Фруктовая корзинка

Он проснулся внезапно от того, что слышал чьё-то неровное дыхание. И запах. Сладкий, манящий, лёгкий, но такой притягательный. Открыл глаза и увидел светлое пятно на фоне двери, пришлось подождать, прежде чем заспанные глаза сфокусировались, а мозг полностью пробудился. — Ска-а-а-ай. — неверящий стон полушёпотом вырвался из губ, и фигура у двери дёрнулась будто в панике. — Нет! Не бойся. Пожалуйста. А он и не боялся, просто плохо держался на ногах, поплыв окончательно в волнах искристого озона. И не знал, что это подействует на него так… обезволивающе. Обезболивающе. Заглушая здравый смысл, страх, мгновенно окутывая и маскируя все раны и шрамы на сердце и в душе. Он не мог уснуть, ворочался, изнывая от усталости и чувства потери, которое никак не утихало, пока не встал и не пошёл куда-то, куда его тянуло словно канатом. И открыв дверь, неверяще распахнул глаза. Застыл. Испугался? Нет, опьянел окончательно, потерялся в аромате истинного, который спал на кровати в нескольких метрах от него. Спал ли? Умоляющий шёпот раскалённым штырём пронзил тело, но дёрнулся Скай не прочь, а навстречу голосу, держась по-прежнему за ручку двери, притягивая её за собой. Он должен был ответить. Он очень хотел ответить. — Я… Пай приподнялся на кровати и провёл рукой по лицу, пытаясь осознать действительность. Ночь, омега на пороге его комнаты, нет, Скай, стоящий на пороге. Может, он просто испугался в незнакомом месте и пришёл искать защиты? Это определённо так, по-другому и быть не может. — Тебе стало страшно? — Нет. — Ты не понял, где находишься? — Нет. — Разбудить папу? Тихий отчаянный стон издал Скай, отлепился, наконец, от двери и сделал несколько шагов к кровати, рвано дыша, прикусив губу, глядя огромными блестящими глазами в глаза альфы, переполненного заботой. — Нет. — горячая, как огонь, ладонь легла на грудь Прапая, который по старой привычке спал в одних трусах. И он подчинился, падая навзничь в подушки и неверяще глядя, как гибкая фигурка в шортах и короткой рубашке вскарабкивается на кровать и седлает его торс. — Скай? Что? — Всё. Нужно всё… Когда к нему склонилось это лицо, белое, словно светящееся в темноте, с наркотически расширенными зрачками, он едва цеплялся за кромку здравого смысла, потому что инстинкты отказывали хозяину. Он не мог больше заботиться об этом сладко пахнущем омеге, он хотел взять его. Он не был в состоянии сдержать желание, которое буквально рвало его на части. — Скай, погоди… — Нет. — Скай… — Нет! — и губы запретили ему говорить дальше, врезаясь в непослушный рот, протискиваясь внутрь, соприкасаясь с зубами, языком, с самым сердцем, колотящимся уже в горле. Не поцелуй его Скай — выскочило бы, упало на пол и билось там, сумасшедшее, горящее, пьяное от персика. Ладони сами легли на прохладную кожу, словно вся температура омеги собралась тут, у его губ. Легли, бережно огладили и в какой-то момент жадно стиснули, вдавливая в тело под собой. Послушный, податливый, отдающий себя… Последним всплеском ответственности Прапай сумел отстранить от себя омегу за плечи и спросить искусанными со страстью губами: — Ты мой? — Мой. — услышал в ответ хриплое и потом — жалобный стон. — Твой. И отпустил. И его, и себя, потому что никто бы в мире не устоял перед этим желанием присвоить, отдать, осыпать ласками и поцелуями, согреть, остудить, укрыть своим феромоном и надышаться досыта тем, для чего не хватит целой жизни.Они целовались на равных, ведя и повинуясь друг другу, позволяя и спрашивая, погружаясь и выныривая, чтобы глотками набрать раскалённого воздуха, полного искр от их соприкосновений. Никакой кондиционер бы не справился с их огнём, но влажные от слюны следы поцелуев на разогретой коже мгновенно и точечно охлаждали для того лишь, чтобы пламя вспыхнуло в другом месте. Пальцы, ладони, плечи, бёдра, дрожащие от страсти колени и мягкий белоснежный живот с тёмной ямкой аккуратного пупка. Везде, везде печати любви и страсти, невидимые пока, но послушно наливающиеся, обещающие утром рассказать обо всех маршрутах любви, по которым промчалась эта их ночь. Как много времени нужно потратить, чтобы расстегнуть одну пуговицу? Сколько усилий нужно, чтобы сдёрнуть к коленям непослушные шортики и обнаружить, что под ними только сливочной белизны и шёлковой гладкости кожа, покрывшаяся мурашками и напоминающая языку клубнику в сливках? Что нужно говорить в ответ на собственное имя, срывающееся с красных припухших от поцелуев губ? О чём просить у божественно прекрасного тела в своей постели? Как правильно поклоняться бёдрам, разведённым самым доверчивым образом и увлажнённым слюной и самой сладкой смазкой на свете? Пай не знал, не думал, не интересовался и не проверял. Он жил этим, дышал, бился, и готов был остаться здесь навечно. Испытавший немало вариантов соития, он обнаружил, что сейчас начинает с нуля, превращающего его, опытного альфу, в невероятный вулкан желания, страсти, любви. Скай не думал, что происходящее станет таким… Приятным? Нежным? Ласковым? Всё это были не те слова, не те эмоции, не те ощущения. Он плыл и таял, умирал и воскресал, взлетал и падал, но не достигал земли. Весь его предыдущий, будь он тысячу раз проклят, опыт боли и подчинения превращался в прах от того, как любое движение становилось непререкаемым приказом альфе. Ему поклонялись, его возносили, им упивались, и это было невозможно спутать ни с чем другим, это нельзя было истолковать низменно и грязно. Скай оказался в чистейшем месте, и оно было в руках этого альфы, на его широкой груди, на кончике его языка, оно выплёскивалось в каждом стоне, звучало рваными вздохами, остывало поцелуями на горящей коже. Что бы ни внушали ему в прошлом, прямо сейчас он был бесконечно любим и знал это так же ясно, как своё имя. — Ска-а-а-ай. — спасибо, что напоминал то и дело, когда сознание почти терялось под напором жадных, но плавных и бережных прикосновений. И пусть ему уже давно хотелось большего, его всё ещё нежили и ублажали, каждый сантиметр гибкого тела, каждый пальчик, каждую родинку, каждый, ах-х-х, сосочек, и да-да-да-да, там, ещё и ещё, укатывая на сумасшедшей карусели, заставляя повышать голос в попытке докричаться до солнца, которое всходило на обратной стороне век… Это было только начало, но он понял это не сразу, устало прикрывший глаза и сомкнувший пересохшие от криков губы. Это была вершина, но не та, что достанет до самого неба, а первый пик на пути к ней, возможность отпустить себя и довериться полностью. И ещё… Ему теперь тоже хотелось — дрожи, покорности, своих губ, собирающих острый, как удар тока, озон с шоколадной кожи. И он не собирался себе в этом отказывать.“Кричи» — приказывал он мысленно, и, казалось, приказ его был услышан, и чужой стон прокатывался спазмом по внутренностям, заставлял поджать пальцы на ногах и притереться ближе, почти вливаясь под кожу. Горячий, послушный, цепляющийся за ткань простыни в попытках удержать себя на грани, но… Скай знает в своей голове, что нужно этому большому и жадному телу и даёт всё, кроме… Нет-нет-нет, это будет немного позже, когда они оба насытятся предварительными ласками и своими первыми вершинами, взятыми с помощью лишь рук и губ. Не хочется торопиться, незачем куда-то спешить, они заключены в сияющий кокон избранности, исключительности друг для друга. Пай не разочарован, он принимает и сдаётся, понимая, что всё лишь началось. Кажется, оставшееся позади бесконечное терпение и воздержание теперь так же бесконечно будут вознаграждаться тем, кому он посвятил себя полностью. — Пи Па-ай, — кружит голову и зовёт, единственный, кого видят глаза в этой спальне, на этой кровати, на скомканных и влажных уже простынях. Новый раунд уже на равных — рука в руке, губы к губам, бёдра к бёдрам, мягкие покачивания, крошечные прикосновения, похожие на секунды своим размером и частотой. «Хочешь меня?» «Хочу». «Бери». «Беру». Нет ни капли сомнений и страхов, нет ничего разделяющего, только движения навстречу, перемежаемые ласками и взглядами, глубокими, как колодцы в пустыне. «Любишь?» «Люблю». Кто задаёт вопрос, кто отвечает на него — совершенно неважно, они давно не два человека, а один, счастливый и любящий себя организм. Тише-тише, не нужно так спешить, есть ещё время и желание прочувствовать каждый всплеск, каждое движение, каждую крохотную встречу, прежде чем вспыхнуть и сгореть фениксом, и возродиться в объятиях друг друга, чувствуя, как их соединяет неподвижность, ещё более прекрасная, чем движение. Пай заботливо разместил Ская на себе, давая омеге отдохнуть, а узлу в нём — ослабнуть. Он не мог заснуть, но слушал, как бьются оба их сердца. Он больше не чувствовал запахов, они оба стали единым общим их ароматом и теперь не дразнят ноздри, а гладят сердца. Так хорошо. Они заснули ещё нескоро, продолжая испытывать друг друга всеми возможными для любящих и желающих способами. Желание отдать и принять — у кого оно было сильнее? Неважно, но засыпали они пресыщенными и такими счастливыми, что хотелось остаться в этом мгновении навсегда. Скай проснулся, вздрогнув, когда солнце коснулось лица. Вокруг пахло альфой. Их запахи, пережив ночь любви, снова сепарировались, оставив лишь нотку воспоминания в глубине шлейфа. Наутро они снова стали двумя — альфой и омегой. А ещё Скаю стало неловко за то, что всё это произошло под крышей кхуна Вайю. Это было как-то неправильно по его мнению. Несправедливо. Нечестно. Он принялся осторожно выпутываться из крепких объятий альфы, и в какой-то момент, почувствовав глухую тянущую боль в пояснице, поймал мощный флешбэк, заставивший его содрогнуться от ужаса и паники. Скай задрожал, заплакал, но смог освободиться и упал с кровати на колени и подставленные вовремя руки. Это было больно, но он почти не обратил внимания — ему нужно было бежать. Сознание плыло, подменяя одну картинку другой. Богато обставленная комната, альфа в скомканной измятой постели, пахнущей сексом, боль в спине, коленях, ладонях, в сердце, до горечи на языке, до тошноты… Он даже не подобрал одежду, просто пробежал вслепую по коридору и каким-то чудом попал в свою комнату, в ванную, заперся в душевой и врубил горячую воду. Отмыть, отскрести воспоминания о прошлом, не сметь думать об этом, не вспоминать. Слишком горячая вода обожгла царапины, которые уже расцвели на нежной коже. Скай перестал судорожно дышать в заполнившейся паром кабине. Убавил температуру воды, обессиленно сел на дно, позволяя воде течь на голову, смывая приступ паники, слёзы, запах озона. Всё хорошо, Скай. Сейчас совсем не так, как тогда. Всё не так, и никто тебя не обидит. Да, но разве сам он не обижает альфу и его семью? Разве возможно жить с таким вот сломанным, готовым в любой момент заорать от ужаса и оттолкнуть? Как это вынести? И зачем? Усилием воли Скай перестал думать и встал, чтобы помыться. Кожу пощипывало везде, не только там, где он успел себя расцарапать. Он стёр влагу с зеркальной вставки в кабине и попытался себя рассмотреть. Леопард. Натуральный. Хорошо, что его одежда позволяла прикрыть всё это безобразие, а лицо было чистым. Только губы и глаза — опухшие, красные и воспалённые, одни от поцелуев, другие от слёз. Что ж, лучше не нервировать хозяев дома своим видом, и уехать домой пораньше. А подарки забрать как-нибудь в другой раз. А ещё ему позарез нужно было поговорить и получить подтверждение. Что нельзя хорошего альфу так мучить, что невозможно исправить сломанное и починить испорченное. Что истинность — это инстинкт, а жизнь совсем про другое. Скаю нужен был доктор Йим. И его умная точка зрения на всё на свете. Он вышел из душа и посмотрел на телефоне время — половина седьмого утра. Дом Фаттира сладко спал. По крайней мере, третий этаж — точно. Скай оделся и спустился вниз. Здесь в гостиной он прихватил свой шарфик, тот превосходно годился, чтобы прикрыть вырезы на плечах, в которых были хорошо видны следы ночной несдержанности одного альфы. «Всего искусал, ты собака что ли», — подумал Скай, прикрывая шарфиком плечи. Хотелось заодно и лицо завязать, такое оно было несчастное и затравленное. Он вышел из дома и уже снаружи, выскользнув за ворота, вызвал такси. Вскоре он был дома, скинув в чатах для Рейна и кхуна Вайю предупреждения, чтобы заботливые омеги не вздумали пороть панику. О том, что нужно что-то написать альфе или объясниться, он даже не подумал. В голове всё ещё крутились картинки из прошлого. И увы, это была совсем не прошлая ночь.