища друг в друге спасение. Каждый из них друг друга в немой мольбе о чем-то несмело просил, и Зуко был настолько зациклен на самом себе, что выражение Азулы не вызвало в нем никаких эмоций. Он моментально коснулся лица, ведя обратный отсчет, что задал ровный несгибаемый шаг отца. Он прилип пальцами к левой части, ровно туда, где совсем недавно было уродливое клеймо, которым наградил за смекалку и преданность собственный отец. Шаги усиливались, накалившаяся обстановка в небольшой столовой становилась невыносимой! Душной! На последних и самых громких шагах, уже представляя, как отец переступит порог, — Азула в лихорадочном беспамятстве вскочила с места, поворачиваясь к распахнутой двери, уже заведомо склоняя голову в беспрекословном приветствии. Всего на какие-то жалкие мгновения от нее отстает Зуко, что в бесчинстве сбросил со своих ног салфетку, вскакивая резво, с шумом, нервно, дергано, теряя былой шик и лоск. Его волосы выбиваются, пара прядей неловко спадает на лоб, пока он старательно унимает страх и корчит почтение, склоняясь, а в голове каждого эхом звенят настигающие неумолимо шаги. Шаги отца. Шаги короля. Шаги человека у власти. Власти, которую он с легкостью перевернет в тиранию, что красовалась на лице Зуко три с лишним года! — Азула запнулась, думая об этом, думая, что папе не понравится новое лицо Зуко и он захочет украсить его вновь. Ты не посмеешь его тронуть! — злится так, словно Зуко и вовсе не брат ей. Она приложила столько сил и усилий, стерпела столь много боли и грязи. Зуко — ее прихоть. Ты даже и пальцем не посмеешь его тронуть, Озай! — она превзошла саму себя, жестоко осклабившись, чувствуя, что при всем отцовском эго — лишь только ей одной суждено потягаться с ним. Ты меня породил, я тебя и казню, — наверное так шептали мысли Зуко, от которых при одной лишь фантазии — у Азулы вставали дыбом волосы. Кого? Кого защитить? Отца? Или брата? Если в этой жизни пред ней предстанет выбор? На чью сторону ей встать? — она ошеломленно поднимает глаза, видя перед собой нетронутое ни единой эмоцией лицо Озая. Заплутав в своих думах она пропустила тот момент, когда он подкрался столь близко. Что ему надо? — смотрит на него с немым вызовом, желая призвать его чувства и слова. Все без толку. Он остался устрашающе непоколебим, смотрел так, что в угоду помыслить о том презрении, что зародилось на задворках его дум. Он ненавидит меня? — эта мысль делала ее слабой, она хотела, чтобы он любил ее, а, оказалось, все проделанное лишь отдалило. В кульминации Озай лишь кратко кивнул, величественно продолжив путь, заставляя свою дочь обернуться себе вслед. Он не заострил на Зуко и лишней секунды. Так, будто Зуко и не было вовсе, словно тот пустое место. Зуко бросил взгляд на сестру, она лишь незаметно отрицательно качнула головой, запрещая тому допускать и мысль заговорить первым. Не смей! — ее лицо приобрело животные нотки, когда вот так молча, на одних инстинктах она приказывала Зуко смолчать. И тот покорно смолчал, дожидаясь того момента, когда отец займет свое место. Озай не произнес ни слова, лишь украдкой посмотрел на Азулу, ей показалось, что его взгляд что-то выражал. Она надеялась, что он к ней что-то всего-навсего испытывает, а другая же часть убеждала в том, что все это представление лишь для Зуко, дабы показать ему: где его место.       Зуко каверзно сверлил взглядом отцовский вздернутый самоуверенный профиль, вынужденный ощущать себя экскрементами, которые такие господа как его отец, скривившись, обходят стороной. Но ты же вернул ему титул! — кричат мысли Азулы, с непониманием растворяясь в его уставших непримиримых глазах. Ты меня наказываешь, — опустила она подбородок, не зная, что важнее: брат или будущий трон. Слишком сложный выбор. Как низко с твоей стороны, отец, ставить своих детей перед выбором! — ей внезапно стало больно от той пропасти, что разделяла их с отцом, еще никогда ранее она не чувствовала это столь сильно… он вел себя по отношению к ним, прямо как… прямо как мама! Страшно было осознавать, что ни отец, ни мать не поймают их с братом, летящих на самое дно. Азула не могла, но просто обязана смириться с тем, что папа всегда был и будет сам по себе, идущим своей параллельной дорогой, жестоко и беспрекословно сметающим на пути любые преграды, даже, если это члены его собственной семьи. Он не побрезгует. Перед глазами встает образ исходящего и трясущегося в ликующей агонии Лонг Фенга: «…Твой отец не рассказывал тебе, как погиб дедушка?.. Твой отец убил короля! Твой отец изничтожил собственного отца…». В это же мгновение Озай посмотрел на Азулу испытывающе-спокойно, слишком прямым и открытым взглядом, от которого ей стало не по себе. Она преисполнена долгожданной гордости, от одного его внимания в свою сторону, что не могло не укрыться от Зуко, ведь он так безрассудно бесстрашно поглядывал то на нее, то на отца. Внезапно ее взгляд устремился на Зуко и она излишне открыто улыбнулась ему, давая отцу понять, что они не одни. Озай моментально уткнулся в тарелку, уперто и не без лишних раздумий начал есть, отчего у Зуко даже аппетит пропал. Он лишь сидел и думал: как бы не наткнуться на следующий Агни Кай? — он смотрит на сестру, что один в один повторяла за отцом, тогда Зуко кивнул сам себе, понимая, что впредь, дабы сохранить лицо — стоит придерживаться Азулы, — устремляется на отца, чье выражение ни секунды не дрогнуло, оставаясь холодным, мрачным и даже каким-то загробным. Прямо как в те времена, когда мама только-только пропала. Неужели ничего не изменилось? — не понимает Зуко.       — Господин, вы больше не будете? — втихомолку подкралась служанка, заставляя сердце Зуко забиться в страхе чаще. Он ничего не ответил, дабы не разбивать заданный отцом молчаливый тон — он лишь отрицательно мотнул головой. После этого с его стола убрали суп, поставив очередное, скрытое под алюминиевым куполом блюдо, вынуждая принца нервно сжать в тонкую линию губы, ведь этот запах… он нахмурил в издержке брови, не веря, что этот вопиющий ужас происходит именно с ним, прямо пред глазами собственной сестры. Озай многозначительно посмотрел на сына и Зуко мог поклясться, что уголки отцовых губ в усмешке дрогнули, но тот ничего не сказал, жестом подзывая служанок, что, повторив за Зуко — принесли всем следующее блюдо. Синхронно и так выучено — с их тарелок помпезно, будто в ожидании оваций — были сняты алюминиевые клошеры, рисуя перед глазами каждого неповторимое кушанье. Осмотрев запечённое в специях и травах мясо, что красовалось у сестры и отца, Зуко желает с недовольством сморщиться, узнавая ни с чем не сравнимый запах рыбы, что остывала перед его носом. Отец в смущении прикрыл губы рукой, и Зуко был уверен, что он сделал это специально. Он смеялся над ним! — растерявшись, Зуко вгляделся в сестру, которая, язвительно улыбнувшись, невозмутимо отрезала кусок мяса, отправляя в рот, с неким садизмом вопрошая: Твой ход! Искристая прожаренная до корочки дорадо — рыба, внутри которой много костей и белого мяса… что могло быть отвратнее? — он сглотнул подступающий рвотный ком, пытаясь совладать с отвращением. Он ненавидел рыбу, да и вообще все, что водилось в морях и озерах. От одного запаха съеденный суп мог оказаться прямо на столе. И тогда все… — он втягивает воздух как можно глубже, стараясь стерпеть собственный гнев, прекрасно понимая, чего от него добиваются.       — Тебе не нравится? — вдруг обратился к нему Озай, делая вид, что ничего не понимает. Вот ГАД! — Зуко стискивает крепко зубы, а под столом сжимает пальцы, искренне не понимая за что с ним так?! Он этого не заслужил! — Негоже расстраивать поваров. Специально для тебя готовили, — Озай подначивает неприкрыто-ехидно, не меняя интонации, а у самого лицо чуть ли не в улыбке зашлось. — Рыба… — протянул он, отправляя очередной кусок мяса в рот, давая сыну насладиться видом своих длинных клыков. — Твое любимое… или я перепутал? — одно заставляло Зуко воспылать к отцу нежной любовью — Озай знал и все помнил. Понимал, но делал вид. Озай не забыл про сына, не забыл о ненависти к рыбе, помнил о его пристрастиях и повадках… и даже неважно, что он использует их ему во вред, ведь он помнит! Озай ждал неповиновения и бурной истерики, специально и так непринужденно пытался сделать из Зуко виноватого, предопределяя, что тот вскочит и разъяренно возмутится, как это всегда было в его характере. Озай этого с ядовитым блеском в глазах ждал, низменно выуживал у сына возможность склонить к агрессии — сведя счеты в новом Агни Кай. ЗА ЧТО?! — не сдвинулся с места Зуко, одеревенев подобно статуе, смотря лишь в глаза собственному отцу, все меньше и меньше злясь на него, представляя, что это очередные пакости Азулы. Не сказав ни слова, Азула с любопытством наблюдала за столь неприкрытым противостоянием.       Интересно, — задумалась она, сведя брови у переносицы, — Азулон с тобой, папа, делал также? — это был не столько вопрос, сколько догадка, переросшая в утверждение. Она видела, как нехотя, не имея возможности противостоять, Зуко вцепляется в нож и вилку, смотря на отца безотрывно, пока тот вглядывался в ответ. В помещении застыло несметное ощутимое напряжение, которое раскаляло воздух, делая возможным непредвиденное возгорание. Зуко злился, вместе с тем жертвенно готовый страдать на глазах у отца, если это заставит того его полюбить… Сантименты! Какая жалость! — подпирает Азула подбородок, без каких-либо чувств поглядывая на брата, с особым трепетом выжидая увидеть воочию, как он будет есть то, от чего у него стынет кровь в жилах. Когда Зуко по ошибке съедал хоть кусочек — он немедля же все это выплевывал, порой даже в тарелку, будто невоспитанная скотина! Отец не мог этого забыть… — сузились ее глаза, перескакивая на Озая. Он был поглощен предательски Зуко, что начало ее обижать. Она видела отцовскую руку, что хладнокровно покоилась на столе, держа нож, ведь он даже сам есть перестал, лоснясь от садизма, с наслаждением выжидая зрелища. Ведь Зуко не смел перечить, а теперь — возвращая своему лицу былой лоск и сияние — сам же и поставил себя в еще более уязвимое положение, ибо он как параноик — был зациклен на своем лице ровно также, как и на чести. Считанные мгновения отделяли Зуко и Озая от открытого противостояния, казалось, еще чуть-чуть и он будет метать молнии. И вот что странно, по отцу мало что можно понять, кроме того, что он искренне за что-то в открытую презирает Зуко. Рука отца от перенапряжения расслабилась, выронив со звоном нож, Азула смотрела в его профиль позабыв обо всем, неистово переживая, страшась сделать ему больно, при этом желая сохранить и Зуко. Они оба были ей нужны! Но она не понимала, что в ее плане идет не так и почему эта неизвестная ей вражда продолжает портить все планы даже спустя столько лет… ВСЕГДА! — она вдруг уловила меланхоличный и такой застывший образ матери, что, кажется, из всех передряг смог бы вытащить Озая. Она имела на него необъяснимое и просто-напросто волшебное неповторимое влияние. Она играла и бередила струны его души, расшатывая и так столь хрупкое равновесие, но как же он ее любил… тогда почему? Почему ты так ненавидишь ее сына? — Азула восприняла его нелюбовь в какой-то мере и на себя. Если прямо сейчас она не вмешается, то, возможно их хрупкому семейному счастью не дожить до праздничного выступления Тай Ли. Горячей твердой рукой она накрывает отцовские похолодевшие в гневе пальцы. Этот жест был настолько открытым, непринужденным, что должен был казаться неприличным. Накалившаяся обстановка резко стихла, когда они оба одарили ее сдержанными вопрошающими взглядами, что моментально выбивает в них искру, заставляя принцессу Азулу в лихорадочном раже возгореться живительной спесью. Озай смотрел в упор, излишне озадаченно, он сжал челюсть так сильно, что на его щеках заиграли желваки, но он словно застыл на мгновении, при этом не делая и лишнего вздоха. Не убирая руку. Не разрывая с ней прикосновений, что заставило лицо принцессы претенциозно воссиять. Как прекрасно, когда они оба вот так смотрели на нее: самоуверенно, горделиво, опасно. От столь резкого прилива горячего внимания ее мышцы задрожали, отчего ей стало неловко, однако она возжелала продлить этот момент, пока не заметила, как отец смотрел на нее — настолько равнодушно, без стеснения, что это воспринималось оскорблением. Он резко выдернул из-под ее обжигающих пальцев руку, с грохотом отодвигая стул, не закончив трапезу, позабыв обо всем, что всего минуту назад занимало его мысли — ничего не объясняя он просто сбегал, оставляя Зуко и Азулу наедине.       — Зуко, — на полпути остановился, даже не утруждая себя обернуться, а Азула смотрела безотрывно, не отпуская его профиль. — Жду тебя в тронном зале… — от его тона веяло холодом. Никакой ревности. Никакого волнения. Одно сплошное безразличие, а затем он дернулся, не скрывая отвращения, но следом он спрятал эмоции столь умело — за маской, ранящего глубже ножа — равнодушия, и только лишь ходящие желваки выдавали его напряжение. А затем этот тонкий, едва уловимый разряд, что прошелся от кончиков пальцев, до самых висков, стоило Озаю лишь на краткий миг бросить в свою дочь безмолвный взор, который мог таить все что угодно. Всего доли секунды. Его губы скривились, будто бы от презрения уже к самому себе. От того, с какой отстраненностью и безжизненностью он говорил, Азулу охватывало отчаяние. Он покинул их беззастенчиво быстро, словно сбегая, оставляя после себя неприятную смесь из безнадеги и отрешенности. Он словно опустошил их обоих, оставляя лишь яркое пятно в памяти. За ним громко захлопнулась дверь, заставляя сердце вздрогнуть, а душу вывернуться наизнанку, ведь чем больше шагов делал их с Зуко отец, тем сильнее он отдалялся. И Азула неминуемо предсказывала то горе, что с лавинообразной скоростью настигало ее…       — Что? — усмехнулся Зуко, явно раздосадованный произошедшим, лишь в закромах души не понимая ее последний жест, от которого у него взыграла ревность. Зависть. — Уже не самая лучшая девочка при дворе? — надменная издевка. Она защитилась от него лишь скользкой многозначительной улыбочкой, обезоруживая. Он от нее этого не ожидал. — Это ты? — не верит в причастность отца. — Я знаю, это твоих рук дело, — с пренебрежением отодвинул блюдо с рыбой, воспламеняясь от одного таинственного присутствия сестры, вспоминая, как внезапно ее ладонь накрыла, обескураживающе, руку отца. Зуко без задней мысли придвинулся ближе, занимая пустеющий отцовский стул. — Откуда шуба?       — Клянусь, в этом нет моего замысла, — не переставая ухмыляется, наблюдая его чистейшее новорожденное лицо столь близко, да так, что до него желалось дотронуться также нестерпимо и порочно, как она дотронулась до руки отца.       — Что мне делать?! — он распалился, набирая в легкие больше воздуха, беря отцовские приборы, один за одним — съедая вкуснейшие куски мяса, что были приготовлены специально для Озая. Эта картина столь глубоко поразила принцессу, что уже отвести глаз она не смела от собственного брата, представляя, как, должно быть, величаво на нем будет смотреться его новая корона. Она загадочно хмыкнула, пожимая плечами, без промедления понимая, что он просит — нет, требует ее помощи! Молит о протекции!       — Идем, — пропел почти над самым ухом ее чистый звонкий голосок. Она поднялась изысканно величаво, претенциозно отбрасывая салфетку со своих ног.       — Куда? — забегали его глаза, ища ее скрывшийся столь внезапно силуэт.       — У меня есть для тебя подарок, — резко показывает свое лицо в дверном проеме, желая так низко — напугать его, а ведь Зуко было не до глупых шуток. Не заставив себя ждать, он сорвался с места, нагоняя, идя даже не вровень, а чуть поодаль, словно подлец, что выжидает из-за угла. Азула лишь украдкой обернулась, продолжая подзывать. Они шли довольно долго, не обронив и слова. Азула не сказала, не напомнила о том, что они совершили прошлой ночью. От одних воспоминаний в голове Зуко взметал приятный уносящий все существо ураган, он протягивал руку, в надежде поймать Азулу так, как ловят надоедливых мотыльков, сильно-сильно сжимая в пальцах. До хруста. Насмерть.       — Пока ты просирал время с Мэй, — вдруг остановилась, бросая в него укоризненный тон и гневливость глаз, дожидаясь реакции. — Я, между прочим, очень важными делами занималась, — таинственная улыбка, намеренная незаконченность, что воспламеняет в принце Зуко страстное желание, граничащее с безумной яростью.       — И что же, позволь узнать? Надоедала отцу? — нагоняет ее, чтобы так рьяно толкнуть в плечо, заставляя Азулу то ли разозлиться, то ли растеряться. Она странно замолчала, а взгляд ее опустел, скрывающий на задворках невысказанность и боль.       — Идем! — схватила его за руку, а от ее резких неаккуратных прикосновений у него аж испариной покрылся лоб, а воспоминания в наслаждении закипели, побуждая вспомнить, как хорошо когда-то было в ее обществе. Он возжелал прикоснуться к ней столь же грязно, столь же порочно, как это могла делать Синяя Маска. — Что с тобой? — отпустила его, стоило заметить то, как удивительно Зуко побледнел, да так, словно вот-вот потеряет сознание.       — Я… я… — скрипучим голосом пропела его неуверенность, на что Азула лишь исподлобья посмеялась, приглашая брата наконец войти. Она театрально склонилась, выказывая необычайное уважение своей ровной позой. Он вновь оказался в ее покоях. Нервно оглянувшись, его внимание останавливается на балконной арке, через которую он проникал в ее покои, оставляя послание. Интересно, она его получила? — стал осматриваться тщательней, проходя несмело вглубь, пока Азула была где-то позади, с грохотом отворяя дверцы комода.       — Потеря короны — это сильный изъян, — заговорила столь понимающе и спокойно, что это пронизывало, особенно, когда она дышала ему столь устрашающе — в спину. И тогда он вспомнил всё. Вспомнил, как срывал с ее напыщенной королевской прически мерцающее позолоченное пламя. Вспомнил, с каким наваждением шарил рукой в темноте собственных покоев, дабы отыскать ту самую корону. Вспомнил, как прятал ее между стеной и матрасом в собственной каюте на корабле дяди. Вспомнил, с каким почтением и любовью носил у себя за пазухой, практически у самого сердца, греясь о мысль, что Азула всегда и везде будет рядом. Вспомнил, как меркантильно продал ее королевскую бесценную частичку, взамен на жизнь получше… И что из этого вышло? Все оказалось зря, а потерянный трофей уже ничего не вернет. Я предал тебя, Азула, — раскаивается, находя похищение короны порочащим и подлым поступком.       — Это твоя вина! — он молниеносно обернулся, выказывая всю свою боль и разочарование, ненароком ловя себя на слабости, тут же беря себя в руки.       — Я знаю, — делает к нему шаг, а в ладонях держа широкую бархатистую шкатулку, обычно, в такой таят драгоценности. — Я сделала это специально.       — Я знаю, — без оглядки смотрит, а она делает к нему еще один шаг, поглядывая так лихорадочно, так завороженно, так пугающе и необъяснимо. — Что там? — наконец опускает взор, давая себе вольность разглядывать то, что с таким жаром показывала Азула.       — Это твоя новая корона, — краткий смешок, что заставляет усомниться в искренности ее намерений. Он на одном лишь инстинкте делает шаг назад, опасаясь холодного оружия, что могло быть припрятано в этой, на первый взгляд — безобидной коробке. — Открой, — улыбается она, а губы Зуко кривятся, словно нечто подобное он уже где-то слышал… где-то видел. — Ну же! — рассмеялась она, внезапно одернувшись, стоило пальцам Зуко с интересом вознестись над крышкой. Настигая ее, он отворяет тугую крышку, застыв в приятном оцепенении, не в силах подобрать тех слов, что затаились в нем. — Нравится? — кокетливым и срывающимся на томный шепот, стал ее тон. Он несмело упирается взглядом в ее глаза, не веря, что именно этой женщине под силу читать его мысли наперед и дарить некое необъяснимое чувство прекрасного.       — Да… — эта корона не была похожа ни на что ранее увиденное Зуко. Как она смогла ее сделать? — с неверием посмотрел вновь, ослепленный яркостью золота. — Ты сама придумала?.. — его вопрос застыл в воздухе, на что она лишь украдкой кивнула.       — Я ее нарисовала, — безотрывно смотрит в его глаза, откладывая шкатулку, выуживая саму корону. — Давай, я на тебя ее надену? — он забылся в сладостности ее речей, пораженный в самые глубины своего черствого сердца, ожидавший от нее любой подлянки. Не проронив ни единого звука, Зуко присел возле ее ног на одно колено, словно доблестный рыцарь, только в сокровенных фантазиях представляя утомленное блаженством лицо собственной сестры, что возложила на его голову новый королевский венец. Корона крепко впилась в его виски, он ощутил холодность метала, а затем необычайную легкость. Азула не сказала ему ни слова, но как только ее кисти опустились, он открывает сомкнутые в страхе глаза, медленно и с окрыляющей уверенностью возвышаясь, вставая наконец с колен без зазрения совести, в одночасье лишенный прочих эмоций, а, особенно, вины и стыда. Он подходит к большому зеркалу, моментом зажигая несколько потухших свечей, долго и безукоризненно утопая взором в собственном ослепительном отражении, в котором он видел кого-то, но не себя. Невероятной красоты изделие. Наполированные, мерцающие, уходящее по разные стороны от висков — плоские острые возвышения, напоминающие позолоченные рога или же языки пламени, а, может, раскрывшиеся в полете — крылья птицы? Феникса? Однозначно феникса.       — Я отдала на нее все мамины украшения, — заговорила вновь, искоса ухмыляясь, словно это знание давало ей вздохнуть с облегчением.       — Мамины украшения? — его лицо от удивления исказилось, что заставило Азулу закатить глаза. — У тебя были мамины украшения?       — Мы не в драмкружке, пожалуйста, давай без этого! — обезоружено приподнимает руки, желая не касаться этой темы более и впредь. Она напирала на него шаг за шагом, пока полностью не уперлась раскрытыми ладонями в его обтянутую дорогими одеждами грудь, из-под длинных ресниц поднимая обезоруживающий утомленный взгляд, под которым таилось нечто безумное, невысказанное, недопонятое. Он смотрел на нее, не выказывая и толики заинтересованности, стараясь обжечь холодом карикатурной отчужденности, отстраненности. Хоть его губы и были сомкнуты, но, казалось, что он загорелся сказать многое, но почему-то так подозрительно смолчал, демонстративно отворачивая подбородок, при этом не утруждая себя отстраниться от столь всепоглощающего внимания Азулы. Ее руки потянулись выше, минуя шею, останавливаясь властно и капризно на его щеках, желая насильно обернуть, и он противился как мог, не впуская вездесущую Азулу в закрома собственных мыслей и чувств. Эта маленькая женщина была способна уничтожить все на своем пути.       — Тебе нравится мой подарок, Зуко? — ее голос был отражением той детской трели, что лепетала в прошлом, на задворках воспоминаний рисуя давно угаснувший материнский силуэт. И он отшатнулся, желая отстранится, а она держала его маниакально, крепко, желанно, явно считая собственного брата ни чем иным, как бездушной куклой в руках собственной вседозволенности. Он ухватился в ее запястья, пытаясь остановить шквал терпких и с ума сводящих прикосновений, от которых ему становилось даже тошно. Ей не было веры. Она не тот человек, чьи слова стоит воспринимать за чистую монету. Она та, кто без зазрения совести вспорет его неугодную спину… и так будет с каждым… Она пленяла его своим удушливым обществом, повязываясь плотной лентой вокруг не только его кистей, но и задыхающегося горла, ведь в ее присутствии все становилось невероятным. Кровь барабанила в висках неумолимый ритм, что то и дело бушевали в его душе от одного ее вида. — Ответь! — она обижается, когда он все же выскальзывает из ее тесных объятий, что выталкивали, казалось, его самого. От ее присутствия надолго оставался грязный порочащий след, от которого уже никому и никогда не отмыться. Она требовала с него ответа так, будто он был ей что-то поистине должен. С одной стороны: он бескрайне противился этой мысли, с другой же — не мог найти в себе сил возразить… и так всегда… он слаб, как же он слаб перед ней, перед отцом… Дядя единственный, на кого у Зуко с наслаждением поднимался язык высказать каверзности и оскорбления.       — Я благодарен тебе, Азула, — он говорил это, стоя к ней спиной, даже мельком боясь представить то выражение, с которым, должно быть, она бесстыдно взирала. — Мне очень понравилось, — он сказал это довольно кротко, но тем не менее вкладывая сантименты и чувства, которые тут же возжелал запереть на тысячи замков.       — Поцелуй меня, Зуко… — она просила его с такой пылкостью, с такой страстью, а он так трусливо даже не смог заглянуть ей в глаза в эту самую минуту, когда она все это бесстрашно говорила. Он не нашел, что ей ответить, однако, пересилив себя — он не сдвинулся и с места, лишь едва обернувшись, обнажая свой угрюмый скорбный вид. — Ты ведь так любил меня… я не понимаю… — она продолжала говорить, эгоистично не замечая, что это лишь больше загоняло его в угол. Его лицо покрылось рябью огорчения, его губы в страхе и беспомощности перед прошлым — задрожали, отчего он сжался, отстранился, попытавшись закрыть не столько лицо, сколько собственные уши, будто шквал нескончаемых голосов застал его врасплох, все без конца третируя и напирая. — Ты просто смешон! — она была зла, когда одергивала ему руки, больно вцепляясь в предплечья, готовая, кажется, пустить огонь уже по его венам.       — Что ты хочешь от меня?! — она внушала страх, от которого ему желалось лишь бежать. Невыносимая тяжба пред ее деланным величием, ведь он всегда чувствовал, что оставался должным. Она ведь никогда ничего не делала просто так — даже не любила. И даже сейчас — она давала понять, что за все хорошее в своей жизни ему придется платить, словно он эпатажно все это время жил за ее счет, будто успел за всю жизнь понабрать у нее баснословно много в долг. И теперь она пришла напомнить о себе, поставить свою фигуру в центр его жалкого существования. Что ты без меня? — надменно светились ее глаза. Она ведь даже не гнушалась выбирать ему одежду. Решать, какой длинны будут его волосы. Носить ли ему на собственном лице шрам. Как будет выглядеть его новая корона. Она так высокомерно ни разу не поинтересовалась чего он хочет, о чем молчат его губы, что же так невыносимо гнетет его мрачные мысли.       — Ты любишь ее? — опять! Тот же самый вопрос, что и много-много лет назад, прямо перед судьбоносным Агни Кай. — Ты любишь Мэй? — а она все пыталась вернуться в прошлое и завершить то, что не смогла тогда — давно сгинувшее в летах.       — Да! — не выдержал и рявкнул, перекрикивая голос Синей Маски, заставив Азулу сделать шаг назад. — Я люблю Мэй! — и круг замкнулся. Он ответил ей точь-в-точь как три с лишним года назад. Все что угодно, лишь бы она поняла, что не имеет над ним власти. Все что угодно, лишь бы она не душила своим обществом. Все что угодно, лишь бы быть свободным! Он ожидал, что Азула в ярости и истерике расплачется, как это было тогда… набросится с кулаками, прожигая одежду, кроша и гремя всем, что попадется в руки. Она становилась вылитым Озаем, доведенным до пика собственной нетерпимости. Она била его по лицу, швыряла королевские вазы, сорвала пару гобеленов, проделывая в них дырку. Только стража смогла разнять их, разводя по разные стороны баррикад. И каково же было удивление, что на столь громкие крики Азулы не прибежал отец, только дядя… он стал свидетелем их последней драки, прямиком накануне рокового совещания, после которого Зуко встретил поражение в поединке с отцом… Картинки в его голове сменялись одна за другой. Перед лицом предстала та Азула, три с лишним года назад: взлохмаченная, крайне злая и агрессивная. Опасная. Когда по обе руки ее держали стражники, а между ними в преграду встал дядя. Она не погнусилась напоследок ядовито ухмыльнуться, пообещав, что Зуко не уйдет от кары — он пожалеет. Обязательно пожалеет. Но на этот раз Азула не сдвинулась и с места, оставаясь удивительно стойкой — непоколебимой, будто бы даже удовлетворенной, словно она именно этих слов от него и ждала… Ему захотелось броситься к ней в объятия, дабы вероломно пасть на колени, чтобы вымаливать прощение за столь поганый поступок, который она так поразительно-отрешенно стерпела. Но он остался неподвижен, его рука касается выбившихся прядей, одним движением заправляя.       — Мне нужно идти, — отдышавшись, одернув собственное одеяние, принц Зуко решил удалиться, оставляя сестру наедине с собственными мыслями.       — Не спорь с ним, — она стояла у окна, когда так отстраненно раздались звуки ее размеренного голоса. Он обернулся, ловя ее бледный королевский профиль. — Не перечь ему. Останься живым, — повернулась, дабы пристально и так открыто посмотреть. — Не теряй свою честь, — услышанное обезоружило его, ничего не сообразив в ответ, излишне утомленный, он лишь кратко кивнул, без оглядки начиная удаляться, все еще чувствуя на себе мед ее прикосновений, что красным перцем жгли кожу вокруг шеи, словно удавка.       Когда он покидал ее покои, его охватило необъяснимое чувство, без конца тянущее назад, а еще этот бесконечный голос… Его шаг становился менее уверенным, более вялым, пока в какой-то момент его не повело в сторону и он с грохотом не врезался в стену, сильно-пресильно зажимая ладонями уши, сопротивляясь тому голосу, что гомоном взыграл на задворках сознания. Прекрати! Перестань! — взмолился он, ударившись затылком о каменную стену. Удар скрасил мягкий ворсовый гобелен. Он в изнеможении прижимал ладони, а в висках застучало. И он не мог понять, почему этот голос так мучительно не стихает, а продолжает преследовать и врываться в его сознание. Виски сдавливали пальцы, от чрезвычайной громкости и того, с какой скоростью взревела в нем Синяя Маска, ему в пору было закричать, разбрасывая и уничтожая все на своем пути. Его лицо резко раскраснелось, дышать становилось трудней, он переставал понимать, где правда, а где ложь… Он судорожно боялся того правосудия, что могло свершиться над ним не только в глазах Азулы, но и в глазах отца. Неужели они обо всем догадываются? А что, если эта издевка за ужином ни что иное, как знак с выше? На его лбу выступили капли пота, оформилась широкая вена, пока он продолжал морщиться, щуриться, забиваясь в темный угол, мотая головой так, словно хотел выбросить услышанное из головы. А оно все не уходило, а лишь цеплялось и нарочно доводило до бешенства. Одним только духам известно, насколько сильно́ в нем желание спрятать лицо за притаившейся в его вещах — синей маской. Насколько сильно в нем желание сомкнуть в руках двойные палаши, чтобы идти карать… Карать и наказывать. Наказывать и воздавать по заслугам таким как она! — его уста в истошном крике распахнулись, все тело колотило мелкой рябью, он стискивает лоб сильнее, проводя пальцами выше, утопая в смольно-белых прядях, моля духов лишь о прощении. Моля духов о спасении. И сколько бы он не пытался заткнуть уши — все оказалось тщетным. Он шел за ним по пятам, прячась в тени Азулы и подобных ей — грязных вульгарных женщинах, что только и делают, что используют в своих корыстных целях его истинные чувства, марая любовь, перечеркивая судьбы. Этот голос продирался под кожу и вместе со вздохом говорил и говорил без умолку, до такой степени много, долго и монотонно, что противиться становилось невозможным. Все что угодно, только бы он замолчал! Только бы стих, не отупляя разум, подминая волю.       — Принц Зуко, вам плохо? — кто-то из стражников нашел его обездоленным и измученным, упирающимся на дрожащих ногах к темной беспросветной стене.       — В-все… нормально! — бросил на них беглый взгляд и снова уткнулся в пол, прорываясь через чужие размышления в собственной голове. Зуко хотел было что-то ответить, но вдруг вздрогнул. Мышцы его лица затрепетали, словно от сдерживаемой боли, сухие раскрасневшиеся губы вновь разомкнулись в немом крике. Синяя Маска… ее аура черная, всеобъемлющая, расползалась по его телу и разуму, точно зараза. Он практически видел, как темные щупальца обвивают потолок и стены, удавкой смыкаясь у него на глотке. Синяя Маска долго оглушающе хохотала, а потом резко смолкла, оставляя после себя чувство разбитости, апатии и пустоты.       — Что с вами? — стражник позвал подмогу, и они подхватили его падающее обессиленно тело. С его головы со звоном слетела только что подаренная корона. Зуко, слабо понимая где находится, только и успевает, что заторможено обернуться, не спуская с подарка Азулы глаз, чувствуя себя без короны оголенным, словно остался без кожи. Без одежды. Без защиты. Словно он то самое ничтожество, что все это время было вынужденно скитаться по миру и так паршиво прятаться в стенах пропахшего рыбой и помоями Ба Синг Се. Я принц! — спустя пару минут приходит в себя, с отвращением отталкивая стражников, отказываясь принимать помощь, потому что в его глазах это порочило его честь. Подбегает к одиноко покоившейся в тени короне. Зуко внезапно остановился, влекомый ее блеском даже среди теней, с опаской выискивая мрачный пугающий силуэт, которым могла оказаться Синяя Маска. Бережно и так необъяснимо ласково, подбирает корону с холодного каменного пола, словно эта корона — его горячо лелеемая возлюбленная. Сбрасывая оковы чужих мыслей и дум, он бесстрашно и с гордостью возвращает себе утраченное, испытывая необъяснимое успокоение и усладу, с которым затлел огонек ослепляющей гордыни. Она хочет крови… — выпрямился, расправил плечи, словно получил новую жизнь. Синяя Маска хочет крови, — в какой-то момент он смиренно и даже где-то с сочувствием принял это знание, в глубине души сокрывая то, что приносит ему истинное наслаждение. Синяя Маска получит крови… — его взгляд все еще выражал слабость и обездоленность, но он старался не подавать виду. Вполоборота оглядывая переволновавшихся стражников, набирая в легкие как можно больше кислорода, на выдохе он заговаривает:       — Ничего страшного. У меня просто разболелась голова, — коснулся своего коронованного виска, трусливо посматривая на обоих. Нельзя так подставляться! — заколотилось в бешенстве сердце. Не у ее дверей. Не перед ее носом… — он был уверен, что если бы Азула узнала о произошедшем, то точно восприняла бы все неправильно. Она бы вообразила себя главной и незаменимой, что ее брату так плохо от того, что он чрезмерно испугался появляться на пороге отца, или же, что его столь сильно гнет собственная гордость, не позволяющая отдаться в ее кровожадные лапы в полной мере… От этих каверзных дум его берет пренебрежение, что вырисовывается ломанной линией на губах. Краем глаз не отпуская тот угол, в котором его настигло случившееся, он отдаляется. Самоуверенно, горделиво, но с опаской.       Двери в тронный зал заунывно всматривались в его лицо и Зуко боялся сделать этот шаг. Боялся переступить порог этого зала, в голову то и дело лезли воспоминания о ужасающем Агни Кай. И той боли, которую ему пришлось столь нечестно пережить. Почему лицо?! — насупился, разозлился, выплескивая неукротимые языки пламени. Он не мог с этим смириться и по сию минуту, не зная, как совладать с собой, чтобы не расплакаться прямо перед ликом отца. А ведь он, наверное, только этого и ждет… Нервно сглотнув, Зуко в ту самую минуту, упираясь практически носом в дверь, осознал, что влияние Азулы не способно постичь столь глубоко. Интересно, несет ли эта гадина хоть какие-то потери в своей беспечной жизни? Прислоняя обе ладони, затыкая смыкающую дверную щель, он собирался с мыслями, предопределяя, что отцу, наверное, не понравилось новое — истинное лицо сына, что осталось без его личной росписи… Как все это противно и невыносимо! — до скрежета он стискивал зубы, сжимая кулаки, ненавидя в ту самую секунду лишь себя, ведь он жалкий и подлый трус, что не в силах предстать перед своим отцом. Пусть даже Хозяином Огня. Он прижимается горячим лбом, таящим мучительные убийственные мысли — к прохладным дверям. Дядя бы сказал: «Перед смертью не надышишься…», — Зуко вдруг стало тошно, что позади него — с тыла не возвышается твердый дядин кулак, что без особых зазрений вышибет любую дверь. Зуко остался совсем один. Совершенно один. Стоящий перед пропастью к которой, вроде бы, его и тянуло со страшной силой, однако, кануть в нее — не хватало смелости. Где же твоя нескудеющая рука, дядя? Подтолкни своего племянника! Столкни Зуко в расщелину! Дай ему пасть пред ногами грязных мечтаний и горячих страстей. Помоги ему вариться и тонуть в королевских кроваво-красных шелках, набивать желудок дурманящими изысками, одеваться в дорогие и последние новинки, красиво, но так бессовестно возлежа подле своей же сестры. Что может быть ужасней? Что может быть прекрасней? — его прожигало от собственных мыслей и чувств сильнее, чем отцовское прикосновение в тот роковой день.       — Ну же! — процедил сквозь зубы, каясь и ненавидя, каясь и ненавидя, сгорая в полчище размышлений и неоднозначных чувств. Зажмурив крепко-крепко веки, он распахивает дверь, прикусив от страха и смущения губу. Стоило взору мельком уцепиться за безликий темный силуэт отца, сокрытый важным королевским пламенем, как неведанная сила, будто бы, заставила его пасть на колени. Да так, словно его вина столь велика, что его положение до конца дней должно оставаться подле его ног. Наверное, так было бы правильно… — если бы Озай на цепи пристегнул его словно щенка другим на потеху, ведя, будто собачонку, с презрением закрывая в подземельях — наигравшись, навсегда лишая света. Я подвел тебя, отец… я так виноват… в чем бы не заключалась твоя злоба и разочарованность мною — ты прав! Ты всегда прав! Прости меня, если в тебе остались на это силы! — на руках оттолкнувшись, Зуко возвысил взгляд, упираясь в величественную и недосягаемую фигуру отца, что словно ястреб — нарезала круги уже так приятно, но незаслуженно — подле него. Он так унизительно сидел на согнутых коленях перед его обличающим взором — на королевском полу, пороча его величие своим грязным бесчестным присутствием. Взглянуть на него — на Хозяина Огня, особенно здесь — средь священного пламени — непозволительная дерзость.       — Тебя долго не было… — голос отца, достигнувший его ушей дурманил и манил, Зуко бы соврал, если бы сказал, что общество Озая ему не льстит. Даже в такой обстановке — это было то, о чем он мечтал с момента своего позорного изгнания.       Ты злишься на меня, папа, что у меня больше нет шрама? — искоса поглядывает на него, стараясь даже не дышать. Я нравился тебе с ним больше? Ты считаешь, он меня украшает? Считаешь, что я, в погоне за честью пренебрег твоим подарком? — мысли Зуко стекались в одну горячую лихорадочную негу, и он не мог поверить своему счастью, что весь ужас изгнания наконец ЗАКОНЧИЛСЯ! Больше никаких скитаний! Больше нет того прохиндея из чайной — Ли, которым ему бессовестно приходилось притворяться. Он этого не хотел! Зуко честно-честно этого не хотел, он бредил мыслью служить своей стране. Служить тебе, отец…       — Я вижу, что дальние странствия изменили тебя, — какой странный у него голос, — вдруг подумалось Зуко. Он всегда был таким? Будоражащим. Хлестким. Обезоруживающим. Равнодушным. Безразличным. Он ведь даже не мог скрыть своего сухого безжалостного вида. Он ведь даже не пытался понравиться своему сыну, он говорил с ним столь отчужденно, бесстрастно и безучастно, словно Зуко и вовсе пустое место. — Ты вернул свою честь, сын мой. С возвращением, — он говорил строго по регламенту, не вплетая чувств и эмоций, словно у него их и не было.       С Азулой ты такой же? — нотки кипящей ревности взыграли на струнах его задетой гордости. ЗА ЧТО?!       — Принц Зуко, я горжусь тем, что ты и твоя сестра захватили Ба Синг Се, — ему ведь было наплевать на все, что он с такой вялой торжественностью изрекал, ни один мускул на его лице не дрогнул так, как это происходит, когда в его обществе присутствует Азула… — Я горжусь, что твоя преданность была проверена твоим дядей-изменником, — и тут Озай не сдержался — беспощадно ухмыльнулся, даже не посмотрев на сына, лишь продолжая свой зацикленный по спирали путь. Уколоть, да побольнее Зуко — было самым сладким и предвкушающим десертом на его губах, особенно, если это касалось еще и пьяницы Айро. — И ты поступил правильно, схватив предателя, — каждым словом Озай с размаху одаривал Зуко невидимой, но чувственной пощечиной, без особого стеснения — в открытую наслаждаясь.       Я трахаю твою дочь! — Зуко приподнимает в застывшем на лице бесчинстве — брови, до посинения сжимая пальцы, больно впиваясь ногтями в кожу, не находя смелости в открытую противостоять. Как тебе такое, пап? — Зуко аж всего перекосило, желваки на его лице с перенапряжения аж заболели, а зубы, казалось, вот-вот сломаются друг о друга. Но он в немом несогласии лишь громко сглатывает, больше всего на свете страшась, что его мысли могли оказаться слишком громкими.       — И более всего, — а Озай все говорил и говорил, — я горжусь твоим легендарным поступком, — длинная пауза, от которой замерло в ожидании сердце, пропуская удар, — ты убил аватара, — на мгновение Зуко почудилось, что он теряет сознание, иначе как объяснить то, что он всего секундой назад услышал? Он выпучил в неверии глаза, вовремя опуская голову, не желая, чтобы отец хоть о чем-то догадался…       Я убил аватара?! — с одной стороны приятное недоразумение — лестно, с другой же — чистая ложь, но вот только зачем? Азула… — прикусил со злости язык, чувствуя привкус давно забытых королевских интриг. Что она этим хотела сказать? Доказать? — он с ужасом понимает, что теперь он у нее на крючке, ведь даже разрушение такой выгодной на первый взгляд лжи — повлечет за собой более серьезные последствия.       — Т-ты это знаешь? — все что смог выпалить Зуко, набираясь смелости взглянуть на своего Хозяина Огня, что остановился чуть поодаль, сверля его приземленным бесстрастным взором, словно все происходящее — утомляющая формальность — не более. Озай стерпел его общество, поставленный в угол когда-то собственным требованием, явно не желающий прослыть человеком, что не держит слово. Свое благородство он щедро выставлял наружу, прячась в коконе напускного величия. Он же весь такой милосердный и правильный… ему было очень важно не запятнать свою честь…       — Азула мне рассказала, — когда он говорил о ней, то Зуко смотрел прямиком в его глаза, и он мог поклясться, что то чувство, что охватило при звуках ее имени — накрывало их обоих. Зуко покорно смолчал. Стерпел. Ровно также, как Озай терпел своего сына.

*      *      *

      Зациклено поправляя уже несколько раз подряд неудобный, стоячий колом ворот, принц Зуко набирает в легкие как можно больше воздуха, силясь с ощущением преследующей по пятам тревоги. Он в упор смотрит на входную, украшенную традиционным узором Страны Огня дверь, за которой не доносится и шороха. Всего лишь поднести руку, чтобы несколько раз постучать. Неужели так сложно? Ерунда полнейшая! — сам себя отчитывает, жалея, что не хватило заносчивости не снимать корону даже перед походом в гости. Они разговаривали всего несколько раз: один — ночью на корабле, другой — вечером на мосту, практически сразу после прибытия. Его раздувало необъяснимое доселе ощущение, вроде бы, когда он гордо шел, даже в смятении отказываясь от королевского кортежа, желая скрыть и утаить от прохожих, кем является на самом деле, — его охватывало сильное смущение, что перебороть себя, казалось — невозможным. Он был согласен простаивать у входной двери часами, даже не внимая погодным условиям. Что угодно, только бы все неказистые моменты произошли без его участия, как-то разрулились сами, желательно — в его пользу. Как странно… Стеснение, схожее с глупой ребяческой — чертой брало верх, будто не он почти достиг совершеннолетия. Почти три года и ему стукнет двадцать один — и он полноправный наследник престола. И он полноправный член общества, имеющий силу и власть — всемогущий. Тот, кто сможет в открытую протежировать и даже взять в жены любую. Ну он же мужчина! — долгим гипнотизирующим взглядом он уперто продолжал сверлить запертую дверь, стараясь хоть как-то повлиять на сложившуюся ситуацию. Может быть, если он станет вести себя более громко, а, может, если своротит пару клумб на заднем дворе — кто-то сам выглянет и пригласит зайти? Он тяжело вздыхает, не понимая, почему с людьми общаться — такая сложная, а, порой — нерешимая задача? Не успел он и подбородка поднять, как с другой стороны раздалось шуршание шагов, отчего у принца прихватило дыхание. От волнения и накатившего резко страха, смущения — ему впору было сорваться с места и где-то затихариться, пережидая мнимую опасность. Вот еще! Выглядеть глупо он не собирался! Но как вкопанный в землю — он и не сдвинулся, а посему было поздно что-то решать. Входная дверь приотворилась и оттуда выглянула сама госпожа Мичи, завидев неизвестного посетителя, она в недовольстве приподнимает вопросительно бровь. Ее взгляд сразу же привлекают белые волосы, что выбивались из общей массы, на его левом виске. Она было уже хотела возмутиться, возможно — позвать охрану или кричать о помощи, но Зуко благородно поклонился, сильно-сильно сжимая пальцы за спиной. Его лицо криво и неуверенно улыбнулось, хотя в собственных фантазиях он рисовал себя немного иначе, но по лицу госпожи Мичи — она была растеряна еще больше.       — Я принц Зуко, — заговорил вдруг, чувствуя скованность во всем теле, сгорая от стыда, уже представляя, что о нем можно подумать. Стоило ему назваться, как лицо госпожи Мичи сменилось, так резко, так буквально, словно она надела припрятанную в закромах маску, которая лишь дожидалась своего часа.       — Принц Зуко?.. — она улыбнулась широко-широко, показывая стройный ряд зубов. От ее улыбки стало тепло и приятно, пускай вся ее радость тщедушна и наиграна, но ему это было понятней. Ему это было привычней. Он все еще хотел смотреть в довольное и согласное лицо, получая лишь одобрение.       — Я пришел к Мэй, — заговорил уже более предвзято, с каждым словом возвышая подбородок. Он бессовестно упивался чужой, возможно — неискренней лестью, что была ему слаще меда. Он даже не смел и задумываться над природой такого поведения. Просто так надо. — Хотел пригласить ее на сегодняшнее представление. Мы с принцессой Азулой вернулись и в честь этого во дворце будет торжество.       — Конечно-конечно, принц Зуко, — заворковала мягко и уступчиво госпожа Мичи, шире открывая дверь, тут же — в одну секунду забывая то, зачем шла. Все ее внимание было приковано к новоявленному принцу. Она посматривала на него затаив дыхание, не веря в то, как же повезло ее глупышке-Мэй, что так некрасиво — заставляет принца ждать. — Вы могли бы не утруждаться, а отправить весточку. Мэй бы пришла сама, — на последнем предложении, от Зуко не скрылось то ядовитое недовольство, что секундно проступило на ее лице.       — Ничего страшного. Я захотел зайти, — улыбнулся, слегка кланяясь. — Вас навестить, — на этот раз улыбаясь широко и поразительно величественно. — Справиться о вашем самочувствии, — когда он говорил — эта женщина в смущении заливалась краской, не зная, как унять собственные руки. — Мэй говорила, что вы приболели, — скорбно опустил брови, чуть склоняя голову, выучено касаясь чужого плеча в неискренней поддержке. А от его беглого, но крепкого прикосновения, мама Мэй засияла, словно звезда на небосводе. Могло показаться, что ей всего шестнадцать и она снова влюбилась. И Зуко нравилось, что ей хуже, чем ему, ведь только в таком положении он чувствовал свою силу. Он расправил гордо плечи, не забывая приосаниться, становясь чуть выше мамы Мэй.       — Мэй! — резко отвернула голову и закричала куда-то наверх, где пестрили позолоченные перила лестницы. — Быстро спускайся! Сам принц Зуко пришел за тобой! — она не говорила размеренно, она не была спокойна, голос срывался в раздражении, метая взглядом молнии. А затем она обернулась к Зуко, поразительно меняясь, становясь ласковой и учтивой, резко вспоминая про манеры. — Мы с Укано долгое время жили в Новом Озае, бывший — Омашу, тяжело было не только Мэй… — она сделала странную паузу, уткнувшись взглядом в пол. — После того как Том-Тома похитили, — она была вылитая актриса, хотя и низкого пошиба, но все же… — Зуко злорадно ухмыльнулся, думая, что его мама претворялась лучше. Когда врала Урса — все внимание было обращено лишь к ней, ей сочувствовали бы даже от одного легкого вздоха и опечаленного взгляда. Лучше нее не играл на струнах его сердца никто… Хотя в чем-то Мичи походила на его мать, но, Зуко был уверен — его мама несравненно лучше. Лучше во всем. И даже неважно: жива она или нет. Поэтому как смеет эта женщина так в открытую играть те роли, что ей не по размеру? Раз уж лжешь — лги до конца! — Мне казалось, я сойду с ума, как подумаю, что и мою Мэй могли похитить, — она схватилась за лоб, покачнувшись, прикрывая утомленно глаза. На что Зуко моментально среагировал, подхватив ее сзади, не давая упасть.       — Все хорошо, — смыкает руки у нее под грудью, помогая оклематься, а у самого с лица не сходит усмешка, но он, все же — решил ей подыграть. — Я вас держу! — твердо и уверено продолжает.       — Ох, спасибо, вам, принц Зуко, вы так великодушны. Так благородны… — выпутавшись из его объятий, она посмотрела на него так, словно еще чуть-чуть и коснулась бы его лица, вовремя себя останавливая. — Поразительно. Вы так похожи на своего отца… — Зуко продолжал улыбаться, но его брови непроизвольно вырисовывали непонимание. Она что, была в папу влюблена? — улыбка с его лица падает, разбиваясь в дребезги, оставляя после себя неловкость и смущение. Он не знал, как в таких ситуациях стоит себя вести.       — Так что случилось в Омашу? — опустив бегло взгляд, цепляясь за все подряд, откашлявшись, продолжил Зуко.       — Моего сына похитил аватар и пытался шантажировать нас с Укано и мою Мэй! — она была чрезвычайно забавна в таком карикатурно-напускном амплуа, Зуко даже невольно усмехнулся — потрясающее представление. В ней явно умирала актриса, — ужимисто улыбается, стараясь подавить то желание смеяться, что появлялось в ее присутствии. — Как хорошо, что вовремя подоспела принцесса Азула, — как только он услышал имя сестры — радость сама собой исчезла, оставляя после себя напряжение и интерес. Вот теперь он был готов слушать любой бред, который сказала бы госпожа Мичи, если это хоть вскользь, хоть косвенно касалось его сестры. — Все закончилось хорошо, но, увы, климат Нового Озая совсем не подходит ни мне, ни малышу Том-Тому. Сначала начала болеть я, а потом и ребенок. Я сказала мужу, что если он не хочет нашей смерти, то мы сейчас же возвращаемся в Кальдеру! — ух, какая! — передразнивает, непроизвольно кривясь в одобрении. — Что? — обратилась к нему не без игривой дерзости. — Считаете, что я не права? — Зуко лишь качнул головой, притомившись ее обществом, одним жестом руки отодвигая ее чуть поодаль, открывая себе путь к лестнице.       — Бесспорно — вы правы, но я спешу, — остановился на полпути, вперив взор в тикающие напольные часы, что так гипнотически раскачивали маятник. — Поболтаем в другой раз, — сказал это через плечо. Все что она могла видеть — лишь его точеный профиль и то, как ползут вверх уголки его губ, прежде, чем он и вовсе скрылся из виду, важно ступая по ступеням. Кажется, она что-то кричала в ответ, но это уже было неважно, иначе все эти разговоры можно вести целую вечность. Да, из Зуко был неплохой слушатель, но дело это было всегда довольно неблагодарное, да и вообще — утомительное. Оказавшись на втором этаже, он сразу замечает распахнутую настежь комнату, в которой, застыв с книжкой в руках — стояла Мэй. Он на секунду остановился, не в силах оторвать от нее меланхоличных глаз, любуясь той невычурной статью, которая сквозила даже сквозь года. Да, она стояла к нему спиной, ни одним движением не выдавая то, что она реальная девочка, а не роскошная статуя. Зуко был уверен, что все это — ловкая манипуляция, дабы заставить его подняться. Вынудить самого принца оказаться на пороге ее комнаты, тем самым увеличивая свою ценность в его глазах. Поразительно — Зуко даже не обиделся, хотя почему-то на одной интуиции все понял, прощупал и осознал, отметая подальше, не в силах вложиться эмоционально. Наверное, с другими это сработало бы, но не с ним, ведь у него была такая мать… такая мать… — на одном упоминании в самых сокровенных думах — его грудину распирало, казалось, он лопнет то ли от гордости, то ли от отвращения. Не произнося ни слова, он лишь слегка касается костяшками пальцем дверного косяка, мягко постукивая, обворожительно ухмыляясь. Мэй не заставила себя ждать, оборачиваясь моментально, тотчас же опуская руку, в которой важно держала книжку. Ее движения показались Зуко поразительно красивыми, элегантными, отточенными — синхронными. Даже ее волосы взметнулись одновременно с поворотом юбок. Ее глаза широко распахнуты, губы не сдержали наворачивающейся улыбки и он увидел ее яркий порыв — ринуться с места — прямо к нему, который она так напрасно подавила, оставаясь неподвижной, но все такой же элегантной и завораживающей. В ее обществе он наслаждался тишиной, которая звенела в его голове. С ней и только с ней шепот Синей Маски замолкал. Отступал. Всмотревшись повнимательней, когда она сделала к нему несколько скорых шагов, бросая небрежно книгу на пол. Его лицо обезобразила пылкая досада и враждебность, и чем скорей она приближалась, тем отчетливей рисовалось его разочарование.       — Что это на тебе? — от обходительности не осталось и следа, его голос стал требовательным и жестоким, с долей злобной усмешки. Та лучезарность, с которой она встретила его — тотчас же исчезла, оставляя Мэй с отчаянием на губах и подкрадывающимися слезами.       — Я решила по такому случаю накраситься… — она все поняла без лишних намеков, ведь он без устали рассматривал ее лицо, будто входя в неистовый раж от подавленности и раздражения. — Я думала, тебе понравится… — она распахнула ярко-красные уста, а потом тут же сжала в дрожащую линию, а глаза сами по себе стали неумолимо слезиться. С поразительной заносчивостью и оскорбляющим до глубины души — честолюбием, он схватил ее за руку и довольно деспотично усадил перед трюмо, совсем забывая, что он не у себя дома. Он перестал быть тем чудным и обходительным принцем всего за какие-то секунды обращаясь, словно оборотень — в неизведанное чудовище. Его взор был настолько злым и ненавидящим, что вот-вот и Мэй казалось, что он ударит ее.       — Стирай! — вытаскивает из рядом притаившейся коробки пару салфеток, убедительно вкладывая в руку, прижимая к ее ладони свою.       — Тебе не нравится? — ее переполненный разочарованием тон был больше похож на пищание, что стало злить его больше. Зуко возжелал впиться руками в уши, умоляя этот голос замолчать… Синяя Маска еще не заговорил, а Зуко уже этого испугался, заведомо готовый гнусно прятаться.       — Нет, — с ледяным и будоражащим взглядом ответил, смотря уже не на Мэй, а на мебель, украшающую ее комнату. Он хотел цеплять внимание за все подряд, лишь бы не разбудить уснувшую бдительность Синей Маски. От этих слов Мэй, кажется, хныкнула, растирая слезы по щекам, размазывая тушь и подводку, превращая свое лицо в грязное месиво. Но лучше так… — взглянул на нее Зуко с облегчением, а выражение оставалось каменным, непреклонным. — Мне нравилось, то что ты не такая, — резко изменился, став заботливым и ласковым. Он отринул тиранию и холодность, повинно вставая перед ней на колено, смотря в ее испачканные глаза, из которых продолжали, в разочаровании, течь слезы. — Прости, Мэй! — он сказал это так, словно с размаху выбил дверь, переполняясь до краев поразительной чувственностью. Он ласково обхватил ее руки в свои, стараясь согреть ледяные пальцы. — Я люблю твою естественную красоту. И я против! — он эгоистично сделал на этом акцент, что поразило ее с силой ножа, вбившегося в грудь. — Я был так рад, что ты не пользуешься косметикой.       — Я хотела хорошо выглядеть для тебя… — а она не отступала, но продолжала, уничтоженная, тихо горевать.       — Сейчас все остальные женщины так делают, — он поцеловал ее кисти, а потом резко, словно отшатнувшись, отпрянул, выпрямляясь во весь рост, поворачиваясь к Мэй спиной, окидывая измученным взглядом всю ее комнату, а у самого ком в горле застрял. К глазам подкатывали слезы, и ему в пору было самому биться в истерике — но он мужчина! Он не должен так делать. Ему нельзя. Всем плевать, когда дело не касается чести. — Именно поэтому я сейчас стою перед тобой и прошу составить мне компанию, — резко на одних носках обернулся, а у самого голос дребезжит, и было сложно понять от чего: то ли от гнева, то ли от отчаяния. — Я не выбрал тех, в кого сейчас ты так отчаянно желаешь превратиться, — он был настолько убедителен, что Мэй даже перестала плакать, заслушиваясь его речами, словно песней. Она продолжала водить салфеткой по глазам, губам, бровям, желая отмыться от той грязи, которую на нее вылили. И ведь ей стало казаться, что принц Зуко желает ей лучшего, что в его словах, как ни странно — есть большая доля правды. — Ты не должна сливаться с остальными! — величественный королевский тон, что вернулся к нему с лихвой, стирал былую грусть, оставляя после себя лишь спешащий распуститься бутон самодовольства и тщеславия. Ведь когда она так завороженно, открыв рот на него смотрела, ему казалось, что он на сцене околдовывает публику. Еще чуть-чуть и польются бешеные овации. Если врешь — ври до конца! — Ну как ты не понимаешь, — приблизился к ней, выдергивая из коробки еще одну салфетку, с пугающим нежным вниманием проводя по ее губам, оттирая остатки помады. — Твоя задача — выделяться, чтобы показать обществу пример, — он расплылся в разгоряченной улыбке, целуя ее по-отечески — в лоб, оставляя после себя лишь глухое опустошение. — Определенная сдержанность необходима для приличия, — положил руку ей на плечо, степенно расслабляясь, — он был великодушен и сдержан, сникая до нее, будто до просящей милостыню, пока она хотела закрыть глаза, зарыться в темную землю и умереть. В какого Зуко она влюбилась? Иногда он казался чудовищем. — Ты не будешь похожа на нее… — всего на какое-то легкое мгновение Зуко абсолютно забылся и складывалось ощущение, что говорил он это вовсе и не Мэй, а у нее по хребтине уже побежали мурашки, а волосы на затылке вставали дыбом. О ком он?       — Ты про Азулу? — на звуках этого имени, сама Мэй занервничала, не понимая, что за странное необъяснимое чувство сильнейшей ревности охватило ее. Зуко криво ухмыльнулся, пойманный за длинный неукротимый язык, явно не ожидавший от Мэй такой вольности. Он вздохнул и отстранился, и Мэй, было, уже пожалела о последнем вопросе, особенно, когда он столь резко закрылся в себе.       — Нет… — с пугающей мрачностью разгромил тишину, а она аж в беспамятстве встала, желая нагнать его, прикоснуться. Пожалеть и извиниться, но так и осталась неподвижной.       — Ты о маме… — задумчиво опустив глаза в пол — все понимает, а он аж обернулся, да так резко, словно Мэй в холостую прострелила его сердце. Мэй так плохо знала ее, только то, что эта женщина была невероятной, ее очень сложно описать, но она была яркой и запоминающейся. А еще то, что сама мама терпеть ее не могла, называя пустоголовой и невоспитанной дикаркой, все без конца удивляясь, как же Озай мог жениться на такой. Запоминающейся во всем. — Расскажи о ней… Какая она была? — смотрит на него исподлобья, а от этого вопроса между ними выбивается такая странная необъяснима искра. И он недоволен. И он зол. И ему неохота говорить об этом. Не охота ворошить прошлое, но он все же ответил:       — Она была легкомысленной, — эти слова дались ему слишком трудно, особенно, спустя столько лет. Какая досада, что раньше он себе в этом не признавался. — Снисходительной. Самовлюбленной! — на последнем слове он переполнился смешивающимися в огнеопасный коктейль — злобой и обидой. — Красивой… — он сглотнул и Мэй видела, как тяжело даются все эти слова Зуко, однако, он продолжил.       — Что произошло с ней? — в непростительной наглости — приблизилась, хватаясь взглядом за его точеный острый подбородок.       — Мой отец большую часть времени был в делах и поэтому мы с мамой составляли друг другу компанию… — это прозвучало крайне странно, особенно из его уст. Мэй совершенно не понимала таких отношений. — Так и было, пока ей не исполнилось тридцать два. Я проснулся, чтобы подарить ей подарок на какой-то дурацкий праздник. Музыкальную шкатулку, — он сжал с силой челюсть, явно сдерживая тот, нахлынувший поток боли и слез, что немедля желал выплеснуться. — А она исчезла… — по его щеке одиноко скатилась слеза, которую он сразу же рваным движением стер. Он прерывисто выдохнул, поднимая сверкающий слезами взор ввысь, а слезы все равно прорывались наружу, окрашивая глаза в болезненно-красный. — Раньше она сидела перед примерно таким же трюмо и красилась прежде, чем одеться. И я сидел прямо там и смотрел. Говорил ей, когда это было идеально, — он набрал в грудь как можно больше воздуха, гулко выдохнув, цинично стирая улизнувшую ностальгию.

*      *      *

      — О! — приторно и восхищенно воскликнула Азула, едва держа наполненный персиковым вином хрустальный бокал. — Явились! — она широко осклабилась, язвительно посмеиваясь, встречая едва переступивших порог Мэй и Зуко. Они поравнялись и от нее одной веяло таким лютым безнаказанным безрассудством, что это даже становилось опасным. Хваткий жадный огонь горел нетерпеливо в ее безумных глазах. Она одна была готова неистово противостоять им обоим и — глазом бы не моргнула — вот настолько Азула была уверена в себе. Ее переливающийся, будто бриллиант на свету — звонкий голос, что разбавляла резвая мелодия многочисленного оркестра. Зуко не проронил ни звука, проницательно не моргая — вглядывался в сестру, что не смогло утаиться от ее слегка одурманенных легкой пьянящей поволокой глаз. — Я уж боялась, что вы не успеете. Вы абсолютно непунктуальны! — жеманно отстранилась, едва касаясь свободной рукой открытой шеи, все еще искоса, и со звериным ехидством поглядывая на обоих.       — Простите, принцесса, это я во всем виновата, — Мэй заговорила первой, перехватывая весь фокус внимания с несмелой, почти надменной улыбкой выступив вперед, самозабвенно отгораживая Зуко. — Я долго собиралась, — на ее лице тонким слоем пролегала тень несмывшейся печали. — Ваш брат услужливо решил проводить меня.       — Зузу? — каким пугающе веселым стал ее ленивый взгляд, одним взмахом ресниц, она одаривает своего брата жарким и обжигающим вниманием, делая долгую тревожную паузу, что никак не отразилось на абсолютно равнодушном лице Зуко. — Мой брат всегда был таким благородным, что, кажется, меня сейчас стошнит! — не побоялась звонко рассмеяться, вычурно поджимая губы, словно дразнила.       — Кажется, тебе хватит! — сквозь зубы процедил Зуко, выступая вперед, невозмутимо протягивая руку к ее бокалу, отчего она ни разу не растерялась, лишь увеселительное приподнимая бокал выше, заставляя Зуко почувствовать себя глупо.       — Вот только не надо включать заботу, ладно? — все никак не могла унять свой ядовитый язык, кажется, в сердцах проклиная обоих.       — Зуко, я бы не отказалась вот от тех пирожных, — резко и нетактично вмешалась Мэй, вызывая у принцессы приступ импульсивной ярости, которую она играючи скрывала за обезоруживающим оскалом.       — Да! Конечно! Прогуляйтесь! — не дает и слова вставить, отмахиваясь в сторону брата так, словно он, безвольный, спрашивал ее разрешения.       — Пойдем, — едва касаясь спины Мэй, Зуко склонил голову, заглядывая той в глаза, не замечая, с какой силой его сестра сжала бокал острыми когтями, желая бросить в него, перед этим выливая содержимое ему на голову. Но она сдержалась, с оттяжкой делая медленно глоток и так маниакально оборачиваясь обоим в след, стоило им сделать вид, что никакой принцессы Азулы здесь и вовсе не было.       — Она такая странная, — доносится до Азулы подлый шепот подруги. — Что это с ней? — Мэй оборачивается к Зуко, а у самой на лице лживая обеспокоенность. Надо быть набитой дурой, чтобы не понять, что Мэй в сердцах очень и очень рада. Довольна. Удовлетворена. Именно так она и хотела! Мерзавка! — низким утробным рыком выразила свой гнев принцесса, сжимая пальцы в кулак, а у самой не получается сдержать вырывающееся пламя.       — Не обращай внимания, — довольно отрешенно отрезал Зуко, будто ему действительно нет никакого дела до издевательств сестры. — Она всегда такая, — пожимает плечами. Азула уже мысленно представляла, какие пытки подойдут обоим, желала мучить одного на глазах у другого, — от этих дум она мечтательно елейно вздохнула, делая очередной глоток полусладкого, окидывая вниманием потолок, поражаясь высоте. Можно было бы зацепить за стропилы толстый жгут и повесить обоих другим на потеху, — она стала улыбаться еще шире, не сдержав звонкого смешка. Нехотя осматривая прибывших гостей, что через одного — приближенные министры отца, принцессу стал заботить лишь один единственный вопрос: где же сам папа? Жены и дети пресловутых министров огибали длинный фуршетный стол, обмениваясь самыми жаркими сплетнями и актуальными новостями. Политика! Как это избито! Можно же хоть денек не говорить об этом? Неужели самим не надоело? — поджимает губы, не понятно на что обижаясь — просто резко накрыли гнев и возмущение, в агонии смешивающиеся с острой нетерпимостью. Вернулись долгожданные наследники страны, и вместо того, чтобы радоваться и праздновать — всех интересует главная повестка каждого дня — аватар и баснословное неоспоримое влияние Страны Огня. Да, да — да, Страна Огня величайшая, сильная и богатая! — заткнитесь уже! — кричат ее мысли, тогда как губы остаются немы. Хоть бы кто подошел ради приличия справиться о ее самочувствии… Интересно, — огляделась принцесса, доставая припрятанную записку, что накануне нашла в том же самом месте, что и первую, — а Синяя Маска тоже здесь? «Я приду за тобой. Ты следующая», — Азула делает очередной глоток, осушая бокал полностью, начиная нервно глумиться над написанным.       — Я приду за тобой! — передразнивает, заглушенная громкими разговорами и нескончаемой музыкой. — Ты следующая! — кричит сама себе, а такой просторный, заполненный людьми зал — остался непоколебим. Никто. Абсолютно никто не заметил истеричного гогота принцессы.       — Принцесса, — окликнули ее сзади. Не теряя самообладания, она мягко и играючи обернулась, с лихвой мерцая опьяненными глазами, совершенно точно ничего в этой жизни так напрасно — не стесняясь. Две низкорослые старухи, от одного вида которых Азулу чуть не бросило в громкий истеричный хохот — настолько сильно те казались ей нелепыми и глупыми. — Как вы просили — ваша шуба, — ее подол был настолько длинный, что одна из старух держала ворот и плечи, а другая — тянущийся столь вызывающе долго — подол.       — Спасибо, мои дорогие, — совсем охмелев, с чрезмерно красочной благодарностью принимает их помощь, просовывая руки в свободные широкие рукава, вскидывая на плечи, кутаясь в стоячий богатый ворот. — Что бы я без вас делала? — лукаво посмеивается, передавая одной из старух опустошенный бокал, тут же отворачиваясь. — Официант! — амбициозно щелкает пальцами, требуя к себе незамедлительного внимания.       — Да, ваше высочество? — милейший мальчик лет десяти подбежал к ней, еле удерживая огромный поднос.       — Вина мне! — заливисто расхохоталась, хватая с его подноса очередной бокал. — Сегодня такой чудесный праздник! — озарилось ее лицо жгучим восторгом, точно полуденное солнце. — Выпей и ты с нами, — одним только взглядом приказывает Ло и Ли беспрекословно угоститься вином.       — Э-э, я… я… — затараторил официант, не зная, куда девать глаза, пока принцесса смотрела на него хищно и безотрывно. — Я на работе, — склонил подбородок, виновато понурившись.       — Что? — обостренно возмутилась. — Ты отказываешь мне? Мне? Своей принцессе? В такой чудесный день, когда сегодня такой праздник… — она уже не могла скрывать льющуюся наружу обиду на всех подряд, что больше походила на маниакальные психи истеричного ребенка. — Мой праздник. Мой и моего брата, — закачала удрученно головой, словно готовя для мальчишки самое страшное наказание, что немедля отразилось безумным страхом на его лице. — Это, вообще-то, неуважение. А я могу счесть это за оскорбление, — она говорила томно, растягивая слова, кажется, наслаждаясь и расцветая в обществе кого угодно, когда все внимание так назойливо было приковано к ней одной.       — Я не хотел вас обидеть! — мальчишка сразу же стал отпираться, клясться в любви и верности, отчего у Азулы сразу стало тепло на душе.       — Я знаю, — милосердно присела возле него, свободной рукой беря очередной бокал с его подноса и с дьявольской усмешкой протягивая. — Пей, — это был угрожающий, но еле слышный приказ, от которого похолодели пальцы. Он своими маленькими пальчиками обхватил бокал, что протягивала ему принцесса, после чего она удовлетворенно выпрямилась во весь рост, резко повеселев, оборачиваясь в разные стороны. Ее одурманенный рассудок считал, что все вот-вот зааплодируют ей и в любовной лихорадке начнут кидать цветы. Она была поистине счастлива, разгоряченная до краев. Стоило ей приложиться губами к холодному хрусталю, оставляя яркие следы жирной помады, как синхронно, повторяя за ней выпили Ло, Ли и юный официант. — Хорошо, молодец! — подло и гадко усмехается. — Хороший мальчик, — потрепала его по темным волосам. — Остаешься на работе, — удовлетворенная, она поворачивается ко всему происходящему спиной, натягивая благоухающее счастье, не переставая ослепительно ухмыляться, ныряя в толпу собравшихся.       — Азула! — с резким объятием врезалась в нее Тай Ли, отчего вино в бокале заходило ходуном и принцесса, возмутившись, приподнимает бровь. — Ты такая красивая сегодня… — Азула недобро хмыкнула, но уже предопределяя ответ, Тай Ли опережает: — В смысле, ты всегда красивая!       — Я знаю, — неподражаемо поджимает губы, одобрительно кивая, без тени смущения, готовая поглощать любую лесть. — Но все равно спасибо.       — Какая чудесная шуба! — наивно удивляется Тай Ли, протягивает руку, начиная осторожно гладить мех, улыбаясь искренне и почти влюбленно. На этих ее словах загремели звонкой трелью скрипки, рождая лиричную праздничную мелодию. — Я не помню, чтобы она была у тебя раньше.       — Мне подарили! — распахивает таинственно глаза, прижимая бокал ближе.       — Да-а? — жует звуки, а сама с принцессы глаз не спускает. — Поделись секретом. Кто? — с ликованием запрыгала вокруг будто домашнее животное, клянчившее внимания, звеня теми позолоченными побрякушками, что украшали ее сценический костюм.       — Тайный поклонник! — истерично расхохоталась, делая очередной глоток, заражая безудержным весельем и Тай Ли.       — И ты не знаешь кто он? — обескураженно захлопала ярко подведенными глазами, удрученно поджимая губки.       — Не имею ни малейшего понятия, — скользкая ужимка, кажется, принцесса хотела сказать что-то еще, но запнулась, стоило Зецу и парочке его прихвостней торжественным маршем выступить в центр зала.       — Его Величество — Хозяин Огня Озай! — объявили где-то сзади, после чего помещение взорвалось бурным ликованием. Синхронно гости приподнимают наполненные вином бокалы, совершая общий глоток приветствия, отчего у Азулы уже начинала покруживаться голова, заплетаться язык, а земля уходить из-под ног. С поразительной обходительностью прибывшие зрители расступались, давая дорогу своему королю. Азула даже перестала злиться, забывая обо всем произошедшем, полностью поглощенная отцовским статным и несгибаемым образом, что излучал по-особенному необъятное величие. Он прошел ровно, немного напряженно, ни на кого, так заносчиво — даже не посмотрев, словно в этом зале был только он один.       — Мне пора! — воскликнула Тай Ли, одним маневром исчезая в толпе, на что Азула, не оборачиваясь, снисходительно кивнула. Отец встал подле оркестра, заслоняя их своей широкоплечий рослой фигурой, одним своим присутствием заставляя музыку стихнуть. Он приподнимает руки вверх, обнажая ладони, а у Азулы внутри все с такой необъяснимой силой заполыхало, что делать вдох становилось невозможным, казалось, ее вот-вот разорвет на части.       — Дорогие гости, наша Страна празднует чудесное событие. Оба наследника королевской династии вернулись живыми и с громкой безоговорочной победой.       — Ваши дети не могут не побеждать. Победа течет в их крови! — нарочито важно высказался самый ближайший к отцу чиновник, чьи слова тут же бурно поддержали присутствующие.       — Давайте же отпразднуем это, — Озай мягко улыбнулся, а Азула без особого труда считывает то, насколько трудно ему дается каждое последующее слово. Он ненавидел подобные мероприятие, но по регламенту они обязаны быть. Он считал, что общая радость объединяет не хуже совместного горя. — Для нас сегодня состоится представление приближенной моей дочери, принцессы Азулы, — без труда находит Азулу в толпе, так бессовестно указывая на нее, заставляя весь зал, переполненный министрами — ошарашенно обернуться. — Которая под чутким руководством Азулы помогла завоевать нерушимый Ба Синг Се! — он без особых эмоций и амбиций приписывал все заслуги ей, сокрывая от большинства свою неоспоримую и венценосную причастность. Она поежилась, но не переставала польщенно улыбаться, нервно переводя взгляд на каждого министра, что кланялся в почтении. — Мое торжественное ура! — громогласно провозгласил, после чего весь зал залился бурными овациями, поджигая уже потухший фитилек ее гордости и самоуважения. Он сделал шаг в сторону, приглашая гостей занять свои места перед украшенной царским золотом сценой. Азула ринулась в Озаеву сторону, но как назло — не поспевала. Толпа, галдя и ликуя, двинулась одной непроходимой кучей в самый конец. И Азула уже видела, как отец занимает свое центральное место, прямо возле сценического возвышения, от ее глаз не скрывается и Зуко, что важной походкой, держа под руку Мэй, направился в том же направлении, садясь чуть поодаль. Азула наспех отставила бокал, ринувшись к собственным родственникам, чувствуя себя такой брошенной и никому не нужной, словно все, что она сделала, все ее только что оглашенные заслуги с особым садизмом были обесценены. Никто — ни Зуко, ни отец — не озаботились о ней, бросая в гуще событий. Когда оживление слегка улеглось, и она смогла едва ровно продефилировать, настигая сидящих Зуко с Мэй, ей вдруг показалось, что они издевательски посмеиваются над ней, отчего похолодели пальцы, и захотелось незамедлительно провалиться сквозь землю. Она могла поклясться, что спиной чувствовала тот беспринципный садистичный взгляд, что бросал вдогонку Зуко. Она лишь выше вскинула подбородок, отказываясь делать акцент на собственных страхах и домыслах, а конечности неумолимо то горели, то холодели, отчего начинали неконтролируемо трястись. Ей казалось, что все это несомненно видят, что все обращают к ней высокомерные взгляды, не без злого умысла провожая под колкости и скабрезности. Достигнув фигуры отца, замечая, что по обе его руки места заняты, она села чуть дальше, минуя несколько министровских жен. Не подавая виду, она легко и элегантно уселась в кресло, а сама боковым зрением то и дело — следила то за собственным отцом, что немногословно качал головой в разговоре, то за Зуко, что не прекращая таращился на Мэй, что-то нашептывая на ухо. Но все это — глупая игра, ведь по Мэй невооруженным взглядом понятно, что она претворяется, что все происходящее лишь стыдит и напрягает ее. Азула вдруг резко оскорбилась складывая на груди руки, как только с уколом ее настигла одна простая мысль — ею воспользовались, тотчас же забывая, просто ради приличия вспоминая о ее существовании. Как только толпа разошлась, под бок принцессе уселись две молчаливые старухи, что, казалось, имели один разум на двоих. Азула скуксилась, чувствуя себя еще хуже, ведь это не то, чего она так хотела.       — Принцесса, — вдруг обратилась к ней одна. От столь едва уловимого шепота, Азула склоняется ниже. — Есть информация, что некий заключенный просит вашей аудиенции, — от услышанного ее аж всю передернуло, она не могла сфокусироваться на собственных мыслях и чувствах, облитая звенящим чувством страха с интригующей неизвестности.       — И какого духа вы сообщаете мне это прямо сейчас? Это какой-то новый вид издевательств? — у нее покачивающийся от вина голос и слегка приспустившиеся веки, из-под которых она посматривала высокомерно и непримиримо.       — Госпожа, но мы с Ли с вашего приезда просим вас об аудиенции, вот сегодня, вместо того, чтобы выслушать — вы отправили нас за шубой, — невозмутимо и спокойно, словно обе — бессердечные рептилии, пробубнила Ло, под пронзительным вниманием Ли. На что Азула ни разу не изменилась в лице, только сильнее вцепляясь в деревянные подлокотники.       — Кто это? — Азула без разъяснений решительно переходит сразу к делу. — Пьяница-Айро? — прикрывает в злорадной сатире губы, а сама выискивает взглядом безучастного и отрешенного Зуко. Как жаль, что он всего этого не слышал.       — Нет, госпожа, — обе старухи смотрели на нее в упор и не мигали. Азула поправила сбившиеся волосы, напряженно сглатывая.       — Ли и я не знаем кто это, знаем только то, что заключенный с некой провинции нашей страны, — пожимает плечами та, что сидела чуть дальше. Азула неохотно воровато обернулась, удостоверившись, что их никто не подслушивает.       — Отец в курсе? — она в болезненной истоме переводит на него взгляд, украдкой вылавливая его несдвинувшийся профиль, что мелькал среди присутствующих.       — Нет, принцесса, мы с Ли решили сначала сообщить вам, — когда Азула обернулась на них — те одновременно склонили головы, явно ожидая от нее почестей и благодарностей за преданность.       — Я вас поняла, — отрезала на корню. — Ничего никому не говорите.       — Принцесса, есть вероятность, что заключенный начнет больше болтать, если вы не пойдете с ним на переговоры, или же… — голос Ло стал заговорщическим, наполненным лютостью. — Или же не прикажете убить его.       — Пока что узнайте — кто это. За что сидит, следом — явитесь к нему сами и передайте, что как только я освобожусь, то навещу его, — призадумалась принцесса, заинтригованная до глубины души. Интересно, кто бы это мог быть? Неужели Синяя Маска? — она аж скривилась, сама себе не веря.       — Вы правда пойдете? — округлила глаза Ли, на что Азула кровожадно осклабилась:       — Я буду смотреть по ситуации. Возможно, этот преступник видел меня и знает, что я гонялась за аватаром, возможно, у него есть некая информация, которую он готов мне продать. А посему, пока я не удостоверюсь в ценности этой информации — отца даже не стоит беспокоить, — любезно отмахнулась, воссияв от какого-то необъяснимого счастья.