Благодарность

— О Ками, дождя ещё не хватало! Дождь. Крупные ледяные капли отстукивали свой бешеный музыкальный ритм, разрезая небеса и срываясь на землю. Мужчина с отчужденным выражением лица стоял у ворот своего недавно отстроенного жилища и, казалось, не обращал внимания на окружающий его хаос. Где-то на горизонте периодически сверкали лучи, окрашивая все вокруг в белесо-голубые цвета, раскаты грома будто бы заставляли трястись все вокруг, а пронизывающий ветер, согнувший молодые деревья до самой земли, пробирал до самых костей и не позволял лишний раз вздохнуть. Глаза безбожно щипало. Для себя он решил, что слышит в бое капель со скатной крышей, покрытой серым металлом, — траурный марш. Мимо мелькнули два силуэта: женский, облаченный в простое васильковое кимоно с гербом красно-белого веера на спине, и совсем юный мальчишеский в бесформенных потускневших в своём цвете от времени штанах хакама и рубахой. Такими несуразными Учиха видел этого пацана и его мать, что так усердно старалась скрыть под рукавами своих одежд тёмную растрепанную голову ребёнка. Семейство спешно удалялось в глубь родового поместья клана Учиха, и только натренированный слух ниндзя позволял слышать глухие постукивания деревянных гэта и женские недовольства об отвратительной погоде. Изуна на это лишь хмыкнул. Он не может сказать, сколько там простоял, все больше увлекаясь самоанализом и вслушиваясь в стихийное безумие и тихое шипение внутри себя. Этот голос... Давно он не ощущал его. Да, именно ощущал, не слышал: предпочитал утешать себя, что вовсе не слышит гнусные перешептывания ведающие об отемнении разума, а только и всего лишь ощущает шум. Словно помехи в радиоэфире, стоит чуть сильнее крутануть переключатель и вместо милого голоса, вещающего о погоде в регионе, появляется жужжание волн. Если хорошо прислушаться, то можно разобрать слова. Непрекращающийся уже не первый день или неделю ворох мыслей не позволял нормально отдыхать. Лицо приобрело нездоровый сероватый оттенок и первые морщины, щеки впали до неприличия, под глазами залегли темно-фиолетовые отметины, кричащие всем и вся, что мужчина нуждается во сне. Или в тишине. Опустился на стылую землю, сел прямо под возвышающееся дерево и прикрыл усталые глаза. Он всегда знал, что отличается от других людей в своём клане. Ощущение отчаянного стремления защитить то, что дорого его сердцу и душе, безграничная любовь к отчему дому. Наверное, никто не смог бы с таким остервенением рваться в бой, стоило кому-то попытаться посягнуть на его родное, «святое». Изуна Учиха мастерски прятал все чувства и переживания за пазуху своей юкаты цвета индиго, сжимал губы в тонкую полосу и обнажал клинок. В тьме плотно зажмуренных глаз он видел лица тех, кого, казалось, оставил в боях. На той войне полегло много людей, не только ниндзя, а обычных ничем не примечательных, «гражданских», как их сейчас нарицают. Братья тоже стали жертвой липких бледных лап, чьи прикосновения ощущались ледяными. Чьи прикосновения отбирали самое ценное — жизнь. Это определённо оставило на нем свой шрам. Мерзко-отвратительный на вид, чуть тронь и запах гнили не даст и секунды на вздох: заполнит собой все лёгкие, стиснет горло и будет раздирать кожу до кровоточащих полос. Учиха не понимал отца и даже первое время пытался перечить, когда тот на передовую отправлял сопляков, едва они достигли первого десятка. — У нас не хватает бойцов, — повторял Таджима, как мантру. В фантазии ещё совсем юного Изуны образ главы клана был по колено в чужих-родных костях и плоти, по ожесточенному годами лицу стекала, нет, шла потоком алая густая жидкость, смешанная с грязью. Часто этот образ был причиной его кошмаров, в которых на него указывали костлявым пальцем и безмолвно шептали. Таким он и запомнился. Кровожадным, нетерпеливым, со своими интересами, оплетенными горечью утраты троих сыновей. Хотя Мадара и Изуна считались любимцами фортуны. За их плечами было столько сражений, что и самим трудно припомнить, но они всегда возвращались живыми. По уши в крови противников, соратников, своей, чёрт бы знал и разобрал. Звание счастливчиков за ними закрепилось и после взросления. Неудивительно, ведь всё детство и юношество было посвящено тренировкам на износ. «Как сейчас помню: залитые потом, но такие счастливые глаза братца, который довёл до идеала свою новую технику. Влетел в дом, словно ураган, грозясь снести не одну бумажно-деревянную перегородку — сёдзи — и тараторил так, что уши вяли. Тогда едва началась моя двенадцатая весна.» В двадцать четвертую солнечную и тёплую весну удача покинула его. Покинула настолько стремительно, что он, слишком полагаясь на свои проклятые, как он их сам называл про себя, глаза, упустил из виду кунай с пожелтевшим листом вокруг рукояти. Он ошибся. Слишком многое себе позволял, думал, что если жизнь не давала ему испустить дух столько раз, то и сейчас не даст. В тот момент мир сузился лишь до двух красных горящих ненавистью глазами перед ним. Младший Учиха даже не понял сразу, что его ранили. Очнулся от потрясения лишь когда получил весомый пинок в ребра и отлетел на несколько метров назад, рассекая воздух со свистом — чудовищно сильный удар. В мгновение появилась и режущая боль в левом боку. По его оценкам пострадало лёгкое. — Изуна-сан, простудишься ведь!— тонкий девичий голосок вырвал из воспоминаний. Обладательница сего очарования дождалась лишь молчаливого кивка, который как бы говорил «не стоит беспокоится», и пошла дальше по грунтовой тропе, мурлыкая тихую мелодию под нос. Дышать. Он не мог нормально дышать. Каждая попытка отдавалась агонией во всем теле, в грудь словно вошли тысячи иголок и проникали сами собой всё глубже. Хотелось закрыть глаза и не больше не пытаться встать. Но он не мог, он же, черт возьми, Изуна Учиха, второй человек в клане после своего брата, какое право он имеет сейчас лежать и распускать эту сырость по своему жалкому существованию? Имеет. Тогда он впервые ощутил себя жалко. Тогда, в тот момент, признался себе, что не хочет жить с позором-проигрышем грёбанному Тобираме. Тогда, в тот момент, признался себе, что никогда не ощущал себя более живым, чем сейчас. Когда каждое движение в грудной клетке вонзалось в подкорку сознания с визгом «я не хочу так умирать, я хочу жить!». Минуты шли. Шаринган потух, под веками неприятно саднило, казалось, что там собралась вся стеклянная крошка в округе и зудила, зудила, зудила. Странно. Его не пришли добить. И всполыхов чакры по близости совсем не ощущал. Словно все забыли о его существовании, о таком грязном, жалком, захлебывающимся в собственной крови и слюне парне. — Хаа... Какая... Жалость... — брюнет выдавливал из себя слова с остатками последних его минут. Впервые он ощущал жалость. Надеялся, нет, знал и ждал, что когда-нибудь этот момент наступит, рядом будет его старший брат со своими чёрными успокаивающими его глазами. Изуна определённо скажет ему, чтобы тот никогда не доверял клану Сенджу, отдаст тому свои глаза, а его пустые глазницы накроют белой стерильной повязкой и отправят в последний путь. Возможно, кто-то бы да проронил непрошенную слезу из-за этого молодого, но уже такого отчаянно-безнадёжного парня. Так он по крайней мере представлял свою гибель. — О... Ох, вы ранены? — резко разлепив веки и устремив свою голову на чужой, абсолютно чужой и незнакомый голос, Учиха напрягся. Не почувствовал приближение врага? Что ж, меньше в своих влажных кровавых фантазиях будет витать. Попытался сфокусировать взгляд, понять кто перед ним, к какому клану принадлежит и оценить уровень угрозы. Даже постарался дотянуться до кармашка с кунаями — он должен хотя бы попробовать отбиться, совсем беспомощным себя в глазах противника он не хотел чувствовать. И единственное, что понял по смутному образу и ранее звучавшему голосу — женщина, нет, скорее девушка. Очень молодая, неказистая, даже угловатая моментами. Черты лица не удалось определить, как и характерные метки о принадлежности. Веки всё ещё нещадно болели. — Прочь... — максимум что из себя смог выжать. Дыхание сбилось, в голове кругом вертелся мир, а острая игла в зоне рёбер накатила с новой силой. Рядом ощутимо опустились на землю. Наверное, содрали колени. Хотя, ему какая разница до этого? Он тщетно старался поднять внезапно прибавивший в весе кунай, или это его руки налились свинцом, в отчаянной попытке защититься, не дать разрушить ту мимолетную ясность в его душе. — Прошу вас, потерпите, я помогу, — мелодия, что так успокаивающе лилась приятным сопрано из уст девчонки, раздражала и пугала одновременно. Но тело не слушалось, дать отпор как физический, так и в этом странном диалоге он не мог. Сознание стремительно покидало его. Последнее, что мужчина помнил было монотонное жужжание, приятный мятный цвет, приносящий облегчение и лёгкое касание чего-то мягкого и приторно розового к его лицу. За окном зажигались первые блёклые и такие далёкие звезды. Изуна резко сел. Осознание произошедшего накатывало на его болезненное Я волнами. — Жив... — шепот обращенный к самому себе. На секунду даже дышать позабыл как. Осторожным движением сдвигает чистые одежды и видит розовый выпуклый шрам на месте, где, как он предполагал, должно быть смертельное ранение. Боль тоже отступила, но, к сожалению, физическая, а не та, что с переплетающимися корнями осела в его голове. Ещё один рваный вдох и он закрыл глаза, сосредоточено ощупывая энергией свою комнату. Пусто. За то время, что он валялся в отключке, никто не приходил. Даже родной чакры брата не ощущал. Когда Изуна всё же очнулся от своих воспоминаний и понял, что промок до нитки, он наконец поднялся, задевая макушкой покачивающиеся бутоны жёлтой мимозы, и застыл в дверях. Учиха резко опустил голову и часто заморгал, прогоняя скопившийся под кожей дурман. В голове стоял гул, словно он пролетел десятки метров вниз, навстречу сырой земле, ударившись о неё так, что выбило дыхание и затрещали кости. Вмиг вернулись все ощущения: холод пощипывал щёки и нос, заставляя кровь приливать к лицу, а в грудной клетке всё клокотало от переживаний, которые он проживал раз за разом в этот день. Мысленно назвал это вторым рождением. Он действительно не знал, что делать дальше. Без Мадары и отца он остался один; мужчина теперь оставил роль главы клана, покинув этот мир, и, уступая её старшему сыну. Брат вернулся на службу, лично осведомившись о здоровье своего младшенького, занимая место Таджимы по управлению, и просто работал в составе других команд и отрядов. Наверное, такой карьерный рост мог уже и не ждать его, если бы только брат не распорядился иначе, направив младшего Учиха трудиться на благо селения. Селение… Омерзительно звучит, но выбирать не приходится. Разве имела война тогда смысл, раз брат стал ведомым? Разве имели смысл эти обезображенные жертвы, раз Сенджу и Учиха заключили мир? Разве имела смысл его жертва? Он не знал. Единственное, что ему оставалось — терпеть ради близких, которые почему-то откровенно рады видеть это объединение двух сильнейших кланов. Где-то на задворках мыслей он понимал, что мозг начал интуитивно искать какие-то варианты для дальнейшего существования в мирное время, хоть Изуне и хотелось резкими движениями катаны добавить кровавых цветов на лицах людей вокруг. Парню было необходимо как можно быстрее прекратить выдумывать разные глупые теории, ведь от них разве что портится настроение. Но заметно прибавляется желание жить. Он обернулся, повернув голову, и осмотрел расстелившиеся улочки и дома. Появившаяся на горизонте радуга, из-за недавно прошедшего дождя и ворвавшегося из-за туч на небосклон закатного солнца, радовала глаз, а монумент с лицом Хаширамы нависал над деревней, будто Первая Тень Огня бдительно следила за разрастающимся селением, пока отдыхал оригинал. Изуна сделал глубокий судорожный вдох, с трудом успокаиваясь. По телу бегали то горячие, то холодные мурашки, доводя до онемения кончики пальцев; кожа покрывалась потом, а в висках ритмично пульсировала кровь. В моменты таких интенсивных размышлений Учиха хотел в который раз избавиться от мигрени. Он отодвинул сёдзи, на ходу раздеваясь и ложась на футон. Накрылся с головой, пытаясь согреться и немного поспать. Может быть, в мире грёз его перестанет тревожить болезненная реальность, хотя он в этом очень сомневался. Пока его будущее выглядело мутным, будто Учиха смотрел сквозь толстые стёкла заляпанных очков. По телу прошла приятная волна. Прикрыв веки, он вздохнул, зарывшись носом в покрывало, и наконец уснул, игнорируя впечатанный образ из чёрных и розовых пятен с успокаивающим голосом. За его спиной небо медленно светлело, уступая место тёплым солнечным лучам. Робкий свет коснулся крон деревьев, мягко опускаясь на землю и придавая всему иные оттенки. На небе красными полосами растягивался закат.