Long Dead Affair

Понедельник, полдень

      Как выяснилось, Бруно умеет готовить просто потрясающе, и Абаккио мог бы почувствовать себя виноватым, если бы не тупое удивление на лице Бруно, когда он тоже пробует рагу и находит его не таким уж ужасным.       После того как его выгнали с собственной кухни, Абаккио быстро принял душ. Заплел волосы в беспорядочную косу, не вытирая их насухо полотенцем, и натянул одежду на еще влажную кожу, только чтобы успеть спуститься сюда вовремя и отвоевать у Бруно обязанность по уборке. Подумал, что это самое меньшее, что он мог сделать.       План удался. Даже если Бруно успел накрыть на стол, пока Абаккио отвлекся.       В отместку Абаккио взял на себя обязанности по сервировке, выхватив половник прямо из рук Бруно.       Вот так. Теперь они квиты.       Причудливая домашняя обстановка вернулась благодаря тушеной рыбе. Этому способствовало то, что они оба сидели за столом друг напротив друга и случайно надели одинаковые простые футболки, потому что Абаккио недостаточно внимательно присмотрелся к своему выбору верха.       ...Одинаковые футболки никак к этому не относятся. Абаккио делает все возможное, чтобы выбросить это из головы. Их достаточно легко игнорировать.       Это первая совместная трапеза, и это факт, который ему трудно игнорировать. Конечно, Бруно обычно занимает место напротив него, но это только для того, чтобы понаблюдать, составить компанию или за неимением другого занятия. Сегодня он ест вместе с Абаккио. Присоединился к нему за обедом. И это... приятно?       Последний раз он обедал за столом, стульями и приятной компанией, наверное, в кругу своей... нет. Не его семьи. Семьи Эннио.       Дыши глубже, Абаккио. Не подавись рагу, над которым Бруно так старался. Не поддавайся призраку той давно забытой теплой уютной атмосферы старых шуток, дружеского общения и даже детей, которые были не такими уж раздражающими. Художественные шедевры, всученные Абаккио в лицо теми же маленькими, неуклюжими руками, которые их создавали.       Боже. Абаккио усиленно моргает, чтобы отогнать приятные воспоминания, налитые кровью. Он снова начинает дышать и возвращается к своему рагу.       Как бы то ни было.       Это был последний раз, когда он сидел в одном месте и ел в одно время с другим... человеком. Еда, съеденная в дороге с Наранчей, Триш, Фуго по другую сторону костра или Мистой рядом с ним, не в счет. И Абаккио взял за правило не есть с выжившими, когда они приходили, потому что обмен трагическими историями – неловкое дело. Или просто молчание. Зачем это терпеть?       А вот это... это...       Да. Это приятно.       Бруно ест медленно, маленькими кусочками и глотает почти осторожно. Как будто смакует, что, вероятно, и происходит, поскольку это первая настоящая, полноценная, честное слово, еда, которую он съел за без понятия сколько времени. Это простое рагу, должно быть, превосходит по вкусу сырое окровавленное мясо.       На полпути к тарелке – в тот момент, когда ему наконец-то удалось перестать смотреть на Бруно как на какого-то чертового придурка, – Абаккио едва не подавился ложкой. Потому что ему только что пришла в голову самая уморительная и самая ужасная мысль одновременно, и его тело в эту неловкую секунду решило вспомнить, как смеяться.       Вот он кашляет, пытаясь сделать так, чтоб рыбный бульон не вытек из носа, прижимает салфетку к ухмылке, и, черт возьми, это даже не должно быть так смешно, но увы это так.       Может, он наконец-то сошел с ума? Он сломался под давлением паршивого прошлого и странного беспорядка, в который превратилась его жизнь.       Он прилагает усилия, чтобы взять себя в руки, берет дыхание под контроль и осмеливается посмотреть на Бруно. Обе его темные брови изогнуты дугой в недоуменном выражении, и, да, Абаккио не может винить Бруно за это. Он и сам не ожидал от себя такого.       Еще один короткий смешок вырывается наружу – серьезно, какого хера, – и Абаккио прочищает горло, пытаясь избежать зрительного контакта с этим неотвратимым взглядом.       Уголки рта Бруно подергиваются в подобии улыбки. Он откладывает ложку, внимательно глядя на Абаккио. Ждет объяснений, почему тот разразился хохотом абсолютно ни над чем.       Кажется, было бы справедливо посвятить Бруно в шутку, если вдруг он решит, что Абаккио смеялся над ним.       А это не так. Ну, не совсем. – Я просто подумал, что... – Абаккио проводит рукой по своей щеке, очерчивая линию на месте шрама Бруно, – хорошо, что он зажил, иначе, э-э, рагу могло бы потечь.       Когда он озвучивает это вслух, звучит очень глупо. Совсем не достойно его первого настоящего смеха за... сколько там лет?       Но Бруно выдыхает воздух через нос. Он качает головой, словно считает Абаккио нелепым(в этом он полностью прав), и слегка пинает его в голень под столом. – Прости, – и все же Абаккио не может стереть с лица эту идиотскую ухмылку. Это не помогает ему казаться искренним.       Уголки губ Бруно приподнимаются, приобретая форму полноценной улыбки, и он берет ручку и пишет, наклонив блокнот под углом, чтобы Абаккио мог читать, как Бруно выводит: «Ты не смешной»       Это вопиющая кража слов Абаккио, сказанных ранее на кухне. Он едва сдерживается, чтобы не высунуть язык(винит в этом желании свой главный источник человеческого общения – Наранчу), и вместо этого произносит куда более зрелое: – И ты тоже.       Бруно снова качает головой, может быть, в знак несогласия. А может, от разочарования. На мгновение он замирает, постукивая ручкой по бумаге, прежде чем написать еще один ответ. «Раньше протекало»       Из горла Абаккио вырывается еще один грустный повод для смеха. На полсекунды ему становится не по себе от этого, но потом Бруно издает забавный звук. И он все еще продолжает улыбаться своей причудливой улыбкой. – Звучит раздражающе.       Вместо того, чтобы согласиться, Бруно пожимает плечами, его глаза в задумчивости блуждают по сторонам и на мгновение задерживаются. Он наклоняется над своим блокнотом и пишет, аккуратно, но быстро. «открыл молнию, чтобы пошла кровь – обманул давно умершего зомби, заставив его думать, что я тоже такой, и предотвратил атаку»       Вот дерьмо.       Это... это тяжело.       Теперь Абаккио чувствует себя мудаком. – Умно, – только и пробормотал он, потому что, как и было сказано ранее, социальные навыки вряд ли являются его сильной стороной. Особенно в случаях, требующих деликатного отношения к таким беспрецедентным событиям, как игра в нежить.       Это единственное слово, которое ему удалось вымолвить, кажется, так и есть. Бруно одаривает Абаккио еще одной порцией смеха и пишет: «Я могу быть умным»       Хах. Теперь Абаккио снова улыбается, как будто этот хитрый не-зомби не знает, насколько он коварен...       Похоже, обсуждение этих вещей его не расстраивает, так что это плюс. Потому что теперь, когда Абаккио дал трещину в шлюзе, его любопытство разгорается с новой силой, и он уже откладывает ложку, чтобы спросить: – Что заставило тебя начать использовать молнии?       Голубые глаза задумчиво моргают, и Бруно тянется потеребить молнию, удерживающую его руку. Он долго смотрит куда-то вдаль – больше времени уходит на размышления, во время которых Абаккио думает, не перегнул ли он палку, но так и не говорит об этом, – прежде чем начинает писать.       Абаккио наклоняется через стол, чтобы прочесть, что пишет эта ручка(она снова движется чуть быстрее, чем обычно, а рука Бруно – чуть тверже. Хороший знак?) «Лицо было первым, открытая рана беспокоила меня, и я зашил ее. Потом рука – неудобно было носить с собой, пришлось пришить»       Ха-ха, мерзко. «Но она также была удобна¹(без каламбура, хватит ухмыляться), чтобы доставать вещи, этого не хватало, когда я ее пришил» – Подожди, – Абаккио прерывает поток слов, ухмылка сползает с его лица. Теперь он смотрит прямо на Бруно, а не на бумагу, – ты можешь пользоваться рукой, когда она отсоединена?       Кивок, сопровождаемый забавным подергиванием губ Бруно.       О, это... Ну, Абаккио, вероятно, должен был догадаться об этом. Он видел достаточно рук зомби, которые ползли к нему сами по себе, и даже был однажды преследуем одинокой прыгающей ногой, чтобы понять, что для движения частей тела нежити крепление не обязательно. Но все же. Это Бруно. Он другой. – Это чертовски отвратительно.       Бруно почти теряет хватку на ручке, его рот растягивается в самой откровенной улыбке, а плечи сотрясаются от того, что определенно является смехом. Даже крошечные звуки проскальзывают в некоторых из них, наполовину сформированные, но все равно забавные. Покачав головой, он настойчиво указывает на ту часть записки, где говорится о том, как удобна может быть съемная, полностью функционирующая рука. – Очень отвратительно, – настаивает Абаккио в ответ. Смех Бруно грозит превратить его собственный недовольный рот в улыбку. Он хмурится, чтобы не дать этому случиться. Но выходит все как-то дрожаще и неправильно, так что убедительным это никоим образом не назовешь.       Отложив блокнот в сторону, Бруно быстро набрасывает слово на верхнем поле. «Полезно!» – Мерзко.       Отмахнувшись от замечания и не переставая улыбаться, Бруно продолжает рассказывать свою историю. «Следующей была грудь. Пытались добраться до моего сердца»       О, черт. У Абаккио замирает сердце. Голова наполняется помехами при мысленном образе того, как кто-то злобно вгрызается в грудную клетку Бруно, как ему приходится это терпеть – выживать, чтобы потом в одиночку зашивать себя.       Он задается вопросом, не повреждено ли сердце Бруно. В ту первую ночь Абаккио не заметил в нем ничего особенного, но, впрочем, он и не присматривался к нему особенно внимательно. Слишком уж сильно отвлекал тот факт, что в его гостиную, и, как следствие, в его жизнь, забрел симпатичный зомби. И он не собирается сейчас интересоваться состоянием здоровья сердца Бруно.       Бруно все еще пишет. Абаккио пытается вырваться из своих мыслей и наверстать упущенное. «карманы – ненадежное хранилище», – это еще мягко сказано, Абаккио не понаслышке знаком с состоянием этих дырявых карманов, – «когда искал пальто, прихватил лишнюю молнию. Успешный эксперимент» – Можно и так сказать.       Абаккио так и тянет затронуть каждую жуткую травму, но он чувствует, что это переходит какие-то границы. И неважно, что это направит разговор в унылое русло. Он не понаслышке знает, как трудно избавиться от плохих воспоминаний. Уже одно это заставляет его держать язык за зубами. Бруно сегодня много улыбался. Кто такой Абаккио, чтобы все портить?       В конце концов, это не имеет никакого значения, кроме болезненного любопытства. Вряд ли об этом стоит говорить за обедом, но... – Ты действительно прошел через ад, не так ли?       Бруно опускает глаза и возвращается к своему блокноту. Он несколько раз постукивает ручкой по столу, а затем пишет: «И ты тоже» – Да, – бормочет Абаккио. Наверное, да. Он старается не думать об этом. Это не всегда получается, но... Он очень, очень старается.       Наступившая тишина... неловкая. Притворившись, что это не так, Абаккио возвращается к поеданию удивительно вкусного рагу, и какое-то время ему это удается. В кои-то веки его мысли даже приятно блуждают, вплоть до того, что он мечтает о белом вине к этой рыбе. Что сильно отличается от мысленного образа груди Бруно, разрубленной топором(вот и опять, снова вернулся к последнему).       Бруно, тем временем, похоже, закончил с обедом. Он теребит уголки своего блокнота(он заканчивается; Абаккио придется позаботиться о том, чтобы в скором времени достать новый) и снова погружается в раздумья. – Спасибо, – Абаккио нарушает неловкое молчание с неловким изяществом, – за то, что приготовил обед.       Это чудесным образом помогает Бруно вновь просветлеть. Абаккио тревожит то, на что он готов пойти ради этого, и поэтому он не собирается зацикливаться на этом сейчас. «Всегда пожалуйста» – Значит, что с этого момента мы можем готовить по очереди?       С еще одной крошечной улыбкой – боже, он так счастлив сегодня – Бруно кивает. –       Прогнав Призрачную Кошку с места, где она возилась лапкой в маленькой кастрюльке с остатками еды(ей даже не нужно есть!), а затем спрятав эти остатки в холодильник на хранение, Абаккио присоединяется к Бруно на диване.       На этот раз обошлось без драки за оставшуюся посуду. Бруно легко уступил ее Абаккио, встав на шаткие ноги и сразу после ужина отправившись в гостиную, где и сидит теперь, выглядя бледным и усталым.       В груди Абаккио вспыхивает неудержимая, хорошо знакомая искра беспокойства, когда он садится рядом с Бруно. – Ты в порядке? – спрашивает он низким голосом.       То, что Бруно почти вздрогнул в ответ, схватив свой блокнот с края дивана, вряд ли обнадеживает. Не успокаивает и его отрывистая запись: «может, перенапрягся» – Я же говорил, – резко выпаливает Абаккио, получив от Бруно вполне заслуженный – пусть и мягкий – взгляд. Это справедливо, – отдохни немного. Хорошо?       Вынужденно вздохнув, Бруно откидывается набок, оказываясь зажатым под углом между спинкой и подлокотником дивана. Это самое неохотное расслабление, которое Абаккио когда-либо видел, а на лице Бруно – возмущенная гримаса. Яркие глаза по-прежнему устремлены на Абаккио. – А ты не смотри на меня так. Сам виноват, – Абаккио пытался предупредить его. Несколько раз. Не его вина, что уровень упрямства Бруно постоянно установлен на «единственный человек, сохранивший человечность после зомбирования».       Глаза Бруно закатываются обратно в голову и остаются там на время драматической паузы.       Вопреки самому себе, несмотря на то, что Абаккио по праву должен был бы испытывать чувство «я же тебе говорил», – именно поток беспокойства перекрывает все остальное и заглушает всякое желание поиздеваться над Бруно. Теперь, когда Абаккио позволил открытой заботе просочиться, он, по-видимому, уже не может ее остановить. Он просто зациклился на этом. Особенно когда дело касается Бруно.       ...Что, если отсюда Бруно вернется к тому, чем он был...?       Абаккио... не сможет этого принять. Не хочет, чтобы это случилось. Только не снова. Он думает о тушеной рыбе, о небрежных детских рисунках, о зубах Эннио в его плече, о крови, стекающей по подбородку Бруно...       Блять. – Ты уверен, что это просто перенапряжение?       Бруно пожимает плечами. Если это возможно, он еще больше вжимается в диван. – ...Может, обед тебе не подходит?       Отрицательное покачивание головой. – Ты уверен?       Кивок. – А что, если...       Бруно протягивает руку и зажимает Абаккио рот, прерывая его. Его глаза, встретившись с глазами Абаккио, становятся совсем сонными. Что забавно, потому что зомби не спят, и Бруно тоже. А еще в его глазах есть некий блеск, который обнадеживает даже на фоне усталости.       Лучше сосредоточиться на этом. А не на том, как сердце Абаккио пытается вырваться из груди.       Рука у рта Абаккио сухая, шершавая, но не неприятная и не отталкивающая. Пахнет практически ничем. Немного прохладная. Как обычно. Он отодвигает ее, возможно, более осторожно, чем собирался.       ...Он даже не заметил, что наклонился достаточно близко, чтобы Бруно мог дотянуться до него, не вставая. Это...       Неважно.       Поскольку Бруно сейчас явно не расположен к разговорам(уточнение: из-за навязчивой суеты), а Абаккио, судя по всему, с трудом удается держать в тайне свои тревожные бредни и навязчивые мысли, он решил, что лучше найти хоть какое-то занятие, чтобы занять себя. Подальше от Бруно.       Идеальным вариантом было бы отправиться куда-нибудь, чтобы заняться делами вне дома – они давно уже назрели, – но он все еще не может заставить себя зайти так далеко. Он не хотел бы пока оставлять Бруно.       Встав, он объявляет: – Пойду наверх. Проверю растения. Понаблюдаю немного за рацией, – он медлит, делает полшага в сторону и останавливается. Поворачивается обратно, – если я тебе понадоблюсь... – Ты знаешь, где меня найти. Приходи за мной, что бы это ни было. Не медли. Такие вещи Абаккио не может произнести вслух.       По медленному кивку Бруно, выражающему согласие, Абаккио идет вперед.       Растения не требуют особого внимания, так как последние три дня он использовал их в качестве отвлекающего маневра, когда страх за Бруно грозил захлестнуть его. Это случалось чаще, чем ему хотелось бы признать(вот видите, он снова себя накручивает).       К тому времени как Абаккио добрался до своей комнаты, он решил, что наблюдать за происходящим с кровати гораздо приятнее, чем сидеть на старом шатком стуле. В конце концов, он все равно слышит рацию с кровати, так какая разница? Развалиться поверх одеяла и уставиться в потолок – не менее продуктивно. И что с того, что это подпитывает странную меланхолию, терзающую его?       ...Если его мысли заняты Бруно, то это совершенно случайно, и Абаккио в этом не виноват. ...       Тем более что не проходит и десяти минут, как в дверях спальни появляется сам Бруно. Это зрелище выводит Абаккио из дремоты, заставляет его резко подняться и оглядеться. – Да блять, у тебя что, аллергия на хороший отдых?!       Протискиваясь в спальню, Бруно протягивает ему заранее приготовленную записку с надписью: «Я устал сидеть без дела». Почерк нарочито аккуратный. – Пиздец, – ворчит Абаккио, придвигаясь к краю кровати так, что его ноги касаются пола, – тогда хотя бы полежи.       Но Бруно не обращает на него внимания. Даже проходит мимо него, направляясь к столу и стоящему на нем радиоприемнику. Он останавливается перед всей этой установкой, откладывает блокнот и смотрит на технику. Под присмотром Абаккио(то есть когда Абаккио находится в комнате и растерянно наблюдает за происходящим) он начинает осторожно, любопытными пальцами перебирать механизмы.       Ну что ж. Отлично.       Абаккио сползает с кровати и останавливается рядом с Бруно, чтобы иметь возможность наблюдать за ним вблизи. – Хочешь узнать, как это работает? – догадывается он.       Кивнув, Бруно самонадеянно усаживается на старый, хлипкий, скрипящий стул.       Идея неплохая, ведь Бруно теперь живет здесь, а радиоприемник удобнее, чем съемная рука, и является неотъемлемой частью жизнедеятельности Абаккио. Тем не менее Бруно, должно быть, очень скучно, чтобы проявлять интерес. Он даже не сможет по-настоящему им воспользоваться из-за бесполезных голосовых связок(а также из-за того, что его лучше держать в секрете). – Ты ведь понимаешь, что это едва ли на шаг выше, чем просто сидеть без дела?       Бруно просто смотрит на него. Ожидающе. Глаза медленно и целенаправленно моргают, всего один раз.       С тяжелым вздохом Абаккио сдается(...не то чтобы у него был хоть какой-то шанс отказаться).       Он начинает читать лекцию о великолепных чудесах технологии HAM-радиосвязи и обо всех тех примочках и прибамбасах, которые делают ее систему такой надежной. Он показывает Бруно, как совершать звонки и принимать их, демонстрирует смену частот и предустановку каналов. Убеждается, что Бруно знает разницу между Мистой, Наранчей, соседними гидами и официальной городской линией, которая с тем же успехом может быть и Наранчей.       Также рассказывает о системе записи, сигнале срочной опасности и городской системе оповещения. Перечисляет все запасные варианты, которые должны как можно быстрее оповестить Абаккио, если выживший позвонит с одной из радиостанций аванпоста, разбросанных по периметру Города, а Бруно все это время внимательно слушает.       И делает заметки, записывая все это сокращениями на чистой странице своего блокнота.       Ну, если уж Абаккио так предан своему делу, он мог бы упомянуть и о портативных радиоприемниках, которые стоят в нескольких комнатах дома. У него самого есть дурная привычка оставлять их включенными и позволять батареям разряжаться.       В этом он признается во время своих бредней, но только потому, что Бруно – ответственный человек. Тот, кто делает заметки. Он не забудет их выключить. Возможно, даже не забудет зарядить сами аккумуляторы. Все, что угодно, лишь бы Абаккио не накричал на него за напрасную трату энергии и ресурсов.       ...И все же. Бруно не пришлось записывать этот пункт, и его рот скривился в несносной, знающей ухмылке. Слишком голубые глаза в перерывах между фразами бросали взгляд на лицо Абаккио. Вот придурок.       Все эти записи вдохновляют Абаккио порыться в ящике стола – он делает это не для того, чтобы скрыться от этих глаз, – и ага, вот оно, старое пыльное расписание. Он не следил за ним уже, должно быть, несколько месяцев, но, судя по всему, он его уже выучил наизусть, но давно пора вспомнить его после длительного времени. Бруно изучает его с большим интересом, чем он того заслуживает, ведь это всего лишь горстка обязанностей, набросанных в виде пустого списка.       Используя его в качестве общего руководства, Абаккио рассказывает о своей обычной рутине, которую Бруно почти не видел, поскольку она стала самым серьезным препятствием на пути к тому, чтобы Абаккио сохранил свое прежнее роботизированное существование(или даже то жалкое, прибрежное существование, в которое вошел Бруно).       Просыпаться, смотреть за рацией, заниматься домашними делами(о, точно, сегодня же еще день стирки...), патрулировать два раза в неделю... вот такие были времена.       Теперь, когда Бруно занял свое место в жизни Абаккио, все стало не так просто. Хотя в том, что он стал бездельничать, Бруно не виноват. Это произошло раньше его появления. Бессмысленное существование засасывает Абаккио в глубокую депрессию. «Я помогу» – вот что говорит Бруно перед лицом всех этих простых обязанностей. Он записывает это с такой законченностью, с которой не поспоришь. – Тогда я назначаю тебя постоянным дежурным по прачечной.       Почти смеясь, Бруно качает головой. «Могу следить за рацией, пока ты спишь»       На самом деле это не такая уж и ужасная идея, хотя она и не избавит его от обязанности стирать навсегда. Абаккио ненавидит слушать воспроизведение вчерашней тишины, даже в ускоренной перемотке. – Хорошо, но ты должен разбудить меня, как только кто-нибудь позвонит.       Бруно кивает в знак согласия и отворачивается от Абаккио, чтобы занять свое место. Предполагая, что теперь, когда с уроками покончено, он снова будет работать. – Но еще рано, – ворчит Абаккио, – так что пока отдыхай, – он пытается отодвинуть стул с Бруно от стола, но Бруно хватается за него, отодвигая всю конструкцию от стены и вынуждая Абаккио отпустить его, чтобы он не сломал что-нибудь. «спал, когда я пришел», – с небрежной поспешностью пишет Бруно.       Недостаточно поспешно, потому что на этот раз, когда руки Бруно заняты другим, Абаккио удается оттащить стул. Повернув его лицом к кровати, он от души пихает его в этом направлении. – Я отдыхал, – объясняет он. Он не собирался засыпать, – как и положено.       Бруно встает, недовольно хмурясь, и вместо этого опускается на край кровати. Тяжелой ногой, со всей капризностью ребенка, он отпихивает стул в сторону Абаккио.       Абаккио ловит стул и садится на него, все еще лицом к Бруно, а не к скучному старому столу с его скучной, старой рацией.       Далее следует что-то вроде «взгляда вниз», в котором Бруно дуется, Абаккио хмурится, а воздух между ними заряжен чем-то, чему Абаккио либо не может, либо не хочет дать название. Да это и не важно.       В конце концов, Бруно смиряется и падает обратно на кровать. Его хмурый взгляд теперь устремлен в потолок. – Ты ужасно упрям, – говорит ему Абаккио, наконец-то сочтя, что можно повернуться к рации, оставив Бруно без присмотра, – неудивительно, что твоя душа осталась здесь.       Блокнот Бруно так и остался лежать на столе, а значит, над плечом Абаккио не будут летать нахальные бумажные самолетики, и его затылок не побьют расстроенные бумажные шарики. Вместо них – тупой стук пяток Бруно по полу, когда он беспокойно дрыгает ногами.       По крайней мере, он лежит. Абаккио это устроит.       ...Все пять минут, что они длятся, сменяются звуком, с которым Бруно снова поднимается на ноги. – Черт возьми, Бруно, – прошипел Абаккио, собираясь со скоростью света развернуться и поговорить с этим упрямым придурком – может быть, даже физически поднять его и бросить на центр кровати, – но рука в волосах останавливает его.       Бруно стоит позади него. Стоит близко. Поднимает еще влажную косу Абаккио и пропускает ее между пальцами.       Ощущения... приятные.       И Абаккио замирает. Замирает на месте. Без всякой необходимости поднял голову. Плечи напряглись от ощущения осторожных пальцев, поглаживающих его по макушке. – ...Что ты делаешь? (Он единственный, кому здесь разрешено прикасаться к волосам, спустись с неба на землю, Бруно).       Левая рука по-прежнему запуталась в волосах Абаккио, правая схватила ручку, и Бруно написал: «Выглядит неплохо»       ...Блять.       Какого… Какого хера Абаккио вообще краснеет? Или ему кажется, что краснеет, во всяком случае, лицо такое горячее. И он знает, что бледен настолько, что если кажется, будто он краснеет, то, скорее всего, так и есть. От крошечного комплимента полу-зомби. От нежного прикосновения пальцев, любующихся его косой. От веса Бруно, прижавшегося к нему сзади, когда он наклоняется, чтобы достать блокнот… – Спасибо, – умудряется пробормотать Абаккио, потому что это всего лишь хорошие манеры. Мурашки бегут по предплечьям, когда мизинец Бруно проводит пальцем по его уху.       Ах. Бруно снова пишет. Абаккио осмеливается повернуть голову, чтобы прочитать. «Можешь заплести мне косу?»       Застигнутый врасплох комплиментом и прикосновением, Абаккио соглашается. Кивает, как идиот, под рукой Бруно, и только когда он встает, а Бруно распологаетсяна стуле, понимает, что его, блять, абсолютно точно развели. – Хитрый ублюдок, – ворчит он. Но его руки все равно остаются в мягких спутанных волосах Бруно, и он перебирает их пальцами.       Бруно, в свою очередь, чувствует себя как дома. Протянув руку вперед, он настраивает радиочастоту на канал выжившего точно так же, как Абаккио показал ему ранее. Похоже, он безмерно доволен тем, что его маленькая схема сработала до мелочей, эта коварная маленькая не-нежить. – Не думай, что тебе это сойдет с рук, – Абаккио проводит пальцами по лбу Бруно, убирая челку назад вместе с остальными волосами, пока все не окажется свободно расчесанным. Бруно подхватывает некоторые из них. Без настоящей расчески коса может получиться неаккуратной, но ногти Абаккио справляются со своей задачей достаточно хорошо, – как только я закончу, ты ляжешь обратно.       Ложное притворство или нет, но у Бруно будет именно та коса, которую он просил. Упрямый маленький засранец. Доволен собой. – Мы можем поговорить, если хочешь, – продолжает Абаккио, отделяя первую прядь волос Бруно, – или ты можешь почитать. Но ты отдыхаешь, ясно?       Бруно кивает головой, и аккуратно отделенные волосы выскальзывают из пальцев Абаккио и присоединяются к остальным. Слишком мягкие, как ни крути. – А теперь не шевелись.       Абаккио не очень хорошо видно лицо Бруно с этого ракурса, но он может поклясться, что чувствует небольшую улыбку, которая появляется по мере того, как сгорбленная поза Бруно выпрямляется в значительной степени. Вернув выпавшую прядь волос, Абаккио решает, что Бруно подойдет голландская коса.       А затем, поняв, что то, что подходит для Бруно не имеет значения, все равно продолжает плести голландскую косу.       Блестящие темные волосы гораздо короче, чем у Абаккио, но все же достаточно длинные для такого рода вещей. Он пытается закрепить челку, но она понемногу спадает, как и несколько других более коротких прядей по пути.       Абаккио еще ни разу не заплетал чужие волосы. Он с радостью обнаруживает, что на самом деле это легче для кого-то другого – или так оно и было, пока Бруно не дернулся. Это странное движение, от которого по позвоночнику ползет дрожь, и Абаккио едва не теряет всю эту тщательно созданную косу. – Не двигайся, – ворчит он, и в ответ раздается вынужденный выдох , воздух проталкивается через мертвые легкие.       Проходит меньше минуты, и Бруно снова вздрагивает.       Руки Абаккио замирают на затылке Бруно, пальцы крепко вцепились в косу, чтобы удержать ее. – Что с тобой? – спрашивает он, потому что обычно, особенно в последние несколько дней, Бруно только и делает, что не шевелится. И все же он здесь. Не в силах сделать это.       Снова странно сдвинув плечи, Бруно хватается за ручку, повернувшись лицом вперед. «Извини, чешется»       Ладно… – Где? «сзади»       Это объясняет все эти извивания, но в то же время является странным. Настолько, что Абаккио переводит контроль над косой на одну руку и засовывает освободившийся палец в горловину рубашки Бруно, потягивая за нее, чтобы заглянуть внутрь.       На правом плече Бруно красным цветом выделяется след от укуса зомби, который сразу же привлекает внимание Абаккио, но... Он выглядит... иначе, чем когда Абаккио видел его в последний раз. Действительно по-другому.       По-другому, потому что это уже не влажная открытая рана.       Она покрылась струпьями.       И это, да, наверное, вызывает зуд. Как и положено струпьям, пока плоть под ними... – Твой укус, – Абаккио проталкивает слова сквозь шок, – он заживает.       Левая рука Бруно перекидывается через его плечо, проскальзывает под футболку и ощупывает. Когда она попадает на место укуса, он приостанавливается и проводит пальцами по шероховатому участку.       Какое-то волнение проносится по груди Абаккио и не дает покоя желудку, но он пока не обращает на это внимания, предпочитая закончить плетение косы. При этом его руки слегка дрожат. Качество косы немного страдает. К тому моменту, когда он заплел последние пряди волос, Абаккио определил странную дрожь, пробежавшую по его телу, как волнение.       Он... не может вспомнить, когда в последний раз испытывал подобное. Зомби-апокалипсис – не самое захватывающее время. Во всяком случае, не очень захватывающее.       Его разум занят тем, что ликует по поводу нового признака исцеления Бруно, в то время как Абаккио пытается удержать себя от того, чтобы не поддаться надежде, и понимает, что ему нужна резинка для волос.       К счастью, такие вещи у него всегда и везде есть.       Но, к сожалению, в пределах его досягаемости их нет.       В конце концов он выхватывает одну из них из хвоста своей собственной косы, оставляя свои волосы распутываться по своему усмотрению, чтобы перевязать волосы Бруно. Вот так. С этим покончено.       Следующее дело – заставить Бруно отдохнуть в более спокойной позе и/или месте, но…       Даже сам Бруно, кажется, сидит, запертый в какой-то шоковой позе. Его рука переместилась к груди через футболку, огибая место, где находится молния над сердцем. Голубые глаза остекленели, но это не похоже на обычный бездумный взгляд зомби, уставившегося в одну точку на столе.       Прерывать его не хочется. Абаккио не знает, как это сделать, во всяком случае, не знает, что сказать. Сердце колотится, мозг работает с перебоями, и, блять, руки все еще дрожат. Он кусает внутреннюю сторону щеки. Ждет.       Медленно, но глаза Бруно все же возвращаются в фокус и моргают, глядя на Абаккио. Рука на его груди так и лежит. Эта голландская коса ему очень идет.       Абаккио делает глубокий вдох. – Ты в порядке?       Бруно наклоняется над своим блокнотом. Его ручка вяло движется по бумаге, а выражение лица измято, похожее на сосредоточенность или озабоченность, а может, и то, и другое. «Молнии болят сильнее, чем обычно»       Абаккио обнаруживает, что уговаривать его сердце биться в нормальном ритме – дело бесполезное. Он не знает, что сказать.       Утешает лишь то, что Бруно, похоже, тоже в растерянности. Он смотрит на бумагу, на свои собственные слова, его пальцы сгибаются вокруг зависшей ручки. Его брови хмурятся. Через мгновение он пишет: «Я боюсь надеяться» – Я тоже, – пролепетал Абаккио, потому что, боже, блять, он боится надеяться. Это душит его.       Взгляд, который бросает на него Бруно, пропитан мягкостью, его рот приоткрыт на одну сторону. Тяжесть этих глаз слишком велика для сердца Абаккио. Если он боится, то Бруно должен быть в ужасе. – Что бы это ни значило, – бессвязно продолжает Абаккио, прожигая его взглядом, – тебе следует немного отдохнуть, – или, как полагает Абаккио, это не повредит. На самом деле он понятия не имеет, что нужно Бруно, и чертовски уверен, что не смог бы этим обеспечить, даже если бы каким-то чудом знал.       Бруно открывает рот, словно собираясь заговорить, закрывает его и издает нечто вроде кашля. Качает головой. – Не спорь, – если это можно так назвать, – просто съебись в постель и отдай мне этот неудобный стул.