paralyzed

2019 год, конец декабря.

      

      Пальцы мёрзнут, и Джисок прячет их глубже в рукав жёлтой куртки, стараясь не выронить пакет с продуктами. Снег валит крупными хлопьями, оседая на волосах и пушистых наушниках и попадая в глаза. До щёк больно дотронуться — кажется, они скоро отвалятся от холода.       Внезапное прикосновение шершавой перчатки Чонсу к ладони заставляет вздрогнуть и уставиться на него.       — Давай согрею? — его слышно плохо. Виноваты тёплые наушники Джисока и плотный шарф Чонсу, которым он закрыл себе пол-лица.       — А? Чего? Тебя слышно плохо!       Чонсу спускает шарф ниже и Джисок усмехается — его нос стал нежно-рубиновым от холода. Вместе со снегом на неприкрытых ничем белых волосах и яркими жёлтыми бликами от магазинных вывесок в глазах это смотрится как-то волшебно.       — Давай согрею ладонь твою! — чуть громче повторяет он и Джисок кивает. Залезает проворными пальцами в перчатку, составляя компанию ладони Чонсу. Зубы оголяются в улыбке.       До общежития они доходят довольно быстро. Сразу же раздеваются, запихивают в обувь кучу газет, ведь она каким-то образом стала мокрой внутри, и отправляются греть руки под горячей водой на общей кухне, потому что до ванной слишком далеко. Пока Джисок греет свои, Чонсу касается его нестерпимо горячей шеи своими пальцами. И будто бы бьёт током.       — Эй! Что делаешь? — Джисок дёргается, сгибается пополам.       — Думал погреть руки по-другому, — Чонсу еле-еле сдерживается, чтобы не засмеяться с такой милой реакции.       — Давай лучше так. По-нормальному, — Джисок обхватывает своими пальцами ладони Чонсу и размещает их под горячей водой.       Эти мгновения кажутся поглощающей вечностью. Джисок не сводит глаз с их рук, не может налюбоваться, осознать, что происходящее сейчас — не сон. Он не приходит в себя даже тогда, когда вода уже не приятно греет ладони, а опаляет.       — Захотел стать новогодним блюдом? — Чонсу усмехается и выключает воду. — Давай упаковывать подарки, скоро нужно будет выходить.       — А, может, так подарим уже? Ты же знаешь, откуда у меня руки растут.       Чонсу поднимает бровь и касается плеч Джисока. Затем проводит по рукам, спускается к запястьям, подносит их к себе и аккуратно целует. Будто бы его руки — хрусталь, и одно неловкое движение приведёт к трещине.       — Откуда надо, милый. Пойдём. Я помогу тебе, если что.       Уже в комнате Чонсу достаёт из-под своей кровати четыре подарка, что они с Джисоком подготовили для друзей из группы. Они собираются праздновать вместе, у Гониля, поэтому они отдадут их сегодня.       Но есть также пятый подарок. Для Джисока. Он так и остаётся лежать под кроватью, прикрытый шторой в дальнем углу. Это обычная кружка. Хотя нет, необычной. Такой её делает дизайн. На ней есть их фото с разными сердечками и милыми смайликами, а на дне кружки написано «люблю тебя до ближайшей галактики и обратно».       У Джисока тоже есть подарок для Чонсу. Он безумно долго думал над ним, боялся подарить что-то, что может ему не понравиться, хоть Чонсу и говорил, что даже самая невзрачная безделушка, подаренная им, будет прекрасным подарком.

★

      В доме Гониля новогодняя атмосфера ощущается совсем иначе. В углу гостиной стоит огромная настоящая ёлка, украшенная бесконечными огоньками. На ветках висят золотистые игрушки, Джисок впервые видит подобные. Он рассматривает один из шаров в руке, а на плечо ему укладывается чужая ладонь:       — Раритет! — Из уст Гониля это кажется таким смешным, он очень гордится своей ёлкой. На что Джисок слегка закатывает глаза и кивает. Она и правда прекрасна. В его доме такая никогда не стояла, но праздник всё равно каждый год ощущался волшебством. За новогоднюю атмосферу отвечали имбирные печенья, заботливо испечённые Щиёль, развешанные по всему дому разноцветные гирлянды и мишура, старые новогодние песни, что мама включала, когда готовила, и игра в снежки на улице до посинения пальцев. У каждого свой вариант празднования нового года.       — Эй, куда уже делись бокалы? Только что здесь стояли! — Сынмин пытается ухватится за несколько дел одновременно, напоминая Золушку. Новый год в компании он отмечает впервые, поэтому хочет, чтобы всё было прекрасно. В его руке сначала оказывается пара бутылок с алкоголем и две с лимонадом, ведь на последней в этом году репетиции Гониль заявил, что в новогоднюю ночь ни при каких обстоятельствах не будет пить. Бутылки с характерным звоном приземляются на праздничный стол. На глаза Сынмина попадается ёлочный шарик, что он решает нацепить на Джуёна и смеётся, когда ловит его раздражённый взгляд. В другой момент он уже несёт с кухни тарелки с салатом и курицей.       Хёнджун во всей этой суете выглядит самым спокойным, тихо стоя на кухне рассматривая, что у них будет на столе. Некоторые блюда он даже не знает, да и их вид вызывает подозрение, но он не задаёт вопросов — готовивших это Сынмина и Чонсу сейчас лучше не трогать, а остальные даже не знают, что у них будет на столе, кроме красной блестящей скатерти.       Растрёпанный Джуён сейчас похож на огромного пса, что пытается протиснуться между Гонилем и Джисоком, чуть не повалив их на пышную красавицу.       — Ой! Ой! Сорян! — бурчит под нос Джуён, но его бы позабавило, если бы они валялись в разноцветных огнях и колючих иголках. Он бы их сфотографировал, а потом убежал — Гониль бы ему это вряд ли простил.       — Осталось полчаса, а у нас ещё ничего не готово! Полчаса! Чонсу, как у тебя там? —Сынмин не перестает носиться по чужому дому, оглушая присутствующих криком, пока Чонсу пытается поймать на радиоприёмнике новогоднюю станцию. Забавную они традицию решили сделать для их компании. Вместо телевизора и всяких прочих передач, просто насладиться атмосферой радио, послушать старые новогодние песни.       — Нормально, по крайней мере, он подаёт признаки жизни, — Чонсу ходит из угла в угол, надеясь, что на смену шебуршащему шуму придут людские голоса и праздничные мелодии. Наконец, он останавливается посередине гостиной, чуть не прыгая от счастья, ведь из приёмника отчётливо начинает звучать «All I Want for Christmas is You». — Есть! Получилось, Сынмин!       — Ага, молодец! — голос Сынмина раздаётся откуда-то из прихожей. Оттуда он вылетает уже с ананасом и мандаринами, которым не хватило места в холодильнике. Уже на кухне он принимается всё быстро нарезать, с опаской поглядывая на часы. До полуночи остаётся совсем немного, а он ничего не успевает.       — Сынмин-а, — тихий голос Хёнджуна заставляет Сынмина вздрогнуть. — Давай помогу? Я вижу, что ты устал.       — Спасибо за твою заботу, но я сам справлюсь. Я уже почти закончил, видишь?       — Нет уж, дай мне что-то сделать. Я хочу тебе помочь.       Сынмину ничего не остаётся, кроме как остановиться и придумать что-нибудь такое, с чем Хёнджун точно справится и останется при этом целым.       — Вот, почисти мандарины, — улыбается Сынмин. Хёнджун расстроенно закатывает глаза, но всё же послушно берёт пакет с мандаринами и уходит в гостиную, чтобы сразу класть очищенные дольки на большую тарелку с красивым узором.       — Люблю эту песню, — Чонсу присаживается на диван напротив Хёнджуна и словно волною уносится в какие-то свои воспоминания под «I Will Go to You Like the First Snow» в исполнении Ailee. В доме тут же меняется настроение, и парни в одночасье замолкают, задумавшись о чём-то своём. Джисок приземляется возле Чонсу и кладёт голову на его плечо. Сынмин останавливается в дверях вместе с коробкой бенгальских огней. Хёнджун опускает взгляд в пол, машинально продолжая чистить мандарины. Гониль слегка обнимает Джуёна, что будто бы и не чувствует этих объятий — иначе оттолкнул бы.       Эта песня для каждого из них, определённо, что-то значит. Чонсу она напоминает о морозном утре в бабушкином доме, когда ему было лет восемь. Холод тогда совсем не чувствовался — это заслуга шерстяного одеяла, после которого потом всё тело приятно покалывало. Из кухни доносился голос бабушки, зовущий его завтракать, а нос ласкал запах свежей выпечки. Это не такие грустные воспоминания, от которых хочется плакать — грустить заставляет больше то, что эти моменты уже невозможно будет повторить. Наоборот, это вызывает на его лице улыбку.       У Джуёна она заставляет вспомнить свой первый спуск с большой горы, это одно из самых отчётливых воспоминаний из детства.       У Хёнджуна в голове всплывает воспоминание о том, как они с отцом делали «берлогу Йети» из снега.       Сынмин тоже отчетливо помнит эту песню, она напоминает рождественские каникулы у дедушки.       А у Джисока эта песня вызывает не старые воспоминания из детства, а недавние, совсем ещё свежие. Они связаны, конечно же, с Чонсу. Первый раз, когда он услышал его игру на рояле.

Воспоминания. Середина сентября того же года.

      Горячая ладонь спешащего Чонсу зажата в ладони еле успевающего за ним Джисока, который даже не знает, куда бежит. Сегодня они решили устроить свидание прямо в колледже, ведь после него у обоих были планы. И Чонсу довольно быстро придумал, как они проведут это свидание.       Парни заворачивают в вечно незапертую неприметную дверку и, быстро поднявшись по нескольким ступенькам, что слегка прогибаются под гулкими шагами, оказываются на большой полутёмной сцене в актовом зале. Красные бархатные сиденья, на которых уже успел образоваться небольшой слой пыли, раскинулись морем впереди. А боковое зрение улавливает сбоку что-то большое, накрытое большим одеялом.       — Садись на любое место. Желательно в первом ряду, — Чонсу мягко отводит Джисока в сторону спуска в зрительный зал, а сам подходит к накрытому нечту. Тянется к выключателю над ним, и через мгновение сцена озаряется светом.       — А что будет? — Джисок не может больше терпеть — ему скорее хочется узнать, что для него приготовил Чонсу.       — Секрет. Иди, садись.       Одеяло слетает на деревянный пол, а Джисок видит блестящий чёрный рояль. Ну конечно же, на что он ещё мог рассчитывать?       — Чонсу-у, я же сто раз говорил, что не перевариваю классическую музыку! — расстроившись, восклицает он и скрещивает руки на груди.       — Я знаю. Классики не будет. Я сыграю кое-что другое.       Джисок хмыкает, но всё же решает дать роялю шанс. К тому же, он не раз слышал от преподавателей, что Чонсу сыграет великолепно даже на старом и расстроенном инструменте.       Аккуратные первые ноты затекают в уши простой мелодией, развитие которой даже можно предугадать. Наверное, так звучит лёгкая грусть. Ноты взлетают на октаву, может, на две выше, как вольный ветерок, покоряющий всё новые и новые высоты, а после резко падают в бас, заставляя вздрогнуть. Красивее сейчас, наверное, только руки Чонсу, что то скрещиваются на клавиатуре всего на несколько секунд, то снова возвращаются на свои законные места.       Прекрасное развитие мелодии строится аккордами, перелетающих с одной октавы на другую. Сердце почему-то болит. Так сложно сделать вдох. Руки как будто бы онемели. Джисок чувствует что-то непонятное. Внутри него будто бы расцвело огромное поле алых маков. Ветер дует так сильно, что, кажется, сейчас вырвет все цветы с корнем. Но вместо этого он всего лишь треплет их нежные лепестки.       Мелодия теперь в левой руке, в тягучем басу, в то время, как правая пестрит аккордами. Но и это ненадолго — вскоре правая рука вновь возносит ноты вверх, на шепчущие высоты, а после небрежно роняет в бас, снова скрещиваясь с левой рукой.       И всё затихает. Снова аккорды в левой руке, снова правая на привычных высоких нотах. Темп замедляется, вместе с ним, кажется, замедляется и сердце Джисока. Правая и левая рука сходятся на созвучных нотах, что звучат уже предсмертным шёпотом. На маковом поле стихает ветер.       Джисок не выдерживает всего напора эмоций. Вскакивает со своего сиденья и несётся на сцену, к опустившему голову Чонсу. Обвивает руками шею, осыпает лицо поцелуями, тихо шепчет слова благодарности.       — Тебе правда понравилось? — желанная улыбка не идёт на лицо. Это небольшое произведение ассоциируется с трудным периодом в его жизни, когда хотелось лечь спать и просто не проснуться.       — Да… А что это было за произведение? — шёпот подобен тому стихшему ветру на маковом поле.       — «Маки в поле» Купревича.       — Я сразу понял, что это маки.       — Хм, вот как.       И Чонсу тянется к заалевшим губам Джисока за сладким поцелуем. И ему отвечают, неспешно, но всё же. Этот момент, как некое зарождение природы, что Чонсу видел в замедленной съёмке по телевизору.       Этот момент навсегда опечатался в памяти обоих, но в памяти Джисока немного больше. Может, виноват его избыток чувств к Чонсу. А может, и нежная мелодия, заставившая его по-другому посмотреть на фортепианную музыку.

Конец воспоминания.

      Песня заканчивается, и всё в доме оживает. Сынмин с резким матом бросает коробку с бенгальскими огнями Хёнджуну, который ловит её, не успев даже прийти в себя. Оставшиеся в пакете мандарины быстро очищаются, и Хёнджун мчится на кухню, чтобы выбросить кожуру в мусорное ведро. Джуён и Гониль отходят друг от друга.       — Кто тебе разрешал меня обнимать? — Джуён возмущённо ударяет Гониля по плечу. Он не любит, когда кто-то трогает его без его разрешения.       — Значит, сейчас нельзя, а по ночам можно, да? — Гониль ухмыляется и наклоняется, чтобы тихо прошептать на скрытое волосами ухо: — Сегодня ночью, кстати, я жду тебя.       Джуён закатывает глаза, но предательская улыбка так и лезет на лицо.       — Посмотрим на твоё поведение, — и легко отодвигает Гониля от себя.       Джисок улыбается всплывшим в голове моментам. Привстаёт, дарит Чонсу поцелуй в щёку, на что получает поглаживание по голове. Нежность и любовь разливаются по всему телу, ударяя в щёки краской.       — Что ты вспомнил? — улыбаясь, спрашивает Чонсу. Джисок обхватывает почему-то холодными пальцами его ладонь       — Тебя за роялем в актовом зале. И «Маки в поле».       — Оу… правда? И ты название запомнил, я не ожидал от тебя… — Чонсу теряется. Он никак не мог подумать, что из всего многобразия воспоминаний, которыми он с ним часто делился, Джисок вспомнит именно то свидание, на котором он играл ему мелодию своей любви.       — Мг. Я ещё после этого хотел скачать эту мелодию, или хотя бы послушать её ещё. Но, блин, я ни разу не услышал, чтобы кто-то сыграл её так же красиво, как ты. — Джисок хмурится. Такое впечатление, что Чонсу — единственный в этом мире, играющий эту мелодию так, чтобы замирало сердце и блестели от слёз глаза.       — Потому что они играли её просто так. Чтобы отыграться и забыть поскорее. Я же играл её с чувствами. Чтобы ты через ноты почувствовал мою любовь… к тебе.       Джисок забывает обо всех присутствующих и нежно касается губами губ Чонсу, обжигая его шею холодом своих рук. Из приёмника доносится новая песня — «Happy New Year» от Abba, а со стороны Хёнджуна слышится преисполненная умилением усмешка. Искусанные губы горят и приятно покалывают. Сердце ноет от преисполняющей его любви. В поцелуе чувствуются улыбки. Джисок на секунду открывает глаза и видит, как красиво огни освещают лицо Чонсу.       Вот бы так было всегда.       — У нас десять минут осталось, ребят! Гониль, где твой фотик? — в гостиную резко забегает Сынмин, прервав милый момент.       — Сейчас принесу, секунду, — бросает Гониль и уходит к себе в комнату за новеньким полароидом, что ему недавно подарил бывший одноклассник.       — Ну Оди-хён! Такой момент испортил! — Джисок готов выть — Сынмин так невовремя появился!       — Ну уж извините! Давайте сначала подготовимся к празднику, а потом будем целоваться?       — Я запомнил твои слова. Только попробуй их не воплотить в реальность, — Хёнджун встаёт, скрещивая руки на груди, и Сынмин поворачивается к нему.       — Ну чего же ты, любимый? Ты в любом случае получишь от меня поцелуй… даже несколько! Смотри!       Сынмин обхватывает лицо Хёнджуна ладонями и быстро клюёт его в губы. Рассыпается поцелуями по всему лицу, слыша смех совсем рядом и раззадориваясь ещё сильнее. Хёнджун крепко обнимает его, запрокидывает голову и получает несколько поцелуев в подбородок и шею. Раздаётся тихий щелчок, на который особо никто, кроме Джисока, не обращает внимания. Гониль достаёт из плоского отверстия в фотоаппарате фотографию.       — Боже, Сынмин, он же потом весь в твоих слюнях будет, — Джуён кривится, закрывая себе глаза руками, чтобы не видеть происходящего.       — Кто бы говорил, — Гониль ухмыляется, подмигивая ему. После подходит к заключившего Хёнджуна в тёплые объятия Сынмину и вручает ему фотографию. — На память.       — Милый, — шелестит Сынмин и Хёнджун поднимает голову. — Смотри, нас сфотографировали.       — О, — Хёнджун зажимает фотографию между большим и указательным пальцами, улыбаясь. — Давай над кроватью повесим?       — Хорошо. Гониль, сфотографируешь нас ещё потом? — Сынмин приобнимает продолжающего изучать фотографию Хёнджуна за плечи.       — Конечно.       — И нас! — Чонсу поднимает руку, как будто он на уроке в школе.       — Всех сфотографирую, — Улыбка растягивает губы Гониля и он вешает фотоаппарат на шею. Глаза Сынмина внезапно подлетают к настенным часам.       — До Нового года пять минут, ребят! Все садимся за стол! — командует он и все рассаживаются на заранее выбранные места — Хёнджун, Сынмин, Джисок и Чонсу по бокам, а Гониль с Джуёном — друг напротив друга.       — Так, что здесь самое вкусное? — потирая руки, спрашивает Джисок. Чонсу накладывает ему жаренную картошку и пару кусочков мяса. Гониль тянется за стоящей под столом бутылкой шампанского, чем вызывает всеобщее тягучее «у».       — Лимонад с другой стороны, хён, — бросает Джуён, насаживая на вилку кимбап.       — Да, ты же говорил, что не будешь пить! — с набитым ртом вскрикивает Джисок.       — А вдруг я захотел за вами поухаживать, налить вам шампанского? Совсем меня не цените… — Гониль деланно расстраивается. Конечно, он врёт как дышит. Надо было подумать перед тем, как такое говорить.       — Извини тогда. Наливай! — Джисок легонько толкает свой бокал, и он скользит по скатерти к Гонилю. Вскоре все бокалы, кроме его собственного, наполняются шипящим напитком.       В приёмнике раздаётся долгожданный звон часов. Все замирают, вслух отсчитывая секунды до полуночи. А Гониль, воспользовавшись моментом, тихо наливает себе шампанское.       Звон часов, оповещающий о начале нового года, встречается звоном бокалов и радостными поздравлениями. Началась новая страница в жизни каждого сидящего за этим столом. И у каждого эта страница будет заполнена по-своему. У кого-то аккуратно и сдержанно, а у кого-то — с ошибками, пятнами от газировки и нарисованными всюду человечками.       — Предлагаю выпить за то, что Гониль целый год не пил! Считаю это достойным похвалы! — вскрикивает Сынмин, с плеч которого свалились огромные горы предновогодних забот. Его тост заглушается смехом и все чокаются настолько громко, что кажется, что бокалы сейчас треснут. Джисок делает только один жалкий глоток, после чего снова просит Чонсу наложить себе еды, в чём он, конечно, не отказывает.       — Кстати, ты загадал желание? — шёпотом спрашивает Джисок и чувствует, как Чонсу улыбается. Именно чувствует, потому что его улыбка настолько яркая, что кажется, что, когда она появляется, в комнате становится светлее.       — Мне нечего желать, ведь у меня есть ты, — отвечает Чонсу и Джисок густо краснеет, быстро наградив его поцелуем в щёку.       Бутылка шампанского не успевает закончиться, как Гониль уже возвращается с кухни с двумя бутылками соджу. Джисок сразу же вспоминает тот вечер, когда он с Чонсу впервые поцеловались. И всё именно из-за соджу.       — Так, а подарки? Погодите пить! — Хёнджун будто бы всё это время спал и не видел, как опустела бутылка шампанского. — Сынмин, поможешь принести?       — Конечно, милый.       Они возвращаются спустя несколько мгновений с кучей пакетов, что все пришедшие оставляли у входной двери, и начинают вытаскивать из них содержимое.       — Так, давайте сначала самые оригинальные подарки от Джуёна, — Хёнджун выдаёт каждому коробку конфет. Только Гониль остаётся без подарка, что без внимания не оставляет. Уголки его бровей ползут вверх, будто бы он сейчас расплачется, хоть это ему и несвойственно.       — А, вот для Гониля от Джуёна! — только услышав эту фразу, Гониль сразу принимает из рук Сынмина подарок и начинает его разворачивать. В голове целое море догадок насчёт содержимого подарка. И все они оказываются неверными, ведь первое, что встречают глаза Гониля — надпись «69 дней страсти». Он переводит взгляд на Джуёна, который с дьявольской ухмылкой цедит через зубы недопитое шампанского.       Гониль дотрагивается до его плеча:       — Что это? — шёпот еле-еле перекрывает восторженные возгласы и радио. Взгляд мечется то на коробку, то на профиль Джуёна.       — Игра, — не поворачиваясь, отвечает он. — Интимная. Самые вычурные задания: от «оставить засос» до «сделать минет».       Гониль всегда удивляется тому, как Джуён спокойно говорит о сексе в свои шестнадцать лет. Так спокойно, будто бы это сюжет безобидного сериала или чего-то из художественной литературы.       Но нельзя сказать, что Гонилю не нравятся его разговоры.       — Когда поиграем? — Гониль ухмыляется, кладя широкую руку на бедро Джуёна. Чувствует, как он вздрагивает, и делает ухмылку всё больше.       — Да хоть сегодня. Только сейчас дай мне отпраздновать спокойно.       — Как скажешь. Может, поцелуемся?       — Из ума выжил?       — Не хочешь?       — Я не говорил, что не хочу. Я сказал, что ты сумасшедший.       И накрывает губами губы Гониля с громким чмоком, отставляя бокал в сторону.       Все подарки были получены, и их счастливые обладатели теперь сидят и разбирают их. Чонсу особенно счастлив — Джисок подарил ему два браслета из разноцветных бусин — один с их инициалами, другой — с именем Чонсу — и постер с его любимой Чун-Ли из «Стрит Файтера». От Сынмина он получил баночку с надписью «сто причин почему я дружу с тобой». Становится безумно приятно, когда приходит осознание того, что Сынмин своими руками вырезал эти прямоугольники, писал причины, сворачивал их и помещал в баночку.       Вскоре празднование приобретает абсурдный характер. Несколько бутылок соджу валяются на полу, а Джисок каким-то образом оказывается замотанным в гирлянду. Чонсу, громко матерясь и ругаясь, что ему несвойственно, пытается его распутать. Гониль скручивается в подобие панциря улитки рядом от смеха, ведь это его рук дело. А Джуён снимает всё на камеру, пуская провокационные фразочки в сторону Чонсу, что уже готов ножницами резать эту проклятую гирлянду, только бы его непутёвое чудо выпуталось.       Хёнджуну эта атмосфера не доставляет совершенно никакого удовольствия. Он не особо любит праздновать что-либо в компании, это больше по части Джисока, и сейчас ему некомфортно.       — Я, это, выйду на крыльцо. Не скучайте! — внезапно сообщает он, натянув подаренный Гонилем свитер с кроликом, и уходит. Кажется, на его отсутствие даже никто не обращает внимание. Накидывает куртку, втыкает в уши наушники.       Холодный ветер заставляет мёрзнуть. Снег всё продолжает падать, будто бы где-то на небе опрокинули огромное ведро с ним. Руки прячутся в карманы. Песня в наушниках уносит куда-то в небытие, где нет замотанного в гирлянду Джисока, шума, и вообще ничего, кроме чёрного неба и падающих снежинок.       Рядом приземляется Сынмин, что становится неожиданностью для Хёнджуна, и он убирает наушники.       — Не смог вынести и минуты без тебя, — сообщает Сынмин и целует его в холодную щёку.       — Вот как.       — И подарить тебе хотел кое-что.       Это уже заставляет Хёнджуна повернуться к нему. Его глаза широко распахиваются. Сынмина это всегда заставляет улыбнуться: взгляд Хёнджуна всегда кажется уставшим, а, когда глаза округляются, он оживляется. В глазах, кажется, можно даже увидеть собственное отражение.       Сынмин ныряет ладонью в карман и достаёт оттуда небольшую квадратную коробочку с гладкими углами. Сердце Хёнджуна обрывается и падает, падает куда-то, наверное, за пределы его тела. Он не чувствует рук, и это не потому, что они близки к посинению от холода. А ещё не может произнести ни буквы. Язык сковало, но не холодом, а разгоревшимся в груди жаром.       И, кажется, у Сынмина ситуация не лучше. Его пальцы мелко подрагивают, еле удерживая коробочку в руках. Та речь, что он так усердно готовил, куда-то испарилась. Беспорядочное пламя в сердце сожгло листок с аккуратно выведенными буквами.       — Я тебя очень сильно люблю, — всё-таки срывается с губ Сынмина, и он осторожно открывает коробочку. При виде золотого кольца на глаза Хёнджуна наворачивается что-то слепящее, блестящее, мокрое и непременно солёное. В голове беспорядок. Мысли, подобно снежинкам, кружатся в голове, только в десять раз быстрее, создавая настоящую метель. Он не в силах протянуть       — Это не предложение, не беспокойся. Я, просто, не знал, как ещё можно выразить мою любовь к тебе… поэтому решил подарить тебе это. С Новым годом, милый.       На языке вертится столько вопросов, столько слов, столько междометий, что не поддаются озвучиванию. Слёзы, побежавшие по лицу падающими звёздами, скажут всё сами.       — Нет-нет-нет, не надо, милый… — сердце перебрасывает пламя на все остальные внутренние органы. Сынмин сгорает изнутри. Он приближается, покрывает поцелуями всё лицо, почти как час назад, только по-другому. Аккуратно. Сцеловывает каждую слезинку, не даёт холодному ветру ударить по мокрым щекам, заслоняя их собой. Пусть хоть сотня холодных ветров бьёт ему в спину, он сделает так, чтобы она не коснулась Хёнджуна.       Сынмин хочет обнять его, однако он прислоняется своим лбом к его.       — Спасибо тебе огромное… спасибо за то, что ты у меня есть… Я люблю тебя больше всего, что есть в этом мире.       И, закрывая глаза, подаётся вперёд, навстречу губам Сынмина. Целует почти невесомо, но каждое соприкосновение губ ощущается фейерверком, приятным ударом тока. Шелест курток остаётся где-то вдалеке, еле доносясь до ушей.       Холодный воздух бьёт по губам, заставляя поморщиться, но всё это сопровождает счастливая улыбка. Сынмин берёт двумя пальцами кольцо и медленно надевает его на безымянный палец Хёнджуна. Сердце болит от преисполняющей его любви. Так хочется сейчас расцеловать Сынмина, прижаться губами к его губам и не отпускать. Никогда.       — Что здесь написано? — Хёнджун прищуривается, стараясь разглядеть надпись на кольце.       — Дата нашего знакомства.       — А рядом? Что за «Ily»?       — «I love you». Или «я люблю тебя».       Хёнджун расплывается в улыбке. Набрасывается на Сынмина с объятиями и они падают со ступеньки в снег, громко смеясь. И остаются так лежать, совершенно не заботясь о том, что холодно, что снег, что они без шапок. Сейчас существуют только они.