Последний хозяин рек

      Давным-давно, когда еще Страна Огня в состоянии холодной войны со всем миром и самим автором Року. Очередная попытка Созина и Року бескровно урегулировать многолетний неутихающий конфликт.              — Какое прекрасное событие нас ждет! — расправив широкие рукава, возводя ладони за спину, Созин отпускает легкий и, словно бы, свободный взор далеко с королевского балкона — туда, где все еще греет солнце, туда, где все еще видно ускользающее непостоянное солнце.       Азулон вжался как можно сильней, спиной подпирая гигантскую алую колонну из цельной красной яшмы, украшенную незамысловатыми позолоченными драконами. Ему не терпелось узнать что-то поистине секретное, невероятное. Что-то такое королевское, от чего захватит дух, ведь отец совершенно не щедр на лишнее внимание. Он мог часами простаивать на любимом балконе королевского дворца и взирать, как его дракон расчерчивает строптивые небеса. И тут пришел он… — Азулон распахнул в удивлении глаза, припоминая, какой удивительно-давней была та самая последняя встреча.       — Я согласен, Созин, — в ушах зазвенел звонкий нескромный смех Року, — на что тут же среагировал Азулон, прислушиваясь сильнее, практически обнажая свое запретное присутствие, выглядывая за колонну, не успокаиваясь, пока взгляд не наткнется на что-то, напоминающее знакомые силуэты. Папа был значительно ниже и коренастей худощавого долговязого Року, что стоял нарочито по-королевски, словно еще одно драгоценное изваяние. А при каждом легком движении из него сквозила необъяснимая текучая грация, прямо, как у диких пернатых хищников. И тут длинные ниспадающие волосы Року дрогнули, когда он неспеша обернулся к Созину, смыкая меж собою пальцы, пряча их в безразмерных балдахиновых рукавах, наверное, в этот самый момент одаривая поистине лучезарной улыбкой. Азулон безошибочно это понял, как только отец в ответ одобрительно кивнул и показал Року какой-то очень странный необъяснимый жест, и ведь тот без особых вопросов все понял. Они вытянули руки, оголяя запястья, вставая друг напротив друга. Сжимая и разжимая ладони, пальцами то касаясь, то отдаляясь, пока в финальном движении не сцепились в рукопожатии вновь. Азулон даже не смог уловить все действия и все полёты их кистей, чтобы в одночасье понять и хоть мало-мальски описать. Но вот — их крепкие руки осели друг на дружке, остановились, пока Созин продолжал простодушно улыбаться. Всего пара мгновений и на свет пролился лучезарный озаряющий смех Созина. Самого Хозяина Огня, — Азулон даже вздрогнул, с опаской продолжая подглядывать.       — Наше секретное рукопожатие, — подытожил отец, на что его брови печально опустились. А ведь он никогда не разучивал и даже не показывал это рукопожатие своему сыну… Да что в нем такого особенного? — Азулон сжимает грубые угловатые кулаки.       — Я даже пытался разучить его с Риной, — раздается такой мелодичный ладный голос, после которого Року заразительно в ответ смеется. — Все тщетно. Она не понимает, — саркастично закачал головой, продолжая вглядываться в уходящие горизонтом просторы.       — Какова благодать, что у тебя родилась дочь… — Азулон не мог поверить в правдивость расслышанных слов. Что? Что отец имел в виду, говоря это с такой сквозящей в голосе, мнимой, но едва уловимой тоской? Азулон растерялся, не зная, как стоило бы реагировать, принимая все сказанное чересчур близко к сердцу, всегда побаиваясь только одного — отец откажется от него: воспользуется, вышвырнет и забудет.       — Моей дочери исполняется семь, а ты говоришь о ней так, словно она только родилась, — спускает с небес на землю, оборачиваясь к Созину. — Неужто ты жениться на ней собрался? — этот вопрос звучал как неприкрытая колкость или даже издевка, что ранила, казалось, лишь притаившегося в тени Азулона, пока Созин разразился гулким ненасытным хохотом, забавно похлопав собеседника по плечу.       — Знаешь, а ведь я всегда хотел, чтобы у меня была дочь, — смакуя каждое слово, посматривая на расплывающийся горизонт с толикой трагедии — признался Созин, подтверждая каждый гнусно притаившийся страх и опасение столь мнительного и трепетного Азулона, который, казалось, только подобных речей и выжидал.       — А я всегда хотел сына, — на выдохе протянул Року, внезапно оборачиваясь к самому Хозяину Огня, посматривая на него так неприкрыто смело. Можно было подумать, что Созину никто искренне не дорог, но истинная радость ощущалась в нем лишь в присутствии старого друга. Року. А Року всегда немного не замечал, всегда строил свою жизнь без оглядки на кого бы то ни было — в вольном отдалении. Азулон помнил то ужасающее мгновение, с которым отец в яростном раже расшвырял от негодования все вещи — что бились столь же звонко, как звучал голос самого аватара.       — Нет ничего прекраснее, чем рождение дочери, — довольно пронзительно и так очаровательно произнес окрыленный Созин, не осознавая, насколько нестерпимо больно все это выслушивать затаившемуся Азулону. — Тебе очень повезло, болван! — хохотнул, пренебрежительно хлопнув по плечу собеседника, на что Року ошарашенно и даже в кое-то мере изумленно — взглянул на него, будто совершенно не веря собственным ушам.       — Довольно странно это звучит из уст самого Хозяина Огня, когда трон передается исключительно по прямой линии. Но я не король, мне не передавать престол, а потому, я стараюсь не зацикливаться. Да и твой сын мне почти как родной, — на этих словах не сложно уловить тяжкий вздох лицемерной ответственности, от которой, Року сколько бы не старался — не мог убежать.       — Знаешь, как у нас в семье говорят, когда рождается дочь? — на этих словах напрягся даже притаившийся Азулон, воровато выглядывая из-за колонны, стараясь усмотреть во взгляде отца хоть какую-то издевку или иронию. Но каков был весь леденящий душу и сердце ужас от понимания, что он говорил чистую правду. Он говорил смиренно и в какой-то мере даже окрыленно, его губы растягивались в открытой непринужденной улыбке. Но на этих словах оробел даже Азулон, с непомерным изумлением в глазах готовый внимать, неминуемо грядущему, отцовскому откровению. Выждав, на первый взгляд, долгую уморительную паузу, Созин продолжил: — Родилась та, что откроет мне дверь… — он сказал это столь чутко, столь проникновенно, что, казалось, голос самого Хозяина Огня оторопел и сентиментально задребезжал.       — Почему? — недоуменно и довольно растерянно произнес Року, направляя взор в дальние странствия, куда уже впопыхах порхали птицы.       — Есть одна притча, рассказывающая про одного мужчину и одну женщину, — Созин опустил взгляд на свои руки, разминая натруженные и обглоданные царапинами пальцы — его дракон был не из робких. Он словно на секунду задумался, окуная взор к всевидящему светилу, что уже вовсю прощалось не только с королевским дворцом, но и со всей Страной Огня. — Однажды муж с женой решили один день никому не открывать дверь, — на выдохе вдруг начал, приковывая к себе взгляд не только Року, но и притихшего Азулона. — Утром их разбудил стук в дверь, они посмотрели в окно — это были родители мужа. «Не откроем дверь!», — сказал муж. Родители ушли… — он вдруг остановился, будто бы, на самом важном, что вызвало не только в Року, но и Азулоне самую настоящую жажду знать: чем же все-таки кончится эта история. — Через некоторое время опять стук, — на выдохе продолжил, в усмешке растягивая губы. — Посмотрели. Это оказались родители жены. Хотели опять не открывать дверь, но жена начала плакать, и муж пожалел её и открыл. Прошло время… У них родилось четыре сына, а пятой родилась дочка. Муж устроил большой праздник и был такой радостный! Тогда друзья спросили его: «Отчего ты так радуешься? Ведь даже на рождение сыновей ты так не радовался?» А он, улыбаясь, ответил: «Родилась та, которая откроет мне дверь!», — последнюю фразу он сказал так трогательно, так чувственно, что эта пронзительная нотка лирики еще долго не отпускала всех зримых и незримых слушателей. Созин моментально отвел взгляд, огибая ладонью лицо, так грубо задевая засверкавшие на солнце глаза. — Я всегда плачу на последних словах, — он смеялся сам над собой, пытаясь повыдергать все те слабости, что проникновенным ручьем лились, предательски, без спроса. — Я плакал даже тогда, когда мне эту историю рассказывала мама, дедушка… — когда отец произнес это, Азулон остолбенело опустил глаза, словно чувствуя во всем происходящем и свой неоспоримый тяжкий проступок, словно отец только что признался в том, что был несчастлив и виной всему — Азулон. И теперь все становилось на места. Отец, скорее всего, никогда в жизни бы не поверил, что сын в нужный момент не совершит вероломного предательства.       — Я знаю, о чем ты говоришь, — Року положил ободрительно руку ему на плечо, кажется, находя внутри себя отголоски того понимания, что вовсю корнями произрастали в расчувствовавшемся Хозяине Огня. — Лишь только женщине под силу искреннее умение прощать. Их жалость, их чувства, их эмоции — порой — благодать и спасение, а долгожданный любимый сын в любой момент отречется, предаст и уйдет без оглядки, припрятав в карманах ворох упреков и оправданий… — когда он говорил, чудилось, будто он вверял это кому-то, словно ему самому есть, что скрывать. — Я и сам был неидеален.       — А потому, я не могу отделаться от чувства, что живу с предателем… — на этом обвинительном чистосердечном признании самого Созина, Року без смущения ахнул, будучи пораженным в самое сердце. — Когда-нибудь настанет тот день, когда моей смерти будут ждать всей страной, возможно мой же сын и подсыплет мне отравы… Мне не отделаться от предчувствия, что все бытие тщетно — конечно. Только я встал на престол, принял на себя обязательства перед всей страной, как у меня рождается сын. И ведь всем было невдомек, что я только из-под родительского крыла выпорхнул. Сразу жена. Сразу дети. Сразу сын. Мне всегда говорили, что у наследника престола должен быть наследник. Я будто одновременно жив, но и одновременно мертв, — Созин был в глубокой непроходимой печали, так явно признаваясь в том, что до дрожи боится забытья смерти. — И вот я на престоле, но меня будто всегда подпирает собственный сын. И это — бесконечная канитель. Я себе не принадлежу. Я даже не делаю в полной мере того, чего сам желаю…       — Не стоит прибедняться, — это прозвучало так отрезвляюще, так, в какой-то мере — грубо, что пришлось стать серьезным и вдумчивым даже растроганному и практически уничтоженному Хозяину Огня. Созин взглянул на Року так, будто не мог простить ему то, что еще предательски и молчаливо гнездилось в задетой душе. Азулон с нескрываемым любопытством вглядывался в грузные, переполненные то ли злобой, то ли отчаянием глаза, хоть губы отца и были прираскрыты, но оставались безжизненно немы. В какой-то момент это лицо отпечаталось где-то в глубинах воспоминаний Азулона — некой маской, застывая вместо различно мимикрирующих эмоций, что, будто времена года: меланхолично сменяли друг друга. И в одночасье Азулон увидел… увидел и не смог совладать. Не смог справиться с ослепляющей ранящей обидой, когда в одночасье понял, что это отпечатавшееся неумолимое отчаянье, которое безвыходной серостью проявилось на лице отца — ни в коем случае не маска, а его настоящий спрятанный лик. И лишь все старательные ранее ужимки — зазря надетые маски, конца и края которым и вовсе не было. Наверное, отец чувствовал свой страх, оставшись один на один со страной, которая таращится и голодно выжидает решающего момента. Оставаясь один на один с мольбами и просьбами несчастных и вечно недовольных жителей — он был словно божество, к которому в храм приходил каждый отчаявшийся — просить милостыню, молящий о покаянии. И вот он один. Совсем один на такое огромное прерие, на гигантский пласт людей, что растянулись по необъятным горным хребтам, с цепью мощных вулканических гор. И вот это увядание впервые отпечаталось на лице отца, когда он, долгожданностью выстраданный, остался один на один с Року, вроде бы, даже молчаливо упрекая, не находя в себе спеси упрашивать того остаться. Остаться подле и помочь с тем, что на него так угрюмо взвалилось. И Року вероломно остался куском бесчувственной деревяшки. Глухим, с непринужденной выученной ухмылкой, в которой прослеживалась стравливающая невысказанность и мнимое умиротворение ослабших глаз. А Созин был достаточно горд, чтобы упрашивать на детские несерьезные прихоти. У каждого из них давно появились свои семьи, свои цели и желания, и каково же было разочарование Созина, которое то ли Року умышленно не увидел, то ли нарочно не придал значение: когда единственный ближайший отстранился украдко и незаметно, подло выползая из заботливых рук втихомолку. И ведь Року так и не объяснился за свой резкий отъезд, и Созин молчаливо ждал: сначала, что Року одумается — вернется, затем: надоест — все равно вернется. А время шло… — подул непрошенный теплый ветерок и распластавшиеся волосы Року затанцевали, подрагивая вдоль приосаненной спины. Они молчали. Так долго и так утомительно, что Азулон прочувствовал всю эту загробность и таинство, в какой-то мере — отчужденность, а ведь на лицах обоих, словно приклеенное — отразилось глухое и неизведанное фальшивое отражение полного принятия и в кой-то мере — безразличной тоски, что накрывало с головой и топило в ледяном безнадежии.       — Наши дети невольны перед тобой, как перед монархом, также, как в свое время и ты, — Року говорил таинственно упоительно, растягивая губы в недоумевающей улыбке, так открыто посмеиваясь над королем, что был взят в собственные оковы, которые без стеснения долго — и́здали отсвечивали одними лишь привилегиями. Азулону показалось это довольно жестоким, довольно грубым и унизительным, хотя тон, взгляд, голос — остались неизменными, как бегущая по толще воды слабенькая волна.       — Сами духи благословили наших детей, ты же знаешь, что сказали жрецы храма, — Созин непонимающе распахивает веки, кажется, будучи совершенно неготовым к такой отчужденности собеседника, которого, он и так, казалось, уже давно утерял. А ведь он так старался, а ведь он старается и по сию минуту, но сколь бы долгими его мысли не были, сколь долгими не были его руки — все как песок сквозь слабые пальцы — ускользало и тщетно безвозвратно убегало, казалось, от такого идеального и образцового — Хозяина Огня.       — Их благословляю даже я… — Року впервые улыбнулся, оборачиваясь к Созину, наверное, собравшись, наконец-то, с мыслями, отчего Азулону стало невероятно любопытно узнать: что же такое разверзло их по разные стороны, как это делает бегущая река с берегами? Была ли на это причина? — Духи не врут, уготовив для наших семей сильнейших и справедливейших потомков… — Року внезапно замолчал, резко перебитый:       — И они смогут править миром… — лицо Созина исказила маниакальная улыбка, маскирующая лихорадочную злобу. Року с опостылевшим и откровенно-испуганным взглядом медленно сглотнул, словно в какой-то момент не узнавая своего старого-доброго Созина. С этими словами всегда начиналась долгая и мучительная пауза, после которой они демонстративно смотрели порознь, молчаливо препираясь, тая обиду и гнев друг на друга. Року прикрыл в недоумении глаза, его брови нахмурила и исказила неприязнь, что так откровенно изогнула и его немые губы, которые так и не смогли открыто перечить: другу? Или королю?       — Перестань! Ради всего святого, прекрати! — Року схватился за голову, вцепляясь пальцами то в лоб, то в волосы, тормоша и ероша идеально уложенные смольные пряди. Его пальцы опустились на уши, он замотал головой, словно капельки воды — выбрасывая услышанное, противясь и не принимая, что взыгралось в Созине невиданным ранее коварством: его глаза подло сузились — как у дикого зверя, готового к нападению, он засверкал крепкими белыми зубами с выделяющимися клыками в опасной насмешливой улыбке, чем только больше напоминал взбесившееся неукротимое животное.       — Я и ты — ВМЕСТЕ! — а он, вальяжно облокачиваясь на балконный выступ, продолжая сверлить глазами спину Року, продолжил: — Ты и я, а потом и наши дети — вместе! Рука об руку! — его голос опустился до коварствующего шепотка, он воровато огляделся, будто боясь, что об этом кто-то услышит. — Ты аватар! Ты можешь все! Подумай, сколько теряет наша страна от твоих глупых убеждений! — он беспардонно и так яростно давил и продавливал одним своим приказным тоном. Его угрюмые черные брови — как два бесчинствующих дракона — то смыкались в столкновении, то трусливо рассекали лоб порознь. Но Року не проронил ни звука, оставаясь таким преступно отрешенным, явно стараясь походить скорее на каменное изваяние, ежели человека, подверженного страстям, на которые так исподтишка подбивает Созин. И сколь бы Созин не старался, он не мог добиться своего. Его обуяла сильная ярость, от одного непреклонного гордого вида Року, что этот огонь загорелся, казалось, у него в сердцевине глаз, он перестал напоминать человека, а только неукротимого бесчинствующего дракона. — Ты предал все, к чему мы шли, — это было сказано с отчаянной болью в сердце, пронзительным меланхоличным лицом, что не могло не отразиться на, некогда, грубом голосе. — Ты все бросил и без оглядки ушел, очень удобно для всего мира, — он выскабливал этими упреками лишь свою неуспокоенную душу, наконец, раскрывая перед Року истинное обличие, что, скорее, было израненным вдоль и поперек, прикормленное непростительной обидой и жаждой мести.       — Ты радикален, — отрезал без особых эмоций, хлестко тряхнув длинными струящимися волосами. — Я никогда не соглашусь с твоими методами, — хоть Року и чувствовал, что приглашение Хозяина Огня лишь ловушка, лишь удобное прикрытие, но он не имел привычки бояться гнева королей, сколь бы искусны во лжи те не были. — Они бессмысленны и жестоки!       — Нет! — рявкнул встревоженный Созин, аж соскочив со своего места, практически залаяв, как потревоженный шакал, что пытался разодрать и насмерть укусить — Созин готов был защищаться до последнего. Сколько грубости, злости и ярости сорвалось с его языка, превращаясь в несдержанный, бьющий обжигающим ключом, рев. Рев дракона. — Это просто ты — сраный трус, не готовый столкнуться с мнением большинства и разгромить всех, — он тщетно пытался играть на струнах его души, ну гордости хотя бы! Подходя вплотную, упираясь лбом практически в чужое плечо, Созин с силой гневно тычел пальцем ему прямо в грудь, срываясь с каждым словом только больше и необъятнее. Его лицо побагровело, глаза налились кровью, Созин орал, казалось, не слыша себя, готовый прямо сейчас взорваться Кометой, вцепиться в грудки Року и насмерть скинуть долговязое тело с балкона. Азулон нервно сглотнул, рвано вдыхая, чувствуя, как ступенчато поступает кислород в его ноздри, — ему безмерно сильно захотелось расплакаться, особенно, когда отец навзрыд так ужасающе кричит и стенает. — Сколько можно плясать под дудку духов? — его голос, подобно наивысшей волне, стал постепенно стихать, возвращаясь в привычное русло, помаленьку набирая обороты. Снова и снова, его текучие рявкающие речи имели необычайное свойство заставлять все мышцы и сухожилия в страхе сжиматься и мелко дрожать. — Ты же аватар! Ты сильнейший! — опять бьющий навзрыд крик, а следом практически слезное, сказанное так интимно, так приглушённо: — Все, о чем мы мечтали, вспомни… просто остановись и вспомни, — кажется, он готов был умолять, вот настолько пронизывающим стал мающийся и страдающий возглас отца. Азулон прилип затылком к колонне, страшась всех отцовских лиц, что оказались для него надежно спрятанными. Оказывается, отец обычный человек, и никогда ранее Азулон бы и подумать не мог, что папа может кого-то так рьяно беспросветно просить, что папа может кого-то так напрасно не отпускать, с истерикой практически упуская скупую слезу.       — За тебя говорит необузданная злость, ревность и жадность, — на последнем слове голос Року разогнался, резко останавливаясь — обрываясь, давая звонку пощечину. Это поразило не только Созина, но и притаившегося в его тени Азулона, — он тщетно не мог сомкнуть обескураженных дрожащих губ. — Я помогу тебе, лишь протяни мне руку в ответ, — Азулон спешно выглянул, пока Року безвозмездно царственно продолжил, напоминая, скорее, не человека, а какое-то неведомое бесстрастное божество, которых обихаживают храмовые жрицы-танцовщицы и ритуальные священники. Но Року в действительности протянул Хозяину Огня свою бледную крепкую руку, будучи обращенным и поглощенным всецело. Он выжидал и жаждал, что Созин, все же, отринет гордыню и скрепит их пальцы. — Я знаю одного прекрасного воздушного кочевника, чудесней человека не найти, — на этих убаюкивающих и умиротворенных словах становилось хорошо и спокойно, даже несмотря на то, что от речей Року веяло холодом. — Пара месяцев и ты все поймешь… и ты сам заговоришь по-другому!       — Ах да, ты же так быстро и лихо нашел новых друзей, — Созин с издевкой скалится, а сам неуверенной рукой лезет в нагрудный карман, заметно изнывая всем телом от непрекращающейся схваткообразной экспульсии, что, вот-вот, готова вытолкнуть его язык и сердце. Он весь мелкой рябью дрожал, даже пальцы, что полезли за пазуху — выдавали разгоряченное состояние. Азулон притаил дыхание, с распахнутыми ресницами внимая тому, как отец выуживает небольшую флягу, сходящей с ума рукой откупоривая и делая пару глубоких глотков. Азулон шокировано сглотнул, переводя взор на обеспокоенного и притаившегося Року, его руки, на этот раз упрямо сплелись меж собой, прижатые к телу. — Ты всегда был такой — дружба для тебя пустой звук! — с лихорадкой не только в голосе, но и лице — продолжил, крепко сжимая маленькую плоскую фляжку. — Легко пренебрегать теми, кого знаешь всю жизнь. И всем, что когда-то было дорого. Почему? Почему те, кто не знают о тебе ничего — ценнее тех, кто провел с тобой все детство и юность, зная: каков ты? Почему ты готов поступиться людьми, которых знаешь всю жизнь и все ради тех, кому ты искренне не нужен? — дрожь в голосе еще присутствовала, но грядущая лихорадка стала постепенно стихать, хоть лицо и не бледнело, оставаясь таким же поразительно румяным, словно в какой-то момент у отца прихватило где-то в области сердца. — Ты неправильно расставляешь приоритеты! — остывший, но такой переполненный огорчением, отец облокотился всем уставшим телом на край балкона, исподлобья высверливая Року взглядом.       — Ты отравил жену? — ставящий в тупик вопрос, озаривший минутную тишину. Азулон с силой сжал свои уста ладонью, смыкая сгоряча глаза, что заполонили горькие неостановимые слезы, стоило коснуться этой запретной темы.       — Ч-что? — ошарашенный, Созин в неверии распахнул глаза, а его голос непроизвольно начал заикаться и терять четкие очертания. — НЕТ! Я этого не делал! — Созин изогнул недовольно бровь, а контуры его лица стали такими как прежде — угрюмыми и нервными.       — Не лги мне! — в звенящей тишине, после сомнительных оправданий, будто гром среди ясного неба — прозвучало требование Року.       — Да как ты смеешь?! — Созин со стуком сомкнул крепкие крупные зубы, а от ярости и гнева на его лице застыла жуткая физиономия, но Року остался непоколебим. Созин в отчаянии и горе сжимает кулак на ведущей руке, могло показаться, что всего мгновение и он полыхнет в сторону автара, и лишь Азулон увидел в этом жесте то, как отец отчаянно борется с невероятным желанием разгромить и раскрошить тут все, навсегда прощая мир с аватаром Року. Что-то держит его, что-то не отпускает, из-за чего боролся отец далеко не с Року, а с самим собой.       — Поехали: ты и я — в Южный Храм воздуха. Я помогу тебе излечиться, просто согласись и всего плохого удастся избежать…       — Не надо меня лечить! Я абсолютно здоров, чего не могу сказать о тебе… Пойди на мои условия и войны не будет! — со страстью в глазах блеснул во всех его речах неукротимый огонь — жажда подчинения и безоговорочной власти.       — Я не танцую под дудки королей. Я аватар. Если для равновесия требуется война — на все воля духов, — каждая услышанная фраза выбивала Року из колеи все больше и больше.       — Самое идиотское оправдание из всех, которые я слышал, — метнул в него насмешливый взгляд, вновь делая глоток за глотком из платиновой фляжки.       — Это все из-за Завулона? — Року вдруг опустил руки, хоть вид его и был уже не таким идеальным и выверенным, хоть его волосы и выбивались петухами, а некоторые вольные пряди ниспадали на лоб и плечи. Стоило Року поднять лицо, как Азулон с ужасом вздрогнул, чувствуя и так откровенно замечая, что их взгляды пересеклись. Азулон мог поклясться, что Року выглядел будоражаще, он потерял всякую былую прыть и такое бриллиантовое спокойствие, по которому его знали многие — он вспыхнул, будто обожженная керосином спичка, стоило оказаться рядом жестоким безнравственным словам самого Хозяина Огня. Азулон сглотнул, все еще чувствуя на себе взор аватара. Его пробирает безумная огненная буря, что распаляет все лицо, заставляя в страхе убраться прочь: а что, если он все расскажет отцу? Тогда тот без сожаления выпорет, накажет недельным молчанием, а то и хуже… — Азулон не скрыл проступившего на его лице молящего ужаса. Но Року только блеснул волосами, наспех оборачиваясь к Созину: — Стоило понять все с самого начала, верно? — а он обращался к его отцу, на что тот и секундой не изменился, в лице оставаясь все таким же деспотичным и жестоким.       — Да брось! — так откровенно рассмеялся. — Не ты ли говорил, что я буду править куда лучше моего отца? Не ты ли помог мне?.. — этот вопрос застал, будто бы, врасплох, Року растерялся, и их накрыла такая бесчинствующая и о многом говорящая тишина.       — Ну да… — отчаянный и откровенный смешок уже из уст Року, чью спину только и видел прячущийся Азулон, лишь только сейчас осознав, что из-за аватара он не видит лицо собственного отца, которое тот закрыл собой. — Ты ведь не дочь, ты не откроешь дверь…       — Он знал на что шел… — Созин нахмурился, впервые возвращая себе былой взгляд — наполненный болью и зудящим вынужденным одиночеством. — И вообще, я сделал это ради тебя, ибо он хотел избавить мир от тебя, Року, — цинично тычет в него пальцем вновь. — Он хотел тебя погубить, а ты был мне дорог. И ты мне обязан, — такая лиричная нота резко сменяется на более жесткую и беспринципную, что даже лик Созина замерцал подобно огнедышащей Комете. — Иначе, все узнают, кто был причастен к смерти Завулона, — Созин обернулся, кажется, выказывая Року самую, что ни на есть горькую и непростительную обиду, за то, что тот без стеснения сбежал и бросил!       — Ты знаешь — моей вины в этом нет, — Року остался непреклонен, зол, но терпелив и удивительно безразличен, хоть на его лице и мелькало смешанное с ненавистью беспокойство. Скорые обвинения Созина пошатнули уверенность не только в былой дружбе, но и уверенности в собственных силах. Это так странно — необъяснимое горькое чувство, когда некогда родной и дорогой человек, шантажом готов вымогать и вымогать: последние слова, силы, слепо склоняя к своим прихотям.       — А ты докажи! — бравадно и так потешно подметил Созин, не спуская горящих садизмом глаз. — Брось вызов обществу! Посмей! — он издевался с каждым словом только больше, толкая сильнее, задевая больнее. — А я посмотрю, как ты выкарабкаешься! У меня есть и будут все доказательства против тебя.       — И чем ты отличаешься от своего отца? — задумчиво, не теряя самообладания печально подметил Року, чувствуя, что оказался на серьезном перепутье.       — Я не убил тебя и не собираюсь. Я лишь хочу, чтобы мы объединились. Я хочу, чтобы ты вернулся в Кальдеру… а ты улепетал на этот никчемный островок и живешь себе припеваючи, позабыв о том обещании, что давал мне… И ведь это ты — ты! — упрек за упреком, кажется, Созин развязал язык и уже не мог себя усмирять. — Это обещание дал мне ты!       — Созин… мы выросли. Мы больше не дети… — Року отступил на пару шагов, кажется, чувствуя, что их борьба никогда не будет равна. — И вообще, ты лишь отбиваешь у меня желание приезжать к тебе, — эти слова задели Созина за живое — он тут же выпрямился, подскочил так, словно обжёгся.       — Извини… — забегали его глаза, он стал ходить из стороны в сторону, не находя себе места. — Я был неправ, — вдруг остановился, широко улыбнувшись. — Вообще-то, у чудесной Рины день рождение, давай, отпразднуем как следует, — он подошел ближе, похлопав друга по плечу, перед этим злостно потрепав, кажется, отбив у Року окончательно — добрый настрой. — Я готовился к вашему приезду. Будет много детей, подарков. Да и вообще Азулону и Рине стоит больше проводить времени вместе, им, все-таки, дальше жить как-то надо, — Созин добродушно расхохотался, похлопав друга по спине, на что он продолжал с негодованием хмурить брови, но, стоило затронуть тему детей, как Року даже искренне улыбнулся. Как только полы аватаровой мантии качнулись, а отец сделать пару шагов в приближении — Азулон срывается с места и бежит вслепую вглубь дворца, залетая в отцовский кабинет, а шаги приближаются, голоса нарастают. Он уже не мог разобрать, где говорит отец, а где Року. Оглядев отпугивающего вида чучельные морды диких зверей, что кричащими головами выглядывали с разных сторон, Азулон подбегает к двери, ведущей на большую длинную террасу. Дернув — она наспех отворяется, с гулом вталкивая в небольшое помещение сильное дуновение ветра. Бумаги, мирно покоившиеся на отцовском столе тотчас же с шуршанием разлетелись, но думать было некогда — Азулон срывается с места, чувствуя, как порывы воздуха обдают раскрасневшееся жаром лицо и ерошат волосы, а он все бежал и бежал без оглядки, кажется, заставая отцовский вопрос, что моментально сглаживает верное замечание аватара.       — Что за невежественный дух это сделал?! — разъярённый крик отца моментально останавливает безумный скачь, вынуждая ноги Азулона в повиновении прилипнуть к узорчатой плитке, вжаться плечами в собственное тело, повинно отпуская голову, уже представляя, что отец угрожающе притаился позади, в руке сжимая что-то тяжеленькое. Ему ничего не стоит приказать прислуге хорошенько отстегать королевские ягодицы Азулона.       — Это я забыл закрыть дверь, — Азулон в неверии хмурится, отрезвленный неторопливыми уверенными словами Року. — У тебя в кабинете было слишком душно, — эту фразу он добавил наспех, на что отец недовольно закряхнел.       — Року! Какого духа! — закричал вновь. — Тут же все страницы пронумерованы были… — тяжкий полустон-полувздох, могло показаться, что увиденное напрочь выбило Созина из привычной колеи. — Это тебе не хаотичные бумажки. Я столько времени потратил на их упорядочивание… — Азулон уже представил, как досадой и злостью переполняется лицо отца.       — Ну и почему же ты их ничем не скрепил? Почему не положил на них что-нибудь тяжелое? — поучительное замечание, на которое, вроде бы, отец не смог подобрать слов. — Впрочем — неважно, я помогу, — бескорыстно на выдохе подытожил, после чего зашелестел папирус, а в кабинете отца повисла умиротворяющая тишина. Не поймали! — передернуло Азулона, когда его конечности оттаяли от оцепенения и смогли свободно сделать шаг. Он брел через всю террасу, пока та не закончилась и он не уперся руками в небольшое ограждение, бросая взор на открывающийся с невероятной высоты вид. Люд беззаботно сновал туда-сюда. Строгая стража, что блюла королевский дворец. Пара повозок, забитые продовольствиями и долгий утомительный досмотр прежде, чем будут открыты все ходы в сердцевину дворца — к самой кухне, где стараются и стругают яства лучшие повара, дабы в конечном итоге наполнить изголодавшиеся желудки королевского семейства. Но в отличие от обыденных — ничем непримечательных дней, сегодня подозрительно много продовольствия пыталось ворваться в королевский дворец. Натянуто выдохнув, Азулон испуганно обернулся, вдруг представив, что отец застыл где-то позади, бессердечно протягивая руки, чтобы наконец покончить с тем, кто все время безнаказанно шкодит в королевском дворце. Ничего. Тишина. Только пение птиц, смешивающиеся в один неразборчивый гомон — голоса людей и приятный, раскачивающий ветерок. А затем неприметная успокаивающая мелодия, да изливающаяся столь тоненьким и приятным голоском, — смыкая к спеху веки, Азулон в довесок прикрывает глаза руками, присаживаясь на холодный камень, продуваемый ветром еще сильней чем прежде, закрывающий в надежде уши. Искренне надеясь, что услышанное — истина, а не произвольная галлюцинация, порожденная его всклокоченной фантазией. Как только все приятно стихает, Азулон с надеждой без опаски разлепляет веки, замечая, что он все еще один на большой просторной террасе, после чего он опускает несмело руки, продолжая смотреть куда-то вдаль. И вновь ушей касается приятная трель — это не песнь какого-то инструмента, — встает на ноги, чеканя шаг, останавливаясь возле обнаженной арки, что впускала в небольшое уютное помещение рубиновых тонов. На полу, поджимая под себя ноги — сидела маленькая девочка, да такая маленькая, что Азулон с неверия делает шаг навстречу, замечая лишь ее спину и расшитое золотом платье. Она приглушенно меланхолично колыхалась под колыбельную, что напевала себе же под нос. Азулон нехотя сглотнул, переполняясь негодованием, особенно, когда глаз касается огромный кукольный домик, возле которого она убаюкивающе раскачивалась в такт.       — Рина? — Азулон сделал в ее сторону еще один шаг, уверенный лишь по ее струящимся шелковистым волосам — это дочка самого Року. Девчонка тут же в страхе вздрогнула, явно не ожидая встречи — обернулась, подставляя свету детское пухлое личико. Он смотрел на нее, а внутри распирала злость, смешивающаяся с безнадегой, особенно, когда в голове воспоминания рождали такие искренние и запоминающиеся слова отца: «Какова благодать, что у тебя родилась дочь…». Хотя, чем больше он вглядывался в ее припухшие щечки, детские округлые глаза и яркие выпяченные губы — ему казалась глупой столь необоснованная ревность.       — Азулон? — она приподнимает недоверчиво бровь, что вынуждает его улыбнуться, это показалось забавным, особенно, с какой недетскостью прозвучал ее хмурый требовательный голос.       — Ты помнишь меня? — присаживается возле нее, стараясь как-то собрать в голове все мысли, что вываливались, будто из переполненной чаши. Она совсем ребенок, на вид размером с большую куклу. Ее руки, покрытые царственными узорчатыми рукавами держали маленькую истрепанную временем куколку. В ее волосах вплетены роскошные украшения, а на мочках ушей раскачивались обрамленные янтарем сережки. Он помнил ее также хорошо, как помнил свою мать, как помнил Року и все их приезды в Королевский дворец. Когда Року снисходил до столицы и самого Хозяина Огня — он обязательно во все поездки брал свою маленькую дочь, и какова же досада, что у единственного ребенка аватара так обидно не оказалось в руках магии покорения. Она была обычным человеком. Обычной ничем не выдающейся, еще и очень маленькой девочкой. Когда Року приехал с ней впервые она умещалась у него на руках, держа при этом в одной руке игрушку, а в другой яблоко, противно откусывая и так некультурно пережевывая, пока весь сок и остатки кожуры не останутся у нее на щеках, подбородке и даже одежде. Року и Созин хохотали и игрались с маленькой Риной. Азулон с каким-то сосущим внутри чувством вспоминал, сколько незаслуженных подарков было вручено сначала ее родителям, а затем и самой Рине — всего лишь за то, что она маленькая дочка лучшего друга и будущая жена будущего Хозяина Огня. Наверное, прямо сейчас он понимал, что не испытывает к ней ненависти, но это необъяснимое разумом чувство: когда тебе очень-очень обидно — неизбежно остается.       — Нет. Я не помню тебя. Мы знакомы? — она стыдливо насупилась, явно скованная встречей с незнакомцем. Конечно не помнит, — подумалось Азулону, — она ведь была настолько маленькой, а теперь она снова здесь. И каждый раз как первый.       — Но тогда откуда ты знаешь мое имя? — сокрушительный вопрос, на который она, растерянная, так и не смогла дать ответа.       — Смотри! — она улыбнулась, отодвигаясь от кукольного домика, в котором помимо красивых витиеватых окон и дверей были такие же витиеватые порхающие жители. С десяток краснокрылых бабочек примостились на маленьких кукольных принадлежностях, заселяя произвольную кухоньку, ванную и несколько спален. Они с Року приехали в такое сложно время, но, наверное, Хозяину Огня казалось, что эта холодная война в одночасье способна сникнуть, канув в прошлые обиды, оставляя после себя гордый взгляд в грядущее. И сколько бы Азулон не разглядывал замерших, едва подрагивающих крыльями бабочек, он вдруг испугался, стоило одной из них расправить, сложенные в несколько раз крылышки, блистая яркой окраской, из-под которой на него поглядывали недовольные глаза, которых было не меньше четырех. Рина переводила взор с бабочки на Азулона, не сдержав усмешки, при этом не выпуская из рук куклы. Это было необычаянно странно — сидеть рядом с девочкой, которая, впоследствии неизбежно должна будет стать твоей супругой. Он испытывал необъяснимое чувство негодования, словно уже прямо сейчас он и его мысли были стянуты по рукам и ногам золотыми нитями, будто бы все давно предрешено, словно в его руках никогда и не чувствовался вихрь свободы. Он опустил задумчиво взгляд, с одной стороны: не противясь грядущему и не видя в будущей невесте ничего зазорного, кроме того, что она маленькая глупая дурочка, с другой же — он желал писать свою судьбу сам, ровно также, как это делал строптивый неукротимый Року, что так беспечно посмел перечить королю. И даже сейчас, несмотря на то, какие прения и волнения пробегают по всей стране и всем становится ясно, что всех ждет в неминуемом будущем — Хозяин Огня и аватар встречаются как старые приятели, стараясь отдать дань прошлому из уважения, а, возможно, веря, что лишь в союзе их потомков их ждет победа. На что надеялся Року, закрывая глаза на происходящее, все еще давая самый последний из дюжины последних шансов, который посвящен нерушимой и такой долгоиграющей дружбе, что смежно, разве что, с родственными чувствами? И время шло, а отчаянье и злость брали верх даже над Азулоном, особенно, когда ему чудилось, что, свадьба, все же — не состоится. Что династия Хозяев Огня неминуемо прервется, не получая должное величие с кровью аватара. И вот, прямо сейчас, эта маленькая девочка ключ не только к грядущему благословению всей династии, а еще и неминуемая возможность, наконец, погасить взыгравшееся холодное волнение, на что из последних сил закрывают глаза оба. Року безвозмездно верит в Созина, в глубине души не теряя надежды, что все образумится и тот отступит, тогда же, как Созин переполнен обидой и гневом, готовый терпеть многое, только бы вернуть давно угасшее прошлое. И прямо здесь и сейчас Азулон увидел в Рине спасение, брак с которой подарит их стране и семье мир, да покой, а их отцы, наконец, найдут взаимопонимание и согласие, предотвращая неизбежное…       — Где твоя мама? — вдруг обратилась она к нему, и этот вопрос застал его врасплох. Не то, чтобы он не знал на него ответ, но, вспоминая о ней, ему становилось не по себе.       — Она у себя в комнате, ей нездоровится… — опустил взгляд, не зная, как объяснить все то, что творилось с мамой. Она была жива и в относительном здравии, но никто не мог объяснить, почему она ведет себя столь пугающе странно. Никто не знал, что случилось с ее слабым рассудком. Отец запретил тревожить мать, но даже несмотря на запрет, он иногда навещал ее. Сначала через день, затем через два, потом несколько раз в неделю, пока на полгода не забросил. Мама была не мама, она напоминала, скорее, съеденную временем старуху, что перестала размыкать уста в попытке что-то сказать. Она вела себя так, словно не узнавала никого, даже собственного сына, словно его никогда и не было. Когда-то, когда это еще только началось — он долго плакал и не мог совладать с собственной печалью, пока, в какой-то момент, вид собственной матери не стал вызывать в нем непобедимое чувство стыда и разочарования, которое он читал и в глазах собственного отца. Может быть, она, все же, чем-то болела? — сдвинулись его брови, а тонкие бледные губы сжались прежде, чем он окинул взором Рину, дабы нахраписто и неделикатно спросить:       — А твоя? — ему не хотелось поднимать темы родителей. Во дворце, казалось, будто родитель — ничего не значащая единица. Отец обращался и разговаривал с ним также, как и с любым другим подчиненным.       — Мама никогда не ездит в Кальдеру, — поджала она губы, пожимая невдомек плечами, наверное, сама только впервые задаваясь наводящим вопросом. — Папа просит ее остаться. Я как-то видела, как они даже ругались, — шепотом добавила. — Но он остался непреклонен, говоря, что не желает рисковать всеми, будто во дворце его могло ждать нечто ужасающее, — широко улыбнулась Рина, расхохотавшись, отбрасывая в сторону лохматую куклу. Азулон застыл, всматриваясь в нелепое детское лицо Рины, находя пугающе правдивыми те предположения, которые она ненароком изрекла. — Знаешь, чем славится наш остров? — ехидная ужимка заиграла на ее лице.       — Н-нет… — захлопал глазами, чувствуя себя глупо, а ведь этот остров — часть его страны. Стыдно не иметь о нем ни малейшего представления.       — Существует городская легенда про странствующего коллекционера… — она захихикала, как только лицо Азулона выдало недоумение.       — Детские сказки! — отмахнулся.       — А вот ты послушай, мало ли, забредешь в наши края… — а она изящно, с неким вызовом взглянула на него из-под длинных ресниц. — Возможно, когда-нибудь это спасет твою жизнь, — опять глумливый нерасторопный смешок. — Это, скорее — игра с духами, — деланно покривила губами. — Смертельная игра, — на этом уточнении ее лицо исказила гримаса будоражащего нездорового ликования. — Хочешь услышать про эту игру? Или ты уже запаниковал? — она показалась Азулону немного странноватой, в какой-то степени загадочно помешанной на глупых детских страшилках.       — Я не боюсь! — упрямо уперся Азулон, скрещивая на груди руки.       — Для начала, — радостная, она придвинулась к нему ближе, ехидно оглядевшись, и только убедившись, что они остались наедине — практически шепотом продолжила, выжимая из сложившейся ситуации как можно больше неясности: — Ночью нужно раздеться, — Азулон недовольно приподнимает брови, скептично поджимая губы. — И залезть в ванну, наполненную водой. Чтобы это сработало, это должна быть именно ванна. Обязательно! — пригрозила ему пальцем, говоря настораживающе серьезно, что это даже как-то озадачило Азулона, не спускавшего с нее глаз. — Следом повернись лицом к зеркалу и начинай умываться, повторяя: «Человек без лица без вести пропал». Не останавливайся, пока не закончишь мыться, и НЕ открывай глаза! — Азулон плотно стиснул зубы, нахмурив лоб, в глубине души желая остановить набирающий обороты рассказ. — Если вдруг услышишь шум позади себя или почувствуешь движение в воде — НЕ ОБОРАЧИВАЙСЯ И НЕ ОТКРЫВАЙ ГЛАЗА, — воскликнула она чуть перепугано, замахав руками перед его лицом. — Спроси вслух: «Почему ты пропал?». Осторожно встань, держа глаза закрытыми, и покинь ванную. Не споткнись и не упади, и оставь воду в ванне. Закрой за собой дверь, — нервно сглотнув, Азулон в красках представлял как проделывает каждый обязательный пункт детского ритуала, отчего ему становилось нисколько не весело, скорее — нестерпимо жутко. — Оставь ванную в таком состоянии на всю ночь и иди спать. Игра начнется в тот момент, когда ты откроешь глаза на следующее утро. Занимайся своими обычными делами, но, возможно, будет казаться, что кто-то следит за тобой, — по его хребтине с мелкой дрожью пробежали невольные мурашки. — Если оглянешься через плечо, то сможешь увидеть проблеск. У него черное извилистое тело, и у него будет только один глаз с мертвенно-бледным лицом. Он будет пытаться поймать тебя весь день. НЕ ПОЗВОЛЯЙТЕ ЕМУ ПОЙМАТЬ ТЕБЯ. Если он подойдет слишком близко, крикни: «Остановись!». Всегда держись на расстоянии. Чтобы закончить игру, поймай его взгляд, посмотрев через плечо, и скажи: «Я освобождаю тебя!», одновременно взмахивая рукой в рубящем движении. Если ты сделаешь все правильно — ты победишь, и игра окончена. И тебе удастся сохранить свое лицо. Если ты сделаешь это неправильно — беги. Если он подумает, что ты пытаешься закончить игру — он неминуемо скроется. Ты обязан видеть его, чтобы закончить игру. Сделать это нужно до полуночи, иначе он сможет вторгнуться даже в твои сны, он заберет тебя глубоко-глубоко в подземелья — в собственную могилу, оставив вместо твоего лица некое подобие без глаз и каких-либо черт. НЕ ПОЗВОЛЯЙТЕ ЭТОМУ СЛУЧИТЬСЯ, — впилась в Азулона взглядом, поразительно вживаясь в роль рассказчика. — Он любит темные места и места с проточной водой. Избегай их во время игры.       — Я в такие глупости не верю! — покачал скептически головой, надменно настроенный Азулон.       — Веришь-веришь — на лице все написано! — наперебой затараторила, не давая и слова вставить: — Небось испугался, трусишка! А вот мы с подружками играли и ничего — все живы и здоровы, кто бы мог подумать, что наследный принц такой ранимый, — она ядовито усмехнулась ему прямо в лицо, противно гримасничая.       — Твой отец аватар — не тебе рассуждать о трусости! — не сдерживает льющейся рекой грубости.       — Что ты сказал?! — прикрикнула на него, задетая в самую душу.       — Да-да, все именно так! Ты не испугалась, потому что знала, что твой отец аватар и он спасет тебя!       — Неправда! Вот же ж врун!       — Правда-правда, смотри, как разволновалась! — ехидно передразнивает, кривляясь под стать ей.       — А! Вот вы где! — они синхронно дергано обернулись, застав притаившиеся две пары, сверкающих золотом, глаз. Рина и Азулон выучено вскочили на ноги, почтенно склоняясь перед невозмутимым лицом самого Хозяина Огня, что почтил их своим визитом. Медленно выпрямляясь, Азулон встречается с пронзительно упоительным взглядом Року, под которым он невольно прячется в собственные ботинки, без слов все понимая. Отец прошел в комнату, довольно осмотревшись, склоняясь над причудливым кукольным домиком, что был усеян бархотнокрылыми бабочками. Року, напряженный, не произнес ни единого звука, опасливо посматривая то на дочь, то на Созина, близко к которому она оказалась. Созин положил руку на ее макушку и довольно потрепал, словно домашнее животное, удивляясь увиденному в кукольном домике.       — Это дворец Хозяина Огня, — отточенным движением она присел, склоняясь почтенно вновь. — А это, — указывает пальцем в сонных бабочек, — королевская семья, — ее серьезный голос и такой трогающий за самое сердце тон разжалобил и позабавил всегда серьезного Хозяина Огня.       — Расскажи, — не сдерживая нежности в голосе и заразительной улыбки, продолжил он. — Где здесь я? — удивленно приподнимает брови, тут же бросив взгляд в скованного и такого обеспокоенного Року.       — Вот! — ткнула она пальцем в самую большую бабочку, захлопав в ладоши, без смущения подходя вплотную к самому Хозяину Огня.       — А где папа? — обращается к ней, кладя руку на ее маленькое плечико, что покрывали рубиновые шелка, расшитые золотом. Рина задумалась, вглядываясь в большой-прибольшой домик, разглядывая каждую бабочку, что время от времени распахивали крылья, устрашающе демонстрируя несколько пар недовольных глаз.       — Вот! — засмеялась она, тыча пальцем в еще одно насекомое.       — А где Азулон? — на этих словах он обернулся к сыну, и пока его рука поглаживала чужую дочку, он впервые за долгое время искренне и нежно улыбнулся собственному сыну, отчего лицо Азулона непроизвольно вытянулось, не скрывая озадаченность и обескураженность. Растроганный и смущенный, Азулон дотрагивается до своих волос, пряча взгляд, начиная себя маниакально приглаживать, с каждым неуверенным шагом близясь к стоящему в проходе Року, чтобы в одночасье трусливо сбежать, оказываясь под пощечинами прохладного буйного ветра, что без зазрения совести растрепали его послушные волосы. Он услышал шелест мантии прежде, чем Року смог коснуться его. Оборачиваясь, он дичился, словно зверек, переполняясь необъяснимыми чувствами, с одной стороны обвиняя во всем Року, с другой же пряча искреннюю благодарность.       — Спасибо, что не выдали меня… — он отказывается от прикосновений, кратко поклонившись — убегает прочь, оставляя Року наедине, вынуждая того смотреть себе в скоро убегающий след.              Не говори ерунды. Веди себя прилично. Много не ешь, не вздумай напиться и ни с кем не разговаривай, если я не представлю тебя, — все эти напутствующие слова лишь раздражали и угнетали. Отец недовольно окинул собственное отражение прежде, чем внимательно всмотреться в собственного сына. Одна кривая гримаса давала понять, что что-то не так, но он не удостоил Азулона чести, не сказав ни словом больше, после чего тут же распахнул радостные объятия, приглашая новоприбывших гостей, пока Азулон подпирал собою холодную стену, постукиваясь отрешенно затылком. На улице смеркалось и светило почти сошло на убыль, но словно вновь зажегшееся солнце — вышагивал недовольный, но столь ярко вырядившийся долгожданный для многих — аватар Року. Сегодняшнее мероприятие не просто празднование семилетия дочери аватара, но для многих политических деятелей эта первая за долгие годы молчания встреча двух противоборствующих сил: самого Хозяина Огня и благословлённого духами аватара Року. Даже несмотря на все произошедшие порой исподтишка спланированные захваты и набеги на территории Царства Земли, аватар так до конца и не решался разорвать зародившуюся в самом раннем детстве дружбу. Не мог найти в себе сил переступить через, горем волнующую надежду, на светлое урегулирование конфликта. Року, прямо, как и сам Созин — считали, что только брак их первенцев способен упразднить все конфликты и невзгоды. Этой свадьбы не видать еще четырнадцать лет, пока маленькой Рине не перевалит едва за двадцать, — с этими мыслями Азулон вновь ударился затылком о каменную стену, на этот раз чуть не взвыв от накатившей судорогой боли. Но все его внимание привлекло появление аватара, что блистательной позолоченной накидкой озарил, казалось, темнеющий небосвод. Свет факелов отражался на чистом золоте, заставляя нагрудных драконов под неуловимые тени и блики — затанцевать. Возле Року останавливается дрожащий от тяжелого подноса слуга, с почтительным поклоном завлекая скрасить вечер. Он внимательно оглядел содержимое бокалов, беря сначала один, а затем ненароком и второй, — Азулон с непониманием прищурился, особенно, когда Року остановился возле него, несмело разгоняя нависшую черным небосводом скуку.       — Держи, замерзнешь, ведь, — подает бокал, наполненный чем-то темным, а на пальцах у него засверкало два перстня с королевскими печатями. Как такое возможно? — скривился. Не произнеся ни слова, Азулон отлепляет пальцы от спины, покорно подчиняясь. Недолго думая поднося бокал к губам, не переставая таращиться на вызывающее величие, которым, казалось, кичился весь наряд Року. Он приехал досадить отцу… — как-то неуверенно подытожили его мысли, особенно, когда не говоря и слова более, аватар подносит бокал к губам и с одобрительным кивком делает глоток, после чего за ним движение в движение повторяет и сам Азулон, тут же оборачиваясь по сторонам. — Сегодня ты за стражу? — этот вопрос показался насмешкой, отчего лицо Азулона вспыхнуло яркими красками, ведь ему было невдомек, почему именно он остался позади всего торжества, смеющий лишь наблюдать из засады за тем, как пирует и радуется весь отцовский совет, празднуя день рождение одной маленькой девки.       — Да, — выпрямился, отвечая, будто бы на приказ. — Отец считает, что негоже мне быть правителем, пока я не прочувствую всю суть жизни, начиная с самых низов, — это прозвучало с толикой обиды и разочарования, словно все происходящее глубоко ранило его в самое сердце.       — Это мудрое решение, — Року был единственный, казалось, кто вообще узнал в подпирающем стену юнце наследного принца. — Как мои уроки, что я давал тебе? — этот вопрос застал врасплох, ведь это было так давно, но Азулон постарался не расстраивать своего первого учителя:       — Я помню каждое движение, что вы показывали мне, вот только… — опустил он стеснительно и даже как-то растроганно глаза. — Вот только мои нынешние учителя не обладают и толикой вашего превосходства, как жаль, что все хорошее столь скоротечно… — и он изо всех сил постарался улыбнуться, сокрывая всю правду о том, что бывает тогда, когда на занятиях он проигрывал или не показывал поразительный успех, которого от него с такой жаждой выжидал отец. Року заметно расчувствовался на словах обескураженного мальчишки, притянув так добродушно и сентиментально к себе, словно сказанное — это именно то, что ему хотелось услышать. Наверное, в глубине души Року сомневался в правильности вынесенного решения, час от часу обвиняя себя в бесхитростности и топорности, из-за которой, возможно, и произошло то, что тянет последствия и по сию минуту. Еще никогда из уст отца, даже несмотря на погибельную злобу, Азулон не слышал восклицаний или требований узурпировать и уничтожить Року. Никогда. Они оба надеялись выяснить собственные недопонимания не затрагивая политику, и чем больше отдалялся Року — тем сильнее становились жадные желания отца, которые, кажется, ему были переданы с предсмертными словами сдавшего пост и давно умершего Завулона.       — Даст судьба — еще свидимся, Азулон, — отстранившись, Року улыбнулся, сделав еще один глоток, на этот раз финальный, опрокидывая целый бокал, моментально передав его служанке. И он покинул его, оставляя простаивать на уже прохладном вечере. До него то и дело доносились гогот и музыка, детские голоса, вперемешку со взрослыми. Бросая свой пост, заглядывая внутрь всего одним глазком, он замечает, как отец с гордо поднятой головой встречает старого друга: на лицах советников читается льстивая жеманная похвала, они громко смыкают кубки, синхронно делая глоток за глотком. Року презрительно морщится, что не остается незамеченным, но Хозяин Огня упорно игнорирует, как игнорировал всегда и везде, ведь он глава — он всегда прав и не было силы выше и убедительней, чем он сам. Перед глазами встают странные картины, в которых Року прячет в гигантских расписных рукавах наточенный смертоносный кинжал, что, притаившись, ждет своей участи. И тогда ничто не помешает ему взять регентство над единственным сыном Хозяина Огня, и, казалось, один только Азулон видел тайные, припрятанные очень глубоко бумаги, в которых отцова воля звучит так: после моей смерти, в случае несовершеннолетия моего сына, требую назначить его регентом аватара Року до вступления Азулона в двадцать первый год своей жизни. Казалось, жизнь несется с бешенной скоростью, прямо, как из самых разбушевавшихся океанических недр грядет разрушающая неумолимая волна, рассекая береговые выступы и камни. С наступлением темноты воздух становился промозглым, неприятным, пробирающим, — Азулон с неугасающей надеждой заглядывает в торжественно украшенный проем, за которым скрывалось долгожданное для отца торжество. Поджав губу он засмотрелся на длинный выразительный стол с яствами и угощениями, к которому то и дело подбегали генеральские дети, окружая виновницу торжества. Рина. Он смотрел и старался изо всех сил совладать с собой, найти внутренние силы, что убедят его в том, что все, что он испытывал прямо в эту самую минуту — напрасно, что отец ему ничего не должен. Не должен любить. Не должен беспокоиться. Не должен заботиться. Он ничего не должен! — оборачивается к чернеющему небосводу, окуная глубоко посаженные застывшие глаза куда-то в звездные дали, прислушиваясь к прибою океанических волн. А затем радостный детский крик, смех.       — Рина, подойди сюда, — это был голос отца. Азулон моментально отлипает от стены, заглядывая внутрь, забывая про пост, который обязан нести. Ряженый и по-царски разодетый, со сверкающей короной и громоздкими украшениями отец, довольный и уже заметно охмелевший — распростер объятия присаживаясь возле невысокой девочки. Да, она не была ниже остальных, но многие дети ее возраста были гораздо крупнее. Азулон подавил вырывающийся из груди стон боли и унижения, что заблестел на его глазах слезами. Он вдохнул поглубже, чувствуя, как разогрелась не только голова, но и вся кожа на лице, особенно, когда с каждым смыканием век он продолжал раз за разом вдыхать, параноидально не позволяя отпустить скопившийся воздух. И эта ноша становилась с каждым вдохом все больше и больше, тяжелее и тяжелее, что, казалось, будто — разорвет изнутри.       — Смотри, что у меня для тебя есть, — хмыкнул распоясавшийся под несколько кубков Созин, доставая припрятанную в золотистой обертке коробку. Року стоял немного поодаль, крепко сжимая бокал, не спуская глаз то ли с собственной дочери, то ли с разгоряченного Хозяина Огня. Зачем это все? — растерянно выдохнул Азулон, а губы с дрожью поджались, он сомкнул пальцы, утирая своевольные слезы, что переполнили тяжелые веки, мешая смотреть. Ничего не подозревающая Рина раскрыла в удивлении губы. Радостно вопя — кинулась к подарку, готовая разорвать праздничное облачение прямо сейчас.       — Благодарим, Ваше Величество, — коснулся руки дочери Року, одним движением смахнув с нее беззаботную радость. — Что надо сказать? — он поглядел на нее искоса, почти исподлобья, наверное, чтобы не выпускать из поля зрения самого Хозяина Огня.       — С-с-спасибо, Ваше Величество! — от невероятного изумления и даже какого-то шока она стала на ходу задыхаться, давясь своими же словами, заикаясь и запинаясь. С приближением Року Созин резко изменился в лице, от его невероятного ликования, которым он озарял всего секунду весь зал — не осталось и следа. Напрягшись, он выпрямился: что так, что так — он все равно оставался намного ниже, и Азулону почудилось, будто это полоснуло по гордости и самолюбию отца, вернее — он впервые это так отчетливо продемонстрировал, отходя на несколько шагов, взбираясь по плоским ступеням на небольшое возвышение. Становясь Року вровень.       — За вас, Року! — заметно опьяневший, отец стал ходить из угла в угол, теребя попадающихся под ноги детей, пробираясь в толпу своих приближенных, так нескромно прячась. Року проследил за ним приглушенным опасливым взглядом, крепко впиваясь пальцами в плечо дочки, — Азулон мог поклясться, что все мысли аватара занимала лишь мысль о побеге.       — Рина! — скомандовал он грубо и резко, чем перепугал, стоило ей наспех начать распечатывать обертку. — Что я тебе говорил? — а он продолжил, выхватывая подарок у нее прямо из рук, — Азулон ждал, что девчонка громко заплачет и начнет истерить, а она лишь склонила удрученно голову, прикрывая ладошками лицо. — Неприлично раскрывать подарки при гостях, — бесцеремонно бросил подаренное в кучу таких же ярких и цветастых коробок. Азулон с негодованием хмыкнул, потупив взгляд на своих ботинках, казалось, никому до него не было дела. Руки от холода задрожали, ветер не прекращал, а парочка слуг обходила террасу и расставляли разукрашенные тубы с фитильками. Кто бы мог подумать, что сегодня город Кальдера разразится салютом? — Азулон раздосадовано поскрипел зубами, закипая словно вода в котелке. Почему? Почему он должен стоять здесь: в холоде, в голоде, в безызвестности, будто он провинившийся? Будто он бастард! Он заглянул за угол, наблюдая растворившегося в притворном благочестивом веселье отца, что изо всех сил старался не пересекаться с Року. Азулон с недоумением переводит взгляд на гору подарков, что были свалены одной общей кучей, на которую даже изредка мало кто обращал внимание. За что подарки? Почему? — возмутился, а перемерзшие пальцы сами собой вспыхнули. Это все ей? — не сводит с нее обиженного и наполненного завистью взгляда. Почему ей? Она ведь даже не маг огня! И никогда им не станет! — когда его ноги сами собой покинули пост, который, скорее — напоминал громкое унижение, Азулон не мог остановить своих рук, заведомо ведомый гадкими и нехорошими мыслями. Он схватил несколько подаренных маленькой Рине коробок, при этом воровато оглянув пустеющий зал — все решили убраться к праздничному столу, ведь на носу грандиозный салют. Один. Два. Три… одиннадцать. Пятнадцать… — не успел досчитать, услышав чей-то смех, что ненароком спугнул. Не расставаясь с чужими подарками, он моментально заскочил на свой одинокий пост, нервно сглотнув, поджимая пересохшие губы, стеная от одного запаха, раздающегося в другой стороне зала. Праздничная обертка противно скребла по ногтям, он уставился в устрашающее небо, сожалея лишь об одной мысли: что со всеми горестями и невзгодами ему даже не с кем поделиться. У него не было ни брата, ни сестры, он был в полном одиночестве и полном замешательстве, не зная: правильно ли все то, что чувствует он прямо сейчас? А правильно ли то, на поводу каких мыслей он готов пойти? Снова раздается гулкий заразительный гогот, а затем детские беззаботные крики. Он стискивает плотно зубы, а руки сами собой дают искру, с жадностью поджигая все, что так мимолетно поселилось у него в руках. Отходя от секундного наваждения, видя, как горит содержимое пальцев, как плавятся праздничные ленточки и яркие обертки, — не долго думая, Азулон отбегает к балконному ограждению, без сожаления и даже с каким-то новым, неизведанным ранее чувством — швыряет горящие коробки прямо вниз, туда, где виднелся внутренний дворик. Туда, где бушевала гладь небольшого пруда. Он замер, разглядывая пожирающий бесчинствующий огонь, что обуял с такой страстью, накидываясь. Казалось, праздничные коробки падают целую вечность и ему понравилось это чувство. Чувство, что он сделал что-то очень и очень плохое. Умышленно. Ему было приятно, когда он представлял лицо маленькой ни в чем неповинной Рины, что обнаружит подлую пропажу своих новоиспеченных подарков. Его сердце билось как ненормальное, а стоило подаркам с хлопком приземлиться с большой высоты прямо в траву, всего в паре метров от чернеющего в ночной темноте прудика, как Азулону захотелось увидеть, как будут плавать горящие пламенем коробки в самом пруду. Оглянувшись, он срывается с места, выволакивая все, что смогли прихватить цепкие руки. Свалив в небольшую горку, с особым трепетом он брал каждый подарок, долго-долго смотрел, пока бумага жалобно не заскрипит, вспыхнув непомерным пламенем. Он смотрел и не мог оторваться — ему нравилось поджигать. Ему нравилось смотреть на то, как невозмутимо горит огонь. И когда он это делал, его аж мурашками пробирала лихорадочная истома, особенно, когда он вовсю представлял лицо зареванной и уничтоженной Рины. Он вышвыривал их один за другим, оставив напоследок подарок, что решил подарить его отец. Азулон недовольно цокнул, вспоминая отцовский нетрезвый вид и такую театральную выученную заботу, с которой он делал этот жалкий жест доброй воли. Азулону было даже неинтересно, что пряталось внутри за столь красивой оберткой, он хотел это все неминуемо сжечь! Коробка была больше остальных, аккуратно завязана — отец старался… на этих мыслях его берет животная истома, особенно от осознания, что отцу будет горько и неприятно, ему будет стыдно, но он уже ничего не сможет сделать. И прямо сейчас. И прямо сегодня. Он сжигал с заразительной страстью все, что не принадлежало и не могло принадлежать ему одному. Как только золотых неровностей коснулся огонь, как только загорелась последняя и самая желанная Азулоном коробочка, его с головой накрывала лавинообразная эйфория, с которой он так легко разжал пальцы, с невероятным наслаждением наблюдая, за горящим расплавленным комком, что валился в груду таких же — тлеющих и мерцающих. Они горели ярко и привлекательно, пока снизу не стал доноситься неприятных запах гари. Запах густого дыма. Его взгляд приковывают расставленные салютные тубы, в беспамятстве подбирая, Азулон выбрасывает их в тонну догорающего пепла, одну за другой. Руки прижались к ограждению, пока Азулон, завороженный, властно взирал на то, с каким отмщением возгорает вся его ненависть, злость и разочарование. Потрескивающий шум небольшого костра разразился безумным взрывом. Ошметки Рининых подарков разлетелись в разные места, градом, к самому небу бахнул оглушительный салют, но не такой красивый, как планировалось изначально. Восторженный и довольный, Азулон не мог стоять спокойно, бесчинствующе давясь с наступившего в одночасье упоения. Наверное, все в зале могли разобрать его зловещие-пугающий ликующий смех, который он был не в силах сдержать.