Живее всех живых

Прежде чем Курильщик смог из полудрëма расслышать надвигающуюся беду, под марш из тихого пения по его открытому боку прошагали два пальца: – Не курите, дети, ни за что на свете... Он дëргается всем телом, как облитый ледяной водой, и сигарета, почти вылетевшая из рук, чудом остаëтся лежать зажатой между пальцами. Если бы не она и не голос, который удалость узнать даже через хрупкую вуаль сна, кулак правой руки уже полетел бы навстречу неизвестности. На этот раз благодаря удачному стечению обстоятельств лицо Чëрного остаётся нетронутым, и Курильщик падает обратно мордой в подушку. Хотя успел бы тот кулак до кого-нибудь вообще долететь, прежде чем его самого бы заломали, это вопрос интересный. Рука останавливается там, где футболка на сонном Курильщике перестаёт задираться, и любезно её поправляет. Сигарета в свисающей с кровати руке уже практически истлела. – Совсем ты жизнь не любишь, – Курильщик слышит скрип половиц под чужими ногами, и от этого звука внутри разливается тепло, отдаляющее его от былого сна. – Нормально тебе с сигаретой зажжённой спать? – И тебе привет, – Курильщик улыбается и неразборчиво мурлычет в подушку. – Я случайно. Не думал, что усну. Он заставляет себя продрать глаза и повернуть лицо в сторону Чёрного. Мешки под глазами выдают очередную продолжительную бессоницу, с которой исчез смысл бороться. – Извини, что разбудил. И не дал тебе спалить кровать. – Нет-нет, всё хорошо. Я только что, видимо, закемарил... – Курильщик привстал на локтях и обвёл взглядом совершенно пустую комнату. Он не помнит, когда все успели уйти, но точно знает, что он, вообще-то, только-только зажёг сигарету и успел сделать всего пару затяжек, прежде чем вернулся Чëрный. Вернулся. Курильщик планировал встретить его иначе, более живо, но против организма, отказывающегося на нервной почве спать сутками, не попрëшь. Разве что улыбнешься со всей скукой, и никто отсюда не заметит. – Ты прошлой ночью спал вообще? Или я могу не спрашивать? – позади Курильщика со скрипом прогибается матрас, и на общей кровати их становится двое. Хотя Чëрный не любит ни спать здесь, ни просто проводить время, Курильщику сейчас перелезать на стоящую напротив было бы слишком западло. – Да какой там. Я уже неделю днём отсыпаюсь. Вот, впервые раньше семи утра заснул. Пока пружины под пытающимся улечься поудобнее телом не утихают, Курильщик потягивается, прогоняя сон, и скидывает дымящийся окурок – уже не сигарету – в пепельницу под кроватью. Горячий дымок облизывает на прощание пальцы и скрывается в темноте, а Курильщик возвращается обратно к своей каменной подушке. В это время источник шороха за спиной, уже стихнувшего, внимательно к нему прислушивается. Курильщик прислушивается в ответ. К этому холодному, пахнущем дождём и асфальтом дыханию, возрождающие в сознании давно забытые картинки, которые он раньше любил крутить как диафильмы перед сном. Он засыпал под них в первые месяцы жизни в Доме, когда они имели не только цвет, но и тот самый запах. Курильщик хмыкает от этой ассоциации и спрашивает, прежде чем они снова заговорят о его проблемах со сном: – Ты же был в Наружности, да? – Это заметно? – слышит моментальный ответ. – Не то чтобы. Но я теперь понимаю, о каком запахе Наружности все так упорно твердят. Дождь в пределах двора Дома и правда пахнет иначе. Чёрный вышел позапрошлым вечером из комнаты и не вернулся, оставив Четвëртых в долгожданном покое, а Курильщика – зарядив ударной дозой стресса. Пока один добрый человек ему не объяснил, что это явление – к сожаление или к счастью – нечастое, но регулярное, Курильщик, весь в раздумьях, беспокойно разъежал туда-обратно, нервируя всех похуже Чëрного. – Я бы задержался там ещё на немного, но не взял с собой тёплую одежду. Мне не понравилось идея свалиться в канаву с пневмонией, так что пришлось вернуться пораньше. Курильщик думает о перспективе лишиться Чëрного ещё на несколько дней, и это представляется ему таким тошным, что он не сдерживается и признаëтся: – Я скучал. Позади раздаётся низкий смех. – Не смеши меня. Я самый скучный человек в Доме, если верить слухам. На самом деле, отсутствие Чёрного в помещении – явление ещё более примечательное, чем его присутствие. Никто не может молчать так выразительно и громко, как Чёрный из угла своей кровати, и, если все остальные смогли привыкнуть к его серому шуму, чтобы перестать обращать внимание, то Курильщика его исчезновение сбивает с толку. Зарождающаяся на его месте зияющая пустота – тиха и безжизненна, но её не могут заглушить даже чужие звонкие голоса. Они только и делают, что подчëркивают её. – Не люблю, когда ты уходишь молча и надолго, – произносит это и сразу же осекается. Как будто он, полностью предвидя последствия, проступился, и вот его сразу же поймали за руку на месте преступления. Он царапает одеяло под собой, пока ждёт ответа. – Я тебя обидел? – интонацию Чëрного тяжелее прочитать, когда не видно его лица. – Больше нет, чем да, – признаётся Курильщик. – Но я вернулся. И всегда возвращаюсь, как бы мне ни хотелось обратного. Эти слова задевают внутри что-то, что Курильщик не может распознать, поэтому он не отвечает, а остаётся осмысливать сказанное. – Хочешь, возьму тебя в следующий раз с собой? – тон за спиной осторожно сменяется на игривый, когда тишина затягивается. Курильщик фыркает и грустно улыбается. – Конечно, представляю это картину. Мы ещё не успеем уйти, а тебя уже сделают главным подозреваемым по делу о похищении бедного колясочника. Ещё, гляди, отправят за мной поисково-спасательный отряд. – А вот это уже не их ума дело, куда и зачем я бы тебя возил, – матрас за спиной трещит от возмущения. – Сами не умеют без Дома жить, вот и другим вздохнуть не дают. Если интересно моё мнение, они могут хоть обосраться от зависти. Курильщик раньше и не думал, что ему может не хватать этого родного ворчания. Он тихо смеётся, пока Чёрный успокаивается. Вздохнув, тот продолжает: – Я бы показал тебе своё любимое место под мостом. Там много бродячих собак, тебе бы там понравилось. Курильщик пытается приставить себе эту картину и грустно вздыхает, когда у него безупречно получается. – Не надо про собак. Это слишком хорошо. Чёрный весело хмыкает. С ним приятно, когда рядом совсем никого нет. Курильщик благодарит судьбу за то, что Чёрный вернулся именно сегодня и именно сейчас, потому что, в ином случае, в полной комнате Четвёртых, он ни за что не был бы таким открытым и настоящим. Курильщик чувствует, как под тяжестью чужого веса снова скрипит кровать. Чёрный подползает к нему чуть ближе. – Знаешь... Он лежит неподвижно и слушает. – Если тебе интересно, я тоже скучал. – Правда? Вместо ответа Чëрный дотрагивается до его подбородка и вынуждает повернуть голову в свою сторону, чтобы тот смог сначала заглянуть в его мертвецки голубые глаза, а затем сдаться и занырнуть в мертвецки холодный поцелуй, обжигающий привыкшие к теплу комнаты губы. Во рту ещё стоит смрад сигарет, но спорить с Чëрным бесполезно, да и не то чтобы хочется, так что Курильщик поворачивается к нему, насколько позволяет затëкшее тело, и подаëтся навстречу Наружному морозу. Сухой поцелуй отпечатывается на нижней губе, затем на верхней, а потом обращать внимание на мелкие детали становится слишком сложно из-за нахлынувшего и разбивающего на осколки счастья. Это счастье такое редкое и утекающее из пальцев, что от него становится трудно дышать. Он разрешает себе зависнуть на его поверхности, чтобы было о чём вспоминать и долго-долго думать следующей утонувшей в галдеже ночью – ловя на себе хитрые знающие взгляды Табаки –, а после, спустя секунд десять поверхностных поцелуев, приоткрывает губы. Чëрный вжимается в них, как будто вот-вот задохнётся. Его худое лицо охвачено с обеих сторон широкими ладонями, которые проделывают путь от острых линий скул до отросших волос на затылке, а потом обратно. Очень тепло, а от чужих рук теплее вдвойне. Чёрный повсюду – забил собою голову, своими нескончаемыми тирадами и касаниями. Курильщика первое время мутило от таких глубоких поцелуев, после которых во рту остаётся вроде как знакомый, а всё ещё чужой вкус, но спустя несколько попыток к этому ощущению удалось привыкнуть. Говоря откровенно, сколько бы Чëрный ни пытался, в коротком и сентиментальном прикосновении губ он перестаёт быть самим собой вовсе, а целоваться, как ни крути, хочется только с Чëрным, каким он есть – то есть прямолинейным и жадным. Курильщику в этом положении дышать через нос тяжело, и поэтому воздуха не хватает, сколько бы перерывов ни дарил ему Чëрный, отмечая мгновенными, случайными поцелуями – "розовыми соплями", но Курильщик любит их и очень плохо это скрывает – уголки губ, линию подбородка и вообще всё, что только попадётся под горячую руку. Когда очередной такой перерыв заканчивается, а дыхалка, потеряв терпение, отказывается работать, Курильщик зарывается ладонью в светлые волосы и сжимает их, пока его просьбу не услышат и не отдаляться на расстояние достаточное, чтобы, во-первых, вдохнуть полной грудью, а во-вторых, снова рассмотреть чужие губы, только уже совсем тëплые. Высвободившись из железной хватки, Курильщик роняет голову обратно на подушку, довольный и пытающийся отдышаться. Он вытирает влагу с губ большим пальцем и, сдерживая смех и стараясь не думать о горящих ушах, выдыхает в потолок: – Ладно, верю. Ты любишь пепельницы облизывать, что ли, не пойму... Хоть пустил бы зубы почистить, гадость же... – Не поверишь, со вчерашнего вечера сигареты в рот не брал. – Бурчит рядом Чëрный – тоже уставший, судя по голосу, но прекрасно держащийся. Курильщик тянет понимающее "А-а-а!" и смеётся. – Почему это не поверю? Напротив, всё стало ясно. Зависимый. Он в последний раз долго выдыхает, запрокидывает голову назад и тянет руки к изголовью, пытаясь потянуться и размять затëкшую спину, но их ловят на полпути и поднимают вверх. Если поцелуи в челюсть всегда нежные и посвящённые, то всё, что происходит с его шеей, когда Курильщик по неосторожности оставляет её открытой, – абсолютно желанное и Чëрное. Не оставлять следов – это единственное условие, которое было поставлено сразу, в первый же раз, но и оно выполняется на грани и с закатившимися глазами, посредством едва слышимых укусов вперемешку с поцелуями. Кожа на шее бледная и щекотливо тонкая, и Курильщик каждый раз потом по получасу сидит у зеркала, параноидально высматривая сдающие с потрохами пятна. Чёрный каждый раз обижается на недоверие и оказывается прав. Это приятно, но ужасно щекотно, и ему нужно сделать хоть что-то, чтобы не взорваться от переизбытка ощущений, поэтому Курильщик тут же нервно хихикает и шепчет: "Чëрт, отпусти". По первому приказу руки высвобождают из стальных оков чужих ладоней. Те сразу же ложатся – одна на широкие плечи, а другая на белëсый затылок. Горячее дыхание врезается в голую, местами влажную кожу и сдувает оставшиеся клочки сна. Он проглатывает зарождающийся скулëж, ощущая грозящие сомкнуться вокруг острого кадыка зубы, и еле заметно выгибается в спине. Пока пальцы беспокойно теребят колючие волосы, Курильщик с наслаждением прокручивает мысль, что этот высокий серый потолок над ним ещё никогда не был ему так мил и приятен. Прежде чем дать ему развалиться от удовольствия на куски, чужие ладони стекают сначала к его плечам, затем рëбрам, а потом, подступив снизу, поднимаются к лопаткам. Без лишних объяснений Чëрный тянет Курильщика на себя, пока тот полностью не оторвëт торс от кровати, и крепко обхватывает его спину одной рукой. Курильщик хочет задать сразу несколько вопросов, но все мысли и слова перепутались от стукнувшего в голову жара, и цели Чëрного остаются для Курильщика загадкой, пока он не находит себя висящим в воздухе. Он тут же цепляется что есть силы за его шею и виснет на нëм. Из этого положения тяжело разглядеть, но он может догадаться, что другой рукой Чëрный подцепил его ноги, чтобы было удобнее донести его до соседней кровати. Кровати Чëрного, конечно же. Смена кровати прямо сейчас – это такая забавная деталь, что у Курильщика, наконец, не получается удержаться, и он заливается смехом, не в силах остановиться, пока Чëрный не донесёт его в целости и сохранности до матраса и не положит на спину. Делает он это быстрым, отрепетированным движением, но Курильщик не отрывает от него искрящийся задором взгляд, даже когда чужие губы отрываются от шеи. Чёрный это сразу замечает и делает недовольную мину. – Да что?! Не хочу я там. В отличие от некоторых, я на чужих кроватях не трахаюсь. – Я и сам мог доползти, ты же знаешь? – Курильщик улыбается, краснеет и отвечает невпопад, давая себе время на небольшой отдых от нахлынувших разом ощущений и эмоций. К несчастью, от этого перерыва затягивающийся тугой узел в паху только выходит на первый план и игнорировать его становится тяжелее. – Ага, – говорит Чëрный, тяжело дыша. – Размечтался. Я от тебя ближайший час не отвяну, терпи теперь. Как бы в доказательство своих слов, он садится рядом и начинает бороться с пряжкой ремня Курильщика, нехарактерно покусывая губы. Этот недвусмысленный жест наконец зажигает в нём ясный огонёк тревоги, и Курильщик приподнимается на локтях, начиная поспешно вспоминать, как вообще долго он пробыл один в комнате, и вычислять примерное время возвращения Четвëртых... В голову лезет что угодно, но не цифры, и вычисления затягиваются. Чёрный ещё какое-то время возится с ремнём и застëжками на джинсах, а потом шорох затихает. – Что не так? – тараторит он и смотрит на Курильщика из-под нахмуренных бровей, держа руки неподвижно у его паха. – Мне прекратить? Курильщик хлопает глазами. Его случайная нервозность мгновенно заполнила собой все углы и даже залезла Чëрному под футболку. – Нет! Нет. Всё так, Господи, – он прикрывает лицо рукой. – Ты просто... Он неловко молчит, пытаясь ещё раз всё посчитать. – Ты не думаешь, что кто-нибудь может зайти? Я же вообще не знаю, кто и когда... Его перебивает шумный выдох облегчения. – Да не зайдёт никто, не ссы, – Чёрный продолжает работу и тут же расстегивает ширинку его джинсов. – Эти фрики полуночные скорее продрыхнут весь следующий день, чем упустят шанс пошароëбиться в Изнанке. Они если и вернутся, то глубоко под утро, когда мы уже седьмой сон досматривать будем. Точно, Изнанка. О ней Курильщик сам даже и не вспомнил бы, если бы не плюющийся ядом Чëрный. Тот цепляется за петельки на джинсах и глядит сверху вниз. – У них только одна радость в жизни – эти долбанные трипы... Короче, ты понял меня. – Он какое-то время молчит, переваривая собственный всплеск раздражения. – Ну так... Ты ещё хочешь продолжить, или мне уйти? Кислей морду ещё нужно умудриться представить, но Курильщика не обманешь этим напускным недовольством, поэтому он так же спокойно выдыхает. Думать об Изнанке и о всех, кто внутри, сейчас совсем не хочется. Такие мысли в неподходящий момент вызывают у него тошноту и тревогу. – Только попробуй уйти сейчас. Он сдаётся и падает на спину. С другой стороны кровати доносится удовлетворённый выдох, и Курильщик слышит, как Чëрный вступает в схватку на этот раз уже с его штанинами. Он не замечает, как ногти начинают ковырять разодранную под руками простынь, и просто ждёт. На это уходит время, но когда его штаны вместе с нижним бельëм остаются бесхозно лежать в углу кровати, Чëрный снова липнет к нему, как обворожëнный, и целует в губы – самое зацелованное и облюбованное место на всём Курильщике, будь он хоть трижды голый. Тогда становится легче, и из головы пулей вылетают деструктивные мысли. Хочется быть ближе. Когда их поцелуи, распалëнные гарантированным свободным часом в полном одиночестве, впервые вылились во что-то большее, Курильщику было слишком страшно. Подростковые дружеские сплетни и хвастовство "где, кто – и поминутно", никогда не включали в себя ту самую часть, когда тебе страшно стянуть рубашку перед кем-то, кому не боишься доверить мысли, которые превратили бы тебя в психа в глазах других. Никто не рассказывал, что стыд не исчезает по щелчку пальцев, и с этим пришлось разбираться уже в моменте. Рубашку оставили в покое. Чëрный из тех, кто первый становится автором правдивых нескромных рассказов, но тогда потребовался ещё один обещающий приватность вечер, чтобы Курильщик узнал, что его до сих пор можно довести до оргазма. Теперь хочется быть даже ближе, чем позволяют границы тела. Даже если четверть этих границ воздвиг сам Курильщик. Хлопковая ткань футболки приятно щекочет ладони, но грубые потëртые джинсы, врезавшиеся ему куда-то в бок во время поцелуя, только натирают и рассеивают внимание, да и вообще, уязвимое положение Курильщика его всегда напрягало и бесконечно нервировало. Руки скользят вниз и нащупывают покоцанный ремень, с которым нужно распрощаться как можно скорее, но как только он предпринимает попытку вытащить свободный край из шлëвки, его хватают за запястья и останавливают. Прежде чем Чëрного решат испепелить вопрошающим взглядом, он прорыкивает: – Погоди. Давай не сейчас. Болезненно натянутые в области паха джинсы говорят, что сейчас. И, прежде чем вопросов станет ещё больше: – Я собираюсь тебя о кое-чем попросить. Курильщик – ведомый, а споры с Чëрным за несколько минут в эффективности не прибавили даже в теории, так что он готов молча выполнить тот минимум, который от него потребуют. Он сглатывает и кивает. Требование не поступает ни через секунду, ни через пять, но края его футболки сжимаются в чужих руках. Они уже через это проходили, так что Курильщик просто закрывает глаза, чуть сводя брови, и руки сползают с чужих плеч, потом – поднимаются вверх. Это самая сложная часть, и длится она ровно четыре секунды, прежде чем Чëрный кинет мешковатую футболку куда-то в груду одежды. Потом – лучше, гораздо лучше. Потом Курильщик забывает свою заметку про "трижды голого", потому что Чëрному хватает и "единожды", чтобы переключиться с его губ на выпирающие ключицы, угловатые плечи, предплечья, кисти, снова ключицы, грудь, впалый живот и рёбра. Потом его личный Ренессанс. Когда он заканчивается, падать больно, но пока Чёрный отмечает прикосновением губ каждый миллиметр его бледного тела, Курильщик чувствует себя живее всех живых и здоровее всех в Доме. Ему думается, что, знай он заранее о способности Чëрного исцелять людей поцелуем, он снял бы ту рубашку не мешкая. Чёрный не говорит "я люблю тебя", но если бы он решил сказал, ему пришлось бы оторваться от Курильщика на долгие две секунды – а это преступно много. Быть может, в такие моменты он собственноручно открывает Трещину, куда засасывает и их, и тактично глохнущий Дом, но Чёрный не захочет об этом слышать. Курильщик понимает, что ушëл слишком глубоко в себя, когда слышит на границе сознания вопрос. А какой конкретно – отсюда не разобрать, так что приходится выбираться. Чёрный сидит всё так же рядом, в тех же футболке и джинсах. И с голодным волчьим взглядом. – Зацепись за шею. Говорит спокойно, словно не разбирал Курильщика по частям одними лишь поцелуями несколько мгновений назад. Курильщик приходит в чувство и цепляется, уже почти не замечая отсутствие спасительной футболки на несколько размеров больше. Он держится, пока Чëрный, придерживая его за спину, переворачивается и меняется с ним местами, так быстро и без особых усилий, словно Курильщик совсем ничего не весит. Если сравнить его костлявое телосложение с этой грудой мышц под ним, то, в общем-то, не удивительно, что для Чëрного он легче пушинки. Только сверху Курильщик наконец-то задаётся вопросами. По итогу он лежит на Чëрном чуть выше, чем им двоим было бы удобно, так что ему приходится приподняться на руках, уперевшись в матрас по двум сторонам от его головы, чтобы не потерять равновесие. Чёрный был занят сгибанием тощих ног вдоль своих рёбер. Это более чем непривычное положение, слишком открытое и уязвимое, но Курильщику не может не нравиться открывшийся вид и чужая сила под ним. Он смотрит сверху на сосредоточенное нахмуренное лицо и улыбается. И пытается не шевелиться. Курильщик не любит экспериментировать, но каждый раз Чëрный делает так, как посчитает нужным. И позже ему приходится признавать перед самим собой, что, вообще-то, ещё ни разу Чёрный не промахивался в своих предположениях. Каким-то образом он действительно знает, как будет лучше, даже если это значит, что Курильщику придётся побыть в центре внимания. Это та мысль, за которую он хватается, чтобы не испугаться опять. – Я, честно, не понимаю, чего ты хочешь добиться, но... – Узнаешь. Его подталкивают чуть выше, и он остаётся сидеть на груди. Курильщику кажется, что ему никогда не привыкнуть и тем более не приноровиться к поразительной мобильности колясочников в Четвёртой группе, потому что оторвать руки сейчас было бы непосильной задачей. так что он продолжает опираться на кровать. Так это ещё более непривычно. – Футболку бы снял... – смущённо замечает Курильщик. – Не заводи Македонскую шарманку, а? Ничего страшного с ней за пару секунд не случится, постираю. Он проводит руками от неподвижных бëдер до дрожащего живота, и это заставляет Курильщика вздрогнуть ещё сильнее и согнуться, насколько позволяет положение. – Господи, как котëнок, – Чëрный отводит ладони к талии и оставляет их там, чтобы не мучать бедного Курильщика колючими прикосновения и не вызывать глупые смешки. – Знаешь же, что щекотно, а продолжаешь... – Сделаешь кое-что для меня? Новая просьба прерывает глухой смех-мурлыканье. – "Кое-что"? – Курильщик игриво склоняет голову в сторону и глядит на Чëрного. – И почему именно в постели исчезает твоя дотошность и многословие, скажи мне, пожалуйста! – Ты поймёшь, когда сделаешь, как я говорю, – хриплым голосом повторяет Чëрный, и в его зрачках наконец-то можно заметить загорающиеся искорки загорающегося нетерпения. Тело Курильщика, вхолостую испускающее тепло в ночной холод комнаты, тоже недовольно слишком долгими бессмысленными разговорами и контрастностью сухой, шероховатой поверхностью под собой. Поэтому он не разрешает себе спорить дальше. – Ладно. Что мне надо сделать? – Возьмись за изголовье и зафиксируйся. Приподнимись на руках, насколько сможешь. Большую часть работы я сделаю сам, – Чëрный произносит ровно и глядя в глаза. Его нервозность выдаёт себя только шорохом согнутой ноги где-то за спиной у Курильщика. Вот та самая прямота, о которой просил Курильщик. Пожалуйста, на блюдечке с голубой каëмочкой. Убедить его – вторая по тяжести составляющая процесса, но Чëрный уже уверен, что много времени не потребуется. Это читается в разгорающемся пламени его горящих глазах. – Ты шутишь? – Курильщик кидает взгляд на изголовье кровати, потом обратно на Чëрного. – Да, шучу. Надевай трусы, сейчас поедем в Лес кататься и арки искупления проходить, – Чëрный обхватывает поясницу сидящего на нём обеими руками. – Курильщик, я серьёзен как никогда. Я выдержу твой вес, не беспокойся. Самое главное – не давить на него, а дать медленно, осторожно, плавно влиться в процесс; чтобы он сделал это сам. Чёрный раскусил его, и теперь готов ждать столько, сколько потребуется для того, чтобы Курильщик стал готов. Он наблюдает, как Курильщик проходит повторяющиеся из раза в раз стадии принятия. Тот смеётся покрасневшим лицом: – Но а как же... Ты? В смысле... Это настолько в его духе, что у Чëрного не получается сдержать ухмылку. – Я в полном порядке. Пока не закончим с тобой, обо мне даже не вспоминай, понял? Сейчас мне нужен ты. Его руки возвращаются к лицу Курильщика. Они гладят его, ласково играют со смоляно-чëрной чёлкой, зачëсывая её назад снова и снова, пока Курильщик глубоко дышит и смотрит на Чëрного, взвешивая варианты развития событий. Он всегда слишком много думает, к этому Чëрный давно привык. К конце концов он хмыкает и упирается в подставленную ладонь, бормоча, что вертится на языке: – У меня никогда такого не было.. Это ещё более в его духе, но Чëрный не выдерживает и фыркает, сердечно смеясь: – Ты это мне рассказываешь, Курильщик?! Он осыпает его лицо поцелуями. – Ты можешь волноваться, это нормально. Но я никогда не поставлю тебя в положение, в котором тебе будет некомфортно, помнишь? Ты будешь в порядке. Курильщик всё это время борется с заливающей лицо пунцовой краской и стабильной как ничто иное тревожностью перед неизвестным. В голову справедливо закрадывалось сомнение в собственных физических способностях, но молчаливо поедающий взгляд снизу не давал на нём сосредоточиться. Курильщик понимает, что ему можно доверять. Осталось убедить в этом своё тело. Чёрный не отводит взгляд ни на секунду. – Я люблю тебя. Курильщик смотрит на него сверху вниз, сбитый этими словами. Они всегда сбивают, и к ним привыкнуть ещё сложнее, чем к своему обнажённому телу. Курильщик выдыхает, прежде чем оторвать одну руку от кровати. Довольный собой, как объевшийся сметаны кот, Чëрный отталкивается от матраса и подползает чуть ближе к самому изголовью, когда Курильщик ещё даже не успевает до него дотронуться. Так становится удобнее. Он смотрит в упор и ждёт совершенно не терпеливо, но молча, когда Курильщик наконец крепко ухватится за высокое железное изголовье. И, когда это происходит, без предупреждения обхватывает его поясницу одной рукой и приподнимает в воздух, проворно соскальзывая второй под внутреннюю сторону бедра. У Курильщика перехватывает дыхание от неожиданного подъема и он крепче цепляется за поручень изголовья, стараясь перенести вес на руки. К собственному облегчению, у него получается. Чёрный и правда принял на себя большую тяжесть его тела, так что руки Курильщика не устанут в таком положении слишком быстро. Ладони под бедром, в том месте, где он ещё может что-то чувствовать, приятно упирается в кожу. Чёрный сползает всё ниже и ниже: к тазу, надёжно поддерживаемому силой его крепких рук, и к разведённым на ширину его тела ногам. Он целует плоский живот и выпирающие кости, шепчет, как любит его и как он прекрасен. Чёрный всегда становится забавно сентиментальнее с каждой минутой - пропорционально уязвимости Курильщика, и того это сводит с ума. И ужасно смешит, когда потом, на следующий день, Чёрный начинает свою тайную нежную сторону отрицать. Дразнящего жара, переданного через поцелуи и отзывающегося между ног, непростительно много для одного человека, не способного хоть как-то повлиять на ситуацию, и Курильщик закрывает глаза, сгибается и кусает собственную ладонь, лежащую на изголовье, от бессилия и от попытки не завыть. – Я не буду острить, что ещё даже не начал. Хотя мне очень хочется, если тебе интересно, – доносится снизу от кого-то слишком самодовольного и видящего красное лицо Курильщика. Хочется сразу бросить в ответ то ли слово, то ли что-нибудь потяжелее, но он не успевает, и Чёрный опять меняет хватку, когда его тёплое дыхание касается открытого пространства между ног – одна рука продолжает удерживать его ниже поясницы, но теперь точно так же проходя через внутреннюю сторону бëдер. От этих ощущений разом хочется рефлекторно стиснуть ноги, но ему приходится справляться со внутренним напряжением другими способами – кусанием рук и глубоким дыханием. Ему шепчут куда-то в бедро просьбу не бояться, и делать это становится легче по мере того, как Курильщик постепенно привыкает к своей позиции. Он даже думает открыть глаза, но, прежде чем он успевает осмелиться, Чëрный опускает его на себя. Поверхностное касание его губ напоминает те поцелуи, которые он оставляет на шее, под челюстью, но на этот раз никаких ограничений нет, и ему разрешено зайти настолько далеко, насколько захочется. Выяснилось опытным путём, что Курильщик, до ужаса восприимчивый и пубертатный, выделяет смазки от долгих поцелуев, касаний выше пояса и терпеливых убеждений – тех, на которые способен Сентиментальный Чёрный – столько, что хоть выжимай, так что когда тот проводит плоским языком вдоль всей длины – Курильщик уже практически открыт ему и не готов держаться слишком долго. Он цепляется на изголовье ещё сильнее и не может сдержать сдавленный всхлип от яркости контакта, слишком непривычного и влажного. Курильщик читает в шумном резком выдохе снизу что-то вроде: "Господи, да я буквально ничего не сделал", но его слишком легко раскалить одними бесконечными поцелуями и разговорами, это факт, поэтому сейчас приходится сталкиваться с последствиями и чрезмерной чувствительностью. Ему повезло, думает Курильщик, что с занятым ртом Чëрный не сможет шептать ему на ухо разные гадости и смущать ещё сильнее. Это он любит. Любит задевать его горячим хаотичным дыханием и говорить о вещах, от которых уши вянут не только у Курильщика, но и у изучающего следующим днём его взгляд в потолок Табаки. Чёрный не заставляет его ждать ещё дольше и накрывает языком клитор, превращая скомканный поцелуй в направленную ласку, методичную и настойчивую. После долгого отсутствия физического воздействия снизошедшее к нему внимание ощущается точечным ударом током, слишком настырным и ошеломляющим, чтобы долго его выносить. Курильщик тихий, он всегда старается быть тихим, потому что за тонкость стен и остроту подслушивающих разговоры ушей никто ответственности не несёт – хотя, спасло бы это их от слуха Слепого, будь тот неподалёку, рассуждать он никогда не решается, – поэтому он в немом стоне раскрывает рот, готовый вцепиться зубами в своё предплечье в любую секунду. Он поздно замечает, что держаться за изголовье стало ощутимо легче, когда Чёрный перенёс часть его веса на себя. Курильщик любит трогать его, ощущать перекатывание мышц в сильных руках, задевать ногтями крепкую спину и зарываться в волосы. Это его способ сбросить напряжение в моменте, немного охладить голову и заземлиться. Сейчас обе руки его заняты обжигающим холодом металла, и он не может сделать буквально ничего, что было бы в его силах. Кроме того, чтобы открыть глаза и убедиться, что он всё ещё существует. Вид Чëрного снизу никак не сочетается с его представлениями о действительности, но это реальность, в которую его толкнули, и он, на удивление самому себе, не имеет ничего против неё. Было бы легче, попроси Чёрный в первую очередь побеспокоиться о нём, но это никогда не происходит, и ему приходится из раза в раз бороться с горящими от стыда ушами и скулами, признавая, что иногда внимание к него персоне может быть приятным. Он никогда не скажет это вслух, но Чëрный понял это гораздо раньше него. Руки на его бёдрах держат крепко, как они умеют, сжимают тонкую кожу до будущих синяков, которым разрешено появляться только там, под слоем одежды, пока Чёрный то проникает глубже, то возвращается вверх, заменяя один неукоснительный ритм вторым, более быстрым. Руки Курильщика дрогнут, он дышит поверхностно и часто. Он никогда не говорит, когда близок к оргазму, но по нему это не поймёт разве что слепой и одновременно глухой. Курильщик отворачивает голову в сторону и сверлит взглядом стену, неспособный даже закрыть лицо руками. Чёрный не слепой и не глухой. Учиться различать реакции Курильщика он стал в первую очередь, и остался приятно удивлëн тем, насколько он очевиден и прост. Давление на бедро ослабляется, и Курильщик тут же поворачивает голову обратно к нему, и только потом чувствует: Чëрный, ощутимо сбавив темп, проводит двумя пальцами вдоль входа, не отводя взгляда от лица Курильщика. Он не выносит этого зрительного контакта и жмурится, стараясь дышать через нос. Изо рта вылетает только короткое оборванное "А", когда Чёрный делает ещё несколько движений, собирая пальцами смазку, и осторожно вводит их в Курильщика. Он более чем готов, но Чëрный проникает не спеша, давая привыкнуть к изменениям и переступить через ощущение скованности. Не встречая сопротивление, он быстро набирает привычный темп, и циклическое движение пальцев внутри справляется со своей задачей на ура. Курильщик ругается сквозь прокушенную ладонь, заново вспыхивая как спичка и теряя силы в руках, ощущает слишком много и сразу. Быть молчаливым ещё сложнее, чем держаться за изголовье, но слетевшая с губ ругань тише даже вызванных Чëрным звуков, когда он несколько раз сжимается вокруг его пальцев. Дальше – не пелена, но вполне закономерное головокружение и слабость, требующая срочно вернуть его на кровать. Чёрный видит, отрывается от него и подхватывает обеими руками, переворачивая на спину. Дышать сразу становится проще, а руки, благодарные за долгожданный отдых, наконец-то обвиваются вокруг шеи того, кто сейчас лежит, уже привычно, между его ног, пальцами доводя начатое до конца. Чёрный дышит Курильщику в шею, покрывая её влажными поцелуями и выбивая из него последние тяжёлые вздохи и полустоны, пока пульсация не утихает полностью. На несколько долгих секунд в спëртом воздухе комнаты воцаряется тишина, перебивающаяся только шумными вдохами и выдохами. Курильщик шепчет: – О Боже. И только тогда Чëрный отлипает от него, поднимаясь на локтях и переставая давить своим весом. Он долго внимательно изучает его лицо, анализируя, а потом приближается к нему, медленно но верно. От непреодолимого желания быть ближе Курильщик даже несколько секунд размышляет над этой перспективой, но быстро одумывается и отворачивает от себя чужое лицо куда-то в бок. – Нет уж, я всякую гадость не люблю облизывать, в отличие от некоторых. Чёрный пожимает плечами и незаметно улыбается. – Зря. Он заваливается на бок рядом с Курильщиком, оставляя одну руку на его животе, а другой наконец-то вытирая влажный рот. Курильщик в это время пытается переосознать приобретённый опыт, но без хорошего сна это редко выходит сразу. – И всё же я бы сегодня покурил. Нет сигареты? – Чёрный невозмутимо глядит ему в глаза, как тогда, снизу. – Серьёзно? - он даже не удивляется беспечному вопросу, но для сохранения вида спрашивает. – Я всегда смертельно серьёзен, Курильщик. Иногда Курильщик сам себе не может ответить на вопрос, любит он прямолинейность Чëрного "благодаря" или "вопреки". – Прости, последняя была, – он с грустью вспоминает, как бездарно её потратил. – Но ты был в Наружности и не захватил с собой несколько пачек? В самом деле? Чёрный хмыкает куда-то в шею: – Кое-что другое захватил. На это замечание Курильщик только закатывает глаза. Потолок Четвёртой немигающе смотрит на фигуру человека, не принадлежащего Дому, и того, кто всеми силами пытается от него сбежать. Пока Курильщик лежит в тёплых объятиях Чёрного, он не замечает ни Дома вокруг себя, ни таращащегося потолка. – Тебе не тяжело? – он обращает внимание на палатку в джинсах, даже не думающую исчезать. Чёрный, колеблясь, вскидывает брови. – Немного, – решает не врать слишком категорично. Курильщик, по всей видимости, нездорово влияет на людей, потому что убедить Чëрного снять штаны, зачастую, хоть и гораздо легче, но тоже энергозатратно. Зато это никогда не заканчивается провалом. – Но ты лежи. Спи. Я и так сам пришёл, тебя разбудил, ещё будешь ты тут... – Если ты считаешь, что я усну прямо сейчас, к тому же не помывшись, то ты глубоко ошибаешься. Чёрный побеждённо вздыхает. – Что же, получается, у меня нет выбора?.. – И притворяться у тебя не получается. Около его уха в предвкушении скалятся зубы.