Удел человеческий

      Ностальгия заманчива. Нам трудно отпустить воспоминания, поскольку мы думаем, что память удерживает одни только счастливые моменты, но это не так. И то, что мы хотим сделать завтра, обязывает нас думать о настоящем, а не о прошлом

***

      Триумфальная победа. Густой дым застилает небо и въедается в кожные поры. С оглушительным взрывом лопаются оконные стекла, осыпая бульвар Капуцинок осколками, пламя с гулом выбирается наружу, языки которого жадно сжирают все, до чего могут дотянуться – горел торговый центр. Сирены орут с надрывом, пуская в сердце невнятный страх за жизнь, проблесковые маячки ядовиты, они ослепляют и заставляют сощурить покрасневшие от усталости глаза. Внизу, черными точками, притаились за щитами штурмовые отряды, а пожарные, невзирая на опасность сосредоточенно и быстро вступили в неравный бой с огнём. Она с трудом оглядывает развернувшийся хаос вокруг. Дрожь пробивает тело насквозь. Ветер, шаловливо подхватывает пепел и швыряет ей в лицо. Под ложечкой холодно засосало. Голова разрывается от жгучей боли, а по щеке невыносимо медленно сбегает жаркая дорожка, очерчивает скулу, собирается на подбородке и разбивается об расколотый шифер, капля крови. – Получилось? – голос предательски дрогнул, и будто не веря своим словам героиня бросает взгляд на напарника и останавливается на чужом избитом лице. – Кот? Господи, Кот, ты в порядке? – тот улыбается ей, и вскидывает голову вверх, и ищет глазами голубой лоскуток в грязно-жёлтом от дыма небе, латексные уши прижимаются к волосам и парень с хрипом валится на битум, девушка в ужасе подхватывает друга подмышки, изворачивается, закидывает безжизненную когтистую лапу себе на плечо и бережно усаживает его. Девушка теряется, глядя на обмякшего Кота, чувствуя, как тошнотворный приступ паники подскакивает к горлу. Такого ещё не было. Чтобы злодей доходил до первой крови? Ни разу. Но здесь из вредных и шумных они превратились в опасных убийц, которым дали установку, что им дозволено все. Монарх, видимо, устал от вечных поражений, стал играть по крупному, окропляя Париж кровью. От этой мысли пробежал могильный холод по спине. Она сжимает чужие плечи, так что немеют кончики пальцев, в слепой надежде, что все обошлось. Что им повезло. – Очнись, пожалуйста. Очнись, черт возьми. – слова казались чужими жалкими. – Приди в себя! – удар наотмашь хлёстким следом остался на гладкой мальчишеской щеке. Мутный взгляд оживает и медленный проблеск сознания вспыхивает в мозгу и смех, вдруг разрывает симфонию ужаса. И весь мир застывает, распадаясь на мелкие осколки. Нуар смеётся. Смеётся так что закладывает уши, так что начинает болеть где-то в грудной клетке, а воздуха в лёгких не хватать. Он успокаивается, оголяя в улыбке идеальные зубы, но девушка угадывает в чертах его лица отголосок боли. – Я живой, миледи, вы же знаете, кошки любят вздремнуть лишний часок. – Нуар подмигивает и протягивает когтистую лапу. – Не поможете коту встать на две лапы? Она не успевает даже подумать, но скованно, как в бреду, подает руку, замирает, переплетает пальцы, чувствуя жар чужой ладони сквозь латекс. Кот через силу поднимается на ноги, и кажется, ещё не совсем понимает, что произошло. – Мы победили? – во рту сухо из-за пыли и кружившего пластами пепла, поэтому получается очень тихо, неуверенно. Леди Баг молчит, но глаза её полны слёз , ужас осознания лишь смутной тенью отпечатался на лице. Адреналин бушует в крови неистово, рьяно, требуя выйти на свободу, лишь временно отгоняя липкий страх. «Неужели, это правда?» – с каждой секундой становилось больнее, руки мелко дрожали и подавив очередной ком в горле, она взглянула в глаза Коту, и отрешённо, будто голос её звучал из под толщи воды, тихо, прерывисто: – Они погибли. – срываясь на последнем слове, она не выдерживает, чувствует как жгучие слёзы обжигают лицо, и подтверждая слова, будто бы издеваясь, медики спешно вывозят первый черный пакет. Первый. Потом второй. Третий. А затем вопль. Совсем нечеловеческий. Белоснежные халаты, покрытые пылью засуетились. Все тело в крови и пузырящихся ожогах, билось в конвульсиях и истерично кричало, но фиксирующие ремни каталки справлялись с задачей. – Где моя дочь?! Где мой ребёнок, сукины дети?! - женщина кричала пронзительно с надрывом, что закладывало уши. Медбрат на ходу накладывал повязку, уже на ослепшие на всю жизнь глаза, искалеченные мелкими осколками витрины, парень искренне просил её успокоиться и убеждал, что все будет хорошо, нужно лишь продержаться пару часов. – Мадам, мы вас подлечим, и будете жить как раньше, не переживайте. – медики торопливо, но отточенно загружали каталку в машину скорой помощи. И всё вдруг стихло. Она поняла. Она всё поняла. Женское чутьё, вместе с обострёнными материнскими чувствами, превращает женщину в гениального детектива от которого не скрылось бы и ЦРУ. Она издала крик полный отчаяния и боли, от которого застыла кровь в артериях, который разрывал обеспокоенные сердца в клочья, и захлебываясь в слезах, она просила, чтобы хоть кто-нибудь сказал, что это ложь. Ремни натянулись сильнее, в бреду, она пыталась протянуть руки к небу, и в этот раз вместо крика женщина лишь сипло простонала: – Прости меня. И замолчала. На этот раз навсегда. А в след за ними с мрачными лицами служащие выносили четвёртый мешок. Большой, но в очертаниях, которого угадывалось маленькое детское тельце.

***

      Она прожигает взглядом спинку зеленого фланелевого дивана и закусывает губу так, что солоноватый привкус крови бьёт по рецепторам и вызывает приступ тошноты. Уже глубоко за полночь, но людей в кафе много и все говорят об одном и том же. Мерзкий гул сплетников заставляет кровь вскипеть, а желание достать свой табельный пистолет и расстрелять обойму, достигла априори, когда какой-то жилистый господин с прилизанными усами выпалил на весь зал, явно пропитым голосом: – Д-да это копы виноваты. Эти у-уебки ничего не сделал-и-и, чтобы защитить наших детей, ик, а теперь ещё ноют. Да я бы там, ик, их все-ех поимел. – громко отрыгнув, он филигранно сел на место, и продолжил осушать бутылку с дешевым пивом, громко обсуждая с собутыльником, как и чтобы бы он сделал на месте блюстителей закона. – Сука. – воздух со свистом выходит из лёгких, а пальцы с силой сжимают пустой стакан. Женщина опускает голову на стол, чувствует как волосы налипают на лоб, и закрывает уставшие глаза. В голове визжит и надрывается чувство вины, которое невозможно заглушить. «Если только выстрелом в висок.» – Гроссо невесело ухмыляется своим мыслям. Медленно массирует виски, будто стараясь сдержать все накопившееся за эти очень тяжелые 4 часа.       В голову лезут мерзким потоком события, о которых хотелось забыть хотя бы на секунду. И ведь у неё почти получилось, захватчик был готов сложить оружие и сдаться. На камере видеонаблюдения силуэт, неточный, слегка размытый, но он бредет к выходу из торгового центра и с надеждой бормочет себе что-то под нос. Полиция выдыхает, но напряжение почти осязаемое, остаётся пластом плавать в воздухе. И тут периферийным зрением она замечает, как мелькает что-то красное в чёрную крапинку, инспектор отвлекается на монитор и ощущает, как по спине струится холодный пот. – Уберите их оттуда. – сдерживая, ярость инспектор сплёвывает каждое слово, уставившись на экран. – Живее! Приказ отдан, отряд быстрого реагирования двинулся ко входу здания, но не успел. Парижские герои приняли боевые стойки, кивнули друг другу и уверенно ухмыляясь, кинулись в неравный бой. Дуэт тестнил злодея вглубь здания, гордо прорываясь к западне. Инспектор Гроссо схватилась за голову, лихорадочно пытаясь найти выход из этого положения. «Начать штурм? Нет, опасно. А может... Блять! Эти дети все испортили.» – пальцы дрожали, женщина прикрыла глаза, чтобы на секунду выпасть из этого мира. – А может использовать газ? – Тогда повторится трагедия в Дубровке, не идите на крайности, инспектор. – глава контрразведки держался спокойно, но белое, без единой кровинки лицо говорило об другом. – Да, вы сказали это в слух. – поправив галстук, мужчина сел рядом, скрестив руки на груди. Женщина поднимает голову и не моргая, смотрит на него с секунду-две, пытается возразить, но вместо этого сухой кашель раздирает глотку. – Я не планирую просто сидеть и смотреть. – голос ещё хриплый, но четкий. – Если понадобится, то я прямо сейчас подниму свою задницу и влезу в самое пекло.– последние два слова она выделяет с особым нажимом. Мужчина обычный жестом приглаживает редкие седые волосы, а в глазах у него читается пренебрежение. – Послушайте, инспектор, я понимаю ваше рвение, но вы будете делать, то что вам прикажут, а не то, что вы хотите сделать. Тогда вы ничем не будете отличаться от них – он указывает пальцем на монитор, где остервенело сражаются герои, явно уставшие и перепачканные в фиолетово-синей слизи. Женщина вздыхает и в знак примирения кивает. Да, сейчас она очень сильно погорячилась и сказала лишнего. Что с ней? Теряет хватку? Усталость? Страх? Она тихо фыркает. – Да, вы совершенно правы, мсье. «Чёрт, совершенно не помню его фамилии. Как же его? Кажется, что-то на "К" Мудак? Похоже, но вряд ли» – инспектор позволила себе блекло улыбнуться. – Раз так, то я отойду на пару минут. – медленно встает и чувствует, как по ногам растекается усталость. Взяв со стола коробку сигарет, минуя заходивших офицеров, решивших погреться, она вышла на улицу. Вечерняя прохлада приятно расходится по телу, солнце заходит за горизонт, и город превращается в большой хрустальный шар, в котором солнечный свет преломлялся и играет.       Гроссо неспешно закурила, возвращаясь к личным делам. Экран блокировки встретил строгим серым заводским дизайном, но стоило ввести пароль, как счастливые глаза дочери встретили теплом и уютом. Женщина улыбнулась. Полистав рабочий чат и не увидев ничего интересного, выпустила дым из носа. Затяг. Ни одного пропущенного звонка, ни одного сообщения, только от дочери два и то, очень ёмких. Безразличие, которое с каждым годом давило все сильнее и острее. Отогнав непрошенные мысли, Агата быстро, не всегда попадая по нужным буквам, написала, что очень любит её и сожалеет, что не может быть рядом сегодня вечером. Гроссо хотелось бы многое выразить, но прогремевший взрыв, заставил выскользнуть телефон из рук с характерным звуком приземлиться на тротуар. Опомнилась она, когда поняла, что раздает приказы, так как и делает это обычно всегда – уверенно и обдуманно. А возле неё сидел потрясённый глава контрразведки, который в ужасе смотрел на монитор, где происходил ад. Пламя ревело и молниеносно отрезало заложников от спасения. В ужасе люди кричали, били окна, чтобы впустить кислород, а самые отчаянные и подстрекаемые смертью, прыгали вниз с четвертого этажа.       Все сработали, как единый механизм. Медицинские сотрудники оказывали помощь, тем кто решился на прыжок, собирая их с асфальта по частям, пожарные приняли удар на себя, маршируя в пекло, вступая в бой с огнём с каждой секундой набиравшим обороты. На то, как герои покинули здание никто не заметил, потому что внимание приковал вопящий силуэт, который носился по цокольному этажу, и к ужасу многих, горел заживо, пытаясь в бесполезных попытках снять волшебный латекс, воспламенившийся достаточно быстро, чтобы успеть хоть что-то предпринять. Странная мгла окутала на несколько секунд и вмиг злодейский костюм испарился. Маленькая бабочка застыла в пространстве и скрылась в огне. Захватчик истошно вопил от боли, катался по полу, осыпанного осколкам, вгоняя и распарывая ими кожу и мышцы. Мгновенье и пожарные пробились к нему сквозь языки пламени и обломки строительного мусора, но тот уже не дышал. Запах жжёных волос и горелого мяса стоял стойко, оставаясь мерзким привкусом на губах.       Она открывает глаза. Черт, кажется задремала. Эта вонь до сих пор чувствовалась, и казалось пропитала весь город. Не поднимая головы, шарит рукой по столу в поисках телефона и натыкается кончиками пальцев на что-то горячее. «Что за чертовщина?» – стакан из под виски давно пуст, а ничего другого она не заказывала. А ещё кто-то сидел напротив неё и явно наблюдал. Замахнувшись острым носком туфли, вкладывая в удар весь накопившийся стресс и ярость, с хлёстким шлепком прошлась по чужой коленной чашечке. – Mierda – сдержанно шипит собеседник, втягивая со свистом воздух. Гроссо поднимает голову в недоумении хмурясь. Ладонью укладывает взъерошенные волосы и с крупицей раздражения выдыхает. – Вы то что здесь забыли? – в ответ мужчина морщится в лице от боли и подбирает цензурные слова. Медленно приспускает серо-синий галстук с глупым узором, скидывает с плеча пальто и нерешительно улыбается. – Поверьте, я задаюсь тем же вопросом. – пригубив горячий каппучино, мужчина расслабляется и боль в ноге отступает. – Прошу заметить, что вторая чашка для вас. Американо. Я не знал, какой кофе вам нравится, поэтому решил довериться памяти, ведь в нашу первую встречу вы пили именно его. Инспектор с осторожностью подтягивает чашку к себе и недоверчиво смотрит на свое искажённое отражение на поверхности кофе. Она беззлобно фыркает и качает головой. – А напугать меня тоже входит в акцию вашей невиданной щедрости? – Да, а перелом ноги, видимо, возвращается кэшбэком. – Ну-ну, не ворчите. Если бы я знала, что это вы, то пнула чуть выше. Эрнандес улыбнулся фирменной улыбкой, прикрыв глаза. Да, эта женщина язвила очень точечно, умело. Ему это до странности нравилось. Она достойный оппонент, который за словом в карман не полезет, а если и удумает, то вывернет всю подноготную, вплоть до самого грязного белья, но до истины докопается. – Вы вообще меня слушайте? Или задумались о том, как сохранить свое достоинство? – женщина отпивает американо и самодовольно поглядывая на растерявшегося Эрнандеса. – Я говорила, о том, что готова выслушать ваши вопросы по поводу сегодняшней трагедии. Давайте! Прессы же мне не хватило. – Нет, я здесь не для этого. И даже наша совместная работа здесь не причём. – он помедлил – Наша встреча совершено случайна. Женщина выгибает бровь и наклоняется к мужчине поближе, так что слабые нотки амбры доходят неё. – Пиздеж. – тон её меняется до неузнаваемости, а Эрнандес боязливо сглатывает слюну. – Не поверю, что в Париже, во всем его величие и многообразии баров, кафе и стрип-клубов, вы оказались здесь. Вы даже не живёте в этом округе. – резюмирует Агата и добивает многозначительным взглядом – А значит, вы узнавали на мой счёт. Но так как, работа здесь не причём, так вы и сами это сказали, значит, вы действуйте в исключительно своих корыстных целях. – она отодвигается назад и мягко бьётся спиной об спинку дивана. – Вам обязательно каждую нашу встречу превращать в допрос? – информатор отмахнулся от мелкой мошки, которая назойливо пыталась сесть на стол. – Мне очень жаль, что так произошло. Вашей вины здесь нет. – С чего вы взя..– – Ведь чувствуете, верно? Она смотрит на свои руки безотрывно, нервно потирая небольшое фамильное кольцо. Нет, ей это не нравится. Этот испанец слишком много на себя берёт, мало того, что падает как прошлогодний снег на голову, так ещё и в психолога играет. Ломает комедию и выгибает пальцы, то пальто подаст, то кофе закажет, погляди-ка на него, искусно делает вид, что ему не плевать на её чувства. И ведь проницательный гад попался, не скроешь. Собрав остатки сил, и самообладания, концентрируется на чужом лице. Виски начинает волнообразной болью отдаваться в теменной доле. Ей хотелось бы выплеснуть очередную колкость, но что-то остановило Гроссо. – А вы что каждому встречному поперечному сеанс психотерапии устраиваете? – инспектор прячет взгляд отвернувшись к окну, летящие фары отпечатывались мыльными цветными разводами. – Вы правда считаете, что моей вины здесь нет? – она горько вздыхает и сминает бумажную салфетку. – СМИ так не считает, все эти люди тоже так не считают, только и могут что закидывать грязью. – Да, вы сделали все возможное. – отпив из пустой чашки, мужчина неловко отодвинул её от себя. – Он сдался и это только ваша заслуга, инспектор. Если убрать все нюансы, то это действительно поражает воображение, как отточено и четко вы умеете говорить, одним только словом можете заставить сложить оружие психопата, которого разрывают эмоции. Это... – когда Эрнандес волновался, то иногда забывал французский язык, и не мог подобрать слов. – Impresionante– заключил мужчина и замолчал, взбивая пластмассовой ложечкой остатки молочной пены. Гроссо смотрела в окно, ощущая как розовеют, а затем краснеют и полыхают уши. Что же, давно ей так не льстили. На секунду она почувствовала лёгкий укол совести и неловкости. Может, стоит быть чуточку добрее к нему? Всё-таки коллега и зла не желает. Молчание затянулось мучительно надолго, только пьяный смех за соседним столиком разбавлял атмосферу. – У вас глупый галстук. Мне нравится. Эрнандес негромко и тактично рассмеялся. – Правда? Настолько глупый? – расслабив узел полностью, галстук сползает с шеи и остаётся в руках. Мужчина внимательно рассматривает ткань с экстравагантным замысловатым узором, будто видит её впервый раз. – Да, вы правы, глупый узор, тогда буду носить его чаще и на каждую нашу встречу обязательно надевать. – Носите, он очень идет вашему чересчур умному лицу. – Агата незаметно подмигивает и быстро встаёт, прихватив за собой неизменное пальто, женщина загораживает собой между столиком и диваном. Обескураженный от такого комментария испанец закусывает губу, и пока не совсем осознаёт ситуацию. – Оу. – смотрит на неё удивлённо и непонимающе. – Вы проводите меня, и это не обсуждается. – Разве у меня есть выбор? – Именно. – Гроссо улыбается, хотя от усталости, она готова откинуть всю гордость и уснуть прямо здесь, на засижженом диване.

***

      Алья с размаху кидает тетрадь на парту. Девушка горит от возмущения и чуть ли не швыряет стулья. Класс шумит, но многие внимательно наблюдают за развернувшейся сценой. – Ты чего? – Нино боязливо выглядывает из-за плеча, стараясь не навлечь гнев любимой. – Я?! – зрачки угрожающе сузились. – Он мне оценку снизил! – девушка бьет кулаком об парту и с грохотом садится на стул. – Кто снизил? Ты о чем? – парень снимает кепку и аккуратно кладёт руку на плечо в знак поддержки. – Библиотекарь наш. Помнишь, мы сочинение писали? Вот, смотри, что он мне почерком размашистым на пол листа написал. – Алья открывает тетрадь, долго листает, а когда находит, шумно показывает на надпись выведенную красной пастой: «Отсутствует структура текста. Желательно исправить и поработать над этим» – Отсутствует структура, бе-бе – писклявым голосом девушка передразнивает. Гнев в ней утихает и она закрывает тетрадку. – Только я не одна такая. У всех нас такие комментарии. А у Хлои там целая сопроводительная статья – она обводит рукой класс и многие начинают недовольно шептать, а Хлоя закатила глаза, цокнув языком, продолжила краситься. Маринетт тихо лежала на парте и мирно посапывала, иногда вздрагивая от шума. Вчерашний вечер отразился на ней знатно. Темные круги пролегли под глазами, усталость сковывала все тело, отдаваясь раздражающей болью в пояснице. Героиня в красном не знала, сработал ли супер шанс так как должен был. Да, на глазах восстановились здания и следов пожара как не бывало. Но новости молчат и это затишье очень сильно беспокоило.       Медленно она стала просыпаться, то ли от того, что её интенсивно толкали в плечо, то ли чутье сработало поздно. Резко распахнув глаза, Маринетт ожидала увидеть затылок Адриана, но вместо этого она уткнулась в серую рубашку. В ужасе она поднимает голову и чувствует табун мурашек, пока изучающий взгляд карих глаз сверлит в ней дыру. – Доброе утро, мадемуазель Дюпен-Чен. Я понимаю, что это первый урок и вам хочется спать, но я не приветствую когда кто-то уходит в коматоз на моих лекциях. Поэтому боритесь со сном. – Эрнандес хмурится, но к всеобщему облегчению не сердится. Он поворачивается спиной к ученикам и неторопливо идёт к себе за рабочий стол. Поправив стопку бумаг, взглянув на которую сразу опускаются руки, мужчина привычным движением поправляет очки на носу и продолжает сорванную лекцию.       Маринетт вздыхает и пытается что-то написать, но учитель так быстро диктует, что в тетради получается неразбериха из недописанных слов и сокращений. Оставив эту глупую затею девушка пытается вникнуть в тему, иногда поглядывая на ничего не понимающую Алью. И вдруг чья-то рука поднимается вверх. Мужчина обращает на это внимание. – Да, молодой человек, я вас слушаю. – Извините, мсье, но как мы с общей литературы перешли на итальянскую? – Айван выглядел смущённо и немного напугано. Эрнандес останавливается и поворачивается всем телом, озадаченно глядя в просторное окно, где открывался вид на Лувр. Коротким жестом просит Айвана сесть и тот, послушно с громким сопением садится на место. – Извините, пожалуйста, – мужчина разводит руками и листает записную книжку. – Ну, конечно-конечно, это же надо быть таким невнимательным. – мужчина блекло усмехается и поясняет. – Я вам начал читать не ту лекцию, с ней вы должны будете познакомиться в лучшем случае через месяц. Как же я... Как же я так промахнулся... – копаясь в верхнем ящике стола, педагог расфасовавает бумажки и наконец находит нужный лекционный материал. Глухо откашливается, мужчина обводит взглядом аудиторию, прикладывает руку к груди и снова всех благодарит за внимательность. – Итак, теперь продолжим со старого материала – мельком пробежавшись по тексту Эрнандес почти не читал, однако речь его красноречивая, хоть и медленная. Звонок истерично оповестил об конце урока. Подростки нехотя собирали вещи и покидали кабинет, чтобы спуститься на химию, где они проведут два часа своей жизни. – До свидания, мсье. – До свидания. – кабинет стремительно опустел, только часы тревожно отбивали ритм. Открыв окно на распашку, холодный ветер пробил на дрожь, но так мысли успокаивались. Со стола слетели бумаги и разлетелись по полу. Он уберет, но не сейчас.       Тревога пожирает изнутри. Сальвадор запутался во всем: расследование не продвинулось ни на шаг, что бесило до скрежета в зубах, единственная нить выводящая на наркодилера оборвалась, когда тело Томаса Кокса бесследно пропало, в тот день Эрнандес знатно напился и рыдал взахлёб на полу спальни, так и не дойдя до кровати. А тут ещё и чувства столько лет никем не тронутые и забытые, стали пробуждаться с новой силой, что неумолимо щемят в груди каждую ночь и не дают спать спокойно. Вчерашняя трагедия дала о себе знать, когда оставшись дома один на один с собой , скупая слеза побежала по лицу, Сальвадор стал молиться за упокой погибших. Еще и на основной работе происходит черти что. Документация доводила до белого каления, он не умел её вести и постоянно срывался, швыряя ручку в стену, но возвращался обратно каждый раз. А на совещании, Эрнандес обычно спокойный, еле сдержался чтобы не ударить учителя физкультуры, когда тот проявил наглость и спросил о жене, и о том, как она, явно намекая, на то, что коллега одинок. Фамилию нахала Сальвадор так и не запомнил, сложная, витиеватая. Медленно снимает очки, он закрыл лицо руками пытаясь не думать.       Ветер легонько треплет волосы и совсем тихо в парке пел соловей печальную песню о разбитой любви. Небо почти чистое, лишь пара заблудившихся облачков плыли, гонимые ветром на запад. День вступает в свои права освещая землю мягким светом, словно художник, бережно наносящий последний штрих на своём полотне.       Солнечные лучи, пробиваясь сквозь листву деревьев, создают на земле танец светотеней, завораживающий и незаметный. Пока Париж спокоен, пока могильный траур не сковал его дух. Пока красное вино льётся по бокалам, где-то коронер вскрывает обгоревшее тело. Пока мороженщики весело распевают песни, за несколько кварталов от них помрачневшие копы перекидываются краткими диалогами о том, что будет завтра. Телевидение подготавливает материал через жёсткую руку цензора.       А где-то кто-то так и не дождался своего домашнего, прижимая к груди со слезами телефон с бесконечными гудками.