Новая жизнь майора Краузера

Джек медленно вел машину, притормаживая на каждом перекрестке. Он не хотел торопиться и давал себе возможность понаблюдать за Леоном. Майор уже понял, что Леон умеет скрывать чувства, но сейчас, когда приличные, вылизанные до последней травинки, кварталы начали сменяться рядами домов попроще, а витрины мелких магазинов превратились в амбразуры из железных ставней, он четко увидел перемену. Леон вновь стал выглядеть старше. Нет, не хорошеньким лицом. Взглядом потерявших голубизну застывших глаз. Вновь по-взрослому нахмуренные брови и трагичная складка еще детских губ. Сидит, казалось бы, спокойно, смотрит в окошко, но Джек видит побелевшие костяшки сжатых в кулаки пальцев. Мост. Последняя демаркационная линия между миром добропорядочных граждан и зловонной клоакой. — Представь, котенок, — Джек решил проверить кое-что, — лет через десять пойдешь по улице, красивый и богатый, споткнешься о блохастого бомжа на картонке, а метров через двадцать вспомнишь, что это червивое уебище — твой отчим. Вчерашний Леон, позволивший себе расслабиться и побыть обычным юным мальчишкой, смущенно улыбнулся бы и перевел разговор на другую тему. Сверкнул бы неоном голубых глаз, взмахнул бы ресницами, спрятался бы под светлой челкой, да попросил бы тихо: — Пожалуйста, Джек. Не надо об этом. Сегодняшний Леон криво усмехнулся, не отводя взгляда от захламленных дворов, и равнодушно пожал плечами. Джек уже думал, что фантастический юмор останется без ответа, как Леон произнес, не поворачиваясь к нему: — Мне плевать, будет он в говне или в шоколаде. Главное, чтобы я его не встретил в пиджаке с чужого плеча, с женщиной и ребенком. Из голоса исчезли те едва проснувшиеся ноты обычного юного мальчишки, каким и должен быть Леон. Немного горькой иронии и отстраненность, как у человека, смирившегося с тем, что его лучшие годы безвозвратно изгажены, и он лишь надеется, что никто более не повторит его судьбу. — Тормозни, пожалуйста, здесь, Джек, — и никакого смущенно-кокетливого «сэр», никакого блеска в глазах. Сейчас Леон держал себя с ним, как с любым другим человеком. На равных, сдержанно и выверенно, без агрессии, но за невидным для чужака слоем льда. Одиночка. Такой Леон устраивал Джека — в общении с другими, но не с ним. Будет делать вид, что общается. Будет притворяться. Протянешь руку — изорвет зубами и сбежит. Наличие отчима на горизонте омрачало жизнь не только Леону, но и мешало планам майора Краузера. Такой Леон не подпустит к себе никого на расстояние выстрела.        — В дом не зайдешь? — поинтересовался Джек. До гадючника еще десяток домов, такого же уровня всратости. Хотя нет. Чуть лучше. Леон свел брови в ломкую линию и вновь, гладкое, фальшиво-спокойное лицо. — Нет. Спрошу у парней, — «парни» тусовались на углу у заплеванного магазина, курили, плевали на асфальт и гоготали. — Они знают, а ему не скажут, что меня видели. Вчерашний Леон вспомнил бы, что они вместе, взглянул бы с молчаливым вопросом «ты не против, Джек?», а то спросил бы совет или попросил пойти с ним, а сегодняшний Леон, привыкший к одиночеству с малых лет, лишь процедил сквозь зубы: — Я недолго, — и выскочил на тротуар. Поставил в курс из вежливости. Сильный и независимый, мать твою.        Джек наблюдает и думает, что из Леона получилась бы отменная спецура. Не просто пушечное мясо, нет, что-то более изощренное и тонкое. Этот хорошенький чистенький мальчик на фоне местной фауны должен был бы бросаться в глаза, как чайная роза на навозной куче. Нет. Капюшон на голову, руки в карманы, плечи вниз и вперед, чуть расхлябанная походка — Леон моментально слился с пейзажем и стал рядовым обитателем занюханного гетто, на котором не задержится взгляд чужака. Ручканье с стаей местного отребья. Кулак о кулак. Здорово-здорово, где пропадал? Короткий разговор. Джек нахмурился, когда увидел, что Леону суют в руки банку какого-то крепкого говна. И тут тоже умеет — взял, даже сделал вид, что пригубил. Вернул. Барри, певший дифирамбы хорошему мальчику, сейчас был бы возмущен, увидев язык уличного жеста, услышав сленг — все то, что Леон вобрал в себя, чтобы выжить. И эта компания явно принимает Кеннеди за своего. Пусть он не таскается с ними по улицам, но он — такой же. Короткий разговор. Пока-пока, до скорых встреч. Леон нырнул к нему в машину, умудрившись по дороге помочь полусумасшедшей бабке переползти через перекресток, толкая перед собой телегу с мусором по обычному маршруту от одной помойки до другой. Быстро, походя — просто краткая вспышка истинной натуры чистой души, не побоявшейся испачкать руки о чумазую бродяжку.        — Ну как? — Джек плавно тронулся вниз по улице. Леон откинул капюшон назад. Нет, не отпустило. Все то же слишком взрослое, отстраненное личико. — Жив, — глухим голосом. — Редко выходит из дома. Голова в бинтах. — Уебался о косяк по пьянке? — легко поинтересовался Джек. После долгой минуты молчания услышал серьезное: — Возможно, — и все тот же настороженный, отливающий дождливым осенним небом, взгляд в никуда. Нет. Скорее в прошлое из невыплаканной вовремя детской боли — отец, мать — потеря за потерей, борьба за выживание, война с собой и со всем миром.        Еще десяток минут молчания. Снежная королева рядом сидела, уперев локоток в открытое окно, и задумчиво покусывала кончик пальца. Джек решил оживить обстановку. — Что мы будем делать дальше, котенок? — акцентом на нужные слова. Он хотел вернуть своего Леона. Мальчик с ледяной занозой в сердце царапнул его лезвием взгляда, как раз на «котенке». Понятно. Весь недельный труд насмарку. — Ты не мог бы остановить машину, Джек, — негромко выговорили эти нежные губы. Очень интересно. Джек припарковался у какой-то заброшенной жильцами развалины. — Я слушаю тебя, Леон, — нарочитая строгость в голосе не сработала. — Скажи мне, Джек, — Леон откинул голову назад и уставился в крышу авто. — В чем подвох? О как. Джек не планировал начинать разговор о личном так рано, думал поработать с Леоном месяц, привязать к себе больше, стереть остатки изморози из взгляда. В общем, сделать все то, что нормальные люди называют «познакомиться поближе». Понятно, что у Леона не было хоть каких-то серьезных отношений, а значит, надо быть осторожнее вдвойне. — Конкретнее, Леон, — Джек вальяжно развернулся на сиденье и не скрывая рассматривал бледный профиль. Пушистые ресницы дрогнули. — Ты тратишь на меня время. Помогаешь. Устроил на работу, — другой бы не понял, но майор Краузер сам живет в мире, где ничто хорошее не дается просто так. Леон повернул голову к нему, поерзал затылком на сиденье и негромко спросил, впиваясь в глаза болезненно цепким взглядом: — Почему? — ты знаешь почему, Леон. Твои скулы не просто так розовеют, глазки томно блестят, а тело вздрагивает, когда я прижимаю тебя к себе на стрельбище. — Тебе скучно? Очередная игра? Тебе меня жаль? — на последнем слове припухшие губы изогнулись почти надменной ухмылкой, дескать я твою жалость на херу мотал, майор. Не нуждаюсь — ни в жалости, ни в помощи, ни в компании. Мне вообще никто не нужен. Да, этой маске настороженного равнодушия так точно — никто не нужен. Вот только Джек знает, какой Леон на самом деле. А еще видит, сквозь этот ледяной панцирь да глухой тон, что Леон — действительно рано повзрослевший самостоятельный мальчишка во всем, кроме одного. Кроме близких, личных отношений. — Трусишка, — ласково проговорил Джек. — Глупыш. Ожидаемо, провокация не сработала. Любой сопляк, что только хочет казаться взрослым, на месте Леона, взбеленился бы. Послал на хер, вякнул бы в ответ что-то про старого пердуна, но не этот. Выдержка. Лишь сверкнул глазами да поджал губы. Даже позы не сменил. — Так расскажите мне, сэр. Вы же смелый и умный, — даже вызова в голосе нет. Ровно, как асфальт чертова шоссе в никуда. — Ты мне нравишься, Леон, — легко признался Джек и улыбнулся. — И ты об этом прекрасно знаешь. Просто боишься. И я тебе… — Простите, сэр, что перебиваю, — все также ровно. — В каком смысле — нравлюсь? Самое поганое в том, что Леон, под этим ровным слоем снега в душе действительно убедил себя в том, что он не понимает. Он реально уверен, что не может никому нравиться, потому что он такой — вот из такого района, вот из такого дома, не защитивший мать, не спасший отца, не победивший отчима в возрасте десяти лет. — Как человек, — коротко ответил Джек. — И как хорошенький мальчик. В сексуальном смысле… Не то чтобы он не был готов, блядь. Хотя нет. Не был. Он был слишком увлечен бледным личиком с невесть откуда проступившими вновь тенями под голубыми глазами, этой прикушенной белыми зубками нижней губой, что банально проморгал маленький факт — тонкие пальцы на ручке двери. Леон убежал.        — Сука, — матюгнулся Джек, выскочил из машины и началась погоня. В этот момент и ему захотелось назвать мальчишку сучонком. Шустрый. Быстрый. Хитрый. Он три раза потерял Леона в темных проулках и на поворотах. Тот ловко петлял между заборами и помойками, делал резкие петли, исчезал с открытого пространства, и только чутье майора Краузера и огромный опыт охоты на людей помогли ему вновь углядеть темно-синий капюшон, который Леон натянул на голову. Джек сел на хвост и неслышно проследовал за дичью, вжимаясь в стены домов, когда тот оборачивался и кидал короткие взгляды через плечо. Из него точно вышел бы толк в спецвойсках, вновь подумал Джек. Леон перешел на быстрый шаг и хаотичное метание по району стало целенаправленной прогулкой, с опущенной головой и руками в карманах. Понятно. В своей стихии. Разваленная детская площадка, между помойкой и автостоянкой с трупами автомобилей, запрятанная так хорошо, что Джек проскочил бы между забора, не заметив узкий лаз в сетке-рабице. Леон легко нырнул в дыру, медленно прошелся между огрызков скамеек и изрисованных детских домиков — такие лабали еще времена Джека. В его районе в таких домиках валялись бутылки, окурки, банки, гандоны, шприцы, а то и кучи говна. Здесь — тоже. Скрипучие качели на ржавых металлических цепях. Задница Джека туда точно не поместится, да и верхняя планка банально прогнется под весом, а Леон — без проблем. Уселся на полусгнившую деревяшку. Оттолкнулся ногой. Скрип. Вновь толчок ногой. Медленно качается вперед-назад. Тонкие пальцы сжимаются вокруг холодного металла, но Джек вновь увидел знакомую манеру — голова вверх. Капюшон упал и светлые волосы рассыпались копной в свете мигающего фонаря. Резкий вздох. Закрытые глаза. Снова — вздох. Успокаивается. Джек дал мальчику прийти в себя, нырнул под рабицу и очень медленно, шаг за шагом, подкрался к Леону со спины. — Поймал, — один прыжок и Леон тихо матюгнулся, пойманный за плечи. Джек сцепил руки на нервно вздымающейся груди и уже не стесняясь чмокнул в взъерошенную макушку.        — Тебе не стыдно, котенок, — Джек совершенно не обращал внимания на жалкие попытки Леона освободиться. Он и сам знал, что не сможет. За эту неделю, вечерами после работы, он видел, как Джек легко справляется с желающими не только пострелять, но и поспарринговаться, скинуть напряжение повседневной жизни. Все — физически крепкие, спортивные мужчины, большинство — армейские, но Джек легко побеждал их всех, быстро — или давая Леону посмотреть на тот или иной прием. Бесполезно. — Я пожилой человек, а ты заставил меня побегать. У меня коленки болят и спина хрустит, — очень смешно. Низкий хриплый голос ни на йоту не изменился. Даже не запыхался. Его окоченевшие пальцы почему-то вцепились в горячие, сомкнутые под его грудью в замок, да так и остались. Нужно выждать время. Джек не будет держать его вечно. Леон не знал, куда и зачем, но он должен был убежать и спрятаться. — Котенок-котенок, — мягко проворчал Джек над ухом, и низкие вибрирующие ноты вызвали томительную дрожь по позвоночнику вниз. — Не забывай, кто я. Джек перехватил его в захват поудобнее и устроился подбородком на плечо, чуть повернулся и его обнаженной шеи коснулись сухие губы. — Я все чувствую, Леон. То, как ты напряг спину. То, как ты уперся ногой. То, как согнул колено. Я чувствую твое дыхание, котенок, — его кожу обсыпало мурашками от горячего выдоха. — Ты ждешь момент и собираешься сбежать. Джек цокнул языком. — Не выйдет. Смирись. Что сказать? Он мог лишь молчать, а потом вздрогнуть, когда Джек на секунду расцепил пальцы и их ладони поменялись местами. Джек накрыл его холодные руки своими и стало чуть теплее. — А теперь послушай меня. Ты слушаешь? — его легко встряхнули, вынуждая сказать «да». — Хорошо. Вот мой план, — давление с плеча исчезло и его шею с торчащим позвонком обожгло быстрым поцелуем. — Прости. Давно мечтал. Невыносимо. Приятно, от того и невыносимо. — Ты считаешь себя взрослым, — Леон хотел бы сейчас услышать насмешку в хриплом голосе. Так было бы легче, но он слышал лишь теплую сентиментальность взрослого опытного мужчины, кто умиляется детской непосредственности. — Поэтому мы будем себя вести как взрослые люди. Мне нужен от тебя лишь один день, котенок. — Зачем? — его это не должно интересовать. Все это — не для него. — Все как у обычных людей, Леон. Я приглашаю тебя в кино, как принято у нас, стариков. Мы будем сидеть на верхнем ряду, есть попкорн и пить кока-колу. В середине сеанса ты обнаружишь, что моя рука лежит у тебя на плече. Возможно, я буду гладить тебя по коленке. Ты не убежишь. Ты прислушаешься к себе и ответишь себе честно — приятно это или нет. Если руки мужчины на твоем теле покажутся тебе отвратительными и ты поймешь, что строго по девочкам, или тебе противен лично я, ты можешь дать мне в лицо, облить колой и убежать. Или сдержишься. Вежливо откажешься продолжить вечер у меня дома. Я подвезу тебя до твоего дома и мы расстанемся, как приличные люди, друзьями. Нездорово, нелогично, но этот размеренный уверенный тон убаюкал его. Леон словно потерял последние силы и сдался. — Ты будешь работать у Барри. Или уволишься. Я буду продолжать учить тебя стрелять и драться, Леон. Или нет, если ты не захочешь. Я не буду тебе мстить, хватать за задницу или зажимать в темном углу. И я не буду называть тебя котенком или красавицей, конечно. Леон с трудом открыл глаза. — Я бы вам поверил, сэр. Если бы… — он не договорил. Он просто чувствовал, но не мог сформулировать. Та аура притягательной опасности от майора Краузера не давала поверить его словам. Джек хмыкнул, то ли раздраженно, то ли одобрительно. — Есть и второй вариант, котенок. Я не отступлю. Ты не спрячешься от меня даже в монастыре. Ты будешь видеть меня каждый день. Куда бы ты не убежал, я буду дышать тебе в твой хорошенький, светловолосый затылок, — его вновь обжег быстрый поцелуй, уже в макушку. Джек зарылся лицом в его волосы и шумно вздохнул. — Через месяц, Леон, на твоем теле не останется ни одного места, которые я не облапаю. Я не буду слушать твое «нет» и «пошел на хуй»… — Я заявлю в полицию… — молодец, Леон. Самое жалкое, что ты мог придумать. Джек искренне рассмеялся. — Не заявишь. Ты не из тех, кто обращается за помощью, тем более по таким, — Джек хмыкнул, — интимным вопросам. Ты будешь бороться сам и проигрывать раз за разом. Конечно, я не применю к тебе насилия. Мне это не нужно. Мне нужно другое и я добьюсь этого. Ты устанешь бороться. Ты сдашься. Ты сломаешься. Я сделаю с тобой все, что захочу. Ты смиришься. Ты будешь лежать подо мной. Мурлыкать. Забудешь о глупостях типа свободы воли и независимости. Будешь обласкан и накормлен. А я повяжу своему котенку красивый бантик на шею. Голубой. В цвет глазкам.        Джек замолчал, давая словам время отложиться в голове мальчика. Заглянул в лицо — гладкое и чистое, словно они болтали о погоде. Отличное самообладание, выкованное годами сопротивления давлению извне. Но Леон все же выдал себя — каплей пота, текущей по виску, вьющимися от испарины волосками над склоненной шеей, широко распахнутыми глазами с огромными зрачками. — Вы — сумасшедший? — еще пытается кусаться, но тело обмякло в его руках, а голова устало клонится вперед. Даже глаза прикрыл. Сопротивляется из последних сил. — Не больше, чем хорошенький мальчик, который убегает от человека, не сделавшего ему ничего плохо. Наоборот. Джек знает, что осталось лишь немного додавить. — Будешь попрекать? — интересно, это последняя попытка? Упрямец. — Да. Если это поможет привести тебя в чувство, Леон, — Джек добавил в голос четко отмеренной строгости. Сейчас не повредит. Помолчал, и добавил уже мягче. Кнут и пряник. — Мне все равно, что ты думаешь обо мне, котенок. На мое отношение к тебе это не влияет. Он двинул ладонью, забираясь под куртку и почувствовал, как быстро колотится сердце под тонкой футболкой. — Итак, Леон. Я приглашаю тебя в кино. Ты согласен? Скорее почувствовал, чем услышал обреченное «да». Отлично. — Если хочешь покачаться на качельках, я подожду. Я знаю, это успокаивает. Он с сожалением убрал руки с стройного тела. Леон качнулся пару раз. Скрип-скрип, а после спрыгнул в качелей, поправил куртку и натянул капюшон до носа. — Я в порядке, Джек. Ну и хорошо. В машине дите повертелось и потребовало, пряча глаза. — Подкинь меня до стрельбища. Я хочу забрать мотоцикл. Даже губы надул. Какая прелесть. Будешь терзать меня капризами? Я потерплю. — Конечно, Леон.        На стоянке у стрельбища Леон стремительно выскочил из машины. Пока ребенок нервно хлопал по карманам, Джек, наслаждаясь, подошел к Леону и спокойно протянул выпавшие в машине ключи. Леон так резко рванул из салона, что не заметил пропажу. — Держи, — Леон замер, разглядывая его ладонь настороженными глазами, словно ждал издевки. Будто майор Краузер наконец-то должен сделать мелкую пакость, например выкинуть ключи в канаву в наказание и рассмеяться ему в лицо. Бедный котенок. А потом дрожащие пальцы несмело легли на его ладонь и ухватили ключи. Леон взлетел на свою лошадку и завел мотор, все также пряча глаза. Джек терпеливо ждал. И дождался. Мальчик вдруг поник, оперся руками на руль и спрятал лицо в предплечья. Вздох. Молчание. А потом Джек увидел настоящего Леона, уязвимого, но сильного и доброго мальчика с кровоточащим сердцем, которому просто надо помочь пережить застарелую боль, залечить раны заботой и вниманием. Они никогда не исчезнут, но зарастут, станут шрамами, затянутся, как тот причудливый цветок-звезда на плече, которого Джек скоро коснется губами. Леон поднял на него усталые, ввалившиеся глаза и перевел дух. — Прости, Джек. Просто… все это… слишком много для меня, — взмах пушистыми ресницами — «понимаешь?» — Я понимаю, котенок, — для Джека все это тоже — много. Но майор Краузер старше и опытнее. — Мы справимся. До завтра, Леон.        Для них обоих эта ночь была особенно долгой.