Когда зажигается Искра

      Если бы у Шаста однажды спросили, сколько у Арсения родинок, он бы без запинок ответил — двенадцать на левом плече. В рассеянных утренних лучах он утыкается взглядом в эти родинки после пробуждения ежедневно. Одеяло ниспадает на арсовы лопатки и, боясь потревожить его сон, Антон считает эти родинки, как нахохлившихся воробьёв на веточке. И, каждый раз, стоит ему дойти до сакрального двенадцать — Арсений просыпается.       Арсений ворчит разное, но всегда неразборчивое. Потом поворачивается и утыкается в шастовы ключицы, досыпая последние самые сладостные минуты. И эти минуты Антон лежит, наслаждаясь мерными раскатами арсового дыхания. А когда переливы становятся быстрее, чаще, Арсений легко касается губами ключиц Шаста и из объятий выпутывается. Потягивается, разминает шею, иногда тихо рассказывает о планах на день, и тогда в дело вступает Мыша.       Она вспрыгивает на кровать одним большим скачком, прогибает под собой одеяло. Обычно Мыша попадает точно в шастову грудь, но иногда промазывает и приземляется на Арсения. Он тогда перехватывает её за корпус, а Объект вертится, пытаясь из захвата вывернуться. И по комнате стайками прыгают искры, освещая мебель, потолок и их маленькую семью оттенками розового и фиолетового. И только после окончания этой вечеринки, они медленно выпутываются из одеяла, начиная новый день.       Антон к таким утрам привык, и их романтика, бывает, ускользает. Юркает куда-то за шторы и притаивается там, заставляя Шаста отмахнуться от неё, как от чего-то привычного, хоть и приятного. Но среди прочих талантов, у Арсения есть дар эту романтику возвращать всего лишь мимолётным нежным жестом, словом или даже взглядом.       — А у нас сегодня большие планы.       Арсений хитро щурится из-под чёлки и смотрит снизу вверх. Дыхание привычно греет шастовы ключицы, но вдохи ощущаются все менее ровными. Его ладонь бродит по пояснице Антона, выписывая пальцами то ли буквы, то ли просто причудливые узоры.       — В прошлый раз после этих больших планов ты неделю провалялся в больнице, — Антон убирает с арсового лба чёлку, чтобы лучше видеть хитрый прищур.       — Ну кто знал, что Объект кислотой плюётся.       — Я знал вообще-то, когда за руку тебя назад оттаскивал, — цокает Антон, за что получает тычок в бок. — Может, не знал, что именно Объект делает, но выглядел он… недоброжелательно.       — Ты тоже в нашу первую встречу выглядел недоброжелательно, — передразнивает его Арсений.       Их небольшое Бюро помощи Объектам стало не только отдушиной, но и нерушимым столпом в закручивающейся вокруг неопределённости. С каждым пойманным и пристроенным в подходящие условия Объектом, у Антона внутри будто новый кусочек пазла встаёт на место. И с каждым разрешённым делом у него в груди поднимается нечто, подобное романтичному ощущению справедливости, которое, как он считал, растерял ещё на первом курсе универа.       Протестуя против задумчивости Антона, Арсений натягивает одеяло на голову и утаскивает их двоих в темноту. Там между ними перебежчиком дыхание, и непонятно, чьё оно именно. В этой тесноте они вдруг оказываются отрезаны от всего мира снаружи, и это ощущение растекается внутри приятным теплом, несмотря на то что мир на них давно уже не нападает. Вернее, не нападает, когда они сами того не желают.       — Не хочешь никаких планов, значит, дальше спим, — небрежно тянет Арсений.       Но за этой небрежностью Антон слышит что-то большее. Читает это в чуть поехавшей вниз интонации и секундной заминке.       — Ну уж нет. Теперь я заинтригован. Судя по всему, ты приготовил либо что-то смертельно опасное, либо смертельно красивое, — и после смешка Арсения продолжает. — Не исключаю, что два в одном.       — Увидеть неведомую херню и умереть, ага.       Антону кажется, в темноте одеяла он видит озорной проблеск глаз, а потом Арсений вдруг выпутывается из одеяла. Не иначе как по велению Арса, на кровать снова вспрыгивает Мыша, на этот раз безошибочно находя ступни Антона. Он взвизгивает, пытаясь зарыться в одеяло, но Объект уже щекотит его, касаясь проводом голых щиколоток, коленей и бёдер.       К моменту, когда Антону удаётся одолеть разыгравшуюся Мышу, с кухни уже крадутся ароматы готовящегося завтрака. На своей съёмной квартире, Антон едва ли готовил пару раз в неделю, и теперь ему кажется, виной тому был не только его холостой стиль жизни, но и неудобная планировка кухни. На него вечно падали специи со случайно отрывшейся дверцы шкафа, он бился ногой о холодильник или обжигал руки о неудобно поставленную сковородку. В их новой квартире всё благоволит готовке. И после первой удачной попытки, которая обошлась без каких-либо травм, Антон вдруг воспылал желанием готовить чаще.       — Чего завис? — вдруг встречается с его рассеянным взглядом Арсений.       У Арсения в волосах запутались солнечные зайчики и выкарабкаться оттуда даже не пытаются. Уютно устроились между завитками, подсвечивая золотом, и Антон оглаживает их взглядом так же, как если бы касался самыми кончиками пальцев.       — Думаю, как бы отвоевать право готовить завтраки.       — Пф, без вариантов! Нет, я, конечно, люблю твою яичницу, — оправдывается Арсений. — Особенно, когда она не подгорает. Но есть её каждый день я не готов.       — Я вообще-то знаю и другие блюда, — Антон щёлкает чайником, заглядывая Арсению через плечо. — И ты же омлет готовишь, это то же самое!       — Ты не знаешь секретного ингредиента.       — Знаю я этот ингредиент, — ворчит Антон около самого арсового уха. — Адентриментил называется.       Он прижимается губами к коже за ухом, оставляя даже не поцелуй, лёгкое касание. Потом ведёт носом по золотящимся прядкам, пока клочок выдоха не касается арсовой шеи. Арсений привстаёт на цыпочках, прижимаясь ближе, и Антон отпечатывает на коже влажный след своих губ.       — Если это твой план, чтобы подгорело, то он… — мурлыкает Арсений всё так же подаваясь навстречу касаниям.       — То он почти удался, — усмехается Антон и отстраняется, последний раз прижимаясь к шее.       Арсений мечет в него укоризненным взглядом, но в его глубине Антон всё равно читает нежность. Потому что внутри любого самого злого арсового взгляда он её читает.       Солнечные лучи расползаются по кухне, согревая комнату. И Антон откидывается на спинку стула, прикрывая глаза. Но не успевает насладиться теплом, потому что слышит гудение на самом краешке сознания. Сначала ему кажется, это — белый шум телевизора, но всего несколько секунд осознания, и он понимает — Связь.       Мыши ещё нет в комнате, но Антон уже чувствует, как она внутренне дрожит и предвкушает, как поделится с ними чем-то важным. Арсений говорит, он слышит от неё целые предложения. Антон бы, наверное, с ума сошёл, если бы Мыша прямо болтала с ним, а не только выплёскивала на него свои эмоции. Да и если тех хватает для общения, к чему ему ещё какие-то вербальные уточнения?       Мыша впрыгивает на кухню, фыркая и пыхтя. За ней, постукивая по полу, волочится доска для выжигания. Когда они первый раз притащили ей эту доску, Мыша даже подходить к ней отказалась. Но пара дней недовольного фырканья и опасливых прыжков вокруг, и Мыша высекла на ней первую искру. За первой последовали следующие, и теперь с каждым днём узоры на доске становились всё сложнее и сложнее. Раньше на вопрос, способны ли Объекты к творчеству, Антон бы только недоумённо поднял бровь, посчитав собеседника сумасшедшим. А теперь им уже впору открывать выставку мышиных работ.       Мыша прямой наводкой тащит доску к арсовым ногам. Нетерпеливо прыгает вокруг и бьёт хвостом из стороны в сторону.       — Давай посмотрим, что у тебя там, — обречённо выдыхает Арсений, рассматривая доску.       На деревянном холсте многообразие извилистых линий. Они пересекают друг друга, объединяясь в скопления. И одни линии произрастают из других, образуя закономерность, которая и делает рисунок чем-то осмысленным. Антон отдаёт себе отчёт, что Мыша только начинающий выжигальщик по дереву, но сейчас разобрать, что там нарисовано — задачка со звёздочкой. Которые Антон, в отличие от Арсения, уже научился решать, заработав некоторый кредит доверия у Мыши. Арсений молчит неприлично долго, и Мыша предупреждающе зажигает искру на хвосте.       — Да я знаю, что там нарисовано, знаю! Мне просто омлет надо снять.       Арсений раскладывает завтрак по тарелкам, и в отрывистости его движений читается нервозность. Антон знает, что это не страх перед искрящимися последствиями ошибки, а нежелание обидеть Мышу неправильной догадкой.       Арсений стреляет в Антона умоляющим взглядом, и тот коротко качает головой в сторону окна. На большее он, к сожалению, не способен, потому что даже эта подсказка прокрадывается в их с Мышей Связь. Объект шипит, предостерегая Антона от следующих подсказок.       — Это очевидно, — начинает Арсений, опуская тарелки на стол. — На доске много чёрточек, и я знаю, как ты любишь природу…       Мыша приподнимает корпус вверх в ожидании, потому что Арсений оказывается, как никогда, близок к правильному ответу. И Антон тоже почти выдыхает с облегчением, когда Арс вдруг заканчивает:       — Это, конечно, ветки деревьев, — и в отсутствии ликующей реакции, пытается исправиться. — Вернее не деревья, а заросли кустов!       Мыша разочарованно фыркает и скользит к ногам Антона, наглядно показывая, кто теперь её любимый родитель.       — Это снежинки, — поправляет его Антон. — Три штуки.       — Я выбирал между деревьями и снежинками, — оправдывается Арсений, бережно подбирая доску с пола. — Вот, понятно же, что снежинки.       Он ставит деревянную доску на окно, прислоняя к стеклу. И ещё до того, как понять причину, Антон чувствует, как раздражение Мыши взрывной волной превращается в злость. Предупредить Арсения он не успевает. Объект в один длинный прыжок оказывается около арсовых ног, и заряжает болезненный разряд на голую щиколотку.       — Ай, да сейчас-то за что? — стонет Арсений, растирая покрасневшее место.       — Ты вверх ногами поставил, — с трудом сдерживая смех, признаётся Антон.       Мыша его веселье не поддерживает. Она описывает искрящимся хвостом широкую дугу и выскальзывает с кухни, очевидно, считая, что оба её родителя не достойны такого таланта, как она. Будь у них межкомнатная дверь, точно бы показательно её сожгла.       — Жесть какая, придумали эту доску себе на голову, — вздыхает Арсений, переворачивая картину в правильное положение.       Антон рассматривается грубые линии, высеченные на дереве. Пусть пока они лишены той изящности, которую демонстрируют настоящие снежинки за окном, всё это придёт со временем. А потом они может и выставку откроют работ Мыши. Первая выставка произведений Объекта — вот все офигеют.       — Ещё и сюрпризы норовит испортить своими спойлерами, — ворчит Арсений, разливая кипяток по кружкам.       Ох. Это предложение даёт больший контекст притихшему Арсению и его нервным движением. Значит, их большие планы на день как-то связаны со снежинками. И Мыша, очевидно, о них знает. Но своей догадкой Антон не делится, вместо этого спеша немного унять арсовы переживания, хотя бы по поводу Мыши.       — Зато она теперь вещи не жжёт.       — Ага, только нас хлещет разрядами, — цокает Арсений.       — Ты-то как, норм?       Арсений только отмахивается и закатывает глаза, что Антон читает как: «бывали разряды и посильнее». Шаст ловит себя на дурацкой мысли, что они оба те ещё лицемеры в плане безопасного общения с Объектами. Всем своим клиентам дают длиннющие списки с необходимым оборудованием для надлежащего содержания и общения с Объектами. А у самих дома прыгает Мыша, которая чуть что высекает из хвоста искры.       — Но она, кстати, не сразу тебя ударила, заметил? — считает необходимым отметить Антон. — Ты не угадал, что нарисовано, она просто стерпела. А вот когда спорить начал, что на самом деле угадал, и вверх-ногами поставил…       — Да понял я, ну, — отмахивается Арсений. — Я же и не говорю, что не виноват.       За завтраком Арсений, то ли из-за конфликта с Мышей, то ли слишком сильно погружённый в мысли, ничего Антону о планах не рассказывает. Шаст пристально следит за арсовым выражением лица, пока тот отпивает кофе, жуёт омлет и залипает в окно, но о предстоящих планах оно все равно ничего не рассказывает. Читать эмоции Арсения он научился, но до более глубоких изысканий ему как Мыше до прилежности и воспитанности. Антон еле дожидается момента, когда арсова вилка опускается на тарелку с тихим стуком, и нетерпеливо выпаливает:       — Так какие у нас планы?       — Сначала к Позовым заедем. Я Кате обещал, что с Савиной посидим.       — Кате? — удивляется Антон. — С каких пор она пишет тебе, а не мне?       — С определённых пор, — елейно тянет Арсений, опуская посуду в раковину.       Антон закатывает глаза, поднимаясь из-за стола. Арсений, очевидно, продолжает упиваться своим ведением и не спешит раскрывать интригу. Однако сам факт того, что Арсений зачем-то списывался с Катей — подсказка. Правда пока что она повисает в воздухе карточкой, которую Антон не знает куда запинить. Из подсказок у него: снежинки от Мыши и обмен сообщениями с Катей, и, соедини он эти улики, они могут привести его в сотни разных исходов.       — Такой уровень загадочности, — фыркает Антон, опираясь на дверной косяк. — Надеюсь, ты, как минимум, заставил Чернецову восстать из пепла.       — У неё сейчас и без нас дел много, — Арсений стучит посудой в раковине, а шум воды заглушает его голос. — Отец говорил, она на следственные действия через день ездит.       — Скорее бы его самого перестали на них таскать, — вздыхает Антон, не питая особых надежд на исполнение этого пожелания.       Разбирательство по делу о поставках Адентриментила длится уже долгих десять месяцев. Следствие продлевает сроки расследования, прокуратура присылает документы на пересмотр, а они с Арсом уже три раза летали на дополнительные опросы в качестве свидетелей. У Антона нет оснований полагать, что это дело вообще когда-то закончится, но и новых поводов для беспокойства не появляется. Очевидно, что производство по делу вошло в ту мутную и бесконечно вязкую стадию, которую сам он в свои лучшие следовательские годы привык называть «болотной». Ты можешь барахтаться в этой стадии месяцами и годами, а потом в один момент без всяких видимых причин или пойти ко дну, или выбраться на берег измотанным и обессиленным. Перспективы не самые приятные, и Антон не позволяет утянуть себя в их подробный анализ и рассмотрение. У отца Арса есть юристы получше него, чтобы со всем этим разобраться.       — А надевать-то мне что? — кричит Антон из комнаты, застывая у шкафа с одеждой.       Не то, чтобы у него было много вариантов, но таким нехитрым способом он надеется получить от Арсения ещё одну подсказку. Но тот замирает на пороге, насмешливо сощурив глаза. Похоже, его план раскусили.       — Надевай просто в чём удобно. Это… неважно.       В арсовом голосе девяносто девять процентов смешливости, а оставшийся процент… Антон не понимает. Он присматривается к голубым радужкам глаз, но в тех и нежность, и забота, и волнение, и ещё с десяток эмоций, среди которых надёжно спрятаны все подсказки. Поэтому Антон капитулирует, натягивая привычную бежевую худи, которую, вообще-то, нужно было выбросить ещё пару лет назад. Ещё тогда, когда Мыша в первую их встречу выжгла на рукаве дырку.       Машина прогревается долго. Двигатель, вымотанный снежными днями, чередующимися с морозными, гудит совсем недружелюбно. Антон вжимает голову в шуршащую куртку и растирает ладони, моля машину согреться быстрее. Мыша запрыгивает ему на плечо и юркает в воротник, вызывая вдох облегчения.       Арсений за происходящим наблюдает с сонным принятием. В другое утро он бы уже прыгал вокруг машины, проходя все стадии принятия её долгого пробуждения. Но сегодня загадочные планы будто давят на его плечи, заставляя вести себя тише и спокойнее. И Антона, если честно, уже начинает это беспокоить. Вряд ли бы Арс волновался из-за какой-то ерунды.       Когда «Рено», наконец, поддаётся уговорам и заводится, Антон ныряет в желанное тепло салона. Мыша перебирается на арсовы колени и мурчит, сворачиваясь клубочком. Недавней обиды, как не бывало, и Арс тоже не спешит высказывать ей какие-то претензии, по крайней мере вслух.       Машина, несмотря на солидный возраст, отважно перебирается через сугробы во дворе. И, только позволяет себе устало выдохнуть, оказавшись на расчищенный дороге.       — Вот бы в тепло, — тянет Арсений, оглядывая унылую картину за окном. — Хочешь, на неделю-другую?       И стоит Арсению только озвучить идею, как в воображении Антона она сразу приобретает объёмы и формы. И вот уже мимо окон скользят не просто серые многоэтажки, а одноэтажные домики с красными крышами. По их черепицам тепло скатывается прямо в антоновы ладони, и он сильнее сжимает пальцы на руле, чтобы вернуть себя в реальность. Та не приметнёт тут же обрушится на него огромной лужей, в которую ухает машина.       — А у тебя уже прям место есть на примете?       — Просто размышляю, — откидывается на спинку сиденья Арсений, — но я запомнил, что ты не против.       Чуйка коротко колет Антона в бок, заставляя снова прокрутить короткий диалог. В ретроспективе тот звучит несколько искусственно. Будто Арсений старательно выверял фразу, с которой начать разговор. Так же свидетели выверяют свои показания, зная, что, оступившись, станут подозреваемыми.       — Капец ты подозрительный, — вместо конкретных обвинений замечает Антон.       — Стараюсь, — самодовольно хмыкает Арсений.       Благословлённые дневными часами буднего дня, они пробираются по пустым дорогам города, останавливаясь только на светофорах. Этим временем Антон пользуется, чтобы стрелять в Арсения изучающими взглядами, хотя и на сотую долю процента не верит, что те способны его расколоть. Арсений, и правда, остаётся к ним равнодушен, а, Антон уверен, втайне даже наслаждается плетением загадки, которую Шаст разгадать не может.       Стоит машине затормозить на парковке, и Мыша первая устремляется из дверей прямо в один из грязно-серых сугробов. Антон привычно просит её спрятаться к Арсу под пальто, но получается чересчур резко и с паническими нотками. И он без труда отыскивает внутри себя причину такой нервозности.       Вечером его ждёт небольшой романтичный сюрприз, но грядущая неизвестность вдруг цепляет внутри Антона крючки, от которых до этого он так беспечно отмахивался. А теперь в грудной клетке удушающим давлением плетутся сети, грозясь раздавить внутренности.       Антон задирает голову к подслеповатым окнам многоэтажек, опасаясь свидетелей. Пусть следователь из Столицы и намекнул им, что более не имеет никаких претензий, но Шаст сам был следователем долгие пять лет. И он знает, что папка с фотографиями их маленькой запрещённой семьи не уничтожена, а просто припрятана до поры до времени.       Но Арс поторапливает его коротким хлопком по плечу, Мыша ноет по Связи о своей несчастной судьбе узника, а на лице тают острые снежинки, и Антон качает головой, возвращаясь в реальность. Его волнения снова юркают на самую глубину, обещая вернуться чуть позже.       У Позовых дома пахнет мятой и порошком. Этот запах обдаёт с порога и сбивает с ног не хуже радостного детского крика.       — Савина собирает все углы, — обречённо вздыхает Катя, вместо приветствия. — Я и не знала, что у нас в квартире столько углов.       Девочка выходит к гостям, крепко держась за катину ладонь и качаясь из стороны в сторону. Её маленькие шажки — скорее проба, чем полноценная ходьба. И эта проба сопровождается беспощадными падениями и стремительными подъёмами, чтобы через мгновенье снова упасть. Если у кого учиться целеустремлённости, так у этого маленького создания.       — Чай? — предлагает Катя, когда Арсений перехватывает Савину.       — Сам поставлю, — чмокает её в макушку Антон, вешая верхнюю одежду на крючки. — Но ты можешь проконтролировать процесс.       Катя только отмахивается от него, предпочитая остаться в комнате с Савиной и Арсением. На кухне Антон изо всех сил старается быть как можно тише, чтобы услышать разговор в гостиной. Но собеседники будто специально шепчут, а не говорят, и он сдаётся, показательно громко хлопнув дверцей шкафа.       Мыша крутится у Антона под ногами, всем своим видом показывая, что в гостиную идти она не намерена. Однажды она уже имела неосторожность высунуться к Савине. Девочка, восторженно взвизгнув, попыталась вскрыть ей корпус своими неумелыми, но целеустремлёнными пальцами. «Будет учёной», — гордо тогда заявил Дима. «Или патологоанатомом», — парировал Арсений. Антон же полагает, что, Мыша и Савина всё-таки станут друзьями, но не в ближайшие пару лет.       Антон разливает чай по чашкам, и аромат мяты взвивается вверх, расползаясь по комнате с новой интенсивностью. Мыша недовольно фыркает, намекая, что ей не по нраву ни запах мяты, ни ребёнок в комнате, ни в целом количество внимания, которое ей уделяют. Антон только пожимает плечами, мол: «Сама решила не оставаться в машине». Этот довод Мыши парировать нечем, поэтому она только раздражённо шипит и высекает искру. Но в настоящее пламя искра не разгорается, потому что Объект всё-таки внимает то ли зову совести, то ли разума. Мыша скользит прочь в коридор и одним большим прыжком оказывается в кармане арсового пальто.       Антон входит в гостиную, аккуратно придерживая чашки. Савина радостно взвизгивает, и квартира наполняется звонкими нотами, в которых пока неразличимо имя, но отчётливо читается призыв. Антон перехватывает Савину из арсовых рук, и та заваливается на него, радостно смеясь. Арсений же откидывается на спинку дивана, всем своим видом показывая, что его дозор окончен, и очередь развлекать ребёнка переходит к Шасту.       Оказавшись рядом с Антоном, Савина тут же находит на худи очень вкусные завязки. Девочка без всяких сомнений отправляет их в свой любопытный до новых вкусов рот. Заметив антонов беспомощный взгляд, Катя кидает ему плюшевого мишку. На удивление выверенным движением девочка перехватывает игрушку, принимаясь жевать её ухо.       — С Мышей всё-таки легче, — обречённо вздыхает Шаст, наблюдая, как стремительно намокает коричневая шерсть.       — И это ты с ней только полминуты, — усмехается Катя.       Пытаясь одновременно следить за Савиной, Антон всё-таки не удерживается от изучающих взглядов. Катя расслаблена, голова откинута на подлокотник. Арсений немного скован — нога на ногу, но это, скорее связано не с присутствием Кати, а с загадочным сюрпризом, который он подготовил. Мыша уже намекнула Антону, что это что-то снежное. А необходимость вовлечь Катю намекает на то, что сюрприз тесно связан с прошлым Антона.       — Со Структурой что-то понятнее стало? — небрежно спрашивает Арсений.       Не иначе, как заметил, стреляющие шастовы взгляды и его молчание, и препятствует анализу.       — Да если бы, — отмахивается Катя. — Пока идут досудебные разбирательства, следствие, раскидали кого куда. Некоторых в другие регионы, пару человек в Столицу. Отдел Димы пока не трогают. Но это вроде как… пока.       Катя переводит взгляд в окно на падающие снежинки, будто их причудливые изгибы могут помочь ей закончить мысль.       — А я в Структуру всё равно не вернусь. Хватит с меня нервов.       Девушка прислоняет чашку к губам, и пар смазывает черты её лица лёгкой дымкой. В силу привычки анализировать, Антон коротко резюмирует: волосы растрёпаны, под глазами синяки, а на вороте футболки засохшие капли еды. Но даже такой она выглядит пусть усталой, но собой. Выматывающая работа следователем такой возможности ей не давала, стирая её в чернеющую в давящих коридорах Структуры тень.       Антон тщетно пытается подобрать слова, чтобы Катю поддержать. Воспоминания о работе в Структуре оказываются смазаны яркостью встречи с Арсом, переживаниями рядом с ним и бесконечным циклом взрывов, погонь, несчастных случаев. И только на самом краешке сознания в качестве напоминания о той его прошлой жизни крутится неприятное и надоедливое ощущение рутинности и бессмысленности всего. Эта не та приятная стабильность, которая есть у них с Арсом сейчас, но удушающие отчаяние и безысходность.       — Нам впору организовывать клуб тех, кто со Структурой завязал, — выдыхает Арсений, бродя взглядом по комнате.       — Ага, клуб психологической помощи, — усмехается Катя. — Мне иногда всё ещё снятся эти совещания в актовом зале, на которых Кулешов орёт об угрозе порабощения человечества Объектами.       — Не орёт, а ответственно предупреждает, исходя из своего жизненного опыта, — отбивает Арсений.       Когда Катя цокает и шутливо толкает Арса в плечо, у Антона внутри что-то надламывается. Он помнит первую их встречу в том самом актовом зале, когда девушка проигнорировала его приветствие. Помнит, как она предупреждала Антона, что не стоит ничего хорошего от Арса ждать. А теперь они рядом, два сообщника в вечернем сюрпризе, которого он пусть и опасается, но одновременно с тем сильно ждёт. Потому что не могут два его любимых человека его подвести.       Савина, оставшись без внимания, постепенно отползает всё дальше, и Антон придерживает её, чуя неладное. Ухо медведя зажато крепкой хваткой детских зубов, а плюшевое туловище валяется на полу отдельно. Савина, обнаружив, что её преступление раскрыли, выпутывается из захвата и торопливо поднимается на ноги. И Антону только и остаётся, что подыграть и пуститься в погоню.       Савина — электровеник похуже Мыши. Когда пару часов спустя сумерки прокрадываются в комнату, она с прежним энтузиазмом находит, что бы засунуть в рот или об какой угол удариться. Антон вздыхает с облегчением, когда Катя укладывает девочку на вечерний сон. Но и тогда Савина не сдаётся без боя. Ворочается, кряхтит, пытается вылезти и только через десяток минут, наконец, затихает, позволяя всем выдохнуть.       — Хорошо провести время, — желает им Катя на пороге, позёвывая. — А ты прекрати нервничать, — толкает она Антона в плечо, ничего смертельно-опасного тебя не ждёт.       — Почти наверняка не ждёт, — смешливо поправляет её Арсений.       Но Катя на эту провокацию не отвечает. Она провожает их, полуприкрыв глаза, и Антон готов поспорить, что она вслед за дочкой скоро свалится в сон.       Стоит им оказаться за порогом, и Мыша устраивает представление, цель которого высказать недовольство от долгого пребывания в изоляции. Она фырчит и шебуршит в подоле пальто, а как только лифт приезжает на этаж, первая вскакивает в него, даже не проверив наличие в лифте людей.       Антон только раздражённо цокает, но и без всяких вербальных указаний, Мыша понимает, что дала лишка. Поэтому снова взбирается на арсово пальто, залезает в карман. Сам Арсений внимания на неё не обращает, что-то усиленно выстукивая пальцами на экране смартфона. Антон заглядывает через плечо, и ему даже присматриваться не нужно, чтобы понять, что там открыта карта с какими-то ебенями. Куда они, очевидно, поедут.       — Что за полуночные блуждания чёрт-те где? — он откидывает голову, подставляя веки под режущий свет лампочек. — Там, небось, снега дофига и не проехать.       Антон своим беспокойством спрыскивает тесное пространство лифта, как одеколоном. Ловит себя на дурацкой мысли, что они едут не в какое-то романтичное место, а на ночное следственное действие. У них, конечно, случаются ночные погони, но перед ними никак не понервничаешь, они появляются внепланово. Набрасываются на них, как звери с горящими глазами, заставляя бежать вперёд, уворачиваться от ранений, переигрывать упрямые Объекты и, если повезёт, красть поцелуи друг друга.       — Мы туда с Серёгой на разведку ездили, снег расчистили.       — В твоём сюрпризе вообще все, кроме меня задействованы, да?       — Лясю не придумал как привлечь, — самодовольно отбивает Арсений.       — Её и столичный отдел никак не придумает, как привлечь, тебе уж куда.       Мыша фырчит в полах арсового пальто, заглушая тихий писк прибывшего на первый этаж лифта. Антон первым выходит вперёд, и в полумраке подъезда на его грудь опять нападает волнение. Он даже не придумывает, насчёт чего именно собирается возмутиться, но начинает многообещающим:       — И вообще… — но сказать ничего не успевает.       Арсений мягко, но требовательно останавливает его за плечо. А потом обходит кругом, и ладони, шурша, гладят куртку Антона. Арсений встаёт прямо напротив него, гуляя пытливым взглядом по лицу. А потом, вычислив что-то, о чём Антону неизвестно, заключает его лицо в ладони.       В подъезде много звуков — скрипение старых окон, гудящие за дверьми телевизоры и шуршание Мыши в подоле арсового пальто. Но громче всех арсово дыхание и пронзительный взгляд голубых глаз.       — Ты волнуешься, — резюмирует Арсений.       Антон только досадно качает головой из стороны в сторону. Иногда Арсений оказывается так удивительно точен в угадывании его настроения, что Антон начинает подозревать, что Связь возможна не только между Объектами.       — Всё, правда, под контролем. При чём не только под моим, но и всех людей, кто в этих… — он медлит, — кто в этих планах был задействован.       Антон и сам себе это твердит: «тебе не из-за чего беспокоиться». Но только это не помогает. Тревога следует за ним, подступая к горлу тошнотой.       — Это так тупо, — извиняющимся тоном признаётся он, — я будто всё время жду подвоха. Всё время жду, что наша передышка закончится, и… И мы закончимся.       — Это не тупо, — качает головой Арсений. — Это отголоски всего, что было. Как болезненное напоминание.       И как только в тишине оседает последняя фраза, Антон вдруг понимает, откуда это в нём. На задний план отступают полумрак подъезда, фырчание Мыши и даже тёплые арсовы пальцы.       Тревога внутри разверзается в стороны, и из глубин грудной клетки свои чёрные щупальца к нему протягивает отчаяние. Именно оно разрывало его на части много дней назад.       Тогда тоже был вечер, перетекающий в ночь. Тогда тоже вокруг был снег. И это тоже было где-то в ебенях. Арсений лежал на земле с синими губами, а Антон качал его сердце под настоятельные рекомендации его отца остановиться. Пальцы немеют от холода, тело Арсения под его толчками прогибается как кукольное, а он просто не может остановиться. Он просто не может его потерять.       А потом возмущения отца вдруг смолкают, и тишина проходится по ушам острым лезвием. Воспоминание распадается на тысячи пепельных лохмотьев, и вот Антон опять смотрит в голубые арсовы глаза, чувствует тепло от его пальцев на щеках и рваное дыхание на губах.       — На меня тоже иногда накатывает, — признаётся Арсений, ловя его взгляд. — И это причина, почему я выбрал именно то место, куда мы едем.       Арсений прижимается к его лбу всего на пару мгновений, будто старается передать ему этим касанием немного сил. А после тепло его рук исчезает с щёк и перемещается в антоновы ладони. Он крепко сжимает в ответ арсовы пальцы, следуя за ним вниз по ступеням. Уходя прочь из кряхтящего от старости подъезда и оставляя позади не только возможных свидетелей, но постепенно отпускающую его тревогу.       Ночные огни рисуют на сером полотне города причудливый узор. Когда центр сменяется спальными районами, огней становится меньше, и узорная линия истончается. А совсем скоро постройки окончательно пропадают из поля зрения, забирая с собой и огни, и относительно расчищенную дорогу. С двух сторон машину обступают сугробы, и Антон снижает скорость, чтобы ни в одном из них не увязнуть. Он вытягивается вперёд, всматриваясь в темноту, прорезаемую фарами.       — Серёжа просит передать тебе, чтобы ты держался правой стороны, — взмахивает телефоном Арсений.       — Передай ему, что мне его советы до пизды.       — Ага, напишу, что ты по нему тоже соскучился, — елейно тянет Арсений.       И тем не менее, Арсений тоже обращает внимание на дорогу. Несколько долгих минут он бегает глазами с экрана смартфона на темень за окном. Что именно Арсений замечает, Антон не понимает, но не перечит ему, когда слышит, что именно тут, посреди темноты, им нужно остановиться.       Они выбираются из машины, и лес обступает их со всех сторон. Верхушки елей качаются из стороны в сторону, взмахивая шапками снега. Высоко в небе над ними сияют звёзды. И, когда фары машины потухают, только небесные огни в паре с растущей Луной, освещают их.       Антон прислушивается к лесным звукам, но Мыша не даёт ему этой возможности. Она, пофыркивая и треща, скачет по снегу, не заботясь о возможности обнаружить себя перед кем-либо. Объект запрыгивает в сугробы, а потом выныривает обратно, запуская в медлящих родителей снежные хлопья.       Арсений улыбается, уворачиваясь от снега, но тот всё равно достигает его, падая хлопьями с неба. Щёки у него уже раскраснелись от холода, а кудряшки падают на лоб. Антону очень хочется развести прядки в стороны, как он делал сотни раз. Но в этом ночном лесу он вдруг оказывается зачарован невозможной реальностью, в наступление которой он никогда по-настоящему не верил. Арсений рядом с ним в этом до безобразия хаотичном мире, и Мыша — неотъемлемая часть их семьи.       — Идём.       Антон вскидывается, встречаясь с арсовыми смеющимися глазами. Он крепко сжимает ладонь Шаста и тянет его к просеке. Там сквозь разлапистые ветви елей пробивается лучик света. Он недостаточно сильный, чтобы привлечь внимание со стороны трассы, но заплутавший сюда путник обязательно его заметит.       Сомкнувшиеся над головами верхушки елей защищают их от пушистых хлопьев снега. Притоптанный снег поскрипывает под ногами, пока они пробираются вперёд. Арсений отводит ветви от лица, и касается кончиков антоновых пальцев, когда аккуратно передаёт их ему.       — Как ты нашёл это место?       — Просматривал старые документы из Структуры. Это один из Объектов неопределённого радиуса действия, — объясняет Арсений. — Один из тех, что вечно пытаются найти, но из-за слишком широкого радиуса излучения это практически невозможно.       — Хоть зачем-то пригодились бумаги из Структуры, — смеётся Антон, оглаживая большим пальцем арсову ладонь.       — Ну, неправда, ими ещё отлично топить камин дома, — возражает Арсений, а потом возвращается к теме. — И, кроме этого, если вместе с тобой Объект неопределённого радиуса ищет другой Объект, задача облегчается в пару сотен раз.       Мыша одобрительно фыркает, выныривая из сугроба, будто подтверждает слова. Она взмахивает хвостом, на котором мерцает розовая вспышка, и снова исчезает в волне снежных брызг.       — Стой, привыкни к свету, — предупреждает Арсений.       Чем дальше они пробираются по тропинке, тем ярче свечение. Сначала Шаст предположил, что это просто лесной домик, затерявшийся в чаще. Но свет слишком интенсивный и его слишком много. Антон кивает, что готов, двигаться вперёд и еловые ветви расступаются в стороны под арсовыми ладонями.       Они выныривают из-под укрытия ветвистых елей, и Антон моргает, привыкая к неожиданно взошедшему в ночи дню. Падающие снежинки отражают свет бликами, а те не преминут царапнуть по сетчатке глаза, поэтому Антон обращается в слух. Лес наполнен шуршанием и свистом, но среди этих неизменных природных спутников один выделяется — металлический скрип.       Антон сосредотачивает всё внимание на нём, а потом вдруг находит в работе звука и света неожиданную гармонию. Вместе со скрипом, пусть незначительно, но меняется яркость света. И когда зрение, наконец, возвращается к нему, Антон хватается за ответ, ещё до того, как видит его своими глазами.       Перед ними маяк. Скользит рыщущим огнём по замёрзшей реке, будто потерялся во временах года. Кирпичное основание кое-где уже покрошилось, но весь его вид говорит о том, что он всё ещё полноправный проводник из мира лесного в мир водный, а сейчас, скорее в ледяной.       Антон останавливается у кромки берега заворожённый, крепко, сжимая арсову ладонь.       Тут лёд поёт свою песню, обещая скорое наступление весны. Он трескается на высоких нотах, и булькает на низких, словно отчаянно пытается передать какое-то сообщение, которое можно только прочувствовать, но не услышать. На другом берегу реки сквозь ветви деревьев видны огни города. Они подпевают в такт песни льда: то вспыхивают сильнее, попадая в свет маяка, то гаснут, проглядывая еле заметными вспышками. Свет от маяка бежит по полупрозрачной поверхности озера, внимая этой песни и становясь её главным мотивом.       — Это… ого, — выдыхает Антон. — Просто невероятно.       Внутри у него бурлит и взрывается коктейль из эмоций, но выразить их он вдруг оказывается не в состоянии. Потому что разве могут хоть какие-то слова передать даже сотую долю того восхищения, что всходит внутри цветочными ростками?       — Это ты ещё настоящее «ого» не видел, — довольно фырчит Арсений, и тянет его за руку.       Антон с заметным усилием заставляет себя отвернуться от берега. Арсений ведёт его к маяку, около которого уже нетерпеливо стучит хвостом Мыша. Она высекает искры вверх, и те ударяются о кирпичную кладку, прежде чем потухнуть.       — Предлагаешь вломиться к смотрителю маяка?       — Тебе лишь бы куда-то вломиться, — смеётся Арсений, переступая заградительные ленты. — Нет там внутри никого, одна автоматика.       Около входа Арсений обстукивает подошвы от снега, и Антон следует его примеру. Он замирает, прислушиваясь к Связи, и вместе с фоновым ворчанием Мыши слышит ещё какие-то вибрации. Помехи волнообразные с большим разбросом, но лучше вслушаться Антон не может. Он только-только научился отличать мышины вибрации от вибраций других Объектов.       Внутри маяка воздух холодный и спёртый. В свои прочные объятия их заключает полумрак, но тут же выпускает, стоит Мыши взмахнуть хвостом. Она первая взбирается на ступени винтовой лестницы, подсвечивая их розовым сиянием. Каждый раз, когда Объект ударяет хвостом о каменную кладку, эхо взвивается вверх, теряясь в марше ступеней.       Арсений ведёт Шаста за собой, крепко сжимая его руку. И от этого уверенного касания всё внутри Антон замирает в предвкушении и радости. Он помнит Арсения сомневающимся, подозревающим и осторожным. Помнит его затравленным и дёрганным. А такой Арсений, который играючи тащит его в ночные ебеня смотреть на Объект, — то, чего Шасту досталось совсем немного. Таким он был в самом начале их знакомства, а потом эти задор и шиложопость были разорваны на части Адентацией. И только в последний год, тот Арсений, в которого он влюбился в самый первый раз, начал шаг за шагом возвращаться в их отношения.       — Стой, — останавливает Арсений не только его мысли, но и следующий шаг. — Тут тебе нужно закрыть глаза.       Антон прочищает горло, смеривая количество оставшихся ступеней до верхней площадки. Может, всего штук десять, но сколько бы их ни оставалось наверху, лететь вниз придётся на несколько десятков больше.       — Какой же ты упрямый, — ворчит Арсений и берёт дело в свои руки.       Он прикрывает ладонями шастовы глаза, и полумрак превращается в непроглядную темноту.       — Ну вот, теперь мы оба ёбнемся, — дразнит Арсений, подталкивая Антона вперёд.       — Оба? То есть я должен был ёбнуться в одиночку?       — А ну, цыц. Не рушь романтику.       Арсений ведёт его вперёд, и Антон минует ступеньки за ступенькой, честно не подглядывая. Вместо этого он прислушивается к других органам чувств. Влажность вьётся вокруг них запахом сырости. Он щекочет ноздри, поэтому Антон фыркает, прочищая их. Ветер пробирается в щели и царапает одежду с тихим скрипением. Мыша стучит хвостом чуть чаще, чем раньше, — нервничает. Их с Арсом шаги отражаются от ступеней, прошивая пространство эхом, пока не затихают где-то на самом верху.       — Пришли.       Когда Арсений останавливается и отнимает ладони от глаз, Антон медлит. Он покусывает нижнюю губу, и наощупь находит арсову руку. Вкладывает свою ладонь в его, и только тогда открывает глаза.       Вокруг них одеялом заворачивается темнота, а панорамное окно сияет в свете маяка. Антон делает шаг ближе, и вдруг отчётливо понимает, что перед ним всего лишь замерший оттиск реального мира. Луч маяка не качается из стороны в сторону подобно маятнику, а замер на месте. В его свете недвижимо застыли снежинки, отказывающие продолжать своё падение, и блики на их гранях тоже не дрогнут.       — Всё застыло, — потрясённо выдыхает Антон.       Он смотрит вдаль, туда, где видны огни города, но и они больше не подчиняются течению времени. Огни не подмигивают ему, а застывают яркими шарами, просматривающимися сквозь замершие ветви елей. Мир вне маяка словно останавливается на вдохе, набирая воздух, а выдоха так и не следует.       — Когда кто-то заходит в маяк, время снаружи останавливается, — подтверждает его мысли Арсений.       У него много вопросов о механизме работы этого маяка-Объекта, о степени его безопасности и о людях, которые сочли нужным закрепить на входе заградительную ленту. Но Антон откладывает все вопросы на потом, чтобы разделить таинство первой встречи с чем-то по-настоящему удивительным вместе с Арсом.       — Есть ещё кое-что, — смущённо делится Арсений, выпуская его руку.       Он отступает в темноту, и Антон оборачивается, чтобы проследить за ним взглядом. Он вдруг отвлекается от арсового силуэта, потому что обращает внимание на обстановку маленькой комнаты: небольшой диван, журнальный столик и… множество маленьких элементов на стене комнаты. Но, чтобы не испортить сюрприз раньше времени, возвращается к озорным искрам в глубине арсовых глаз.       Мыша оказывается у Арсения на плече и машет хвостом. С тихим щелчком комната наполняется тусклым светом, и Антон с жадностью осматривает её. Под самым потолком висит сетка из проводов, в которую, как рыбки, пойманы маленькие фонарики. Они создают причудливые отблески на каменных стенах, и Антон следит за одним из них, и вдруг натыкается на… фотографию. А потом ещё одну и ещё одну. Они развешаны по периметру комнаты, и Антон вертит головой, стараясь разглядеть их все.       Тут есть детские фотографии Антона, на которых он прижимает к себе чёрно-белого кота. Есть фотографии со студенчества, где он прячется от объектива камеры за катиным плечом. И есть более поздние снимки, где он стоит в форме на пороге Структуры, не зная, что забросит её под диван уже через пару месяцев. Всё это — проблески далёкой, полузабытой жизни; но есть и более новые снимки.       На этих снимках он накручивает на палец провод Мыши за мгновение до того, как она пальнёт по нему искрой. На этих снимках он смотрит в камеру усталым, но смешливым взглядом, пытаясь не ёбнуться вниз с кучи коробок с вещами на пол. И на этих снимках он прижимается к арсовому виску носом, прикрывая глаза.       — Когда-то ты стал моим убежищем, — шепчет Арсений. — И я решил, что это место может стать убежищем для нас обоих. Что бы не произошло снаружи, мы всегда сможем спрятаться здесь.       У Антона на кончиках пальцев нервная дрожь, а в горле стоит комок. Он только и может, что согласно кивнуть, не в состоянии свои эмоции облечь в слова. Он делает к Арсу пару шагов, и застывает рядом, не касаясь его. Глаза в глаза, губы около губ, но никто из них расстояние не сокращает. И когда Антон вдруг понимает, что хочет сказать, Арсений говорит это вместо него.       — Я хочу быть с тобой всегда.       Арсений касается кончиками пальцев шастовой ладони, и между ними застывает вечность. Антон пытается ухватиться хотя бы за кусочек их истории, пытается вернуться к исходной точке и понять, как он умудрился совершить столько правильных решений, чтобы оказаться здесь и сейчас? Чтобы застыть под глухой стук своего сердца, смотреть в арсовы пронзительные глаза и не находить слов, чтобы описать, насколько Арсений — про него. И тогда Антон тихо и искренне выдыхает:       — Я бы пережил всё, что с нами было, заново, только чтобы стоять тут.       Антон сокращает оставшееся расстояние между ними и прижимается к арсовым губам. Арсений льнёт к нему каждой клеточкой тела, не желая оставлять между ними и миллиметра. На самом краешке сознания Антон улавливает вибрации Мыши, и именно этот звук становится финальным аккордом. Теперь они дома. Отныне и навсегда.