Звериными тропами.

      Она всхлипывает и тянет руки к матери. Медленно стынет пылающая щека, кожу жгут злые слёзы. Почему?       Она не может вспомнить.       Маленькая девочка, жёсткие, как проволока, волосы в его кулаке. Тянет, так невыносимо больно тянет, и жжёт кожу головы в том месте до злых слёз. Пусть она. Пусть не мама, не Виктор.       Рэйвен не всегда была сильной.       Дважды за свою печально-короткую жизнь она пожала руку чудовища из преисподней. Оба — во благо. Благо в том, чтобы защитить, уберечь, благо в любви и преданности, а всё оно возможно только без него.       «Я убью тебя, убью!» — кричит маленькая девочка. Кулак врезается в живот под пёстрой майкой. Она пытается вздохнуть, но кислорода не хватает. Будто бы большой и страшный он вобрал его в себя полностью, чтобы мучить её. Он вобрал в себя весь её мир, вобрал детство.       И за это нужно заплатить.       У всего есть своя цена. Это аксиома, простецкое школьное дважды два, без вариантов: взял — заплати. Элементарное правило, стоявшее у истоков всего, как скелет человеческих взаимоотношений. Результат, частично переваренный и выблеванный обществом потребления на иллюзорную утопическую модель существования.       И Рэйвен с этим была знакома слишком хорошо, вот только как ни крути, не могла взять в толк — за что годами расплачивалась она, подставляя тело под отцовские удары?       Она поднялась с кровати, чувствуя себя очень больной, прошлёпала босыми ступнями до окна. Там, за стеклом, за забором, на самом краю их пригорода (а кажется, что на краю света) три собачьих тела расцвели на земле, как трупные пятна.       Горло саднило, и она прощупала его, морщась от тупой боли. Придётся найти шейный платок, если не хочется собирать на себе жалостливые взгляды друзей. В них, как по буквам, всегда читается одно слово, приправленное неуместной скорбью:

отец?

      И, чего уж греха таить, в её взгляде такое же печальное «да».       В дверь робко стукнули. Единожды это делал только Виктор, годами криков отца наученный маскировать стук под упавший на пол предмет. Мелко отбить костяшками по двери и слушать: разозлится ли? — Рэйвен? — голос Виктора был приглушён. — Чего тебе? — хмуро отозвалась она.       Пускать брата не хотелось. С тех пор, как Виктора едва не разорвали собаки, прошло несколько дней, длинных и полых, как шарик, потому как Рэйвен безвылазно сидела в своей комнате на чердаке, царапая глазами покатый потолок с приклеенными на него светящимися в темноте стикерами. Маленькие и большие звёзды подмигивали ей с недосягаемой высоты бледно-зелёным, будто бы случайно рассыпавшиеся из широкого рукава Нюкты.       Она злилась. На себя, на собак, на отца, даже на брата, но не хотела себе в этом признаваться. Из живота в грудь тяжёлым валуном перекатывалась застарелая обида — снова она огребает за Виктора. Потому что так надо, потому что сестра.       Виктор совсем ещё ребёнок, слабый и тщедушный мальчишка, он не должен быть избит родителем. Кто защитит его, такого любимого и дорогого сердцу, когда отец — ёбаный тиран, а мама смиренно терпит?       И Рэйвен защищала, потому что это правильно, и это — семья. — Ла-а-н, войди, — хрипло каркнула она.       Виктор мышкой прошмыгнул в приоткрытую дверь, запер её за собой и поднял влажные глаза на сестру. Тоску она угадала сразу — Рэйвен была единственным человеком, доверие Виктора к которому было безоговорочным. Она похлопала по кровати, подзывая к себе; нагнувшись к тумбе, достала из ящика два сникерса.       Для него всегда что-то было — делить с Виктором хотелось не только тяжёлую участь, но и тёплое, приятное; так, чтобы позабыть хоть ненадолго об этой ничтожной и жалкой их жизни, полной постоянного унижения.       Слова не лезли из глотки, застряв комом. Пополам с обидой душила вина — Виктор ведь не при чём. Она снова посмотрела на брата — он тихо плакал, глядя на протянутую шоколадку, и не мог вымолвить ни слова. — Ну ты чего? — Пры-ы-а-сти меня, Рэй-б-б-вен… — Виктор заикался, силился говорить внятно, но крупные градины слёз всё катились по его щекам. — Папа сказа-зал, ф-фто тебя побили из-за меня-я…       Он плакал, затравленным щенком глядя на сестру из-под мокрых ресниц. Рэйвен смотрела в его большие медовые глаза, так не похожие на её, и молчала, скованная странным бессилием. Происшествие на дороге что-то сломало в ней, переломило с хрустом об иллюзорное колено, как прут, и оставило обломки тлеть в груди.       Понимая, что нужно сделать хоть что-то, она отбросила шоколадку на кровать и сама откинулась на спину. Ладонью снова постучала рядом с собой, и готовый на всё ради прощения брат юрко прилёг у неё под боком. — Смотри. — Она указала на потолок.       Виктор перевернулся на спину, размазывая слёзы по щекам. Немного подумав, он прильнул к сестринскому боку, и Рэйвен ласково обняла его в ответ. Горечь душила когтистыми лапами, бездной выли где-то в желудке стыд и отвращение к самому себе за слабость, за неумение защитить сестру. Одинокие против целого мира, они хотели уберечь хотя бы друг друга.       На потолке тускло светили зелёным флуоресцентные наклейки-звёздочки. — Красивые, — прошептал Виктор и сухо всхлипнул. — Это ты наклеила? — Ага, — отозвалась сестра. — Ты похож во-он на ту звёздочку, видишь?       Виктор проследил за пальцем и увидел её — шестиконечная, маленькая. Тогда он нашёл самую большую звезду и ткнул в неё. — А это ты.       Она хихикнула. И Виктор, почувствовавший себя вдруг ужасно сонным, смотрел на зелёные огоньки, вслушивался в смех сестры и понимал, что он снова счастливый и цельный, и угрозы больше нет. Что пустота, пожиравшая его маленькое сердце, наконец отступила, принимая временное поражение.       Собаки сгниют под жарким солнцем Белл-Глейда, а он будет жить, взрослеть и радоваться времени, проведённому с Рэйвен. — Эй, Виктор, — он повернул голову, встречаясь с длинноносым лицом сестры, — ты не виноват. — Почему?.. Папа сказал, что… — Да похер, — перебила она, а Виктор, услышав запретное для него слово, ощутил вдруг всю сакральность разговора. — Похер, что сказал этот ублюдок. Кому из нас ты больше веришь? — Тебе, — тут же выпалил он. — И я тебе говорю, что ты не виноват. Защищать тебя — моё решение, и ответственность за него несу тоже я. Потому что я взрослая и могу дать сдачи, а тебя он просто изобьёт. Помнишь, что я сказала у озера? — Что ты уничтожишь то, что обидит меня… — осторожно сказал он. — Или кого. — Верь в это, — просто сказала Рэйвен.       И Виктор вновь отвернулся к звёздам, осенённый скрытой за этими словами истиной.

***

      И когда вот она — ирония фатума, играет перед глазами образами многолетней давности, заплетая случайные нити судеб в канву естества, Беверли может только смотреть. Судорожно менять, подстраивать в картинку кусочки мозаики; она ещё не знает, что детали из разных наборов.       Вот они, как в дурацком анекдоте, забавно разные, и снова, как встарь, объединяет их одно-единственное. Тогда это была тюрьма. Сейчас, и Беверли хочется умереть от осознания этого — кровь. — У меня, кажется, предсмертный бред, — прохрипел Мерл. Шатаясь, он пошёл было сквозь эфемерную докторшу, которую не видел уже хер знает сколько лет, но его галлюцинация вдруг вполне по-настоящему завизжала. — Где твоя рука?! — истошно крикнула Беверли. — Где-то там, — Мерл кивнул себе за плечо и посмотрел почти иронично. — Ты настоящая, а, док? Или я вот-вот сдохну? — Я… я?.. А где твои люди? Я видела людей, они ушли?! — Ноешь как настоящая, — выдавил он, но улыбнуться не смог. — Посторонись.       И тут, наконец, она словно вынырнула из глубины, посмотрела осознанно: сначала на его серое, покрытое испариной лицо, после — на развороченное запястье и голое мясо там, где должна была быть правая рука. Заворожённая таким открытым уродством, она сделала полшага назад, и вдруг выпучила глаза и согнулась пополам, выблёвывая желчь. Съеденные накануне консервы покинули желудок ещё на крыше, когда пришлось вскрывать труп.       Мерл, не в силах ждать, резко вошёл в помещение, отпихнул давящуюся над полом Беверли и двинулся вглубь здания. Налетел плечом на железный шкаф, вызвав новую волну рычания на крыше, и гаркнул: — Либо тебя сожрут в луже твоей же рыганины, либо иди за мной! — Не-е-е-т, нет, подожди, — просипела Беверли, разогнувшись и вытирая рот. — Какого хера?! Мерл, твою мать, что произошло?       Он пошатнулся, опёрся плечом о стену и вымученно застонал. Бев увидела этот взгляд — светлые его глаза подёрнулись поволокой боли и ярости столь сумасшедшей, что горло разом сдавило невозможностью сделать вдох. А ещё — испугом, подлинным страхом, потому как не было в лице с отпечатком смерти ничего похожего на прежнего Мерла. Черты стали жёстче, и — честно говоря — Беверли не хотелось знать, что стало тому причиной. Как крошки со стола чья-то невидимая рука смахнула с Диксона его самого, наряжая вместо это его в уродливую маску. — Сука, ты хочешь, чтобы я сдох? — прорычал он.       Беверли вся сжалась, окаменела, желая вдруг оказаться крошечной и незаметной, исчезнуть из виду. Но было всего два пути, почти хрестоматийно: вперёд, вместе с умирающим Мерлом, или назад, на упование гниющим телам. И снова нужно выбирать; всё как раньше, та же суть, только ненормально высоко поднялись ставки, и выбор теперь — между жизнью и смертью.       А быть может, между смертью и смертью. Беверли решительно не видела будущего у их почти комичного дуэта. Почти — потому что в перспективе истекающего кровью Мерла и беспомощной себя видела только трагичное и печальное.       И кто бы ни был дирижёром этого монструозного оркестра, хотелось только его пристрелить. — Не хочу! — почти всхлипывая, прикрикнула Беверли. — Я не знаю, не знаю, что делать! — Завалить ебло и идти за мной! — Куда?!       Мерл не ответил, тяжело отлепился от стены и зашагал, шатаясь, вглубь здания. Беверли ничего не осталось, как следовать за ним, отплёвываясь по дороге от мерзкого привкуса во рту. Кончиками пальцев, стараясь не касаться пропитанных вонючей кровью рукавов лица, она смахнула с ресниц слёзы.       Помещение было явно не жилым, походило на техническую каморку и пахло бетоном и сыростью, как подземный гараж. Она наспех обвела его взглядом, ища что-то полезное. Внимание привлекло ведро с каким-то тряпьём, оно смотрелось чужеродно, и место ему было, скорее, в какой-нибудь прачечной. Беверли аккуратно поворошила ткань, проникая рукой к самому дну, и к ужасу своему и одновременно ликованию коснулась пальцами чего-то прохладного и гладкого.       Недолго думая, она засунула пистолет за пояс джинсов сзади, как видела в кино, и выбежала за истекающим кровью Мерлом, который даже в таком состоянии был способен на гораздо большее, чем она с оружием.       Диксона штормило. Он то и дело бился о стены и косяки, останавливался, запрокинув голову, но упрямо продвигался вперёд. Беверли шла за ним нога в ногу, уткнувшись взглядом в широкую спину, старалась не вступать в капающую с Мерла кровь и не смотреть, господи, не смотреть на безобразный обрубок.       От собственного вида воротило не меньше. Дышать приходилось мелко-мелко, поверхностно, измазанная гнилью куртка смердела так, что слезились глаза и взбегала вверх по загривку неприятная дрожь, будто жук прополз.       Но вот, что до безумия занимательно: Мерл Диксон жив, не вполне здоров и совершенно случайно из всех городов необъятной Америки оказался на соседней крыше в Атланте. — Ох-ре-неть, — прошептала Беверли, практически слыша шуршание тасуемых судьбой карт.       Ей было страшно. Мерл шёл с трудом, постоянно спотыкаясь и налетая на стены, подолгу останавливался, переводя дух, и, что напугало Беверли больше всего, упрямо не издавал ни звука. Если вдруг сейчас он упадёт, или умрёт, или сойдёт с ума, или…       Мерл снова споткнулся, чудом не упав головой об угол металлического ящика, и Беверли решительно подбежала к нему со стороны здоровой руки, закинула её себе на плечи. О чём тут же пожалела — рука была тяжёлой, как бревно, — но иначе он просто не дойдёт до выхода.       Мерл ничего не сказал, только шумно выдохнул, позволяя себе навалиться на Беверли хотя бы частью веса. Затуманенным разумом понимал: девка дай бог сорок кило весит, пополам ведь треснет под его тушей.       Силы капля за каплей покидали тело, а он понятия не имел, что ему теперь делать. В ушах шумело, а нескончаемые коридоры, лестницы и комнаты плыли перед глазами как краска, на которую случайно капнули водой. Полусогнутая под его рукой, Беверли измученно дышала, и он вдруг понял — рыжие кудри исчезли. В туманной голове всё ещё жив был её образ многолетней давности, но схуднувшая и осунувшаяся мордашка под ёжиком сбритых волос казалась ему незнакомой.       И всё же Мерл её узнал, сквозь годы жизни на свободе выуживая Беверли Дженкинс из тёмных переулков своей памяти. И был рад, насколько можно быть радостным в его положении, действительно доволен — вместе с образом он хорошо запомнил, что с докторшей очень даже заебись, и даже был, покидая тюрьму, немного опечален их расставанием. — Впереди ходячие, — нетипично тихо сообщил Мерл. — Убить их?.. — В голосе Беверли явственно читалась нерешительность, и он понял — нихера она не сможет. — Я уже убивала, я умею. — Не сомневаюсь, — пробормотал он, снимая с неё руку. В ней всё это время был зажат гаечный ключ, прихваченный с крыши, и как бы Мерл не надеялся покинуть дом мирно и без происшествий, у мертвецов оказались другие планы. — Отойди назад.       Её не нужно было просить дважды. Бравая смелость сдулась со свистом, как воздушный шарик, Беверли попятилась, заходя Мерлу за спину, и притихла в ожидании. Ноги стали ватными, негнущимися.       От одного лишь его вида в кишках засвербел стыд, но Бев твердила себе, как заведённая, что Мерл вызвался сам, и никто его за язык не тянул. Впору было молиться, уповая на милость Господню, отбивая колени и стирая ладони в молельном жесте, но небеса давно сошли на землю, а Бог давным-давно покинул её, наплевав на детей своих. И Беверли чувствовала самую настоящую ярость, жгучую обиду, потому как за неимением виноватых ненавидеть было больше некого.       Пистолет горел, опаляя спину, но Беверли намеренно продолжала молчать о находке. Знает она — Мерл тот ещё любитель пошмалять, истратит драгоценные патроны, а потом непременно умрёт, оставив её без защиты.       Нет уж. Огнестрел только в безвыходной ситуации.       И тут же мысленно рассмеялась, потому как что это, блять, как не безвыходная ситуация?       Показался, хрипя, первый ходячий. Вид обнажённых лицевых мышц перемалывал в кашу и без того хилое самообладание, но Беверли заставляла себя смотреть и запоминать, приучаться к смерти. Неприглядной, омерзительной — настоящей.       Мерл нанёс один удивительно точный удар, и мертвец грузно повалился оземь. Упал бы и сам Мерл, но Бев вовремя придержала его со спины. — Нормально… нормально, — пробормотала она скороговоркой, сама не зная, кому — напарнику или себе.       Со вторым было сложнее. Когда-то высокий и явно сильный мужчина, а ныне разлагающийся труп, гонимый жаждой крови, он вцепился в неосторожно отведённую руку и вонзил было зубы в плоть Мерла, но был встречен толчком в висок от перепуганной Беверли. И в мгновение, когда голова ходячего дёрнулась вбок, Мерл всадил в размягчённый череп разводной ключ почти наполовину. — Я вытащу, — засуетилась Бев. Тёмная жижа брызнула ей на руки, но ключ из пробитой головы она достала и протянула Диксону. — Заебись, — прохрипел он. — У меня свой… свой оруженосец… — Надо прижечь твою руку, — неуверенно начала она, но Мерл её тут же перебил. — Без тебя знаю. Ищем кухню, плита нужна.       И снова Беверли поднырнула под вытянутую руку, помогая Мерлу идти. Получалось медленно, остановки он делал всё чаще и длительнее, баюкая кровавый обрубок.       К подобной боли нельзя быть готовым. И Мерл, отправившийся за припасами, явно не был настроен на полевую ампутацию, но никто его не спросил. Как и не был он настроен впрягаться за беспомощную девицу, — а Беверли, как бы сильно ему не нравилась, напарником была бесполезным и больше отягощала его ненужным грузом.       Но не бросать ведь. Он может и редкостный мудак…       А, нет. Конец предложения. — У меня к тебе так много вопросов, — тихо сказала Беверли. — Знаю, — пробормотал Мерл. — Не то вре… время. — Знаю, — оно повторила за ним, вздыхая. — Всё будет нормально…       «Да нихера не будет», — подумали оба.

***

      Филипп Блейк к рядам фаталистов себя никогда не причислял, свято уверенный в том, что дорога под ногами идущего стелется, потому что её кто-то построил, а не по воле судьбы. Эта самая судьба — не более, чем рудимент мышления, навязанный верующими, всю историю имеющими особенную, завидную власть над человеческим сознанием.       Но время идёт, а церкви в Вудбери всё нет и нет, и должно же это что-то значить, правда?       И потому конец света он воспринимал иначе. Преклонить колени перед добрым небесным дедушкой — увольте, господи, Филипп быстро смекнул, что к чему, и боролся с последствиями, потому как справиться с причиной было не в его власти. Потому что был настоящим сукиным сыном, и это можно было бы высечь эпитафией на его надгробной плите.       Когда-нибудь потом, конечно, — смерть в планы Губернатора не входила.       Роуэн безмятежно спала, прижимая к себе край одеяла. Тугая задница, длинная ложбинка спины, прячущаяся в складках разметавшегося постельного белья, — Блейк скользнул равнодушным взглядом, обжигаясь о белизну кожи, после чего механическим движением поправил одеяло, скрывая обнажённое тело.       Жест из прошлого. Он поднял руку на уровень глаз, смыкая и размыкая пальцы, повертел, вспоминая, как точно таким же движением укрывал жену. Всегда просыпался раньше своих женщин, всегда прятал их мёрзнущие от сквозняка тела обратно под одеяла.       Но Филипп обманул бы сам себя, думая, что помог Роуэн из заботы, а не из привычки.       Кровать чуть скрипнула, когда он поднялся. Блейк растёр лицо, смахивая последние лоскуты дрёмы, потянулся за часами к тумбе.       Семь утра, время героев. Пора надевать свой плащ с литерой «Г» и работать на благо людей. Кажется, с часу на час с вылазки должны вернуться Шумперт и Цезарь с тройкой новобранцев, есть смысл встретить их, разузнать об успехах стремительно растущей армии Вудбери. — Филипп?.. — сонно пробормотала Роуэн. — Спи, — бросил он, и Роуэн в полудрёме послушно отвернулась к окну.       Он не успел сунуть вторую ногу в штанину, как в дверь деликатно постучали. Не торопясь, Филипп застегнул пуговички рубашки, заправил её в брюки и защелкнул на запястье часы. Мильтон называл это пижонством, в то же время выряжаясь как полный имбецил.       Пока его стены монументально опоясывают город, он может нарядиться хоть королём Людовиком (любым), и никого это волновать не должно. Семьдесят два человека не играют в прежнюю жизнь — они её по-настоящему живут. И эта возможность целиком и полностью является его детищем и самой желанной наградой. — Цезарь, — кивнул он довольно, выйдя за дверь. — Обойдёмся без прелюдий: как всё прошло? — Потерь нет. Раздобыли дохера всего по части медицины, провизия, все дела, — лениво перечислил Цезарь. — Пошли к машине, сам глянешь.       Главную улицу заливало золотистое сияние рассвета. Щурясь от солнца, Блейк прикрыл глаза козырьком из ладони и спросил: — Как новенькие? — Ребята толковые, — отозвался Цезарь. — Погоняли их как следует, быстро смекают, что к чему, работать можно. — Славно. Очень славно. — Губернатор, тут такое дело, — замялся вдруг Цезарь. Широко провёл ладонью по шее сзади и бросил на Филиппа быстрый взгляд — расположен ли? Лицо его выглядело безмятежным и чуть сонным, и Мартинес решился. — Мы не доезжали до Атланты, были в пригороде. Ну и мы со Стрелком тут думали, и… хотим смотаться до города, посмотреть, что да как… — Город наверняка кишит толпами кусачих, — задумчиво протянул Губернатор. — Можно походить по окраинам, не соваться в центр. Большая их часть, скорее всего, сосредоточена там, — сразу стало ясно, что за свою идею Цезарь будет цепляться до последнего, ненавязчиво подталкивая его к согласию. — Было бы неплохо, согласись? В городе много припасов, может, повезёт нарваться на полицейское управление — подберём пушки.       Идея толковая, но чертовски не хочется бросать своих на опасную и неизученную территорию. Передохнут ведь, и не потому что слабаки, а потому что против стада мертвецов едва ли поможет даже танк. Но ближайшие территории давно зачищены, да и оружие — это очень уж заманчиво.       Щёлк — звучит вставленный в винтовку магазин.       Щёлк — Филипп сбросил с рукава жука. — Понял тебя, Мартинес, — сказал он. — Выдвигаемся через день-другой, передай Стрелку, Тиму и остальным нашим. Обсудим вечером, у меня дела.

***

      И если бы Беверли кто-то рассказал, в какое безумие обратится её жизнь, она бы только посмеялась. Будто режиссёр, собравший ноздрёй порошок, глумился над сценарием, вписывая в него вещи едва ли приемлемые.       Она поддерживала Мерла, когда он заваливался набок, не в силах вытерпеть чудовищную боль, помогала ему перевязать обожжённый обрубок, страховала его, пока вдвоём они спускались по пожарной лестнице, и всё шептала и шептала ему бессмысленную успокаивающую ерунду, потому как на большее была неспособна. Проулок, в котором они оказались, был пуст, и Бев утянула невменяемого Мерла за мусорный бак. — Слушай сюда, эй! Не отключайся! — зашептала она, тормоша напарника за плечо. — У меня тут рядом машина припаркована, но бензина там почти нет. Хватит, чтобы выехать за город, к лесу, но дальше заглохнем. Мне нужно будет… — голос её дрогнул, но Беверли упрямо продолжила, всё ещё держа с Мерлом зрительный контакт, — нужно будет дойти туда и заехать за тобой. Справишься, в тачку залезешь?       Взгляд Мерла был затуманен; он кивнул сначала ей, потом на рюкзак. — Колёса… есть?.. — Да, да. Сейчас…       Она быстро скинула рюкзак с плеч, взвизгнула молния, раскрывая пасть. Беверли принялась лихорадочно шарить рукой по дну, ругалась под нос, но наконец выудила зип-пакет с парой-тройкой упаковок самых базовых лекарств. — Только тайленол, — сказала она, виновато пожимая плечами, ссыпала на ладонь три штуки и закинула их в раскрытый рот Мерла. Аккуратно, чтобы не пролить, помогла ему их запить.       Маленькая ладонь нежно скользнула по трясущемуся плечу; жалости во взгляде Бев хватило бы на десять таких, как он. — Иди, иди, — выдавил Мерл, прижимая к груди покалеченную руку. Он понял, что своей неуклюжей заботой экс-докторша просто тянет время. — Справишься.       И Беверли пошла. Когда нужно было выходить из проулка на главную улицу, она, убедившись, что Мерл не смотрит, достала из-за пояса пистолет. В оружии она смыслила поверхностно, с трудом отличала топор от винтовки и никогда не находила в себе тяги к насилию. Слишком трусливая, загнанная — и работу выбрала себе под стать, выучилась на кабинетную мышь и копалась в чужих головах.       На пистолете должен быть курок. Если курка нет, значит, надо оттянуть затвор. Проверить магазин; поковырявшись минуту, она наконец его вытащила, убедилась, что он не пуст, и с щелчком задвинула обратно. Суетливые, дёрганые действия. Беверли как могла оттягивала момент выхода в толпу озверевшей падали, но за спиной вздох за вздохом терял жизнь раненый Мерл, и времени на размышления не было.       Можно было его бросить, и Бев действительно размышляла над этим вариантом. Но не смогла — ведь зачем тогда изначально помогала? Надо довести дело до ума, а потом, может быть, их кто-то найдёт?..       За дурацкую надежду она цеплялась с рвением утопающей, потому как не могла убедить саму себя, что каждый шаг легко окончится смертью, если ей не повезёт. Если сглупит или не будет осторожна, если вдруг окажется, что вонь от облепивших куртку и джинсы внутренностей уже выветрилась, и стоит только сделать шаг к толпе, как её тут же разорвут…       Держа обеими руками пистолет, она вышла из своего укрытия, и тут же замерла, затаив дыхание. Сердце колотилось от страха так гулко и сильно, что вот-вот должно было пробить рёбра и выпасть на пыльный асфальт безобразным куском мяса. Рот некрасиво скривился, взметнулись в жалобный домик брови — страх смерти держал за самое горло.       Но ходячие игнорировали Беверли, волоча ноги и глухо хрипя, одаривали взглядом остекленевших молочных глаз и шли дальше.       Ступая дрожащими ногами, она двинулась к зданию, на крыше которого коротала дни после того, как потеряла напарников. Сейчас ей, бредущей сквозь толпу заражённых, мысль о вертолёте казалась такой наивной и практически фантазийной, что губы сами собой растянулись в ломаную сардоническую усмешку.       Но пусть так, пусть будет наивность и фантазия, если это поможет ей не сойти с ума.       К машине она подобралась быстро, благо, оказалась она в месте, где мертвецов практически не было. Тихо, насколько это возможно, она протиснулась на водительское сидение и приготовилась к сумасшедшей погоне.       Завести, забрать, съебаться.       Ничего сложного, да?       Вот только никакого плана, три основные точки сумасшедшего действия и они с Мерлом: расклад — дерьмовее некуда. — Пиздец… Ну, понеслась, — пробормотала Беверли и дала по газам. Тут же вцепилась взглядом в зеркало заднего вида, — так, что ему бы впору пойти сетью трещин — чтобы узнать, сорвались ли мертвецы в погоню.       Сорвались. Медленно брели толпой в сторону звука, остальные напирали спереди, и Беверли вырулила вправо, внутренне ликуя, потому как нужный проулок находился как раз между домами на той стороне.       Бурое месиво перед глазами смазывалось и растекалось, периодически вспыхивая белым от стен зданий и голубым от неба. Беверли считала метры, пока наконец не затормозила напротив переулка. Опустила стекло и завизжала: — Мерл, Мерл, садись!       Ходячие медленно догоняли, и их рёв заунывной молитвой заполнил голову. Из-за бака показалась бритая башка Мерла и его перекошенное от боли лицо. Пока он подбегал, Беверли истерично оглядывалась по сторонам, с каждым шагом ходячих становясь всё отчаяннее.       Быстрее, ещё быстрее. Мерл грузно упал на заднее сидение и оглушительно захлопнул дверь. В ту же секунду к двери припал первый ходячий, вжимаясь в стекло безобразной мордой. — За… занято, — выдохнул Мерл. — Жми, ну!       Колёса Ниссана взвизгнули, и машина сорвалась прочь из города. Убедившись в их с Беверли безопасности, Мерл провалился в зыбучее беспамятство.