Long Dead Affair

Пятница, раннее утро

      Абаккио заснул. Присел на кровать, чтобы собраться с мыслями после отчета в Город, Наранче, а потом каким-то образом упал и заснул к чертовой матери.       Он резко проснулся, сразу все осознав, и почти обезумев, когда понял, что произошло. На улице еще темно, а светящиеся красные цифры будильника говорят о том, что еще не рассвело. Вскакивая с кровати, он протискивается в открытую дверь спальни и летит вниз по лестнице. Перепрыгивая через две ступеньки за раз, чуть не споткнувшись.       Вчера ночью он сказал Бруно, что скоро вернется. Это было несколько часов назад. Значит, Абаккио оставил Бруно одного, больного на всю ночь и...       Диван пуст.       Одеяло Бруно скомкано на краю дивана, где он, должно быть, его сбросил. В ведре все еще находится смесь крови и желчи(больше желчи, чем крови, Абаккио не уверен, утешает это его или нет), а огонь давно погас.       Единственное движение в этой бесплодной комнате исходит от камина, на котором сидит Призрачная Кошка и обнюхивает один из цветов в вазе. – Куда он делся на этот раз? – бормочет Абаккио. Себе, а не кошке, конечно же...       ...       Призрачная Кошка не отвечает ему, но мяукает и спрыгивает с камина. Она устраивается на брошенной Бруно подушке, ее холодный полупрозрачный нос тычется в руку Абаккио, обхватившую спинку дивана. Вслед за этим, ее пушистая щека трется о костяшки его пальцев.       Это мило. Не помогает и не очень утешает, учитывая, что она мертва, и, возможно, Бруно тоже, но мило.       Повернувшись на пятках, Абаккио убирает руку с дивана и первым делом проверяет ванную. Затем столовую, кухню, кладовую и даже заглянул в утренний сумрак заднего двора. Безрезультатно.       Второй этаж так же пуст, и на этот раз Абаккио готов впасть в панику, которая ледяными пальцами пронизывает его грудь, ведь что, если Бруно действительно мертв и пропал?       Абаккио добирается до оранжереи – последней остановки в его поисках – и теплое облегчение просачивается в его грудь, растапливая лед. Вид напряженной спины Бруно еще никогда не приносил такого утешения, пусть в его плечах и проглядывает хрупкость.       Он сжимает молнию на предплечье другой рукой, уставившись в стеклянную стену. Любуется восходом солнца.       Этот его мирный облик далек от той жестокости, которую он демонстрировал в лесу. Этот облик больше похож на то, как он обмяк на диване прошлой ночью. Только более вертикально, разумеется. И он... выглядит ужасно маленьким. Совсем один у огромного окна, с растениями и солнечным светом в качестве единственной компании.       Становиться рядом с ним как-то боязно. Абаккио опасается нарушать покой, поэтому смотрит слишком долго, прежде чем собраться с духом и пойти к Бруно, тяжело ступая.       Бруно едва замечает присутствие Абаккио. Голубые глаза скользят по нему, и Бруно чуть наклоняет голову, но затем его внимание снова сосредотачивается на восходе. Его взгляд прилипает к золотому пятну на фоне темно-синего, прямо на краю горизонта.       Отсюда открывается прекрасный вид. Абаккио никогда не замечал этого.       Между ними надолго воцарилось молчание. Не то чтобы неловкое, не совсем, просто отягощенное чем-то, чему Абаккио не может дать название. А может, и не хочет.       Неважно. Такое чувство, будто нужно поговорить(о чем-то, обо всем, ни о чем), но он никогда не был хорош в этом. Половина его полна надежд и радуется, в то время как другая половина принимает более привычный для него характер. Он хочет извиниться за прошлую или позапрошлую ночь. Он хочет умолять Бруно, чтобы все было хорошо.       Он не знает, чего, черт возьми, хочет.       Поэтому, конечно, он начинает с жалкого: – Чувствуешь себя лучше? – его голос странно прорывается сквозь густую утреннюю тишину.       Плечи Бруно поднимаются, затем опускаются, и он быстро пожимает плечами. Все его внимание сосредоточено на восходе солнца, словно пытаясь запомнить его в последний раз. Его пальцы рассеянно теребят рукав и, как следствие, молнию, спрятанную под ним.       Пожимание плечами лучше, по сравнению с прямым отрицанием. Поэтому Абаккио воспринимает это как хорошую новость. Или пытается.       На самом деле на большее у него нет сил, да и вообще... не похоже, чтобы Бруно собирался в ближайшее время падать замертво. Хотя даже в сияющем золотом солнечном свете он выглядит бледным и изможденным.       Насколько вообще может выглядеть изможденным ходячий труп, если учесть, что измождение привычно для нежити. Мешки под глазами Бруно сейчас особенно заметны, а все его тело словно ссутулилось, как будто сила тяжести пытается протащить его прямо сквозь землю. – Прости, – срывается с губ Абаккио, когда он вновь говорит, из-за неприятной смеси чувств, бурлящих внутри. Он больше не мог держать это в себе.       Жесткие пальцы обхватывают руку Бруно, застегнутую на молнию, и он отводит взгляд от восхода, чтобы перевести его на Абаккио. Сегодня они ярче, глаза Бруно. Они полны его души, как и должно быть, и далеки от вчерашних. Слава богу, блять.       В груди Абаккио нарастает облегчение, с такой силой, что он удивляется, как не рухнул, колени внезапно слабеют.       (...А еще, почему-то его лицо кажется теплым. Но на это он не обратил внимания. Наверное, это из-за солнца.)       После минутного пристального взгляда этих ярких голубых глаз, который Абаккио, в кои-то веки, с радостью принимает, Бруно кивает. Невысказанное «все в порядке», даже если это совсем не в порядке, потому что Абаккио не в порядке. Не в порядке и Бруно.       И Бруно, должно быть, читает что-то такое на лице Абаккио, потому что он медленным движением руки берет со стола, заваленного растениями, свой блокнот и не спеша записывает: «Ты был расстроен» – ...Да, – но это обычное настроение для Абаккио. На такие вещи Бруно должен уметь не обращать внимания. Но на самом деле это не повод так грубо отмахиваться от Бруно, игнорировать его весь день, а потом засыпать после того, как Абаккио пообещал вернуться.       Бруно снова пишет. «Я тоже. Все в порядке», – слова «в порядке» подчеркнуты дважды, как обычно делает Бруно, и это заставляет Абаккио мимолетно улыбнуться.       Но улыбка не задерживается. Потому что, как уже говорилось, все совсем не в порядке. – На днях... – начинает Абаккио, запинаясь, – после...       После того как Абаккио не смог спасти выжившего, боролся с Бруно за судьбу зомби, а затем устроил супервеселый срыв в душе, который продолжался всю ночь, пока Бруно был занят тяжелой болезнью, – вот что имеет в виду Абаккио. По причинам, которые очевидны, он не может произнести эти слова вслух.       Блестящие голубые глаза наблюдают за ним, поэтому Абаккио закрывает дрожащий рот. Он сглатывает, а затем пробует снова. – После того, как мы вернулись домой, – ну вот и все. Ему повезло, что они выходили из дома всего один раз(с их ужасным послужным списком, кто знает, когда у них будет еще одна вылазка?), – ты сказал, что нам нужно поговорить.       Бруно коротко и медленно кивает. Его глаза не отрываются от Абаккио.       Абаккио выхватывает слова, которые прилипли к его небу. Неохотно, несмотря ни на что. – Ты все еще хочешь?       Еще один кивок.       А. Отлично.       Как бы Абаккио ни было любопытно, о чем именно Бруно хочет поговорить, и как бы он ни понимал, что какой-то разговор здесь необходим – он ужасен в этом. Особенно в более тяжелом контексте. К этому времени он уже привык разбираться со всем в одиночку. Не нужно обсуждать ничего, кроме отдельных отчетов для Города, в которых больше фактов, чем чувств. Это легко(во всяком случае, когда Наранча не на проводе).       А вот разговоры, подобные тому, который, вероятно, хочет провести Бруно, не так просты. Абаккио ужасно отвык от практики благодаря многолетнему избеганию.       С другой стороны, он мог бы с большим удовольствием просто засунуть все события того дня куда-нибудь в укромное местечко. Игнорировать их. Добавить их к груде плохих воспоминаний, которые хлипко сложены в углу, ожидая, что при любой возможности они опрокинутся и раздавят его, как это случилось прошлой ночью.       Хотя он полагает по большому счету у него есть пара любопытных вопросов, на которые он хотел бы получить ответы, когда речь заходит о Бруно.       Даже если после вчерашнего многие из этих вопросов кажутся неуместными после вчерашнего. Когда Абаккио сталкивается с вновь обретенным страхом, что однажды он проснется без Бруно, все остальное становится неважным – и боже, черт, ведь это так, не правда ли?       Бруно болен. Бруно может умереть.       Осознание этого грозит Абаккио тем, что он вернется в постель, где будет хандрить до потери сознания.       Но он остается на месте ради Бруно, потому что все, чего хочет Бруно, – это поговорить. Всего лишь крошечный разговор. Абаккио даже не представляет, о чем пойдет речь. Насколько ему известно, Бруно может быть так же увлечен событиями того дня, как и сам Абаккио. Речь может идти о чем угодно. Уйти или отказаться было бы глупостью. Особенно когда Бруно так болен.       Абаккио борется с желанием зарыться лицом в руки и накричать на себя.       Бруно тем временем пишет в своем блокноте. Его язык высунут в сосредоточенности, что до странности напоминает Наранчу: Бруно целеустремленно водит ручкой по бумаге. Закончив, он показывает его Абаккио и... «Спасибо за вчерашнее»       Это... совсем не то, чего ожидал Абаккио.       Он был чертовски уверен, что они собираются обсудить ужасные события двухдневной давности. Эта благодарственная записка – далеко не то, что он ожидал, и от нее в груди Абаккио разверзлась пещера, поглотившая его сердце целиком.       Тысячи ответов рождаются и умирают на его языке, миллионы других застревают в глубине горла, не желая вырваться на свободу. Целую горсть минут он смотрит на написанные слова, читая и перечитывая их. – Ничего особенного, – бормочет он в конце концов. Грустный блеск в глазах Бруно сжимает грудь Абаккио, и он не может удержаться, чтобы не спросить, – ты в порядке? – хотя именно это он и спросил, когда пришел сюда.       На этот раз реакция Бруно чуть более красноречива. Его глаза отводятся в сторону, как будто он размышляет, и вместе с ними наклоняется голова, а ручка зависает над бумагой. Он прижимает блокнот к животу, прежде чем что-то записать. «Может быть», – вот его главный ответ. – Может быть? – недоверчиво переспрашивает Абаккио. Это еще менее обнадеживающе, чем пожимание плечами!       Пишущая рука Бруно отрывается от бумаги и слегка машет в сторону Абаккио, отмахиваясь от его беспокойства, а голова Бруно покачивается в полукивке-полупоклоне. О, значит, он не хочет сейчас говорить об этом, да? Что бы он ни писал, лучше этому быть «чертовски хорошо», потому что это «может быть» было слишком легкомысленным, а Абаккио слишком...       Слишком что-то.       Блять. «хочу тебе кое-что сказать», – почерк Бруно небрежен от спешки, но все равно жирный и разборчивый, – «написал записку»       ...Что ж. Это… еще предстоит выяснить, обнадеживает это или нет. По какой-то причине перспектива получения записки одновременно и успокаивает, и будоражит сердце Абаккио. Он не пытается понять, как такое возможно. Просто кивает, не сводя глаз с Бруно.       Негнущиеся пальцы перелистывают несколько страниц в блокноте Бруно, пока не доходят до одной, заполненной до краев почерком. Слов больше, чем Абаккио когда-либо видел, чтобы Бруно писал , и все они написаны с безупречной аккуратностью. Насколько Абаккио может судить отсюда. Он не хочет читать через плечо Бруно.       Бруно на мгновение задерживается на этой полной странице, кончиками пальцев перебирая абзацы. Похоже, он колеблется, бледный рот сжался в еще более бледную линию, пока он раздумывает.       Затем его руки крепко сжимают блокнот, и он одним рывком передает его Абаккио.       Когда Абаккио берет его, пальцы касаются холодных пальцев Бруно. Должно быть, именно этим Бруно занимался, пока Абаккио спал прошлой ночью, и теперь эти живые глаза смотрят исключительно на Абаккио, забыв о восходе солнца. Он следит за реакцией. Ждет.       Абаккио почти боится того, что может быть написано в этой длинной записке, и на какое-то время он позволяет словам расплыться в пятнах. Он расфокусировал взгляд и напрягся.       Однако он не может долго игнорировать пристальный взгляд Бруно.       Поэтому Абаккио приступает к чтению. «В первую ночь здесь ты спросил меня, почему я хочу остаться. Я не знал, как ответить, особенно когда узнал, какой ты упрямый и ворчливый»       Упрямый и ворчливый, говорит Бруно. Абаккио хмурится, что, вероятно, только подтверждает правоту Бруно, и, конечно же: «Ты, наверное, скривишься, когда прочтешь это»       Абаккио направляет свой предсказуемый хмурый взгляд на Бруно, маленького засранца. Тот снова сжимает свою руку, глаза следят за Абаккио, а рот дергается в слабом подобии улыбки. По какой-то причине это заставляет лицо Абаккио расслабиться. Его губы пытаются принять прежнее выражение.       Это ужасно, потому что он не может позволить Бруно продолжать верить в то, что он забавный, что так хорошо знает Абаккио, но...       То, как глаза Бруно обретают живой блеск в сочетании с его почти улыбкой, заставляет Абаккио вздрогнуть. В конце концов, после слишком долгой минуты, проведенной в зрительном контакте, Абаккио возвращается к чтению.       (Возможно, он тянул время, опасаясь того, что может быть дальше). «Но это правда. Не волнуйся, я не возражаю»       Абаккио ни капли не волновало то, что Бруно будет обращать внимание на его характер, спасибо большое за беспокойство. Странное тепло, охватившее его при этих словах, не имеет никакого отношения к происходящему. «Сейчас я отвечу на твой вопрос. Все просто: я хочу остаться с тобой, потому что ты не стрелял в меня»       А, значит, планка настолько низкая? «Может, это прозвучит глупо, но ты первый человек, который не решился причинить мне вред. Все остальные убегают или нападают. Ты не сделал ни того, ни другого»       Чертовски низкая планка, но у Абаккио все равно что-то болит в груди. Он не хочет представлять себе Бруно во власти жестокого мира, но его глаза прикованы к странице, а хмурый взгляд застыл на месте, пока он читает дальше. «Я пришел в твой дом после того, как кто-то другой выпотрошил меня. Я сбежал, притворившись мертвым. Обычно я убегаю от людей, они за мной не гонятся, но мне было не до этого. Когда за мной гонятся зомби, мне приходится прятаться. Я застрял на полпути, когда ни одна из сторон не считает меня одним из них, но с зомби легче слиться... они не очень хорошая компания. Я предпочитаю быть один. Как ты»       Абаккио не... ладно. Да. Предпочитает. По крайней мере, Бруно не обвиняет его в одиночестве. «Но становится одиноко. Ты ведь можешь это понять, правда?»       Уф, неважно, все как обычно. Делает предположения. Пока что Абаккио будет вежлив и дочитает до конца, приберегая все свои вопросы, комментарии и опасения на потом... «Мне повезло, что я выжил надолго. Этот шрам на моем лице был близок к тому, чтобы разрушить мой мозг. Я почти уверен, что тогда бы я действительно умер, с душой или нет. Но потом я встретил тебя, и ты только и делаешь, что помогаешь мне. Даже после того, как увидел, насколько я опасен(я обещаю, что держу все под контролем. Я использую это только для охоты и самообороны. Никогда против тебя)»       Черт. Теперь Абаккио прикусил язык. Он знает, что Бруно никогда не нападет на него. Он знает это. Тяжелое моргание размазывает лицо Бруно по лицу Эннио, но знает ли об этом Абаккио? Может быть, и нет. Но он в это верит. А это уже кое-что значит. – Я знаю, что ты никогда не причинишь мне вреда, – говорит он, поднимая глаза от страницы, чтобы встретиться взглядом с Бруно, – и я не... не сделаю тебе больнее, чем уже сделал, – как, черт возьми, Абаккио может говорить такое?       Бруно откидывает голову в сторону, и его губы снова вздергиваются вверх. Он жестом указывает на блокнот. «Ты упрямый и ворчливый, но в то же время добрый. Я хочу остаться с тобой. Ты понимаешь, каково это – быть одиноким... Прости, что неаккуратно. Я не привык так много писать. Рука болит»       Здесь, по мнению Абаккио, Бруно сделал перерыв. Возможно, разжал руку и хорошенько подумал, что сказать дальше.       Абаккио чувствует, как болят руки: его пальцы так крепко вцепились в края блокнота, что немного помяли бумагу. То, что его похвалили за то, что он не убил Бруно, кажется неправильным. Не говоря уже о том, что эта «помощь», о которой упоминает Бруно, в лучшем случае была вялой. В худшем – ее не было вовсе.       И... «добрый»..?       Трепетное чувство в груди Абаккио должно заткнуться. Он не заслуживает никакой благодарности.       Внизу страницы есть стрелка, побуждающая его перевернуть ее, и он с ужасом думает о том, что увидит. Пока ничего из этого не помогло ему почувствовать себя лучше. А Бруно продолжает намекать на предполагаемое одиночество.       И все же. Абаккио обязан продолжить чтение. Поэтому он переворачивает страницу и смотрит на нее, пока слова не проясняются. «Я хочу извиниться за лес. За то, что встал на твоем пути. Мне показалось, что я увидел в мертвеце искру души, и... ты хотел ее погасить. Возможно, это было мое воображение. Сейчас это не имеет значения. Ты сделал то, что должен был. Я понимаю. Я тоже делал то, что должен был, когда ты был в опасности. Я никогда раньше не пробивал череп. Не могу вспомнить, был ли у меня кто-то, кого я так сильно хотел защитить. С тобой было то же самое?»       Черт.       Блять.       Бруно извиняется. Бруно понимает. Бруно прав.       Абаккио – идиот по многим причинам, но прежде всего он идиот потому, что не может признать тот простой факт, что Бруно ему небезразличен и он хочет его защитить. Никакие умозаключения и назойливые воспоминания не могут заглушить этого.       Последний раз когда Абаккио защищал кого-то... были Наранча, Триш и Фуго. Особенно когда они не находятся в безопасности за стенами Города. В меньшей степени Мисту, теперь у этого идиота есть Джорно. Эннио – гораздо раньше всех остальных. И защищать его не очень-то... получилось. Абаккио полностью подвел его. Он подвел их всех.       Он может сколько угодно притворяться, что в наше время не осталось места для зомби, но Абаккио не может ни подтвердить, ни опровергнуть свою заботу вслух. Поэтому он в любом случае держит рот на замке.       Вместо этого он тычет носом в другой фрагмент записки Бруно, который привлек его внимание: – Ты можешь видеть души?       Бруно подтверждает это непринужденным кивком. – Странно.       Теперь Бруно качает головой, в уголках его губ появляется еще одно подобие улыбки. Это... боже, это почти мило, Абаккио ненавидит все в этом разговоре, в этой записке, в этом Бруно...       Этот Бруно, который снова жестом указывает на блокнот. Он возвращает Абаккио к чтению.       Видимо, разговору о «видении душ» придется подождать. «Не сердись на меня за предположения. Мне просто любопытно. И я узнаю разложение, когда вновь его почувствую. Ты снова скривишься в этой части»       Абаккио делает сознательное усилие, чтобы смягчить свой хмурый вид. Разложение – это уже слишком. «Угасать страшно. Я знаю. Но у тебя есть причины бороться с этим. Твоя работа и люди, которые заботятся о тебе. Я знаю, что они тебе тоже небезразличны. Если ты будешь более открытым, это тебя не убьет»       Ха, да что Бруно знает?(много. Слишком много. Это нормально.) «С тобой все будет в порядке, если ты позаботишься о себе. Я видел бутылки» – Они пустые, – Абаккио прерывает свое чтение, чтобы оправдаться, – я больше не пью.       В основном потому, что у него не осталось спиртного, а городские власти отклонили его последние попытки заказать еще немного. Это дело рук ребят, подозревает Абаккио.       Голубые глаза делают жуткое неживое движение, а затем Бруно вынимает ручку из спирального переплета блокнота, чтобы нацарапать что-то на полях вверх ногами. «ты все еще пил их»       Вполне справедливо. Абаккио снова хмурится, глядя на записку. Тема только усугубляет боль в груди, пока она не распространяется по всему телу, но все же он твердо решил закончить. «и я видел твое небрежное отношение к себе»       Да ладно тебе. – Это не...       Бруно настойчиво тычет пальцем в бумагу, многократно постукивая по ней, торопя Абаккио. «Пожалуйста, не отрицай этого» «Я хочу помочь тебе. Я не могу предложить ничего, кроме компании, и это эгоистично, потому что я одинок, а ты заставляешь меня чувствовать себя лучше. Ты относишься ко мне как к живому»       Забавно, но слова начинают расплываться. Конечно, это никак не связано с жаром, разгорающимся в глазах Абаккио. Несколько морганий, и все прояснится без проблем. Не стоит беспокоиться или зацикливаться на этом. «До встречи с тобой я думал о том, чтобы сдаться. Я не знал, куда идти. Все, что у меня было, – это слабое ощущение цели, благодаря единственной фотографии, которая была у меня с собой(я покажу тебе ее как-нибудь), и попытки найти кого-то, кого я даже не могу вспомнить. Должно быть, это то, что удержало меня здесь, подумал я. Должно быть, он был важен, этот ребенок на фотографии. Я не знаю. Сейчас это не имеет значения. Главное, что я не знаю, что помешало мне умереть, как и всем остальным. Я думал, что со мной может произойти какой-то несчастный случай, и, возможно, у меня не было никаких причин оставаться здесь в конце концов. Было слишком тяжело продолжать»       Абаккио чувствует себя очень болезненно. И чем больше он читает, тем хуже становится. «Думаю, если я лягу где-нибудь, то рано или поздно умру. В последний раз я чуть не лег навечно. Но я поднялся. Нашел тебя, и ты не выстрелил в меня. Мне нравится быть с тобой»       Так, сердце, успокойся, нет причин для приступов в больной груди Абаккио… «Эта записка и впрямь беспорядочна. Возможно, когда я был жив, я не был из тех, кто много говорит о чувствах. Ты ведь тоже из таких людей, верно?(шучу за нас обоих, не сердись). В основном я просто хочу поблагодарить тебя. На случай, если я умру от чего бы то ни было. Помнишь, я говорил тебе, что быть зомби – это то же самое, что быть смертельно больным? Это еще хуже. Не знаю, что не так. Я не могу отплатить за то, что ты для меня сделал. Может быть, я никогда не узнаю, кем я был и почему я все еще здесь, но благодаря тебе у меня снова есть жизнь. И есть с кем ее разделить. Так что спасибо тебе. За все» – Не благодари меня, – выдавливает Абаккио, проглатывая комок в горле, – я не... – он ничего не сделал. Его забота и компания жалки и недостаточны. Это он должен благодарить Бруно, особенно после того, как прочитал это.       Бруно издает тихий звук. Мягкий, как одно из его ворчаний и сопровождаемый нечитаемым выражением лица. Он протягивает руку, едва касается волос Абаккио, и снова указывает на блокнот. Он явно просит Абаккио продолжать читать, но тот не может, его зрение затуманено, и ему трудно смотреть куда-либо, кроме как на Бруно.       Бруно, который подходит ближе и наклоняется над блокнотом. Он пишет новую заметку, втиснутую в верхнее поле. «читай – все в порядке»       И Абаккио пытается.       На строке под благодарностью Бруно что-то нацарапано. Точнее, все части были вычеркнуты и заменены, но эта стоит отдельно, в самом низу, без всякой правки. Она так грубо нацарапана, что Абаккио не может понять, что в ней могло быть написано.       Скорее всего, ничего важного. За этим беспорядком находится стрелка, ведущая его на следующую страницу, где он находит нечто более разборчивое. «Не хочу тебя расстраивать. Просто нужно было все выложить, пока я не упустил свой шанс. Возможно, я даже не дам тебе прочитать это, так что если ты найдешь блокнот, когда я уйду, не чувствуй себя виноватым. Спасибо за все. – Бруно P.S. Зомби, которого ты застрелил, был человеком, пытавшимся меня выпотрошить. Клянусь, это не я его в зомби превратил. Спасибо, что неосознанно отомстил за меня»       Это Бруно пытается шутить?       Боже. Костяшки пальцев Абаккио побелели, когда он сжимал блокнот. Он так долго не сводит глаз с горстки незаслуженных благодарностей, что все окружающие слова расплываются. И он прикусывает язык до крови, потому что как он вообще может реагировать на такое?       Бруно выложил все, что у него на душе(на этот раз в переносном смысле), а Абаккио только и может что стоять как вкопанный. Теперь, когда он прочитал все это, он должен Бруно гораздо больше, чем ошеломленное молчание. – Я не знал... – начинает Абаккио. Есть миллион вещей, о которых он не подозревал, и все они нагромождаются и стремятся вырваться наружу, когда он поднимает глаза и встречается взглядом с Бруно. Сияющий голубой цвет грозит утопить Абаккио, но он не может отвести глаза.       Одна рука нежити снова потирает то место, где у Бруно молния на верхней руке, весь этот неаккуратный шов, скрытый рукавом рубашки.       И глаза у него такие... – Не за что, – пролепетал Абаккио. Его руки начинают дрожать там, когда он крепко сжимает блокнот, – за месть. Все остальное не...       Бруно качает головой. Он отпускает свою руку, чтобы прижать ладонь к верхней части записки. – Но я...       Бруно снова настойчиво качает головой, немного шатаясь, но не менее убедительно. Бруно берет ручку и пишет вверх ногами под своим P.S. «Рад, что встретил тебя»       Абаккио пытается вырвать блокнот в середине фразы, он не знает, сколько еще сможет выдержать, но Бруно в ответ отдергивает ручку и продолжает писать. На удивление плавно и уверенно, особенно после того, как он, должно быть, переутомил руку прошлой ночью. «+ за то, что ты не стрелял. Ты спас меня, принимаешь ты это или нет. Спасибо»       Что Бруно пытается с ним сделать? – Я... – Абаккио, черт возьми, так хочет возразить, оттолкнуть все эти благодарности, потому что они каким-то образом слишком похожи на «пожалуйста, Леоне», но взгляд Бруно не дает ему этого сделать, – я тоже рад, что не застрелил тебя.       Бруно продолжает смотреть. Он моргает медленно и обдуманно, одна бровь вздергивается выше другой. Его острые глаза изучают лицо Абаккио, а затем: «Невежливо не принимать благодарности»       Незнакомая дрожь пронзает нутро Абаккио. Он переключает внимание с этих слов на лицо Бруно и выплевывает: – Ладно, не за что, – прежде чем успевает остановить себя. Сквозь стиснутые зубы, это ведь считается, верно? Это похоже на похвалу там, где похвалы не должно быть. Его глаза щиплет, – теперь доволен?       Бруно натянуто кивает, когда вставляет ручку обратно в спиральный переплет. Он и в самом деле выглядит вполне довольным, когда снова принимается непринужденно стоять, любуясь восходом. Губы сжаты в тонкую линию, а на плечах лишь усталость.       Солнце продолжает подниматься в небо, не обращая внимания на дерьмовое состояние мира, который оно освещает. Тишина тянется в оранжерее, пока Абаккио не может больше этого выносить. Он выдерживает всего одну минуту, наблюдая, как оранжевый свет окрашивает мертвенную бледность Бруно, и чувствуя себя совершенно несчастным. – Я не мог тебя застрелить, – выпаливает он, не выдержав, – ты не выглядел мертвым. И ты не вел себя как мертвый, – несмотря на то, что он мертв...       На это Бруно дарит одну из своих слабых, но ослепительных улыбок. Это не помогает Абаккио почувствовать себя никем, кроме как неполноценным. И больным. Что бы там ни копошилось у него в животе, оно живет своей собственной жизнью и, похоже, склонно к чрезмерным реакциям.       Подумать только, за неделю пребывания здесь Бруно успел перевернуть жизнь Абаккио с ног на голову, просто появившись.       И это неплохо. Абаккио ненавидит то, что это неплохо.       С появлением Бруно старые воспоминания постоянно всплывают наружу, где они сталкиваются с теми чувствами, которые Абаккио ненавидит затрагивать.       Потому что, конечно, может быть, иметь компанию не так уж и плохо. Может быть, то, что кто-то постоянно находится рядом с Абаккио, не самое худшее. Жаль только, что его послужной список в общении с подобной компанией – наихудший.       ...Абаккио удивляется. Он чувствует, как его пальцы до крови сжимаются вокруг курка пистолета, и вынужден перестать смотреть в глаза Бруно, вновь уставившись на бумагу. Пустота, которая так долго оставалась нетронутой, теперь, благодаря Бруно, заскрежетала. Все усугубляется тем, что он говорит о цели, что у него едва заметные воспоминания, что он умеет видеть души и его историей.       Благодаря этому Абаккио приходится по-настоящему изучить то, что он предпочел бы похоронить. Но он хочет, чтобы Бруно знал – Бруно заслуживает того, чтобы знать, если он действительно не переживет этого. Он прав. Он помогает. Его здесь ждут.       Абаккио тоже хочет ему кое-что сказать. Прежде чем Бруно...       Ну, то, что Абаккио не чужд сожалеть, еще не значит, что он с ним дружит, блять, так что ничего не поделаешь. – Я убил своего напарника.       Ах, черт, это вырвалось без преамбулы и больно пробило горло. Он не может этого сделать, но он должен, так ведь? Голубые глаза непоколебимо следят за его лицом. Может быть, удивлены тем, что ему рассказывают историю, или ошеломлены тем, как тревожно расплывчато она прозвучала.       Абаккио предпочитает смотреть на солнце. Он не может говорить, глядя на Бруно. – Мы были полицейскими, одними из первых прибывшими на место вспышки. Когда мы приехали, там царил хаос. Он был одной из первых жертв, потому что он... – Абаккио сглатывает, – потому что я был глуп.       Снова раздается болезненный крик Эннио, рикошетом отдающийся в черепе Абаккио. Его руки немыслимо крепко сжимают блокнот Бруно. Он забыл, что вообще держал его в руках. Выглянув в окно, он видит лишь добродушного человека, превращающегося в труп, жаждущий плоти, корчащийся в агонии и угасающий под пристальным взглядом Абаккио, совсем как...       Холодные пальцы прижимаются к костяшкам пальцев Абаккио, и он снова начинает дышать. Он сильно жмурит глаза, пытаясь вытряхнуть образы из головы, но они, как обычно, приклеиваются к векам, поэтому он снова открывает их.       Рука Бруно лежит там, мягкая и холодная, поверх руки Абаккио. Чистая и бледная, она прижимается к его собственным ушибленным костяшкам. Сердцебиение Абаккио замедляется до более нормального ритма. – Я не стал стрелять в него, пока не стало слишком поздно. Он умолял меня, но я не смог. Это была моя вина.       Когда он говорит, кажется, будто задыхается, но, по крайней мере, звучит нормально. Бруно ничего не отвечает, даже не убирает руку с руки Абаккио. Прохлада от его кожи просачивается в жар Абаккио. Успокаивает... Может быть, только кожу. А может, и душу. Кто знает?       Костяшки пальцев Бруно, поднимаясь, изрезаны в странном зеркальном отражении синяков Абаккио. Травмы, полученные во время их драки. У Бруно они никогда не заживут. – И он обратился и... укусил людей, которых мы должны были защищать. И меня, – Абаккио отдернул руку от блокнота, чтобы оттянуть воротник рубашки в сторону. На мгновение он выставляет на всеобщее обозрение ужасный шрам у основания шеи, – и тогда я наконец убил его.       Кровь пропитывает руки Абаккио, скользкая и липкая между пальцами. Блокнот, исписанный почерком Бруно, становится якорем, за который он цепляется. Он не дает ему слишком глубоко погрузиться в прошлое.       Вместе с непоколебимым прикосновением Бруно.       Зрение Абаккио затуманивается, но, возможно, так даже лучше. Он сглатывает неподатливый комок в горле и моргает, отгоняя мутную влагу. – После этого у меня никогда не было проблем с убийством зомби. Ты первый, в кого я не смог выстрелить. После него.       Прохладное прикосновение ладони Бруно скользит по руке Абаккио, накрывая ее, а жесткие пальцы скручиваются в нежную хватку.       Бруно теперь ближе. Его тело излучает прохладу так, как живые излучают тепло, и Абаккио чувствует его рядом с собой. Он не сводит глаз с их рук, пока Бруно делает шаг навстречу, и тут холодные пальцы задевают воротник Абаккио, и он замирает.       Медленные пальцы проводят по шраму на плече, а Бруно смотрит на него. По-видимому, застыл.       Дрожь, пробежавшая по позвоночнику Абаккио, застает его врасплох, и он не успевает вовремя ее подавить.       Бруно спохватился. Вспомнив о личном пространстве, он отходит на полшага, отдергивая руку. За исключением той, которая все еще переплетена с рукой Абаккио. Свободная рука Бруно теперь поглаживает его по животу. Легкая гримаса окрашивает его лицо.       Ладно. Абаккио чувствует, как его лицо заливается краской. Это ненужная странная реакция. Возможно, только потому, что к нему никогда не прикасались, за исключением (ненадежных) врачей и (халтурных) ученых. – Я был в карантине, – продолжает Абаккио, потому что ему нужно чем-то заполнить эту неловкую атмосферу, и Бруно вполне может узнать остальное. За исключением нескольких жутких подробностей, – но я так и не обратился. Думаю, ученые радовались этому больше, чем я... – заметьте, он уверен, что они были рады больше, чем он.       Пальцы Бруно подергиваются на его руке. Мертвые голосовые связки снова пытаются издать звук, но он выходит сдавленным и низким. Что бы Бруно под этим ни подразумевал.       Рука на мгновение поднимается, берется за ручку, и Бруно пишет: «нет ничего плохого в том, чтобы выжить», – ровным медленным почерком, от которого у Абаккио на мгновение перехватывает дыхание, потому что...       Эти слова имеют слишком большой вес.       Погрузиться в них невозможно, они настолько непостижимы. Сильный удар. По какой-то причине. – Я... думаю, что нет, – отрицает Абаккио. И тут же возвращается к своему рассказу, когда рука снова приземляется на его руку, – они провели всевозможные тесты, врачи. Не отпускали меня, пока не выработали иммунитет, а к тому времени я уже был готов убраться из Города к чертям собачьим. Я убивал зомби, точнее, выслеживал нулевого пациента и орду, которую она сама сотворила, и встречал новых выживших. В итоге я сопроводил некоторых из них обратно в Город.       Все это звучит гораздо проще, чем было на самом деле, если изложить все в нескольких словах. Абаккио слишком много раз боялся за свою жизнь и жизнь тех детей во время этого путешествия. Наранча склонен к неприятностям, Триш ничего не боится, а Фуго обладает особым характером, – своего рода нестабильным и вспыльчивым, действие которого усугубляет «приятный» характер Абаккио.       ...Эта история для другого раза, возможно. Если Бруно захочет. Похоже, он из тех, кто гордится Наранчей и компанией. – Короче говоря, ответственные лица были достаточно впечатлены, и это стало моей официальной работой. Они поселили меня в этом старом доме со всем необходимым. И оставили меня наедине с моими устройствами, – и славным, долгожданным одиночеством.       Остальное – история.       Бруно рядом с ним снова двигается. На этот раз только для того, чтобы взять ручку. Правая рука покидает свое удобное место поверх руки Абаккио, чтобы Бруно мог написать: «Только ты?» – Есть и другие, кто делает то же самое, но мы рассредоточены по периметру города. Я был первым.       Бруно в очередной раз просто смотрит на Абаккио. И Абаккио смотрит в ответ, слова замирают и застревают благодаря этому взгляду, который пронзает его насквозь. Это тревожно, но в приятно-ужасной манере, отчего сердце Абаккио начинает учащаться без всякой чертовой причины. – Что это у тебя за лицо ? – ворчит он.       Одно плечо Бруно поднимается и опускается. Уголок его рта слегка подрагивает. Его ручка постукивает по бумаге один раз, а затем он записывает еще одно слово. «Один?»       Сузив глаза при этом слове, Абаккио не может удержаться от ворчания. – Хватит намекать на то, что я одинок.       На лице Бруно появляется раздражающее задумчивое выражение, голубые глаза блуждают вверх и в стороны. Через секунду он указывает на Абаккио, затем на себя и качает головой. Абаккио полагает, что здесь подразумевается «это сказал ты, а не я». – Я не одинок. Я не люблю быть в окружении людей, – блять, почему Абаккио чувствует себя здесь загнанным в угол?       Едва заметное покачивание головой и крошечная, крошечная улыбка на лице, Бруно пишет со скрупулезной тщательностью. «Миста, Джорно, дети-доставщики = друзья»       А, значит, Бруно все-таки видел Триш и Наранчу. Или, по крайней мере, он слышал, как Абаккио разговаривал с ними. Как бы то ни было, в этом заявлении есть несколько серьезных неточностей, и Абаккио должен все исправить.       Во-первых: – Я их терплю, – а во-вторых, – кроме Джорно.       Бруно, кажется, находит это забавным. Его рот подергивается, в глазах появляется маленький блеск, и он делает пару глубоких вдохов, что звучит неестественно для зомби, но внутренности Абаккио странно плавятся от этого звука.       И, ах, Бруно снова пишет. «Почему? Самый милый вампир, которого я встречал»       Какого черта Абаккио должен объясняться по этому поводу? Очевидно, он ненавидит Джорно, потому что...       Подождите-ка. – Ты встречал других вампиров?       Спустя минуту раздумий, во время которых Абаккио, в свою очередь, долго и пристально смотрит на Бруно, не желающего давать ответы, Бруно отвечает неопределенно: «Мимоходом»       Мимоходом, говорит он. Как будто вампиры – это такие люди, которых можно случайно встретить, прогуливаясь по городу, а не ночные монстры-отшельники, которые выходят из своих роскошных гробов, чтобы полакомиться любым ничего не подозревающим прохожим, у которого достаточно крови для удовлетворения их аппетита.       ...По крайней мере, так считает Абаккио. Джорно с ним не согласен. Абаккио он нравится не больше, чем любой другой вампир, но, несмотря на это, в груди Абаккио немного кольнуло. «Присмотрелся ко мне, узнал меня, полюбопытствовал» – это трактовка Бруно.       И, черт возьми, да, в этом есть смысл. Джорно действительно признал все эти вещи, вплоть до любопытства. К тому же он отлично справляется с тем, чтобы сохранить Мисту в живых и уберечь от нападения зомби, хотя они живут в совершенно незащищенном доме в безвыходном положении, как ни странно.       ...И даже несмотря на то, что Мисте, как известно, трудно сохранить жизнь, о чем Абаккио знает по личному опыту. Он готов признать, что уважает Джорно в этом вопросе.       Вот и все. Из вампиров получаются хорошие охотники на зомби. Кто бы мог подумать.       Абаккио с радостью думает о том, чтобы пустить нынешний разговор под откос и перейти к рассказам о встречах Бруно с вампирами, но это длится лишь мгновение, пока Бруно не пишет что-то, что не дает им свернуть с намеченного пути и в то же время ставит Абаккио в тупик. «ты меня терпишь?»       Ха-ха.       Да.       Да, Абаккио мог бы признать это, не так ли? Не нужно затрагивать тему его предполагаемого одиночества, чтобы признать, что компания Бруно стала для него приятной.       По непонятным причинам щеки Абаккио снова покрываются румянцем. Может быть, он подхватил ту же болезнь, что и Бруно? – ...Ты другой.       Нет, Абаккио не совсем уверен, что он имеет в виду. Да, он боится думать об этом. Привязанность к кому-либо у него обычно заканчивалась плохо, а учитывая маленькую деталь, что Бруно стал совсем неживым и в последнее время похож на мертвого, чем на живого – ну, как сказать. Это вообще нихуя не помогает, так ведь?       Бруно наклоняет голову в немом вопросе, одна бровь слегка вздернута. Такое открытое выражение лица. Рука опускает ручку и ложится поверх руки Абаккио. Ее вес...       Абаккио глубоко задумывается. Делает успокаивающий вдох и решается(что, если Бруно умрет? Что, если Абаккио не сможет, что, если он снова окажется бесполезным?). – Ладно, – ворчит он, выдавливая слова из слишком сжатого горла, – мне нравится, когда ты рядом.       О, черт, глаза Бруно – мерцающие озера глубокого, яркого голубого цвета, и Абаккио действительно утонет в них, если еще дольше будет смотреть. Поэтому вместо этого он опускает взгляд на их руки. К тем избитым костяшкам, которые защищали его, и к тем пальцам, которые отбивали доски от окон. – Не быть одному – не так уж плохо. Если это ты.       И это все, что Бруно может от него добиться, но этого достаточно.