Гвоздика в твоих волосах

      Повозка с Амисией и её семьёй путешествовала от деревни к деревне, задерживаясь в каждой из них лишь ненадолго.       Если и приходилось остановиться, только Лукас покидал повозку, тщательно закрытую тканью. Он отправлялся разведать местность и послушать разговоры. Стоило Лукасу услышать фразы подобные следующим: «Вы слышали о беглом мальчишке, заклинателе крыс? Говорят, он сам сын Нечистого!»; «Если увидите мальчика в компании с рослой сестрой — это могут быть как раз они, за них люди заплатят хорошо!», — и список нужных ему товаров сразу же становился короче, он завершал последнюю покупку и возвращался к остальным. Затем, немедля, он стегал коня.       — Здесь о нас проведали, — говорил он, и Амисия отвечала молчанием, запоминая очередное место, где им нельзя было остаться.       Так они продолжали двигаться вперёд по дорогам и окраинам. И спустя месяц они достигли такой глуши, где никто не знал ни о каком-то там мальчишке, ни об его сестре и разговоры там шли исключительно о том, как же всё восстановить после недавней напасти. Для них она случилась так же внезапно, как и прошла.       Амисия и Лукас всё равно решили не рисковать и найти себе место вдали от других людей. После месяца, проведённого в дороге, их желание найти себе новый дом переросло в необходимость — от вида полей и деревьев уже становилось тошно. Амисия и Хьюго скучали по своему замку, а Лукас — по дому Учителя. Ведь и замок, и дом обладали общей чертой — постоянством.

***

      Конь медленным шагом вёз повозку по широкой дороге под ясным голубым небом. По обе стороны от дороги были золотые поля пшеницы, а где-то впереди виднелась река.       Лукас по-прежнему не выпускал из рук вожжи, а на предложения Амисии сменить его, вежливо отказывался. Амисия пыталась убедить его, что их путешествие стало бы в разы продуктивнее, не будь оно прерываемым на его сон, вот только Лукас отвечал ей, что сколько бы они ни проехали, если кто-то признал бы Амисию — им бы не поздоровилось. Амисия была вынуждена смириться с этим и плюхнуться обратно в повозку: в тесном пространстве которой она выучила вид каждого дюйма.       Хьюго, — уставший после долгой дороги, удивления новым местам и многим вопросам, которыми он без остановки осыпал Амисию, — спал вместе с матерью, прильнув грудью к её плечу и крепко держась за мамину руку.       Амисия, к которой, увы, не приходил сон, слушала их тихие сопения, своё дыхание, безлюдную тишину и шум от лошади да скрипучих колёс повозки. Солнечные лучи пробивались сквозь дырки в потёртом полотне, накрывавшем повозку, прогревая влажную после утренней росы солому. То и дело пролетали мимо птички, напевавшие свои трели.       Дышать было легко и вместе с тем непривычно боязно: её не покидало ощущение, что вот-вот откуда-то снова послышится писк крыс, а потому она крепко держалась за пращу. Но время шло и нападения не случалось, в конце концов, измотанная тишиной и болью в затёкших ногах, она сдалась бездействию.       Сидя подле спавшей матери, Амисия поджала к себе ноги и подпёрла подбородок рукой. В другой руке она крутила пращу. Ощущение кожаного ремня в руке дарило чувство защищённости и также вызывало ностальгию по последнему дню, который они провели вместе с отцом.       Он был для неё самым близким родителем и самым первым покинувшим её — она до сих пор не верила, что его больше нет. И эти мысли настегали девушку каждый раз, когда она оставалась наедине с собой и не могла отвлечь себя беспокойствами о Хьюго, о ком-то ещё или о том, как убежать. Бег закончился, и она сидела днём за днём в повозке, слушая приевшийся скрип колёс и каждый раз настигаемая своими мыслями.       Праща остановилась в руке, безвольно упав на запястье, Амисия выпрямилась и всмотрелась в своё орудие, кончиками пальцев скользя по ремешкам, пока сама она погрузилась в воспоминания.       Ничем хорошим это не закончилось: стало тошно на душе, и Амисия прервала свои думы прежде чем предательские слёзы успели скатиться по щекам. Она утёрлась рукавами, стиснула зубы покрепче и спрятала пращу в карман. Теперь ей нужно было отвлечься.       Рассматривая накрывавшее их полотно, сено, стенки повозки, спавших маму и брата, её взгляд то и дело в итоге останавливался на сидевшем к ней спиной Лукасе, который весь путь молчал и безотрывно смотрел на дорогу. Его было сложно узнать.       Ранее стеснительный мальчишка был теперь столь же серьёзен как любой старик. Он крепко держал вожжи в руках, сидел прямо и со всем вниманием наблюдал за конём. Лукас был напряжён как натянутая тетива и будто бы остерегался каждого куста, всё время прислушиваясь и иногда замедляя или прибавляя ход. Его лицо было как никогда хмурым.       Теперь, когда бежать было не от кого, а часы тянулись один за другим, словно маленькие вечности, Амисия вдруг осознала, что за всё это время не улучила момента заметить, как сильно повлияли события на Лукаса, и что он тоже жил, чувствовал и переживал.       «Он потерял Учителя, — подумала она, возвращаясь в воспоминаниях к смертному орду Алхимика, — а затем мы вместе сбежали, боролись с крысами, прятались в крепости, вновь боролись с крысами и также с людьми инквизиции...» Амисия знала, что ей и Хьюго было тяжело, что они многое пережили. Но она прежде не задумывалась о том, что всё это время их сопровождали и другие живые люди. Кто-то, кто тоже мог мыслить, переживать и чувствовать боль наравне с «главными героями». И теми, кто защищал их не потому, что это было их долгом в отношении знатной семьи, а по собственному выбору, из-за дружбы.       Та же Милли, которая ушла потому, что оказалась слишком живой и передумала, решив их покинуть; или Родрик, который был не только живым, но и смертным — его забрали у них сразу после смерти Артура; и, наконец, Лукас, который несмотря ни на что оставался с ними и при этом ни разу не обмолвился ни о своих страхах, ни о беспокойствах, ни о боли.       В итоге их истории, Амисия путешествовала со своей семьёй: матерью и братом, — которую с таким трудом отыскала и воссоединила не без помощи и жертв от остальных. И пусть мать болела, но была надежда на её выздоровление; и пусть Хьюго оставался всё таким же беззащитным и требующим будущих заботы и внимания, но он был жив. И оба они были теми, с кем Амисия провела свою жизнь до инцидента. Но кем они были для Лукаса и кем он мог стать для них?       «Он тоже семья», — подумала она, ни на мгновение не усомнившись. И смотря на его вымученный, усталый профиль, Амисия решила его подбодрить и также убедиться, что он не чувствовал себя лишним.       — Лукас, — тихо позвала его Амисия.       Он, по-прежнему не по годам серьёзный, но застанный врасплох, сразу обернулся. Его внимание не отрывалось от дороги, так словно он поклялся никогда не сводить с неё глаз. Взгляд парня нервно перебегал от коня к Амисии и обратно. Его встревожила неопределённость: ожидать ли новую трудность, побег Хьюго или внезапные боли у матери Амисии...       — Спасибо тебе, — сказала Амисия, и Лукас успокоился, но в глазах его читалось непонимание. Она замолчала, а он растерянно смотрел на неё, не забывая бросать взгляд то и дело на дорогу. Амисия отвела взгляд и продолжила: — За всё. Ты часть нашей семьи.       Амисия снова замолчала. Это было сказано со всей искренностью и признательностью, на которую она была способна. И вместе с этим, она не знала, что ещё могла сказать или сделать для того, кто остался с ними до конца и после. И… кого не хотелось бы потерять, как Милли.       Лукас остался озадачен услышанным и в конец оставил надзор над дорогой, слегка потянув на себя вожжи, замедляя коня. Он смотрел на Амисию, отклонившую лицо в сторону и сжавшую руки в кулаки. Лукас уловил в её голосе чувство, которое он прежде не видел в этой потерянной, боровшейся то с одной напастью, то с другой, девушке, отдавшей себя выживанию и спасению брата, — нежность.       Осознав, что он так и застыл, глядя на неё, Лукас смутился, отвернулся и снова стегнул коня.       — Я-я-я... То есть... — покрасневший, он стал больше похожим на себя, потеряв всю серьёзность и былую выдержку. Он издал неловкий смешок и замолчал. Ему было непривычны, но одновременно приятны, внимание и признание. Он откашлялся, пытаясь совладать с собой; Амисия всё так и не набралась смелости взглянуть на него, чувствуя себя неожиданно неловко. Лукас же мог только видеть её серьёзность и замкнутость, не догадываясь о том, что творилось у неё внутри. Он снова следил только за дорогой и через время прервал нависшее молчание: — Ни к чему благодарности. Я рад... быть там, где я сейчас. С вами.       — Мы тоже тебе рады. Спасибо, что ты остался, — сказала Амисия, не сдержавшись и не желая потерять возможность всё высказать, пока не стало поздно. Она повторила, надеясь, что он запомнил бы это навсегда: — Мы семья, Лукас.       Лукас ничего не ответил. Кончики его ушей зарделись, а сам он только коротко кивнул, усмехнувшись и пробормотав что-то невнятное. Он слишком отвык от человечности после того, что с ними было. Ему понадобится время, чтобы прийти в себя. И в то же время, Амисия догадывалась, что в его сердце была ещё одна сильная боль, добавившаяся к потере его Учителя, — это разлука с Милли. Для всех его симпатия к воровке была слишком очевидна с самого начала. Но Милли была слишком отягощена потерей брата и страхами от увиденного, чтобы это заметить. В последний день, после победы над Епископом, Амисия и Хьюго в последний раз увидели Милли — она ждала их на назначенном месте. Амисия была рада её видеть, до тех пор, пока не была встречена полным ненависти взглядом, а затем увидела, как он сменился на страх и отвращение, когда Милли посмотрела на Хьюго. Ей не пришлось ничего говорить, даже Хьюго всё понял: он прижался к Амисии, а сестра приобняла его и закрыла его лицо рукой. Лицо Амисии переменилось, нахмурилось, а губы молча произнесли: «Уходи». Милли ушла, ничего не ответив, а Амисия ещё долго успокаивала Хьюго, который стал винить во всём себя, будто он был «монстром».       Когда Лукас узнал о том, что Милли ушла, не попрощавшись, он смолчал, но по нему было видно — парнишке разбили сердце.       «Если бы она пришла попрощаться с ним, захотел бы он пойти с ней? Оставил бы нас?.. — промелькнуло в уме Амиссии. Она посмотрела на Хьюго и маму, задумалась, и лицо её помрачнело. Амисия представила, как она и брат остались бы одни с матерью, гонимые отовсюду и всеми, если только не преследуемые. Но затем она покачала головой и снова посмотрела на Лукаса, сосредоточенного на дороге и лишь иногда что-то себе говорящего под нос от неловкости. — Нет… он бы нас не оставил. Не смог бы. И он не ненавидит Хьюго. Потому... может, и к лучшему, что она ушла без прощаний. Ему бы было больнее об этом помнить».       Оставшийся путь продолжился в молчании. Через время Лукас стал напевать какую-то деревенскую мелодию, а Амисия пошевелила затёкшими плечами и, выдохнув, посмотрела на видневшийся пейзаж из-за места возничего. Сзади повозку они оставляли закрытой тканью, чтобы никто не мог увидеть их, и потому им самим тоже ничего не было видно.       Амисия вытянула шею и смогла разглядеть редкие деревья, начавшие появляться вдоль дороги. Вверху было небо, с плывущими по нему облаками. Птицы перекликались звонкими голосами.       Амисия, видя это, снова вспоминала дом. Когда они с отцом ходили в лес, на охоту...       Она снова убегала от воспоминаний. Амисия перебралась на другую сторону повозки, где неба не было видно, и прижала к себе Хьюго покрепче.

***

      К вечеру они остановились. Лукас обернулся и обратился к Амисии:       — Возможно, мы сможем здесь остаться. Мы уехали так далеко, как могли.       Амисия кивнула и пожелала ему удачи. Лукас спрыгнул на землю и ушёл.       Хьюго, уже давно не спавший, потянул задумавшуюся Амисию за рукав. Он прошептал:       — Думаешь, эти люди нас не прогонят?       На улице стемнело, и всё же она отчётливо видела лицо своего маленького брата, прошедшего через ад на Земле, переборовшего наследованное проклятие, и потерявшего мир таким, каким он его помнил. Хьюго был всё тем же беспомощным и чистым душой ребёнком. Глаза брата, детские и невинные, омрачались лишь спрятавшимися где-то в глубине них страхом и ожиданием несчастья.       Затем она снова присмотрелась и заметила, что теперь он напоминал своих крыс, всем телом напряжённый, не спускавший встревоженного взгляда с сестры и готового среагировать, защищаться до смерти, будучи загнанным в угол.       В такие моменты Амисия, честно, сама побаивалась нового Хьюго, помня как он один раз атаковал её, когда на кону было спасение матери, хотя именно Амисия заботилась о нём пока они были одни. И в то же время, она понимала, что ничего не могло быть как прежде, и его силы — это то, с чем ей стоило смириться.       Ей было совершенно ясно, что кем бы теперь ни был Хьюго на самом деле: обычным ребёнком или зверем, — он оставался младшим братом Амисии и она сделала бы всё, чтобы защитить его.       — Не прогонят, Хьюго, — она ласково провела рукой по щеке брата, — а даже если и попробуют, то мы поедем дальше, на юг, где даже не был папа. Хьюго, что бы ни случилось, я здесь, рядом, я не дам тебя в обиду. Помни об этом.       Хьюго улыбнулся и кивнул.

***

      Потерь здесь тоже было не мало, потому и договориться о месте для жилья оказалось не сложным занятием. Им отдали домик покойного хозяина на отшибе на берегу речки. Лукас подогнал повозку к нему, отцепил коня, чтобы дать ему отдохнуть и помог перенести вещи. Обустроив дом, они с Амисией перенесли маму на постеленную свежую солому внутрь.       Они все вместе разделили ужин, делясь кусками большого хлеба и заедая его яблоками, сорванными по пути. Затем знатно выспавшийся Хьюго потянул Амисию за руку на улицу и они вместе стали резвиться среди светлячков.       Наблюдая за ними, Лукас вспомнил, как Милли нашла его перед своим уходом и попрощалась, при этом оставаясь такой же неловкой и слегка грубой в своих выражениях. Она не сказала ничего кроме: «Малой, пришло время расстаться, бывай», — и после только молча ждала его ответа, всматриваясь в него. Лукас понял, что она звала его с собой.       Он только печально улыбнулся тогда и опустил взгляд. И его молчание для Милли оказалось громче любых слов.       Она выругалась, вскинув руками и ушла. Он почувствовал, что за бранью, которой она его осыпала, скрывались будущие слёзы горькой обиды, которые она выплакала бы в одиночестве.       Но он не мог ничего с этим сделать. Лукас не последовал за ней, он остался. Потому что как бы ни была сильна его симпатия к Милли, он знал, что Амисия и её семья нуждались в нём. Как говорил его Учитель: «Если ты дал кому-то надежду, забрать её будет преступлением». А наставления Учителя, это всё, что от него осталось у Лукаса.       — Мы семья, — повторил слова Амисии Лукас, стоя в дверях их нового дома и наблюдая за улыбавшимися и смеявшимися Амисией и Хьюго.