Перекрестные судьбы

Когда он впервые увидел ее, то единственное, о чем подумал в тот момент, было:

…«Странная».

Напуганная, потерянная, совсем не способная к выживанию и очень эмоциональная, — несмотря на то, что разумней было бы оставить раненого демона на своем месте еще тогда, в пещере, девушка с наивной смелостью решила вытянуть его тело наружу. Маленькие, слабые руки изо всех сил пытались поднять того, кто был тяжелей в разы, но это не останавливало ее — и практически не слыша, что мягкий голосок пытался ему сказать, все же решил поддаться чужим стараниям. Новолуние слишком ослабило, вытянув большинство сил из тела, а из-за яда, попавшего в организм через когти во время сражения с Хаину*, даже пальцы отказывались слушаться командам мозга, поэтому Сещемару позволил этой незнакомке сию вольность.

*Демон, имеющий облик огромной крылатой собаки;

быстрый, сильный и свирепый.

Сотни лет назад Хаину прислуживал своему хозяину, но после его смерти медленно сходил с ума, пока в один момент не потерял рассудок окончательно — и начал нападать на все живое и неживое. Оказавшись здесь для того, чтобы провести новолуние в медитации, Сещемару не ожидал наткнуться на обезумевшую собаку. Бежать было унизительно и отвратительно, поэтому он принял бой — и одержал победу. Тяжелым трудом. И был готов наконец отдохнуть. Пока не скривился от раздражения, когда обвалился потолок — и в ту же секунду черная масса, омерзительно пахнущая, заляпала собой камни вокруг; это было то, что осталось от неудачника-демона, провалившегося к нему. Все прошло мгновенно, почти неуловимо из-за отравленного ядом организма, и Сещемару на секунду прикрыл глаза, ненавидя эту ситуацию, в которой оказался. Благо, этот ничтожный демон сразу сдох, — одна мысль, что пришлось бы снова драться, люто раздражала. Сейчас единственное, чего бы хотел — просто отдохнуть, изрядно вымотавшись за продолжительное время боя с Хаину. И очнулся тогда, когда незнакомка — взявшаяся будто из неоткуда — имела смелость к нему подойти. Точно странная. Она трогала его лицо, жалась к груди, говорила на незнакомом для ушей языке и искренне плакала над ним, словно боялась потерять. В голове Сещемару царил хаос. Сначала его бесила ситуация, в которой он оказался, потом нервировало непонимание происходящего, после — окутала обреченность от того, что незнакомая маленькая девчушка вообще не дружила с головой. Кто в здравом уме беспокоится за высшего екая? Ласково касается его кожи? Нежно смотрит до безумия зелеными глазами? Не испытывает страха от того, что он может убить даже в таком жалком состоянии? Она не обращала внимания ни на что: не делала попыток как-то навредить, аккуратно и бережно перевязывала его грудь, отчаянно старалась облегчить боль, гладила по плечу и была просто рядом, словно нашла в Сещемару свой островок спокойствия и безопасности. Цеплялась за него, боясь упустить из виду и потерять — и чем-то походила на Рин, которая смотрела на него точно такими же глазами при их первой встрече. Речь незнакомки была такой же странной, как вся ее личность в целом — она явно была не местной, отчего второе, что он подумал, было:

…«Как здесь оказалась?»

На своем длинном пути уже приходилось встречать чужемирянку — крикливую жрицу, бегающую за младшем братцем — но выглядела Кагоме по-другому. Крольчонок — именно это животное напоминала чудная девчушка — перед ним отличалась волосами цвета спелой пшеницы, изумрудными глазами, ярко сияющими на солнце, и утонченными чертами лица, выделяющие и не скрывающие все испытываемые ею эмоции. Другая внешность. Будто не из того мира, что когда-то был по ту сторону Костоглота, а из какого-то другого — более далекого и странного. И тогда возникал вопрос: как чужемирянка сюда попала? Что вообще произошло, что она оказалась посреди леса? Откуда взяла костюм мико*? И обращалась ли к кому-то за помощью? — и тут же осек себя, на миг забыв о различии в языках.

*Традиционное одеяние мико состоит

из белой рубахи с широкими рукавами

(которая в длину обычно достаёт до пят),

ярко-красных длинных широких

штанов в складку и высоких носков

с отделённым большим пальцем.

Совершенно очевидно, что возиться с девушкой, которая не может ни общаться, ни защищаться, ни приносить пользу, никто не станет. Это бы стало огромным риском. Любопытство не приводит ни к чему хорошему, но он бы не отказался поподробнее узнать, как у столь беззащитного и беспомощного существа нашлись силы выжить. То, что сегодня был ее не первый день пребывания в этом мире — уверен точно. Сещемару не любит слабых людей, но, смотря на этого крольчонка, не мог чувствовать нечто подобное к ней. Раз с таким никчемный телом она умудрялась бороться за свое существование, значит, не так уж слаба. Это будило в нем толику интереса. И не отпускало одну единственную мысль:

…«Странная»

Стараясь сделать более удобным его сон, девчушка притянула его к себе на тонкие колени, спрятанные под ярко-красными хакама*. Заботилась о нем, вызывая все больше заинтересованности и навязывая желание забрать с собой, чтобы посмотреть, что будет дальше. Чужемирянка отличалась от всех людей, которых пришлось встретить на своем пути — и будила внутри азарт.

*Традиционные японские длинные широкие

штаны в складку, похожие на юбку,

шаровары или подрясник.

Будет ли она смотреть на него с такими же теплом и нежностью, если Сещемару прирежет на ее глазах никчемных людишек? И скользнул взглядом по ее тонким ножкам, замечая любопытную деталь: на ней не было таби* — вместо них необычная обувь с веревками, завязанными крепким бантиком, и имеющие плотную подошву причудливой формы. Что-то подобное было у жрицы братца, когда та еще ходила в откровенном наряде, выставляя свои оголенные части тела напоказ. У крольчонка — так хотелось называть это хрупкое существо перед ним — ума побольше будет: по крайней мере, сообразила, что костюм мико намного безопасней и приличней, чем одежда из другого мира.

*Традиционные японские носки высотой

до лодыжки с отделённым большим пальцем

Прохладная ладошка легла на лоб, и Сещемару мгновенно почувствовал себя спокойней. Боль в груди отошла на второй план, а ласковые касания почти побуждали заурчать от удовольствия. Девушка, утомившаяся за все это беспокойное время, засыпала, беспокойно следя за ним из-под черных ресниц, пока, в один момент, полностью не погрузилась в мир грез. Её хотелось погладить так же, как она гладила его, но чертова мышечная слабость злила — и все, что оставалось: просто смотреть. С интересом. Азартом. Нетерпением узнать, когда проявится ее лицемерие. На утро чужемирянка проснулась рано, морщась от того, что всю ночь провела в неудобном положении — и первым, что сделала: принялась сразу проверять его рану, уложив на свою одежду. Чтобы она сильно не напрягалась, Сещемару постарался помочь в приподнимании самого себя — и вдохнул аромат ее светлых волос. Немного отдавало сыростью, но запах все равно был приятным: так пахли цветочные поля. Необычный для человека, но это все больше вызывало любопытство. Девушка аккуратно распахнула полы его рубахи, что-то для себя решив и очень обрадовавшись, когда не обнаружила ухудшений; снова дотронулась до лба, проверяя температуру, а затем укрыла мехом, будто бы Сещемару мог замерзнуть. И даже так забота ощущалась как нечто приятное и нужное, отчего был не в силах возразить. В его сторону никто такой щедростью не ссыпался — и получить толику тепла от затравленного крольчонка, нашедшего защиту в собачьей острой пасти, доставляло удовольствие. Маленькая ладошка, сломать которую, казалось, можно одним взглядом, коснулась его огромной, по сравнению с ней, руки. У чужемирянки бледная и очень тонкая кожа, отчего он мог увидеть каждую выпирающую косточку, а короткие пальчики больше были похожи на тонкие веточки — и провела ими до его острых когтей. Хотелось сжать тонкую ручку в своей, но он подавил в себе это желание, позволяя трогать себя; она изучала, нежно касалась кожи, словно боялась нажать сильнее — и в одно мгновение отстранилась, смутившись. Странно, но ему это нравилось. Хотелось ощутить эти прикосновения вновь. Эта девушка манила всего лишь своим присутствием — и Сещемару хотелось больше. Сжать столь хрупкое существо в своей пасти, ощутить полную власть над происходящим и касаться ее тонкой кожи. Единственный человек, кто был так близко к нему — ребенок-Рин, которая уже давно нашла свое счастье в лице охотника на демонов. После нее никто не решался подойти к нему ближе расстояния вытянутой руки — он всегда был настороже, в угрозе держа ладонь на рукояти меча. Одна только мысль, что его коснется грязный человек, злила и раздражала. И даже так: Рин не воспринималась так хрупко и так маняще, как эта чужемирянка. К первой он относился с братской заботой, воспринимая как часть своей семьи; к этому доверчивому крольчонку — как к неведомому и изящному цветку, выросшему посреди руин и пустоши: и то ли хотелось сжать в руке, чтобы лишить жизни, то ли спрятать от всех и наслаждаться, поливая и ухаживая за хрупкими лепестками. Спустя несколько минут девушка снова завозилась на месте, что-то размышляя про себя, после неожиданно вооружилась пустой банкой и встала, вероятней всего намереваясь куда-то пойти, произнеся нечто на своем языке, но, сделав несколько шагов вперед, вдруг застыла. Сещемару видел, как задрожали ее тонкие плечи, как внутри маленького тела происходит борьба с собственным страхом — на удивление, она не стала рисковать, передумав осуществлять в жизнь свои идеи, и, развернувшись, вернулась к своей корзинке. Это было разумно, учитывая, что чужемирянка действительно слаба как крольчонок, с усилием поднимая даже меч (он с болью вспоминал, как по-варварски она тащила его в ножнах по земле). Покопавшись в своих вещах, выудила воду — и первым делом позаботилась о Сещемару, приподнимая и давая попить. Не возражая, принял предложение, отпивая совсем немного, хотя и не мучился от жажды. Было приятно и неожиданно, что в первую очередь подумали о нем — и он упивался чувством своей значимости. Только потом девушка попила сама, чтобы после снова углубиться в изучение своих вещей. Под лучами утреннего солнца ее волосы казались ярче, чем раньше. Он не мог оторвать взгляда, изучая, поглощая и запоминая каждую деталь, за которую мог зацепиться. Этот трусливый крольчонок точно не принадлежала их стране даже в своем мире — вероятно, она родом из какого-то неведомого места. Ее глаза удивительно большие, аккуратные, а черные ресницы, достающие до самых бровей, подчеркивали взгляд, делая более живым и выразительным — и круглые, блестящие от солнца очки (благодаря крикливой жрице он знал, как это называется), подходили как никогда, хотя внутри все равно оставалось желание их снять. Пока разглядывал, не заметил, что та снова что-то нашла — на этот раз странные пластинки, из которых поочередно выдавила два белых маленьких камушка. Они пахли почти неуловимо чем-то резким — и девушка поднесла их к его лицу, что-то проговорив. Совсем не понимая ее намерений, сообразил только тогда, когда ее тонкий пальчик лег на подбородок, открывая рот — и два камушка легли на язык, обжигая горечью. Ему сразу дали попить — и вкус смылся водой, оставляя после себя странное послевкусие. Неприятное. Сещемару закашлялся, унизительно подавившись. Вода была везде, но чужемирянка тут же принялась услужливо стирать ее своим рукавом, уделяя внимание губам, щекам и шее. В ней не было насмешки из-за случившегося: только теплый и добрый взгляд, переливающийся в изумрудных глазах; он ожидал в ней хотя бы увидеть искру презрения и отвращения, но девушке будто были чужды столь мерзкие качества остальных людей. Не обращая ни на что внимания, она снова потрогала его лоб и застыла в собственных мыслях — и Сещемару видел то, насколько сильно она беспокоилась о нем. Забавная. В который раз до нее хотелось дотронуться, отчего — из-за невозможности это сделать — злился сам на себя. Кажется, девушка наконец поняла, что с ним не так, поэтому принялась проверять его руку — и, на удивление, заплакала. Сжавшись, из-за этого выглядя еще меньше, чем есть на самом деле, вмиг прижалась к нему, начав всхлипывать у него на груди и цепляясь ладошками за одежду. Сещемару не понимал, почему она так расстроилась — из-за него? Неужели девчушка думает, что его — высшего екая — сможет убить подобное? Как бы не хотелось усмехнуться, попросту не мог, застряв в своем жалком положении, и дотронулся до ее тонкой щиколотки — там, где лежала и куда доставала собственная рука — пытаясь так приободрить и показать, что с ним все будет хорошо. На удивление, это сработало. Девчушка вздрогнула, но стала тише, прижавшись к нему сильнее и старательно избегая места ранения. Ее сердечко стучало быстро, как у загнанной в угол мышки, а тонкая спина подрагивала от редких всхлипов. Она жалась к нему как детеныш к родителю, ища защиту, и Сещемару, расслабившись, выводил узоры на нежной коже, давая ей выплакаться. Вероятно, чужемирянка пережила многое до встречи с ним. Их мир отличался — знал понаслышке — поэтому отдаленно понимал, как сложно ей адаптироваться к новым условиям жизни. В том мире — на другой стороне уснувшего колодца Костоглота — не было ни демонов, ни духовных сил, ни мечей, ни жриц. Девушка, выдернутая из безопасности и попавшая в мир, где любая тварь от мала до велика хочет убить, держится очень хрупко. Почти прозрачно. Он слышал запах еды в корзинке, но она ничего не ела. Он видел ее страх в глазах и отчаянье, но она цепляется за любую надежду, при этом старается помочь еще и ему. Вряд ли девчушка знает, что он — высший екай, который без всей этой заботы может прекрасно излечиться сам, но в ее глазах наивно горело желание помочь. Наивно и очень маняще. Какой интересный крольчонок. Когда время было за полдень, девушка окончательно успокоилась, перестав вздрагивать и тихо всхлипывать. Смущенно отстранившись, очаровательно покраснела и сняла с себя очки, принявшись протирать тонкое стекло на них — заинтересованно наблюдая за ее действиями, Сещемару не мог ни восхититься тем, как она прекрасно выглядит, когда на лице нет ничего лишнего. Зачем ей портить свою красоту таким убожеством? Хотелось сломать эту ненужную вещицу, но он смог побороть в себе это желание, не двинувшись с места. Возможно, позже. Он еще не уверен в том, стоит ли оставлять эту трусливую чужемирянку в живых. Несомненно, ему нравилась ее зависимость от него, но стоит сейчас прийти твари пострашнее и покрупнее — как она отреагирует? Проснутся ли эгоистичность и желание спасти свою жалкую жизнь за счет жертвы другой? Внутри все металось. «Покажи же то, что под маской», — требовал от нее Сещемару, не сводя с нее глаз, — «Дай мне повод убить тебя». Под его взглядом она невинно улыбнулась, совсем не подозревая о его мыслях, вернула очки на место и подтянула к себе колени, чтобы спустя пару мгновений снова завозиться, потянувшись к своей корзинке. Она выудила оттуда прямоугольный предмет, который словно по волшебству вспыхнул светом. Прищурившись, ожидая чего угодно, напряг руку в состояние боевой готовности, в любой момент намереваясь атаковать — и наблюдал, как под тонкими пальчиками меняются картинки. Не ощущая сильной опасности и следя за тем, как лицо напротив не выражало ничего враждебного, расслабился и не сопротивлялся, когда этот предмет был придвинут ему. Вздох. Что? Перед глазами предстала яркая и светящаяся картинка, на которой была сама чужемирянка с незнакомым и очень болезненным на вид ребенком, лежащим на кровати. Оба изображали странные рожицы с помощью лица. Не совсем понимая, что ему показывают, Сещемару бросил короткий взгляд на лицо девушки, а потом снова на это причудливое изображение. Как ей удалось впихнуть собственный портрет в эту маленькую прямоугольную коробочку? В ответ тонкий пальчик вновь мазнул по поверхности этого предмета — и взору предстала другая картинка: на ней была изображена только одна чужемирянка, выражение ее лица было грустным, на плечи накинута белая рубаха, распахнутая с двух сторон, а под ней еще одна — закрывающая тело до шеи. Она лежала на причудливой кровати, изнеможенная словно после битвы. Внутри все похолодело. Ему не хотелось видеть ее в таком состоянии. Странно. Минуту назад он думал о ее убийстве, но теперь такой разбитый вид злил до безумия: желание найти причину такого состояния вопило и побуждало прижать девушку к себе так крепко, чтобы больше ни одна живая или не живая душа не причиняла ей страданий. Следующие изображения были менее запоминающимися — частично из-за того, что девчушка их быстро перелистывала, не давая насладиться увиденным, а после погасила свой предмет, отчего тот почернел — и спрятала в недрах своей корзинки. Снова застыла, над чем-то размышляя, а затем что-то сказала так тихо и искренне, что Сещемару вмиг осознал: благодарила. За что и почему — было выше понимания — но он все равно коснулся нежной кожи тонкой щиколотки, принявшись ласково поглаживать. Наблюдая и одновременно наслаждаясь тем, как она таяла под его пальцами, — и упустил тот момент, когда вместе с голосом крольчонка раздался грохот со стороны леса. В нос ударил запах сырости, тухлой плоти и гнилой листвы. Недолго низшая тварь заставила себя ждать. Девушка сразу же напряглась, подскакивая. Сещемару скривился, ожидая, что она предпримет в такой момент — было интересно, каким окажется ее решение. Лицемерно оставить его тут более разумно — сейчас он являлся мертвым грузом, лишенный способности двигаться — и она ожидаемо подхватила корзинку, убегая вглубь пещеры. «Хах», — насмешливо прокрутилось в голове. Убьет… … и распахнул глаза, заметив, как она снова возвращалась, направляясь к нему с таким отчаянным выражением, будто уже прощалась с жизнью — и был в который раз поражен ее решением, когда маленькие ручки подхватили под мышки, сцепившись друг с дружком на широкой груди. Надо же. Не бросила. Кажется, все отвратительные качества людишек действительно обошли стороной столь трусливого крольчонка? Сил в тонких руках было недостаточно. Слезы стекали по нежно-розовым щекам, срываясь вниз прямо ему на плечи, шею, лицо. Чужемирянка плакала, дрожала, но не отпускала его, отчего Сещемару непроизвольно старался ей помочь, чувствуя себя жалко. Могла ведь просто бросить, но она глупо цепляется за него даже тогда, когда следовало спасти собственную шкуру — и сжал зубы, не понимая. Лучше бы бросила. Им в последний момент удалость спрятаться за склоном. Узкие плечики девушки дрожали, как и слабые ручки. Заботясь не о своем комфорте, она подсунула мягкую одежду ему под голову, и задрожала, когда пещеру колыхнуло от удара, сжимаясь калачиком на груди Сещемару. Внутри все переворачивалась от ее действий. Почему она так цепляется за него? Она ведь не имеет ни малейшего представления, кто он. Было бы логичней, если бы просто старалась угодить, уже зная, какая сила подвластна высшему екаю, но девчушка отчаянно держалась за него, потому что он был рядом. Рев неприятно ударил по ушам, заставив поморщиться, но звук тут же был приглушен — этот трусливый крольчонок прижала свои ладошки к его ушам, защищая от шума. Сещемару распахнул глаза, не веря в то, что происходило — она действительно заботилась о нем больше, чем о себе. И когда удар снова сотряс пещеру, привстала, с ощутимой дрожью принимая на себя все удары падающих камней. Это приводило в ярость. Потревожившего их демона хотелось разорвать по кускам. Как он посмел причинить ей боль? Той, кто так отчаянно защищает екая своим телом, хотя сама дрожит от страха? Когда Сещемару услышал приближающиеся шаги, уже полыхал. От гнева. Раздражения. Ненависти. Безумие. Вернув контроль над руками и дождавшись момента, когда демон покажется из-за угла, со все силой щелкнул по рядом лежащему камушку, желая разорвать того на мелкие лоскуты — грохот снова сотряс пещеру, но на этот раз он был последним. Камень продырявил голову демона и стену напротив, застряв глубоко в ней, отчего трещины расползлись прямо до места, где они сидели. Крольчонок на нем дрожала, всхлипывая и прижимаясь к груди. Она еще не поняла, что все закончилось — и только спустя некоторое время отстранилась, заглянув в глаза. Ободряюще положив ладонь на узкую спинку, слегка придвинул ближе к себе — и та расплакалась, сжимаясь и тыкаясь прохладным носом в шею. С этого момента Сещемару понял, что ни за что ее не отпустит. И уже с удовольствием ловил каждое ее движение, взгляд, непонятные для понимания редкие слова, стараясь отвечать тактильно: касался при любой возможности, простил даже то, что она обманом закинула в его рот эти маленькие и горькие камушки. И ночью, переместив девушку к себе на колени, попробовал ее странное имя на вкус. Агнес. Его сердце сжималось каждый раз, стоило ей в отчаянье и защите жаться к нему по любому пустяку. Старый Джакен, совершенно бесполезный и не способный ни на что демон, не мог причинить ей вреда, но Агнес сжималась в его объятиях, прячась от мира, который ее пугал. Удивительно, но даже при мытье нуждалась в нем. Боялась отходить, словно была готова в любой момент остаться одна — и он не мог объяснить ей, что не отпустит в любом случае, в том числе, если сама захочет уйти. Агнес не умела делать элементарные вещи и была совсем не приспособлена к выживанию. Будто маленький ребенок. И ему это нравилось. Нравилось чувствовать себя ее миром. И только ее. Сещемару не хотел ее оставлять даже на короткий промежуток времени. Люди в деревнях вряд ли хорошо бы отнеслись к ее внешности, а доверять защиту Джакену — не особо удачная идея, поэтому пришлось взять крольчонка с собой. После бесчинств Нараку множество демонов отбилось от рук, пожирая больше, чем стоило бы — и приходилось периодически сносить голову-другую, чтобы обуздать их нрав и обезопасить ненавистных людишек. Одно дело, когда те сами попадались в ловушку, другое — когда демон по ночам пожирал деревни, забыв о том, что жрать нужно в меру. Агнес свалилась в беспамятстве. Несмотря на все старания ее накормить, сделать немного сильнее, она не смогла справиться с собственным телом — и Сещемару летел на всех порах в ближайшую деревню; он боялся, что она не выкарабкается, мельтеша в бреду и изрекая редкие фразы на своем языке. Ее маленькое тело слабое, чуть нажмешь сильнее — поломается, а посему осторожничал как мог; каждый раз, когда поднимал на руки, помнил про собственные когти на руках; помнил о собственной силе, когда прижимал к себе. Он не мог причинить ей боль, и ни за что не позволит, чтобы эту боль причинили другие. В деревне Агнес сразу же принялась лечить травница. Сещемару не спускал с той взгляда, одним видом говоря, что будет, если она умрет, отчего старушка, дрожащая от страха, сделала все как нужно, явно понимая, что ошибка будет стоить жизни — и спустя долгое время Агнес очнулась. Она сразу заметила его, сидящего у стены — и ринулась навстречу, неуклюже пытаясь устоять на тонких ослабших ножках. С удовольствием подхватив маленькое тельце на руки, Сещемару переместил к себе на колени. Ему нравилась ее беспомощность. Ее зависимость от него. Он хотел, чтобы так оставалась впредь. Агнес нежилась в его руках, тянулась, и — на удивление — поцеловала. Совсем не так, как хотелось: коротко, пугливо, осторожно, сразу спрятавшись в объятиях. Размышляя над произошедшим и смакуя, снова поддался маленьким ручкам, тянувшим на себя, готовясь получить то, чего желал, но девушка щелкнула его по носу. Разочарование тронуло за сердце. И пока она пребывала в собственных мыслях, наклонился к тонкой шее, осторожно царапнув нежную кожу, и оставил короткий поцелуй, наслаждаясь вкусом. Хотелось больше, но крольчонок слишком легко пугается, а поэтому, застыв, ожидал реакции на свои действия. Удивительно, но Агнес смело потянулась ладонью к его губам, нежно проведя по краям, и почти неощутимо надавила. Поняв, что она хочет, разомкнул рот, позволяя ей увидеть и потрогать собственные клыки — и выдохнул, почувствовав, как ее пальчик провел по верхнему ряду зубов, сразу же намокая от слюны. Заигравшись, та поцарапала свою нежную кожу — и под его распахнувшиеся глаза, сунула этот пальчик себе в рот. Возбуждение вспыхнуло с такой силой, что Сещемару не смог удержать себя в руках, сглатывая и тяжело выдыхая. Девушка осознала, что сделала, но было уже поздно: не колеблясь ни на мгновение, потянул на себя, желая впиться в маленький ротик, попробовать губы на вкус и вылизать изнутри, как чертова дверь открылась. Агнес не была одета для того, чтобы кто-то, помимо Сещемару, мог увидеть ее, поэтому молниеносно закрыл маленькое тельце своим, сверху укрывая мехом. Только чудом удалось сдержаться и не разрубить вошедшую служанку на несколько частей. Жители деревни просили разобраться с демоном, который мог менять личину и пожирал скот. В качестве оплаты за приют и лечение. Будь ситуация немного другой — тут же бы отказался, но ему требовалось купить несколько вещей для Агнес, у которой совсем не было сменной одежды, да еще не помешало бы проветриться и выпустить пар в сражении: он был слишком возбужден, чтобы дальше оставаться с ней наедине. И видеть других. Но, вернувшись, с раздражением обнаружил постороннего. Джакен подробно рассказал, как он докучал крольчонку — и недовольство заполнило все внутри. Как только Агнес уснула, Сещемару пришлось ясно и четко объяснить назойливому и глупому человеку, где его место, в угрозе предупредив: при следующей встрече прием не будет таким великодушным, и отделаться синяками не получится. Убить. Все внутри хотело убить, но трезвая мысль о том, что у него все еще есть дела в деревне, образумила. Обычно людям хватает разума понять, что посягать на собственность высшего екая дело плачевное. Но Сещемару просчитался. Сохранять эту жалкую жизнь было ошибкой — уже на следующий день посмел осквернить своим похотливым взглядом Агнес, напугав ее до дрожи Голова слетела с плеч прежде, чем тот успел моргнуть. Решение поставить на Агнес свою брачную метку было спонтанным — неожиданным даже для него. Ее уязвимый и беззащитный вид, трясущиеся плечики, стремление найти успокоение в его объятиях вскружили голову. Он не успел подумать, как его зубы уже сомкнулись на нежной коже, а язык мазнул по свежим ранкам, собирая капельки крови. Это означало, что девушка теперь была избранницей демона, жизнь которой стоит море крови — и, оставив на ней свой знак, ясно показывал свои намерения на их совместное будущие. Метка позволяла человеку быть привязанной к демону, показывала неприкосновенность и в будущем — при укреплении связи — соединяла их души воедино, делая зависимыми друг от друга. Получить такую метку от высшего екая считалось практически невозможным, но с этим крольчонком выходило всё наоборот. И, откровенно говоря, он не пожалел о своем решении; теперь любой человеческий сброд не посмеет положить на нее свои похотливые и мерзкие глаза. Проблем с деревней не хотелось, но Сещемару разрубил на куски сына травницы. Было ожидаемо, что им попытаются отомстить. Агнес снова испугалась, прижавшись к нему, поэтому, спрятав ее от всех в своих руках, и не позволяя ей видеть собственную жестокость, пришлось избавиться от самых недовольных — остальные разбежались, стоило понять, что высший екай им не под силу. Забавно, что за пару дней Агнес стала для него целым смыслом, который не хотелось осквернять видом разрубленных тел. Если бы убил ее изначально, не дав шанса узнать себя ближе, слонялся бы он и дальше по лесам, наращивая силу и ища хоть что-нибудь, что не даст впасть в безумие, как Хаину? — усмешка — теперь поздно: он станет таким же, как и крылатый екай-пес, если потеряет свою Избранницу. Встреча с младшем полу-братцем тоже не сулила ничем хорошим: жрица, узнав в Агнес себе подобную, показалась угрозой. Сещемару не мог понять, о чем они болтали, но чувствовал внутри ярость от возможной мысли, что крольчонок от него уйдет; но ведь он не отпустит. Всеми силами сделает так, чтобы она чувствовала себя в безопасности и комфорте только рядом с ним. Даже если для этого придется пролить реки крови. Не отпустит. И, к его удовольствию, крольчонок благоразумно осталась рядом. Возвращались они уже ближе к вечеру. Агнес, довольная книгой — если он правильно понял, которая поможет им понимать друг друга — и сразу принялась изучать ее с самого утра, повторяя себе под нос слова, коверкая их до невозможности. Наблюдая за ее попытками, Сещемару каждый раз слабо приподнимал губы, любуясь. Все же, без очков Агнес было бы лучше, но в момент, когда он их снял и посмотрел через стеклышко — понял, для чего их носила. Это не было дурной прихотью как у крикливой жрицы, а необходимостью — без них попросту бы врезалась в каждое дерево перед собой. Пожалуй, он мог это использовать, если его Избранница решит когда-нибудь от него уйти. Случайно обставить поломку столь необходимой для зрения вещицы — и стать тем, в ком она будет нуждаться всегда. Спустя время Сещемару решил прекратить ее забавные попытки дальше коверкать слова (чем дольше, тем хуже), заметив усталость и замученность, и отвел к цветущей Сакуре, наслаждаясь ее горящим в восхищении взглядом. Тот миг, когда он, наконец, попробовал мягкие губки на вкус — важно запечатался в памяти, окончательно снося голову — и приходилось постоянно держать себя под контролем, не позволяя себе причинить боль и испугать хрупкого крольчонка. Именно с этого момента все пошло под откос. Сещемару впал в отчаянье, когда Агнес, испугавшись чего-то незримого, потеряла сознание. Совсем забывая про сон, себя и мир вокруг — он всеми силами пытался привести ее в чувства, и ощутил слабый отклик ее души, когда попытался вернуть с помощью своего меча. Единственным выходом стал холодный источник, восполняющий духовные силы и укрепляющий дух. Сещемару стоял в нем, держа на руках ее слабое тельце, весь вечер и ночь, с облегчением замечая, как под утро Агнес начала приходить в себя. Она испугалась, цепляясь за него. В его памяти навсегда останутся те робкие движения, которыми она скидывала с себя рубаху, чтобы после прижаться к его груди. Как бы ему не нравилось, но в произошедшем нужно разобраться. Пусть он упивался ее прикосновениями, округлой и упругой грудью, прижимающейся к его торсу, но больше так пугаться за жизнь Избранницы не хотелось. Не желалось. Решение найти Кавахимэ было единственным, что пришло в голову. Та могла запечатывать и привязывать души, входила в сознание, дурманила своими уловками и была той, кто мог помочь. Когда-то давно Сещемару убил ее мужа — отвратительного демона, который взял демоницу силой — и теперь та была ему должна. И дико разозлился, когда она ничем не смогла помочь. Оставив на прощение ни один — бесчисленное количество — порезов от когтей и меча. Глупая женщина цеплялась за воспоминания; ей нравилось быть жертвой, нравилось быть теперь свободной — и она не могла решить, какое жалкое существование для нее лучше. Убивать ее еще было рано, поэтому Сещемару оставил ее в живых, дав возможность зализать раны. Надежды оставались на жрицу. Жаль, что не сразу удалось застать их с братцем в деревне — умчались истреблять демона, завёдшегося как насекомое неподалеку — и если сразу злился, то потом мысленно поблагодарил. Старая карга дала им комнату и решила выпроводить его вон, чтобы Агнес смогла помыться, но старый опыт и нежелание оставлять свою Избранницу одну кипели в нем с ужасающей силой. Ни за что не оставит. Обманом выпроводив Каэдэ из комнаты, закрыл дверь перед ее сморщенным от старости лицом, и уселся лицом к окну, защищая и не позволяя истории повториться. Агнес плескалась в воде как птичка; слушая не только все ее движения, но окружающий мир вокруг, замер, как только услышал шорох полотенца и топот маленьких ножек по полу — уже все. Терпеливо ожидая, когда крольчонок закончит, резко подхватился, услышав, как та поскользнулась. Мгновение разделило ситуацию на «до» и «после». Она была в его руках. Беззащитная. Нагая. Прекрасная. Нежные щечки покраснели, выдавая смущение Агнес, и не в силах сдержать себя, провел ладонью по тонкой спинке, все еще мокрой от купания. Он чувствовал ее трепет, дрожь, мурашки, которыми покрывалась бледная кожа; ощутил, как под его напором худенькие ножки перестали держать ее — и скользнув пястью по аппетитным изгибам тела, подхватил на руки, удерживая на весу. Тонкие пальчики вцепились в плечи. Слабо улыбнувшись, Сещемару наклонился, подбирая лежащие на сложенной одежде очки, и ровно опустил их на переносицу Агнес. В комнате было прохладно, поэтому, поставив девушку на футон* и убедившись, что она стоит устойчиво на своих двух, принялся аккуратно вытирать полотенцем мягкое и соблазнительное тело. Стоило держать свои желания и чувства под контролем, поэтому, не позволяя себе большего и стараясь пристально не смотреть на округлые формы, всеми силами пытался остаться спокойным. Но как это сделать, когда крольчонок, собрав в себе взявшуюся из ниоткуда смелость, сама тянулась к нему? Раздевала его? Прижималась к нему со всем своим желанием?

*традиционная японская постельная

принадлежность в виде толстого хлопчатобумажного

матраса, расстилаемого на ночь для сна

и убираемого утром в шкаф.

И еле держал рассудок под контролем. Хотелось ее всю: каждую клеточку маленького тельца; овладеть, подчинить, повязать собой и никогда не отпускать. Сещемару честно сдерживался даже когда целовал, стараясь быть не слишком напористым, но Агнес сгорала в его руках, дрожала, тянулась, немо молила полностью ею овладеть — и когда он уже был согласен отбросить свои мысленные оковы, перетянув к себе на колени — вдали послышались голоса старой карги и жрицы. Черт. Пожелав им провалиться под землю и еле удерживая дикое желание взять девушку здесь и сейчас, принялся успокаиваться, аккуратно выцеловывая каждый миллиметр ее кожи на лице. Позволил ощутить свое возбуждение, мимолетом вжимаясь чуть выше ее лона и, уже слыша, как голоса становятся все ближе и ближе, не дал больше времени медлить. Встал, крепко удерживая Агнес на руках, и направился к сложенной стопке чистой одежды; нехотя поставил свою ношу на пол, придерживая за тонкую талию, и принялся одевать. Ему нравилось. Сещемару никогда не признает этого вслух, но каждый раз ему нравилось одевать девушку собственными руками. И он, наконец, осмелился полностью насладиться девичьим телом. Агнес действительно прекрасна: аккуратная грудь с розовыми, в цвет ее губам, сосками; тонкая, словно вылепленная талия, четкая линия бедер, выпирающие под бледной кожей, чистый лобок с дивным родимым пятнышком почти у самого клитора. Рот наполнился слюной от того, насколько сильно хотелось попробовать на вкус — и Сещемару, не собираясь себе в этом отказывать, поцеловал. На пробу. Выше, чем хотелось. И даже так сладкий писк приласкал его слух — и он осмелился коснуться родинки губами, задевая нежный клитор. На этом нужно было нехотя заканчивать. Спрятав прекрасное тельце за одеждой, поправил свою рубаху до того момента, как в комнате оказались посторонние. К облегчению, Кагоме сносно справлялась со своими силами, а поэтому Агнес быстро отправилась в путешествие по миру Теней. Ему не хотелось отправлять ее одну, но вместе меньше шансов найти собственную душу — как ему объяснила Каэдэ: связь может не проявиться, если рядом находится кто-то еще. И когда что-то пошло не так, он, ни на миг не сомневаясь, мечом открыл себе путь — и сразу же ринулся в неизвестность. Стоило увидеть ее напуганную, заливающуюся слезами с тяжелой цепью на шее, как ярость овладела всем телом. Быстро прижав к себе Агнес, Сещемару принял другую форму — и был готов порвать на куски любого, в одной лапе аккуратно сжимая хрупкое тельце, но демон, пропустив большинство его атак, попросту сбежал. Не найдя его, как бы сильно не метался из угла в угол, принял решение вернуться обратно — и пришел в еще большую ярость, когда увидел на тонкой шее чужую метку. Отвратительную. Она ставилась с намерением проклясть и подчинить. Такие оставляли на слугах, чтобы те не предали и беспрекословно выполняли приказы. Один только вид этой метки поднимал целый вихрь злости и негодования внутри. Выход в этой ситуации оставался один — и Сещемару, сжав в зубы, принялся ставить свою такую же отвратительную метку. Она в корень отличалась от брачной — приходилось вливать собственную кровь в рот, массировать горло, чтобы вызвать глотательный рефлекс, и крепко удерживать на месте, наблюдая за мучениями, в котором билось маленькое тельце. Агнес пыталась кусать себя, ногтями царапала собственную кожу, отчего приходилось держать ее за тонкие запястья одной рукой, второй — прижать к горячим губам, протискивая палец внутрь. Крольчонок кусала его со всей своей силой. Это было лучше, чем если бы она делала попытки причинить боль себе — и покорно сидел рядом, с горечью и волнением наблюдая за ее состоянием. Она провела в беспамятстве несколько суток подряд. В ней сражались сразу две метки, расходуя и так не особо большие силы в слабом тельце — и Сещемару не мог оставить ее ни на мгновение. Старался кормить рисовым отваром, чтобы хоть какая-то энергия была для сражения внутри, постоянно протирал от пота, вымывал, менял одежду, следил за тем, чтобы маленькие зубки впивались только в его руки, и просто был рядом. Не мог по-другому. И когда спустя долгие дни она проснулась, не смог сдержаться. Ее хотелось всю: от кончиков пальцев ног до корней волос; ею хотелось наслаждаться все время, но крольчонок еще слаба. Чтобы убрать отвратительную чужую метку, он готов был отправиться один, и единственное, что его остановило — Агнес. Она вцепилась в него так отчаянно и пугливо, что он не посмел ее оставить. Она даже потеряла сознание в сэнто — зря он отпустил ее одну, но рядом была жрица, и позаботилась о ней. За это время он успел продумать ход своих действий. Присутствие Агнес в бою было необязательным, но оставлять ее в деревне — высшая степень неразумия. После того, как демон будет убит, произойдет откат метки. В этот момент лучше быть рядом, чтобы помочь справиться и убедиться, что демон не попытается вытянуть жизненную силу через нее, чтобы выжить. Каэдэ в этом случае будет бесполезна — это под силу только обладателю метки. Агнес просыпалась сложно после обморока — он видел, как она с усилием пыталась открыть глаза, медленно приходя в себя. Сещемару не смог удерживать в себе свое желание, сразу притягивая к себе и вылизывая маленький рот изнутри. Ее тело, кожа, изгибы — все было приятным. Крольчонок хотела того же, позволяя себя трогать. Ее нежные ручки касались его груди, торса, стягивали с него одежду и разжигали внутри пламя. Ему хватило лишь того, что он доставил ей удовольствие — и ловил каждый ее судорожный выдох, каждый взгляд, каждый наплыв дрожи и мурашек. Ясно дал понять, насколько возбужден и желает своего крольчонка, и после с весельем принял ее игру, все еще помня, насколько она слаба — и делал все, чего бы не пожелала. Ближе к полудню они выдвинулась с намерением посетить Кавахимэ — по метке она могла дать точную информацию, где прятался нужный демон — и с отвращением велел Агнес уснуть, чтобы еще больше не истощала во время полета. В пещере снова начался бой. Кавахимэ отказывалась помогать: пришлось выбить из нее ответ на свой вопрос. Инуяша оказался полезен своими криками и бездумными словами, отчего демоница больше отвлекалась на разговоры — и в один момент удалось застигнуть ее врасплох. Демон обитал в равнинах на Южной стороне. Получив то, что требовалось, они вновь отправились на поиски. Джакен, привыкнув и приняв крольчонка, вовсю старался заботиться о ней — и получал только одобрительные взгляды Сещемару, радуясь, что смог угодить. Добраться получилось сравнительно быстро — и они оказались в центре битвы. Накопивший силу демон, перемещаясь под землей и сливаясь с камнями, нападал резко и молниеносно, будто ждал их. Скрепя сердце пришлось отправить Агнес и Кагоме на расстояние, чтобы их не зацепило — сражаться необходимо в полную силу. Бой длился долго. Демон постоянно разрушал землю, отчего пыль и камни кружились в воздухе. Инуяша плевался, ругался, махал мечом, добавляя еще больше грохота и грязи — и Сещемару искал момент, чтобы напасть и ударить в слабую точку. К концу сражения они оба были вымотаны, пусть удалось обойтись без травм и ранений. И когда он собирался пойти на поиски своего крольчонка — она появилась сама. Странная. Немного грустная, но с чистой красивой шеей, за ушком которой виднелась только его — одна единственная — брачная метка. И застыл, удивляясь. Его метка подчинения не должна была исчезнуть — только если бы он снял ее сам; ее одежда отличалась: красные хакама сменили черные, а на широкой рубахе красовались темные цветы — розы. Что-то внутри закричало от напряжения, но он подавил в себе порыв поддаваться преждевременным выводам, заверяя ее и себя, что все будет хорошо Но Агнес, с грустью в глазах и счастливой болезненной улыбкой позвала его, будто не услышала. «Я люблю тебя» — эхом пронесся ее голос в голове. Она прощалась. Сорвавшись к ней, тут же заключил в объятия, не желая отпускать. Он много раз говорил ей, что ее место только рядом с ним; что она не сможет уйти, даже если захочет. Слова крольчонка разрезали его душу на части. Он наконец мог понимать ее, но именно в этот момент — жалел, что она говорила не на своем странном языке. Сещемару не мог позволить ей уйти. Он так отчаянно истреблял этого проклятого демона не для того, чтобы крольчонок покинула его — и был готов истребить еще столько же, если это поможет ей остаться. Однако Агнес говорила. Говорила о том, что рада была отдать ему всю себя. Отдать свои первые прекрасные поцелуи вместе с хрупким сердцем. — Ты не уйдешь, — отчаянно и зло выдавил из себя Сещемару, не желая слушать, — я не отпущу тебя, Агнес. Ты не можешь вернуться в свой мир.   — Не могу, — печально согласилась она, — я… — все внутри опустело от осознания того, что она могла сказать, —… умерла.   Внутри, кажется, все распалось на куски. Открыв рот, он только им пошевелил, не в силах сказать ни слова — просто не мог, сжав руки сильнее, будто был в состоянии удержать рядом с собой. И слегка отстранил, пытаясь увидеть в глазах хотя бы маленький намек на то, что все сказанное — ложь. Просто неудачная шутка, но в ее взгляде было такое же отчаянье, как и у него. Ее дрожащая ручка легла на щеку, в прощании погладив. Собственные губы задрожали — он из последнего держался, стараясь не показывать своего отчаянья — и принял ее нежный поцелуй-касание. — Прости меня, — ее голос дрожал, а глаза слезились, — я ни за что бы не оставила. Мне позволили в последний раз увидеть тебя. Поэтому, прошу, улыбнись. Я хочу увидеть твое лицо, прежде чем… Исчезнуть, — понял он повисшее в воздухе слово. Оно висело как приговор над ними.   Нахмурившись, не смог себя удержать — губы задрожали сильнее, на этот раз более явно и очевидно. Он накрыл своей рукой маленькую ладошку на своей щеке, бессильно сжимая. Внутри было пусто. Словно кто-то вычерпнул из него все, что когда-то делало его личностью. Он с усилием приподнял уголки губ. И в тот миг, когда Агнес в порыве притянула его к себе, пытаясь прижаться — ее маленькое тельце растворилось, разлетаясь на миллионы огоньков, к которым Сещемару потянулся руками, еще не принимая все как за реальность. На щеках неожиданно появилась влага, и он отрешенно коснулся пальцем своего лица. «Я тоже люблю тебя», — хотелось сказать, но было некому. Вспыхнув моментально от ярости и не смирении с тем, что произошло, Сещемару достал меч, рассекая им воздух — там, где секундами раннее стояла Агнес — вмиг открылся портал, ведущий в мир Мертвых. Недолго думая, он, не обращая внимания на крики Инуяши на заднем фоне, тут же ринулся внутрь. Тело обдало будто ледяной водой, дыхание сперло, а в груди все сжалось от боли, словно внутри образовался вакуум. Рвано выдохнув, оглянулся. Вокруг царило спокойствие и пустота — будто здесь не существовало никаких эмоций, и становилось сразу понятно, что это место не было предназначено для живых. Стиснув зубы, Сещемару направился в сторону, где виднелось слабое свечение, не собираясь отдавать Агнес так просто неизвестности — не позволит. Ни за что. Сотрет этот мир к черту, но вернет. Ему не нужен этот мир, если в нем не будет его Избранницы. С огромной скоростью приближаясь к горящим огням, заметил нечто блеснувшее сбоку — и резко остановился, уворачиваясь от красных нитей, в одно мгновение преградивших путь дальше. Раздраженно цокнув и, взмахнув мечом, со всей силы полоснул по ним, отчего те, задрожав, натянулись сильнее, слабо засветившись. Не собираясь сдаваться, Сещемару с рыком принялся наносить мощные удары, грохотом разносившиеся по пустоте. Ни за что не отступит. Он был готов поставить на кон все, что имел. Когда преграда почти растворилась, он застыл, не в силах сделать вдох. Агнес. Его маленький крольчонок внезапно появилась прямо перед ним, но ее тело было прозрачным, почти незримом. Взгляд, направленный в неизвестность — совершенно пуст и безжизненен; неосознанно потянувшись к бледной щеке, поджал губы, когда рука прошла сквозь кожи, не дав почувствовать и насладиться своей мягкостью. — Зря ты пришел, — раздался голос позади, — но я знала, что ты не будешь сидеть сложа руки. Развернувшись и выставив перед собой меч, загородил крольчонка от чужого взгляда. Перед ним стояла Проводник в обличии девушки без лица — единственное, что у нее было: широкий черный рот. Вместо волос на ее голове развивались толстые полупрозрачные нити, кончики которых искажались в крике. — Я пришел за тем, что принадлежит мне, — прямо выразил свои намерения Сещемару, ни на миг не теряя бдительности. Он не знал, чего можно ожидать от Проводника душ, но то, что вернуть Агнес будет не так просто, как хотелось бы — совершенно очевидно. И в этой битве он готов поставить на кон все, что у него было. — Я знаю, — просто ответила та, не делая никаких попыток напасть, — я могу помочь найти душу Чужестранки, но для этого тебе нужно попасть в ее мир, — и щелкнула пальцами. Ничего не произошло. — Найти? — не понял Сещемару, и с обманчивым облегчением произнес: — она… жива? Проводник отвернулась от него — ее тело становилось с каждый секундой прозрачней и прозрачней, и не успел он попытаться схватить ее, как все мышцы пронзило болью. Чертыхнувшись, оперся на собственный меч, оглядываясь — и с ужасом не обнаружил Агнес позади себя. Заметавшись от ярости, не мог сдвинуться с места. Окатившая его слабость свалила с ног, заставив упасть на одно колено и схватиться за грудь. Казалось, будто все его внутренности перемешивались, сжимались и возвращались обратно на свое место. Зарычав от собственной беспомощности, дернулся, когда равновесие потерялось — и Сещемару, чтобы не упасть, оперся рукой о… … землю. И поднял голову. Вся боль исчезла в мгновение, будто ее никогда и не было. Сила вернулась в его тело, а скованность прошла, уступая место своему привычному состоянию. Оглянувшись, он не сразу понял, где оказался. Вокруг были высокие столбы, различные по своей форме: прямоугольные, квадратные, круглые, — и они блестели от солнца. Шум от людей и странных сооружений оглушал, заставляя морщиться, запах ужасал своим разнообразием — и Сещемару в этой какафонии принялся искать своего крольчонка. Она ведь тут? Проводник не могла отправить его сюда просто так — без ничего. Пытаясь уловить знакомый аромат, дернул носом, не обращая внимание на людей, бросающие на него редкие взгляды. Они разговаривали на том же языке, что и Агнес, поэтому ему не было интересно слушать чей-то голос — и в один рывок оказался на крыше одного из многочисленных столбов. Мир с высоты казался еще грязнее, чем снизу — и очень необычен. И ему он не нравился — это было не тем местом, где хотелось бы остаться жить. Перемещаясь исключительно по крышам, в один момент остановился, уловив знакомый запах. Нашел. И резко спикировал вниз, приземляясь в темное место, сделанное сугубо из гладких камней. Оглянулся, ища нужное направление — и побежал, не чувствуя собственных ног. Пару поворотов, за которыми чуть не сбил редких людишек — и увидел ее тонкую спину, спрятанную под красной верхней одеждой. Крольчонок шла под ручку с маленькой девочкой со своей тряпичной сумкой, на ногах — белые ботинки со шнурками, порвавшиеся уже давно — и замер. Проводник обернулась. И мир посветлел вокруг них. Это был тот момент, когда демон забрал часть души его крольчонка. Не собираясь позволить случиться этому вновь, сгреб Агнес в охапку, прижимая к себе — и все закружилось, дергая из стороны в сторону, пока земля снова не стала устойчивой под ногами. Сещемару увидел Кавахимэ, и отрубил ей руку, которой она тянулась к крольчонку. Завизжав, демоница завозилась из стороны в сторону, и атаковала вновь. Парировав все удары, пришел в ярость — все это время эта женщина водила их за нос, — и последним взмахом нещадно отрубил ей голову. Стоило убить ее раньше. Тело вновь резко дернуло. Прижав к себе хрупкое тельце сильнее, приземлился ровно на ноги на зеленой поляне — и выдохнул, узнав собственный мир. — Вы связаны красной нитью, — голос позади заставил обернуться, — повернуть время вспять — единственный выход вернуть Чужестранку к жизни. — Здесь есть другой я? — нахмурился Сещемару, не желая делить крольчонка даже с самим собой. — Нет, — к облегчению ответила та, — время в твоем мире не поменялось. Это мой тебе последний подарок. Нити на голове Проводника развивались, искажаясь в кричащих лицах. Кивнув, Сещемару поклонился, выражая свою благодарность — и когда поднял голову, рядом больше никого не оказалось. Он стоял посреди огромного поля, держа на руках сокровище, ради которого был готов пожертвовать собственной жизнью. Наклонившись, оставил поцелуй на прохладном лбу, наслаждаясь нежностью ее кожи. И, отстраняясь, заметил дрожащие реснички. Она ведь не забыла? Агнес вернулась во времени, соответственно она не должна его помнить, но в открывшихся зеленых глазах он заметил узнавание. — Сещемару? — прошептала крольчонок, делая вновь неправильное произношение из-за разницы их языков, но в сердце так сильно горело пламя от счастья и осознания: худшее позади, что он в который раз не придал этому значение. И припал к дрожащим губкам в поцелуе. Их путь в этом мире только начинается.