Kitty Go!

Для Хисоки покупка каких бы то ни было кремов, масок и прочей мишуры с полок косметических магазинов не является проблемой, но в самом процессе приготовления домашних средств есть что-то медитативное. Именно поэтому в спокойные и ленивые выходные он любит делать маски для лица и волос, используя фрукты или ароматные травы, особенно мяту. У него дома есть всё необходимое, за исключением главного ингредиента, так что приходится идти за ним в магазин. Пока Гон в зале лежит распластанный на махровом ковре и знакомится с чудесами мультипликации, Хисока проскальзывает мимо него в коридор, чтобы не отвлекать от просмотра. Он не может не умилиться этой картине, даже глядя издалека. Пушистый хвост извивается в воздухе и топорщится, когда на экране происходит что-то внезапное или особенно интересное. Иногда Гон с любопытством наклоняет голову набок, сам останавливает видео и перематывает непонятный момент. Хисока не сразу замечает, но после этого Гон бормочет себе под нос новые слова, повторяя за персонажами. По пути к магазину Хисоку не отпускает одна мысль. Мята, которую он привык использовать, самая обыкновенная, и за несколько лет именно этот рецепт был едва ли не самым стабильным элементом в его жизни. Да, до появления Гона. В брошюре с рекомендациями по питанию было бегло сказано пару слов про кошачью мяту: не давать слишком часто и не злоупотреблять, а ниже — ссылка на статью с более подробными советами, открыть которую Хисока пока не успел. Но ведь это должно значить, что Гону, как самому настоящему котику, её запах должен нравиться. Что если заменить в привычном рецепте перечную мяту на кошачью? Её тоже можно и измельчить, и вскипятить, и дальше по списку… Что может пойти не так? Наверняка Гон будет весь день крутиться возле него, лишь бы уловить нотки приятного аромата, исходящего от его лица. Такие последствия Хисоку более чем устраивают, пригоняют за собой приятное щекотное чувство, разливающееся в груди. Повышенное внимание от его маленького друга будет упоительно и весьма забавно. А неиспользованную мяту можно будет и в чай добавить, раз уж она безвредна в малых количествах. Нужный товар находится в зоомагазине, и консультант предупреждает, что баловать питомца стоит осторожно, а пакетик с мятой надо держать в недоступном месте. Впрочем, Гон смышленый мальчик и по полкам без разрешения лазить не будет. Захватив ему лоток черники в качестве поощрения за помощь с уборкой, Хисока возвращается домой и достаёт нужную посуду. Переодевшись в домашнюю одежду, он вскрывает пакетик, толчет мяту керамическим пестиком, а затем задумчиво принюхивается. Аромат несколько отличается от обычной мяты, в нём чувствуются лимонные терпкие нотки, больше свойственные мелиссе. От несколько резкого запаха он чихает — из гостиной доносится сбивчивое "Будь здоров!" — и просыпает часть измельченной мяты на одежду. Пока он отряхивает штаны и мысленно прикидывает, когда стоит отнести их и остальную одежду в химчистку, пестик скатывается со столешницы на пол. На грохот прибегает Гон и медленно подходит ближе, осторожно изучая обстановку. Когда Хисока поднимает упавшую и чудом не разбившуюся посуду и разворачивается, чтобы успокоить взвинченного мальчугана, тот спрашивает: — Что-то слома… — но не заканчивает фразу и с внезапно округлившимися глазами утыкается лицом Хисоке в пах. Первые секунды обескураживают Хисоку настолько, что он даже не знает, как на это реагировать. Но Гон мычит, трётся о него лицом и с такой силой цепляется за ткань свободных домашних штанов, что те немного сползают, оголяя тазовые косточки. Он так активно вертит головой, что Хисока уверен — ещё пара секунд и неловкий стояк ему обеспечен. Он скорее чувствует, чем видит, как Гон разевает рот, продолжая прижиматься всё ближе и ближе. И лишь когда с губ Хисоки срывается несдержанный стон, он вспоминает, что должен срочно с этим что-то сделать. Гон вцепился намертво, и просто отодвинуть его от себя не удаётся, это грозит лишь порванными штанами и ничем более. Хисока пытается подцепить его подбородок, но Гон выкручивается, пытаясь собрать языком крупицы мяты. От этого голова идёт кругом — чувствуется, как ткань становится влажной, а каждое движение ощущается так ярко, будто между ними вовсе нет никаких преград. Приходится сделать более резкий рывок, чтобы приподнять его лицо. В жёсткой хватке Гон смотрит в пустоту широко распахнутыми глазами. Его зрачки настолько расширились, что практически заслоняют собой карие радужки, а из уголка рта к влажному пятну на штанах тянется тонкая ниточка слюны. — Бедняга… — выдыхает Хисока, сглатывая ком в горле. Он с трудом удерживает Гона на месте. Тот морщит нос, фырчит и пытается снова прижаться ближе. Маленький шажок — Гон не падает лишь потому, что Хисока страхует его. Преодолеть расстояние от кухни до спальни непросто, когда тебя так и норовят боднуть в пах. Было бы быстрее добраться до дивана в зале, но спихивать оттуда домик из подушек не хочется, пусть ситуация и экстренная. По пути Гон успевает споткнуться на пороге, оттянуть мягкую хлопковую ткань ещё ниже и немного поцарапать бока Хисоки. Попытки снова отцепить Гона от штанов и убрать их от греха подальше на верхние полки шкафа терпят крах перед его упорством. Спустя пару минут всё, что удаётся Хисоке из перечисленного — снять с себя испачканную одежду, а дальше (так уж вышло) её судьба оказывается в дрожащих лапках Гона. Он затаскивает штаны на кровать и вновь утыкается носом в самое "мятное" место. После этого Хисока не может заставить себя уйти и прибрать беспорядок на кухне. Он застывает на краю кровати, жадно разглядывая извивающегося перед ним Гона, у которого конечности разъезжаются в разные стороны. Тот издает странные, похожие на рычание звуки и слизывает с ткани перетёртую мяту. Его шерсть на хвосте и загривке стоит дыбом, движения дёрганые, непривычно резкие. Он перекатывается по кровати, утробно урчит и, едва не распластавшись на животе, задирает кверху зад. Виляет им из стороны в сторону так, что оторваться от этого зрелища невозможно. Возбуждение, закономерно вызванное таким тесным контактом, усиливается в несколько раз. В боксерах становится тесно, и Хисока крепко сжимает себя через ткань, наблюдая за Гоном. Тот совсем не обращает на него внимания — он полностью поглощен влажной ароматной тряпкой перед ним. Его футболка задралась, оголив поясницу и часть спины, немного смуглую и гладкую кожу, и Хисока пододвигается ближе. Гон никак не реагирует на его слова и присутствие, так что Хисока не отказывает себе в удовольствии: кладет руку ему на поясницу и гладит. Он ласкает основание пушистого хвоста, ведет пальцами по небольшому шерстяному местечку чуть выше копчика и невольно охает. Тело Гона податливое и отзывчивое, сразу толкается ему навстречу, будто хочет продлить контакт. Рука сама опускается ниже и сжимает напряженное узкое бедро. После этого прикосновения Гон скулит, полностью опускается на кровать и подёргивает хвостом. Короткими движениями он не прекращая ведёт носом по ткани штанов, тянет их в разные стороны, совсем не сдерживаясь в своём желании. Таким его Хисока видит впервые — не просто игривым и активным, а опьянённым и во всей красоте сексуальным. То, как Гон извивается, практически стонет под его руками, не даёт думать ни о чём другом, кроме грязи, развратной картины того, во что это может превратиться. Хисока подползает ближе. Кажется, будто голос Гона действует на него как песнь сирены, зовёт за собой к чему-то запретному, опасному, и противиться ему нет сил. Кожа горит под ладонью, только развивающиеся мышцы напрягаются, и Хисока прижимается сверху, чтобы практически накрыть его собой. Теперь он может удерживать Гона, активнее исследовать его тело, зарываться носом во взъерошенную копну волос. Пусть беспокойные мотания головой не прекращаются, Хисоку мало волнуют такие неудобства, пока снизу раздаётся тихое гортанное рычание. Когда он позволяет себе попробовать возбуждение Гона на вкус и прижаться ртом к открытой шее, не остаётся никаких сомнений в том, что происходящее нравится обоим — Гон отрывисто стонет. Хисока прочерчивает носом линию по мокрому следу и натыкается на старую полосу ссадины — напоминание о страшных временах, которые ему пришлось пережить. Ошейник давно выброшен за ненадобностью, и следы от него почти сошли. Хисока вспоминает, как долго извинялся Гон за то, что однажды забыл его надеть, как просил не ругаться, и этот образ приводит его в чувства. Сейчас Гон не в себе, его состояние больше походит на наркотический угар, совершенно неестественную эйфорию. Делать с ним что-то в таких обстоятельствах, пока он совершенно не отдаёт отчёт своим действиям, Хисоке не хочется, и он тут же приподнимается. Голова немного проясняется, и теперь он лишь смотрит на чужую болезненно радостную лихорадку. Если Хисока и хочет чего-то от Гона, то явно не в таком состоянии. Как минимум в этом вопросе крохи гордости и здравого смысла у него остались. Гон притягивает своей открытостью и доступностью, и однажды Хисока уже воспользовался этим, но сейчас он чувствует, что может зайти слишком далеко, если вовремя не остановится. Пока Гон крутится и ярко реагирует на мяту под носом, Хисока лежит рядом и успокаивающе выводит круги на его спине. Со временем его дыхание становится глубже, скулёж — тише. Движения теряют резкость, делаются вялыми, и он без сил валится на бок, напряженно прикрыв глаза. Хисока продолжает поглаживать его, ведет ладонью по плечу, похолодевшим рукам, по обнажённому боку и ниже — к бедру. Нога Гона дёргается, как от судороги, и лишь после этого его лицо немного расслабляется. Он почти не сопротивляется, когда Хисока наконец отнимает у него штаны — Гон лишь тихо скулит, едва поворачивая голову вслед за ними. Обслюнявленная и помятая одежда отправляется в плотный герметичный пакет, а Хисока, переодевшись в свежее и на всякий случай помыв руки, вновь присаживается к Гону. — Ты как? — спрашивает он, невесомо проводя костяшками пальцев по его щеке. — Голова… — Гон через силу разлепляет глаза и тут же морщится, — очень странно… Бормотание тихое, слова едва различимые, будто он вот-вот потеряет сознание. — Нам стоит быть аккуратнее, чтобы моему котёночку больше не было так плохо, — выдыхает Хисока и гладит пушистые ушки. — Нет, хорошо, очень… хорошо… Но слишком… И пахнет так, так… — Тише, тише, тебе надо отдохнуть, — успокаивает его Хисока, на что Гон устало стонет. От этого звука вновь приятно тяжелеет в паху, но в этот раз Хисока лишь накрывает Гона пледом и мягко бодает его лбом — этому милому жесту научил его сам Гон, который очень хотел показать, как их народ выражает симпатию. Гон быстро засыпает и почти не реагирует на то, как Хисока умывает его влажным полотенцем, ответственно очищая крупицы мяты с его лица. Пакет с одеждой отправляется на верхнюю полку шкафа, а на кухне приходится провести тщательную уборку. Впрочем, он решает не выкидывать остатки кошачьей мяты и убирает её в надёжное место, где его котёнок точно её не унюхает. Гон приходит в себя только через час и, пошатываясь, заваливается на кухню. Чтобы удержать равновесие, ему приходится вилять хвостом, и это выглядит так забавно, что Хисока невольно улыбается. Гон, судя по расспросам, практически ничего не помнит и весьма удивлён тому, как оказался в спальне. Пока он смотрит перед собой мутными недоумевающими глазами и трёт лапками виски, Хисока наливает ему стакан молока и пододвигает полезные ягоды. Любопытно наблюдать за тем, как от этих запахов Гон оживляется. Его взгляд немного проясняется после перекуса, и Гон с немного виноватым лицом встаёт из-за стола, чтобы обнять сидящего Хисоку за шею. Он бормочет невпопад "прости" и "спасибо" и так мило сопит, уткнувшись носом за ухо, что Хисока не сдерживает смешок. Он затаскивает Гона на колени — стараясь не слишком прижиматься к нему пахом, — и почёсывает его спинку, пока Гон устало свешивает руки, устроив подбородок на его плече. О своём мальчике Хисока, как и обещал, готов позаботиться, успокоить его, побыть рядом и помочь прийти в себя, когда ему это так необходимо.

***

В спальне у Хисоки всегда самые приятные запахи в доме, не считая кухни в те моменты, когда там готовится что-то вкусное. Здесь пахнет свежим постельным бельём, от высокой тумбочки доносятся ароматы плотно закрытых одеколонов, а от огромного шкафа длиной в полстены веет лавандовым кондиционером для одежды. Но больше всего здесь пахнет самим Хисокой, его чистой бархатной кожей, и от этого запаха приятно теплеет в груди. Он одновременно успокаивает и немного будоражит, заставляет предвкушать приятные касания и добрые слова. Именно поэтому, смирившись с тем, что заснуть сегодня совершенно не получается, Гон соскальзывает с дивана и направляется в спальню. Хисока уехал на целые сутки, торопливо попрощавшись с ним ранним утром. Без него в доме совсем пусто, одиноко и сложно найти себе место. Гон не собирается забираться на верхние полки или возиться под кроватью — конечно, там столько непонятных интересных вещей, но его очень просили не трогать ничего руками в этих местах. Здесь — личная территория Хисоки, которая ощущается совсем иначе, чем остальной дом, и довольно нагло так просто вторгаться сюда без разрешения. Но Гон не будет делать ничего плохого и постарается не оставлять следов и не метить вещи своим запахом — пусть даже Хисока и вряд ли заметит последнее. Широкая кровать не издаёт ни звука, когда Гон довольно растягивается на ней. Ткань покрывала бархатистая, на ней так и хочется лениво перекатываться, устраиваясь поудобнее. Но сейчас его больше интересует другое. Он отворачивает покрывало и одеяло, чтобы уткнуться в лежащую под ними подушку и прочувствовать запах Хисоки. Пусть и немного выветрившийся, он всё ещё обволакивает своими остро-сладкими нотками, и Гон очень быстро засыпает, пока лениво трётся щекой о наволочку. Когда он просыпается, в комнате всё ещё темно, но в коридоре что-то шуршит. Раздаются тихие шаги, они медленно приближаются, и Гон, разморенный ярким сном и мягкой постелью, очень поздно реагирует на них. Хисока заходит в спальню, расстегивая на ходу помятую блузку с пышными рукавами, и щёлкает выключателем, озаряя комнату мягким приглушенным светом. А затем замирает. Они смотрят друг на друга: Гон — сонным и немного встревоженным взглядом, Хисока — с ленивым, чуть недоумевающим прищуром. Немые гляделки продолжаются недолго, Гон стыдливо подбирает ноги под себя и садится на кровати. — Ну как, в чужой постели приятнее спится? — тихо посмеивается Хисока и продолжает медленно расстегивать пуговицы. Его движения немного странные, менее грациозные, чем обычно, а несколько прядок волос выбились из прически. Запах тоже отличается от привычного и притом довольно сильно. — Я просто… Тебя долго не было, и я решил… — неловко оправдывается Гон, и хвост сам начинает елозить по покрывалу. Какая же дурацкая ситуация! — Прости, я сейчас пойду. И больше не буду так делать, честно. — Можешь остаться, если хочешь, — перебивает его Хисока. — Я совсем не против, лапочка. Он снова издаёт смешок, совсем беззлобный, и его тонкие губы растягиваются в улыбке. Гон колеблется. Ему всё ещё так неловко, что его застали в спальне, и, наверное, стоит отказаться… Пока он размышляет, Хисока скидывает блузку на спинку кресла. Это так не похоже на него, обычно он аккуратно обращается с одеждой и к тому же не переодевается при нем, не остаётся без верха. Гон невольно засматривается на его тело, отмечает крепкие рельефные мышцы — доказательство силы, которую, впрочем, никогда не применяли против него. Он опускает взгляд на свои руки, когда Хисока принимается расстегивать брюки с высокой талией. Люди не любят наглые разглядывания, тем более в такие моменты. — Можно полежать у тебя в ногах? — спрашивает Гон, водя подпиленными коготками по ткани домашних шорт. — Я не буду мешать. — Ох, — снова смешок, в этот раз более громкий и игривый, чем до этого. — Нет-нет-нет, у меня есть идея получше. Свет гаснет по хлопку, Хисока стремительно шагает к кровати. Гон вскидывает голову вверх, и его тут же прижимают к себе и поднимают — всего на мгновение, чтобы отбросить покрывало на пол и отвернуть одеяло, — а затем они вдвоём с Хисокой заваливаются на постель. Гон не успевает даже напрячься, так быстро всё происходит. — Хисока! — приглушенно вскрикивает он. На секунду его бросает в жар, который едва не перерастает в тревогу. Хисока ёрзает рядом с ним, заливисто смеётся над ухом и прижимается обнажённой грудью к его спине. — Ты такой милый, сладкий, почему же не пришёл ко мне раньше, — шепчет Хисока, крепко обнимая его, и щекотно выдыхает ему на щеку. Острый подбородок упирается Гону в плечо, но это ни капли не больно. — Я бы как следует тебя приласкал… Прижатый вплотную к чужому телу Гон наконец улавливает те нотки в его запахе, которые показались странными с самого начала. От Хисоки пахнет чем-то приторно-фруктовым и одновременно резким, горьким, словно толчёным миндалем — этот запах не слишком сильный, но даже так у Гона немного кружится голова, как было от мяты. А еще от Хисоки пахнет недолгой пробежкой, вишней и кем-то ещё. Ко всей волнующей смеси добавился запах другого человека, пусть и почти выветрившийся, и Гону любопытно, кто это может быть. Когда-то Хисока говорил, что у него есть много "хороших знакомых"… Наверное, это был один из них, кто долго обнимался с ним. Тихое бормотание Хисоки отвлекает от зачатков тревоги и размышлений. Хватка сильных рук цепкая, не даёт развернуться или выскользнуть. Впрочем, Гону и не хочется этого делать: тепло чужого тела обволакивает его, заставляет полностью расслабиться и тихо урчать, принимая приятные слова, которые щекочут щеку и ухо. Выдохнув "хороший мальчик" в последний раз, Хисока смазанно целует его в висок, а затем зарывается носом в волосы. Его сердцебиение и дыхание очень скоро успокаиваются, и Гон медленно отключается вслед за ним. В обнимку с Хисокой засыпать ещё приятнее, чем уткнувшись лицом в его подушку, и даже сны становятся ярче.