Пепельный реквием

Что тебе нужно от этого неба? Все ли земные законы понятны? Там ты один, там никто ещё не был, А ведь просторы небес необъятны!

       Стоит ли спорить с бескрайностью света, Чуть не дойдя до незримого края? Я проведу новый курс до ответа, Двери идущим за мной открывая.

      

Ясвена — Первопроходцам

      

Этот фрагмент можно читать под музыку: 오늘의하루 — T-KT. Ставьте на повтор

Пир-Пойнт. Планета, жизнь на которой не останавливается ни на миг. Городские стены тянутся ввысь, к звёздному небу, а у их подножия, под взором луны, похожей на монету в руках заскучавшего Эона, суетятся люди со всех уголков галактики. Торговцы и охотники за головами. Работники Корпорации Межзвёздного Мира и учёные из Гильдии эрудитов. Творцы грёз с Пенаконии и практиканты со станции Герты. Бродячие артисты с Сяньчжоу, группка учеников прославленного писателя с Идзанами, искатели пропавшей богини Красоты, парочка Эманаторов… И где-то среди них — Бог Смерти из мира, до поры до времени надёжно сокрытого в объятиях чужих крыльев. Но только до поры до времени. Я иду через этот бурлящий поток, ныряю между человеческими историями, словно мир — это гигантский штормовой океан, а я дельфин, покоряющий волну за волной. Вслушиваясь в окружающий гул — вполсилы, потому что с каких-то пор чужим голосам стало труднее прорываться в забитое мыслями сознание, — я невольно думаю об одном. Я не хочу, чтобы этот океан пересыхал. Это непреодолимое, наивное желание по своей природе эгоистично и смешно. Кто-то называет меня героем. Спасителем. Но в этих громких словах нет истины. Они лишь заглушают моё подлинное «я», до отказа набитое грехами, ошибками и страхами. Да. Пожалуй, страх — вот ядро моей истории. Я человек, который боится. Одиночества. Боли. Предопределённого финала. Вселенная… прекрасна и бесконечна. Учёные любят представлять её в виде дерева, но мне иногда кажется, что она похожа на уробороса. Змея, кусающего себя за хвост. Начало ведёт к концу. Конец порождает начало. Так голоса всей вселенной сплетаются в единый хор, повествующий о своей вечности — вечности, которую у нас хотят отобрать. Мы не выбирали родиться в чужой истории. Но именно здесь началась наша жизнь, и никакой другой нам не дали. Теперь, когда Автор покинул эту историю, она стала принадлежать нам. И только от нас, её персонажей, зависит, каким будет её финал. Потому что писать его больше некому. Я хочу спасти её, мою любимую, мою единственную историю — но что я могу для этого сделать? Как совершить невозможное, как обрести власть над тем, что находится за пределами, доступными персонажам, как взлететь над вымыслом, как озарить неизбежно подступающую тьму светом звёзд? Мне часто говорят, что я мечтатель. Но это слово давно утратило смысл. У Кевина Касланы были мечты. У Аида есть только цели. И я иду к ней, к своей цели, иду через гомон толпы, через сотни человеческих историй, через последние прощания и вопросы, на которые не могу дать ответа. Через две тысячи триста восемьдесят убийств, загубленные вероятности и несчётное множество прегрешений. Я знаю: этот путь выжжет дотла всё, что делало меня человеком. Но к счастью, он начинается с бара под мерцающей неоновой вывеской. Не худшая взлётная полоса. И дело не столько в самом баре, сколько в человеке, который уже минут пять ждёт меня под его крышей. Я пересекаю порог, окунаюсь в океан поменьше. Слышу смех. Громкие голоса. Звон бокалов и возвышенные тосты — такие смелые, будто вечная жизнь уже вписана во вселенскую историю и нет никаких причин подвергать существование «завтра» сомнению. Подобно прибою, снова и снова жмущемуся к берегу, посетители беспрестанно подходят к барной стойке — а после отступают, тая в море людей. Волна за волной. Этот стремительный, но в то же время размеренный темп манит за собой. Всякий раз я невольно, по старой привычке, которую не смогли искоренить и тысячи лет горьких осознаний, тянусь навстречу. Хочу покинуть берег, войти в согревающие воды человеческих историй, найти в них приют, стать их частью… Но глазам сразу предстаёт совсем другая картина. Чёрная дыра, где растворяются любые звуки. Образы. Слова. Жизнь. Я вспоминаю о мимолётности этого счастья, о том, насколько оно на самом деле хрупкое, уязвимое — всё равно что хрустальный нарцисс в когтях осквернённого зверя. Поэтому я одёргиваю себя. Немного злюсь, потому что отчасти до сих пор не могу примириться. Потому что в глубине души хочу, как раньше, с головой броситься в омут неизвестности, наивно полагаясь на собственное всесилие, на милость звёзд — но при этом точно знаю, что «как раньше» не будет уже никогда. Воля одного человека не обуздает бескрайнюю штормовую тьму, а звёзды не сойдутся сами собой даровать ему своё благословение. Понимая это, я на секунду замираю, касаюсь сердцем прибывающей волны, стараюсь обратить этот краткий миг наслаждения маленькой вечностью. Но момент утекает сквозь пальцы. Я делаю первый шаг прочь от кромки воды. И в конце концов, вынудив себя отвести взгляд, разворачиваюсь, шагаю по песку наивных заблуждений к столику, за которым ждёт Смерть. Гибель персонажа по имени «Кевин Каслана» и по совместительству мой хороший друг. Танатос. — Я думал, ты не придёшь, — ухмыляется он. — Я думал, ты веришь в меня побольше. — Всё такой же бессовестный, — одобрительно кивает Танатос. — Это хорошо. Приятно знать, что в жизни остаются стабильные вещи. Как там, прощения за опоздание не хочешь попросить? Игнорируя его насмешки, я сажусь напротив, первым делом замечаю свежие шрамы на его лице и руках. Он легко считывает мой неозвученный вопрос, и на пару секунд в его гранатовых глазах мелькает боль. Но Танатос всегда остаётся верен себе и потому, подхватив бутылку вишнёвого сидра, напускает на лицо невозмутимое выражение. — Знал бы ты, какое сказочное веселье пропустил. По этим словам и нарочито ровному тону я понимаю три вещи: Тейват в безопасности, Венни жива, а сам Танатос в очередной раз столкнулся с необходимостью принять непростое решение. Возможно, даже не единожды. У него взгляд человека, который убедил самого себя жить дальше в результате долгой и очень болезненной дискуссии. Такие обычно начинаются после того, как падаешь на самое дно — и лишь чудом, ценой невообразимых усилий сердца находишь смелость всё-таки дать полётам ещё один шанс. Танатос жестом указывает на вторую бутылку. Тронутый тем, что он заказал сидр и для меня, я подвигаю её к себе, открываю, молча дожидаясь его рассказа. — Итак, — убедившись, что я сделал первый глоток, говорит Танатос. — В Тейвате случилась беззвёздная ночь.

Конец музыкального фрагмента

* * *

После всего, что случилось на винокурне, Мондштадт захлестнул хаос. Танатос тоже принимал в нём активное участие: убивал тварей Бездны, призванных «Мотыльками», навещал Венни и Ликса, ходил на собрания «Мондштадтских клинков», курил больше, чем мог позволить себе смертный, и много, очень много врал. О себе самом. О последнем подвиге Азраила. Таким был прощальный уговор двух осколков спасения, заключённый без лишних слов, одними взглядами. Азраил десять лет присматривал за близкими и знал, как нелегко многим из них было примириться с его смертью. «Я не хочу, чтобы они проходили через это снова», — читалось перед исчезновением в его глазах. Будучи Богом Смерти, Танатос не посмел отказать умирающему в последнем желании. Пускай Тейват продолжал существование только благодаря Азраилу, об этом знал лишь строго очерченный круг лиц, в который входила и Венни. — Ты в порядке? — спросил Танатос, когда рассказ о падении фальшивого неба подошёл к концу, а на дне кружки осталась только россыпь чаинок. — Мой друг ушёл во второй раз, а я даже не успела попрощаться. — Венни закрыла глаза, пропустила сквозь пальцы волосы: после пережитого в Воле Хонкая там появилась пара белых прядей. — Конечно, я не в порядке, Тан. Но не переживай. Буду. И ты тоже будешь. Танатос со вздохом поскрёб висок, вспомнил о количестве выпитого накануне сидра, в котором он пытался забыться с таким неистовством, словно опять двадцатилетним мальчишкой вернулся с фронта. — Мне бы хоть щепотку твоей уверенности… Улыбнувшись, Венни придвинулась ближе к краю кровати, накрыла руку Танатоса своей. — Знаешь, я сначала думала, нет никакого способа отплатить Кевину за его жертву. Но потом, — она кивком указала на распечатанный конверт на прикроватном столике, — вспомнила про его письмо. Про то, как он просил меня быть Хранителем Счастливых Мгновений… И не только. Опустив взгляд, она отвернулась к окну, за которым сквозь тяжёлые осенние тучи робко пробивались солнечные лучи. Танатос в молчании наблюдал, как сквозняк перебирает пряди её волос — всполохи пламени. — Это единственное, что мы можем сделать для него, Тан. То, чего он и хотел для всех нас. Чтобы мы жили дальше. Если опустим руки, если остановимся, так и не добравшись до будущего, ради которого он столько всего отдал, это будет значить, что небо всё-таки рухнуло. Что мы так и остались в беззвёздной ночи, беспомощно ждать, когда нас спасут. Танатос беспокойно провёл пальцем по краю кружки. Нога дёргалась в такт мыслям, которые сновали в голове перепуганными воронами ещё с тех пор, как ушёл Гипнос. — Но если мы хотим научиться зажигать звёзды сами, если хотим по-настоящему спасти Тейват, надо двигаться вперёд, — продолжила, вновь взглянув на него, Венни. — Надо учиться жить в мире без Кевина. Без Бога Спасения. И, — её рука сжалась чуть крепче, — суметь отделить то, что даёт силы идти, от того, что тянет назад. Губы Танатоса приоткрылись, но вместо ответа он лишь отставил кружку и потрепал Венни по голове. Венни со слабым смехом попыталась увернуться. В этот момент в комнату заглянул Ликс, всё такой же строгий, всё такой же собранный, но в то же время… Танатос бегло изучил его, задержал взгляд на расслабленно расстёгнутом вороте рубашки, на выражении посветлевших в солнечном сиянии глаз. Нужное слово пришло на ум само. Освободившийся. Ликс словно сбросил с плеч невыносимый груз, и стрелки его персональных часов наконец пошли, позволяя двинуться от безнадёжно переломанного прошлого к будущему, в котором всё ещё оставался шанс что-то построить. Танатос поднялся. Он вдруг вспомнил, что должен сделать кое-что важное. — Ну, развлекайтесь, молодёжь. Чтоб я завтра пришёл, а вы оба уже здоровые. И с выполненным домашним заданием, разумеется. Венни с Ликсом обменялись ухмылками. Наблюдая за этой наглой пантомимой, Танатос разрывался между желанием выдать обоим наставительный подзатыльник и прижать их к себе. В конце концов победило третье: он тоже усмехнулся и, напоследок кивнув Венни, направился к дверям. Мелодии двух душ, переплетённые куда крепче, чем казалось на первый взгляд, не давали обмануться: у этих двоих всё точно будет хорошо. Не только со здоровьем или уроками. Друг с другом тоже. Поравнявшись с Ликсом, Танатос остановился, ещё раз обежал его задумчивым взглядом. Пацан стал первым в Тейвате осознанным Судьёй с настоящим Ядром. Для всего человечества это был огромный шаг, шанс в корне переломить ход грядущей войны. Вот только Танатос не забыл ошибок Небесного порядка. Не забыл он и совсем далёкого прошлого: когда он стал «Орионом», Айон прикладывал все усилия, чтобы не дать ему превратиться в оружие. Даже когда сам Танатос не мог представить для себя иного будущего. Теперь Танатос хотел того же для Ликса. Спасти его детство было уже невозможно. Протянуть руку и научить летать, не забывая, ради чего расправляешь крылья… Пожалуй, такое было Танатосу по силам. — Мы найдём твоего отца, пацан, где бы он ни скрывался. И с уцелевшими «Мотыльками» тоже разберёмся. Но сначала, — он хлопнул Ликса по плечу, — полагаю, тебе понадобится не только учитель истории. — Вы хотите стать моим наставником? — изумился Ликс. — Ты этого хочешь? — Чёрт возьми, — выдохнул Ликс. — Вы ещё спрашиваете! Эта искренняя реакция настолько позабавила Танатоса, что он, не выдержав, рассмеялся. — В таком случае приступим к занятиям, когда восстановишься. А до этого момента… — Повернувшись к Венни, он пригрозил ей пальцем. — Ведите себя хорошо, на рожон не лезьте. Иначе расскажу обо всём Джинн — с её праведным гневом будете разбираться сами. Венни вскинула бровь. — С каких пор ты притворяешься ответственным взрослым? Танатос отмахнулся и, показав неприличный жест, за который Дилюк с Джинн самолично открутили бы ему голову, скрылся за дверью.               В пределах городских стен тоже царила суета. Хотя стычка на винокурне закончилась победой мондштадтцев, по всему Тейвату скрывались ещё сотни «Багровых мотыльков» — на самом деле война только начиналась. Танатос не сомневался: теперь, когда Астреи не стало, управление культом возьмёт на себя Рауль, отец Ликса. Подозревали это и Джинн с Дилюком. Вчера они связались с остальными участниками Альянса «Элизиум». Люди по всему миру готовились сражаться не только с «Мотыльками» — они надеялись с умом использовать знания о скверне, которые копили со времён Сентября Катастроф. А Танатос надеялся внести свой вклад. Поддержать небо вместе с остальными. У ворот проверял повозку перед дальней дорогой Герберт, дядя Тимиэля Мадригала — смышлёного парнишки, с которым Танатос пару дней назад пропустил стаканчик в «Доле ангелов». Венти рассказывал, Тимми был потомком тех самых Мадригалов. Семьи Софии, осквернённой, которую до последнего вздоха любил Арей. В повозке сидела Шиён. На ней было простое ханьфу, в просторных рукавах которого хлопал ветер. Он же весело перебирал пряди её волос. Шиён с искренней, какой-то детской непосредственностью подставляла ему лицо и легонько улыбалась. Танатос слышал, она уцелела во многом благодаря своевременной помощи Кэйи и Клода. Кэйа владел Камнем Связывания, а Клод управлял скверной — вместе им удалось быстро стабилизировать состояние Шиён, спасти её душу от разрушительного влияния Астреи. Как и предполагал Танатос, Шиён больше не рисковала обращаться к Воле Хонкая — и, похоже, наслаждалась этим. Теперь она получила шанс стать той, кем всегда хотела быть. Просто человеком, чьё будущее зависит не от скверны, а от неё самой. Шиён уезжала в Меропид. Хоть Танатос и рассказал о её помощи в бою против Астреи, Шиён всё ещё оставалась «Багровым мотыльком» — и, если бы не чужое вмешательство, могла провести в Мондштадт целую армию. На такое невозможно было закрыть глаза. Дилюк, Джинн, Кэйа, Август, Танатос — они провели за обсуждением её дальнейшей судьбы не меньше часа, когда вдруг в кабинет магистра заглянула Ноэлль. Она и сообщила о просьбе Шиён отправить её в Меропид. «Мотылькам» никогда не искупить вины перед теми, кого они осквернили, — смиренно склонив голову, сказала Шиён. — Кто-то должен понести ответственность. Пожалуйста, позвольте мне присмотреть за этими детьми. Обучать их, чтобы им было проще адаптироваться. Чтобы, быть может, однажды у них появился шанс обрести себя заново». Заслышав об этом, Кэйа и Август обменялись взглядами, а Джинн устало прикрыла лицо рукой. — Ты доверяешь ей? — повернулся к Танатосу Дилюк. Танатос пожал плечами. — Слова могут лгать, но мелодия души — никогда. И потом, если бы Шиён в самом деле хотела навредить Тейвату, ей достаточно было просто не помогать нам с Астреей. Но она сделала свой выбор, и он вполне красноречив. — Что ж… — Август потёр переносицу. — Мы можем дать ей хотя бы шанс. Десять лет назад это спасло многих, не думаете? Кэйа хлопнул в ладоши. — Вот и славно, будем считать, что проблема решена! А теперь, если никто не против, я хотел бы наконец пойти домой. — Лентяй, — ухмыльнулся Дилюк. — Не лентяй, а примерный семьянин, — поправил Кэйа. — Тебе, кстати, тоже советую. Вас с Джинн там трое детей заждались. Не заставляйте их скучать, а не то как отправятся ловить приключения во внешней вселенной, с ума сойдёте! В общем, препятствовать Шиён в поиске нового смысла жизни никто не собирался. Август поручил Герберту сопроводить её в Фонтейн, и так история Шиён, «Багрового мотылька» под маской учительницы, подошла к концу. Вместо неё начиналась новая. История заключённой Меропида, которой только предстояло узнать, о чём же она напишет в книге своего будущего. Перехватив её взгляд, Танатос поднял руку, махнул в знак приветствия и прощания одновременно. Шиён поначалу изумлённо выдохнула — а затем, робко улыбнувшись, помахала в ответ.       

Этот фрагмент можно читать под музыку: Hiroyuki Sawano — Good Bye My Friend. Ставьте на повтор

       Добравшись до площади, Танатос устроился на краю фонтана. Через пару минут он услышал и ту, ради которой пришёл. Её голос разносился по городским улицам колокольчиком, на пару тонов выше, чем раньше, но всё таким же бойким. Завидев, какой маленькой стала Кайрос, Танатос не сдержал тихого смешка — горечь в нём мешалась с теплотой. Она была так не похожа на себя… И в то же время в чём-то оставалась прежней. Хотя бы в любви ко вкусностям. Танатос даже не удивился, что мелодия души Кайрос позвала его именно сюда. Он до сих пор помнил, как много лет назад, когда они оба верили в надёжность своей хрупкой вечности, Кайрос с любопытством пробовала блюда людей. Как однажды, когда они спустились с Селестии в разгар большого праздника, она купила целую гору угощений, и они с Танатосом сидели на городской стене, ели яблоки в карамели и смотрели на звёзды. А теперь она направлялась к «Хорошему охотнику» в компании Путешественницы, удивительно не похожей на Тисифону, и древнего Яксы, которого Танатос смутно помнил по старым битвам. И когда она прошла мимо, она не остановилась, не обернулась, не бросила даже мимолётного взгляда. Она и правда… не узнавала его. Танатос знал: ему больше нет места в её жизни. Это слишком жестоко. Требовать любви той, кто не помнит даже твоего имени. Как там сказала Венни? Нужно научиться отделять то, что даёт силы идти, от того, что тянет назад. Воспоминания о Кайрос придавали Танатосу решимости двигаться дальше. Но привязанность к той, что давно исчезла в потоках времени, душила, изничтожала, и потому… Он должен был оставить её позади. Танатос вытащил из кармана часы — прощальный подарок Кайрос, в котором всё ещё теплились остатки её сил. Погладил трещинки, сколы на древнем корпусе, каждый отпечаток истории Кайрос, большую часть которой они с Танатосом пережили вместе. Затем, прикрыв глаза, он поднёс часы к губам, легонько коснулся их, словно отправляя сквозь время прощальный поцелуй. По щеке скользнула слеза. Танатос стиснул часы в кулаке — так, как сжимают перед вечной разлукой руку любимого человека. А потом, выдохнув, одним быстрым движением отложил их на парапет фонтана, поднялся и стремительно, прежде чем успел передумать, направился прочь. Не останавливаясь. Не оборачиваясь. Не бросив даже мимолётного взгляда.               Сяо вздрогнул, скользнул глазами за плечо Люмин. Паймон продолжала о чём-то болтать, Люмин посмеивалась и отвечала, но Сяо не слушал. Он потерял нить разговора в тот же миг, когда уловил в воздухе что-то странное, что-то… тёмное и светлое одновременно. Схожее чувство оставляли мары. Только мондштадтских мар Сяо знал поимённо — энергия, на миг коснувшаяся души, не принадлежала никому из них. — Сяо? — окликнула Люмин. Он моргнул, перевёл на неё взгляд. Янтарные глаза Люмин глядели с беспокойством, но в то же время доверчиво, тепло. Охваченный необычайными ощущениями, которые вдруг окатили подобно незримым волнам, Сяо потянулся через стол, взял Люмин за руку. Она удивлённо моргнула, но противиться не стала, наоборот, переплела его пальцы со своими, легонько сжала. — В чём дело? Лет пять назад она бы ещё уточнила, не «Мотыльков» ли уловило его чутьё. Сейчас Люмин безошибочно определяла, связаны ли реакции Сяо с его воинскими инстинктами или чем-то другим, задевшим струны внимательного к миру сердца. — Не знаю, — признался Сяо. — Ни с того ни с сего испугался тебя потерять. — Он осмотрелся, особенно пристально вглядываясь в тени между домов, но так и не обнаружил ничего примечательного. — Я, кажется, уловил чужие эмоции, но не могу определить источник. Как если бы человек, который испытывал их, прекратил своё существование. — Что ты такое говоришь! — испугалась Паймон. — Ты что, как Тевкр, улавливаешь последние чувства мертвецов? — Не мертвецов, — качнул головой Сяо. — Я же сказал, «прекратил своё существование». Сложно объяснить. Может, когда оставляешь позади тягостный груз, ты и правда в каком-то смысле умираешь — чтобы потом возродиться кем-то другим.       

Начать новую историю.

       Не выпуская руки Люмин, Сяо поднялся, и они вместе, плечом к плечу, последовали за его интуицией к фонтану. Паймон, недоумённо бормоча, летела следом. На парапете, сверкая в пламенеющих лучах заходящего солнца, лежали старые часы. Сяо сдвинул брови. Когда они только шли к «Хорошему охотнику», на парапете кто-то сидел — но Сяо не придал этому значения, поскольку слишком увлёкся разговором с Люмин. А теперь незнакомец оставил вещь, с которой явно пережил не один десяток бед, и, судя по эмоциональному эху, не собирался за ней возвращаться. Вдруг Паймон, словно зачарованная, приблизилась к парапету, подхватила часы маленькими ладошками, неуверенно подняла крышку, обнажив покрытый трещинами циферблат. Стоило ей это сделать, как из часов вырвался вихрь золотых частиц. Собираясь в стайки, они подобно зверькам ластились к телу Паймон, окутывали её, до глубины души потрясённую происходящим, плотным облаком. Люмин подалась вперёд, но Сяо удержал её на месте: опасности не было. Напротив. Сяо вдруг посетила странная мысль, что недостающие шестерёнки невидимого механизма судьбы встали на свои места. Когда ослепительное свечение, обнимавшее Паймон, угасло, Люмин не сдержала изумлённого вздоха. Вместо маленького летающего создания перед ней стояла невысокая девушка. Её звёздный плащ ниспадал до земли, а в белых волосах, остриженных по плечи, темнела заколка в виде четырёхконечной звезды. — Паймон? — не веря своим глазам, окликнула Люмин. — Ха… — отозвалась та. — Люмин, что… Я… Как я… Люмин прижала руки к груди. Прежде всего она обратила внимание не столько на ломкий тон Паймон, сколько на манеру её речи: раньше Паймон никогда не говорила о себе в первом лице. Но теперь она выглядела взрослой, и вместе с тем безвозвратно исчезли детские привычки. А затем Люмин подметила кое-что ещё. Шагнув вперёд, она мягко обхватила Паймон за плечи и ласково заглянула ей в лицо — по нему градом катились слёзы. — Паймон… Почему ты плачешь? Та коснулась собственной щеки, с изумлением взглянула на мокрые пальцы. По неведомой причине это вынудило её крепче прижать к себе часы — передав заключённую внутри силу Паймон, они потускнели и стали казаться ещё древнее, чем прежде. — Не знаю, — шепнула Паймон. — Но почему-то… — Всхлипнув, она с нежностью обхватила часы второй рукой. — Почему-то мне кажется, что всё наконец-то стало правильно. Обернувшись через плечо, она слабо улыбнулась — пускай никого там и не увидела. — Что всё наконец-то так, как и должно быть.       

Конец музыкального фрагмента

      

* * *

      

Этот фрагмент можно читать под музыку: Rachel Hardy — Good Riddance. Ставьте на повтор

       Ну вот и всё. Танатос повесил на ветви дерева онир оставшиеся венки. Афины, Гекаты, Гипноса — и всех богов, души которых он проводил, поднявшись на Селестию. Это было жестокое, но необходимое решение. После того, как скверна убила Астрею и попыталась обрушить фальшивое небо, Селестия утопала в скверне. Слишком многое в плане Гипноса обернулось катастрофой. Слишком много ошибок и просчётов было допущено — у Танатоса не было гарантий, что когда любой из спящих богов откроет глаза, он останется прежним. Шансы были ничтожно малы, а на кону стоял весь Тейват. Поэтому Танатос исполнил свой божественный долг в последний раз. Твёрдой рукой совершив необходимое, принял на душу грех во имя спасения. Погасил умирающие огни Атласа прежде, чем они подпалили фитиль целого мира и потрясли человечество взрывом. И вот теперь венки навек уснувших богов покачивались на ветру среди серебряной листвы, а Танатос скользил взглядом от одного к другому. От одной истории к другой. «Как мы пришли к этому?» — крутилась в голове единственная мысль. Он до сих пор помнил времена, когда небесный остров был полон жизни. Когда вместо рек скверны здесь цвели сады, а дерево онир, ещё целое, простирало ветви над головами тех, кто был жив — и хотя бы немного счастлив. В те дни «боги» отказывались давать себе возвышенные имена и мечтали вечно летать под светом солнца лишь с одной целью. Защищать Тейват. Но они были слишком наивны, слишком неосторожны, слишком… беспомощны перед истинным ликом Хонкая — ядом, умело разъедающим человеческие сердца пороками, страхами и заблуждениями. Ослеплённые гордыней и своим положением, они подлетели опасно близко к солнцу — и в результате поплатились за это падением. В конце концов, беженцы с Атласа никогда не были богами. Просто людьми, принявшими на себя вес целого мира. И этот вес неизбежно надломил их плечи, куда более хрупкие, чем им бы хотелось. Танатос покачал головой. Раньше он бы утопал в чувстве вины, но сейчас душа оставалась на удивление спокойной — насколько это было возможно для человека, проводившего в последний путь своих друзей. Осколки родного мира, ставшего на шаг ближе к окончательному забвению. — Мы сделали, что могли, — сказал венкам Танатос. — Пусть те, кто может, сделают лучше. Спите спокойно, друзья. Венки, конечно, не ответили. Вздохнув, Танатос опустился на землю, привалился спиной к древесному стволу. Крона над головой размеренно шелестела, а венки время от времени стукались о ветви, словно исполняя для земного мира прощальную песню. Танатос закурил, прикрыл глаза. Вспоминал. Мысленно отдавал последние почести, прислушивался к завершающим нотам в музыке ушедших душ. Старался сохранить в памяти не уставших, потонувших в грехах богов, а храбрецов, дерзнувших бросить вызов Хонкаю вопреки мизерным шансам на победу. Это, в конце концов, самое главное. Сражаться, даже не зная, что будет впереди. «Отчаявшийся проигрывает до срока», — так всегда говорил Айон. Если бы «боги» опустили руки, Атлас был бы уже безвозвратно мёртв. Но он всё ещё жил — просто обрёл новую форму. Рассказывал новую историю, известную как «Тейват». Ковчег надежд, имеющий все шансы однажды обрести спасение. Докурив, Танатос поднялся, положил ладонь на дерево онир. Несмотря на то, что после атаки Каэнри’ах оно было рассечено пополам, под древней кроной до сих пор пульсировала жизнь. Свечение листьев потускнело, но не угасло. Возможно, на то, чтобы восстановиться, у дерева уйдут столетия. Возможно, оно уже никогда не станет по-настоящему целым. Но оно по-прежнему будет расти здесь — до тех пор, пока живёт сам Тейват. — Ну что, — чуть усмехнувшись, сказал Танатос. — Остались только мы с тобой? Дерево отозвалось слабым шорохом листвы. — Оберегай их вечный сон, старый друг, — попросил Танатос. — И пусть тот из нас, кто уйдёт последним, позаботится о другом. С этими словами он развернулся и, больше не оборачиваясь, зашагал прочь. У подножия дерева остался лежать последний, четырнадцатый венок — божественная корона самого Танатоса. Однажды он уйдёт вслед за остальными. Ответит на их тихий, печальный зов, доносящийся из-за черты невозврата. Тогда кто-нибудь — может, Венни, а может, тот, кто придёт многим после неё — повесит его венок на ветви дерева онир и тем самым поставит в истории Бога Смерти точку. Ну а пока он выбирал жить. Писать свою историю дальше, чтобы увидеть, какое будущее она принесёт.       

* * *

      

Этот фрагмент можно читать под музыку: BigRicePiano — Final Chapters. Ставьте на повтор

       Когда рассказ Танатоса подходит к концу, я долго молчу, обдумывая услышанное. То, что прежде казалось зыбким, неопределённым, наконец обретает форму — я вдруг отчётливо осознаю, что именно должен делать. Ответ кроется в мелочах. Во вскользь обронённых словах и странных совпадениях. В алом цветке мака. В том, что устами Астреи сказал Танатосу Хонкай. Пробуждение Судьи, попытка украсть звёзды — всё это ответ, которого я боялся и которого ждал. Издёвка, призванная напомнить, что моя дерзость не останется безнаказанной. «Ты думаешь, что спас свой любимый мир. Но вся твоя борьба не имеет смысла, потому что я всё ещё могу в мгновение ока сокрушить его». Хонкай всегда знает источник человеческой слабости. Не знает только, что порой оттуда же берётся и сила. — Ну? — хмурится Танатос. — Так и будешь молчать? — Ты сердишься на меня. Танатос раздражённо вздыхает, протягивает руку, над которой на пару мгновений вспыхивает серебряный свет — осколки спасения Арея и Азраила. Демонстрировать их в баре слишком опасно, поэтому ладонь Танатоса быстро сжимается в кулак, и свечение угасает. Его глаза полны мрачной решимости. Я заглядываю в них, вижу за ревущим алым пламенем растерянность. Непонимание. — Судя по словам Азраила, ты знал о том, что должно произойти. Всё это снова было каким-то ебейшим планом, о котором ты никому не потрудился сообщить. Я примирительно поднимаю руки. Злость Танатоса оправдана, и я заслуживаю каждую из этих гневных нот, но мне не хочется тратить наши последние совместные мгновения на ссоры. Я правда задолжал ему объяснения. Даже если они объяснят предательски малую часть. — Не знал. Но догадывался. Мы отвоевали частицу Завершённости, Тан — неужели ты правда думаешь, что Хонкай не ударил бы в ответ? — «Догадывался», — скрещивает руки на груди Танатос. Между его бровей пролегает складка, такая глубокая, что она кажется на его строгом лице разломом. — Догадывался — и всё равно не пошёл с нами в Тейват. — А ты хотел бы, чтобы пошёл? Чтобы наше с Хонкаем противостояние развернулось в мире, который мы с тобой оба любим и пытаемся сохранить? Ты понимаешь, что, если бы я только ступил в Тейват, Хонкай не остановился бы, пока не превратил его в выжженную пустошь, что всё обернулось бы гораздо серьёзнее? Танатос тихо фыркает. — А так оно, разумеется, обошлось цветочками. — А так у нас с Азраилом была договорённость, и она, как видишь, сыграла свою роль. Он попросил о праве самостоятельно определить свой финал. Я попросил о двух осколках спасения. Мы сошлись на том, что оба дождёмся нужного момента — и попытаемся извлечь из этой сделки максимум пользы. Для Тейвата. И для Воображаемого Древа. Долю секунды Танатос неотрывно смотрит, а затем закрывает глаза, устало вздыхает, словно глубоко разочарован мной. — Говоришь так, будто вы разные люди. — Это правда так. Я уже давно не тот Кевин, который пытался остановить слияние вероятностей, и ты прекрасно об этом знаешь. — И в то же время мелодии ваших душ похожи куда больше, чем ты думаешь, — качает головой Танатос. — Кев, скажи честно. Зачем тебе осколки спасения? Я сплетаю пальцы в замок, молчу. Не потому, что не хочу говорить. Просто не знаю, как. Как объяснить всё задуманное. Как попросить прощения. Слова кажутся бессмысленными, избыточными. Слова не искупят моей вины и не помогут примириться с горькой истиной. — У тебя ведь уже есть догадки, — говорю наконец, тихо, не поднимая головы — встречаться с Танатосом взглядом слишком больно. — Есть одна, — с неохотой признаёт Танатос. — Безумная, но вполне в твоём духе. Дело ведь в нашей константе, верно? «Спасение». На Воображаемом Древе человек получает силы, когда приближается к своей константе. К её реализации. Тот, кто стоит к константе ближе всех и осознаёт себя как персонаж, получает шанс вознестись до Эона. Я медленно киваю. Как и следовало ожидать, Танатос проницателен и умён. Он гораздо мудрее, чем привык о себе думать. — Ты унаследовал самый большой осколок спасения и преодолел огромный путь, чтобы спасти Тейват, но даже так не получил достаточно сил для глобальной войны с Хонкаем, — продолжает Танатос. — Но если собрать несколько осколков спасения, поглотить их… Ты станешь чуть ближе к Астерию. К константе. К потенциалу, доступному Эонам. Я чувствую, как по правой половине лица пробегает череда спазмов, спешно отворачиваюсь к окну. — В этом заключается твой план? — поднимает глаза Танатос. — Кевин, ты хочешь вернуть вселенной Эона Спасения? Спазмы становятся сильнее. В тщетной попытке сдержать их я начинаю нервно тереть скулу, всё ещё избегая смотреть на Танатоса прямо. Я знаю: это его ранит. Но не могу себя заставить. Боюсь. Я правда очень труслив. — Ты Бог Смерти, — говорю наконец, когда молчание затягивается до такой степени, что становится невыносимо. — Скажи, можно ли вернуть то, что уже мертво? Танатос качает головой. — Уж точно не в прежнем виде. И ты, человек, убивший столько копий Отто, прошедший через собственную смерть, должен это понимать. — Вот и твой ответ. Я не собираюсь становиться Эоном Спасения, Тан. В этом нет смысла. Эоны скованы своим Путём. Оковы Спасения заключаются в том, что ты пытаешься спасти всё и сразу. И это, — ощущая, как в сердце вгрызаются сожаления, я прикрываю лицо рукой, — прямой путь к поражению. Танатос не перебивает. Ждёт продолжения. И я продолжаю. — Пятьсот лет мы с Гекатой писали нашу совместную историю. Пятьсот лет она работала над своей. Всё это время она через Асмодей показывала наивность моих суждений: пытаясь обойтись без жертв, ты только множишь их и в конце концов оказываешься у границы чёрной дыры. Это та причина, по которой Тейват по моей милости пережил столько неудачных вероятностей. Я надеялся защитить абсолютно всё. Написать хороший финал абсолютно каждому. Уберечь от ошибок. От потерь. От боли. Но в конце концов… Я чувствую, как пальцы пронзает дрожь, сжимаю руки в кулаки, но это не помогает. Тогда я бездумно хватаюсь за бутылку сидра, стискиваю её с таким ожесточением, что кажется, будто она вот-вот лопнет. — Я пришёл к парадоксальному выводу: чтобы достигнуть лучшего из возможных финалов, людям нужно пройти через кошмар. Только так мы можем обрести силы. Повзрослеть и взлететь к кульминации своей истории, чтобы оттуда, с вершины своих возможностей, бросить вызов Хонкаю. Потому что иначе его не победить. Танатос опускает глаза, тоже притягивает к себе бутылку, начинает бездумно ковырять этикетку. Мы по-прежнему не смотрим друг на друга. — Тейват не выстоял бы, не потеряй Сяо Люмин и наоборот. Пепельное Бедствие должно было произойти. Аякс должен был стать жертвой эксперимента «Одиннадцать». Кли должна была лишиться Альбедо. Азраил должен был умереть. Я могу продолжать этот список бесконечно, Тан. Можешь не верить мне, можешь, чёрт возьми, даже убить, если считаешь, что я обезумел — но это то, в чём я убедился после тысяч попыток. В любой истории персонажи должны проходить через испытания, чтобы обрести достаточно сил. Чтобы, когда наступит неотвратимый финал, они смогли выстоять — и двинуться к новым историям. И с учётом того, против какого врага мы сражаемся, игра понарошку здесь попросту невозможна. Голос срывается на хрип, и я замолкаю. Около минуты над столиком висит тишина. Как бы я ни прислушивался, не могу понять, тягостная она или нет. Насколько зол на меня Танатос. Но вот он наконец откидывается на спинку стула и, выпустив сквозь стиснутые зубы воздух, говорит: — Ты пытаешься попросить у меня прощения за то, что не можешь спасти всех? Что одного только желания спасти недостаточно? Брось. Я понимаю, Кев. Я несколько тысяч лет играл роль бога — представляю, о чём ты говоришь. И потом, ты начал с мира, где спасся только ты сам, а пришёл к тому, где уцелели практически все. Это огромная победа. — Давшаяся ценой бесчисленных поражений. — Ну, а по-другому и не бывает. Сделав глоток сидра, он тянется через стол, стискивает мой локоть — так крепко, что я невольно поднимаю глаза, и он пользуется этим, чтобы перехватить мой взгляд. — Что ты задумал? Я колеблюсь. Оцениваю риски. Опять вспоминаю количество совпадений. Алый мак в руках Змея. Красного кардинала в Воле Хонкая. Слова, которые сказал на прощание Гипнос. «Не забудь вернуться к началу. В нулевую точку. Проложить дорогу, по которой Аид пройдёт до своего трона в Царстве теней». «Каждый делает то, что должен». Пальцы отстукивают по столу нервный ритм. Я знаю, что не могу рассказать Танатосу всего. С того момента, как Геката передала мне частицу Завершённости, началась новая история — и для того, чтобы она пришла к правильному финалу, нужно очень осторожно выбирать слова и действия. Выверять каждый шаг, отбрасывая привязанности и желания. Навсегда заменить «хочу» на «должен». Но всё же Танатос нужен мне. Если мои догадки верны, он не просто так стал частью этой истории, не просто так оказался осколком спасения. Астерию нужна была Смерть. И мне она тоже понадобится. — Проблема нашей истории заключается в том, что Автор покинул её, — приняв решение, говорю я. — Но финал неизбежен, и пока нет того, кто напишет его, правила игры будет диктовать Хонкай. Именно это я и хочу изменить. С частицей Завершённости и осколками спасения получить достаточно сил, чтобы влиять на историю всей галактики. — Стать Автором, — тихо подхватывает Танатос. Я заглядываю в бутылку с сидром. Жаль, никто не спрятал там сценарий, который выведет всех нас к правильному завершению. — Стать Автором. Хотя это, конечно, преувеличение. Автор существует за пределами четвёртой стены. А мне нужно действовать в пределах вымысла — только здесь у меня будет достаточно сил влиять на события. Поэтому… Нет, Тан. Я не смогу просто взять и написать вселенной счастливый финал. Хонкай всё ещё сильнее. — Тогда что ты собираешься делать? — То, что мы сделали с Икелом. Превращать маленькие детали в ведущие страницы истории. Танатос беззвучно выдыхает, прикрывает лицо рукой. — Я не мог предотвратить вторжение скверны в Тейват, не мог даже помешать слиянию вероятностей — как ни странно, именно оно стало столпом, на который опирается будущее. Когда я полностью вычёркивал его из истории, Тейват не получал необходимые силы для борьбы с Хонкаем и в результате погружался в Квантовое море. — Поэтому наша вероятность, где Тейват спасся, вплоть до мелочей похожа на твою, — бормочет Танатос. Я киваю. — Я понял, что пытаться написать историю с нуля — гиблое дело. В ней появляется слишком много непредсказуемых переменных, и чем меньше ты контролируешь, тем сильнее становится Хонкай. Нет. Нужна другая тактика. Пользоваться знаниями, которые имеешь на руках, и править контекст. Режиссировать неизбежные события таким образом, чтобы они пошли на пользу человечеству, а не Хонкаю. — Режиссировать, — повторяет Танатос, подняв на меня тяжёлый взгляд. — Прямо как в книге, когда ни одно описанное автором событие не случается просто так. На сей раз я всё же решаюсь встретиться с ним глазами. Хочу понять, что он думает. Насколько я в самом деле сошёл с ума. — Развешивать чеховские ружья, заботиться о том, чтобы даже самые катастрофичные сценарии помогали выйти к правильному финалу, чтобы каждый элемент истории занял своё место, каким бы жестоким это ни казалось в процессе — вот твоя задача, — продолжает Танатос. В его гранатовых глазах отражается боль. — Писать сценарий всей вселенной, обходясь с людьми, как с марионетками. Играть роль Автора. — Теперь ты понимаешь. Автор по своей природе жесток, Танатос, но лишь потому, что знает — только по-настоящему заслуженный финал может стать надёжным фундаментом. А с учётом угрозы Хонкая нашей вселенной, чёрт возьми, нужен надежнейший из фундаментов. — И жесточайший из сценариев. — Это неизбежно даже без участия Автора. Как и я говорил, можно поправить только контекст. Скажем, добиться того, чтобы пробуждение Судьи в Тейвате пошло ему на пользу. Или смерть осквернённых стала опорой для будущих поколений. Танатос трёт переносицу, закрывает глаза: судя по выражению лица, от горького осознания у него начинает болеть голова. — И ты по доброй воле согласен на это? Принять грехи Автора? — А какой у меня выбор? Либо так, либо Воображаемое Древо уйдёт в забвение, и уже никакое спасение не будет возможным. — Пиздец, — в своей фирменной манере отзывается Танатос. — Я знал, что ты сумасшедший ублюдок, Кевин, но даже не подозревал, насколько. Думаешь, это сработает? О, Танатос. Если бы только у меня были хоть какие-то гарантии. — Не сразу. Если на один только Тейват ушло столько попыток, представляешь, что будет с целой вселенной? — И ты собираешься проходить этот путь в одиночку. Это замечание бьёт в самое сердце. Мне всегда казалось, что за столько времени я привык к одиночеству и даже начал предпочитать его компании, но история, пережитая с Венни и Танатосом, отчётливо дала понять, насколько сильно я заблуждался. Но… — Конечно, я не буду один. Эта история слишком огромна — мне в любом случае понадобятся помощники. Механики сцены, которые помогут вовремя поправить декорации, пока Хонкай не смотрит. Но брать с собой компаньонов я не планирую. Танатос опускает взгляд. Не пытается переубедить или урезонить. Он видел ответ Хонкая на самый первый шаг в этой войне. Понимает, чем может обернуться для компаньонов Автора дальнейшее противостояние. — Тан, — зову я. Он вздрагивает, вырываясь из омута мыслей, смотрит с немым вопросом. — У меня будет к тебе две просьбы. — И почему у всех вас, Кевинов, вечно две просьбы? Выкурю я за тебя сигарету, можешь не переживать. И выпью, чёрт возьми, бутылку портвейна, потому что сидром с таким ебанутым не обойдёшься. Я долю секунды смотрю ему в глаза, а затем, не выдержав, начинаю смеяться. Понимаю, как сильно мне будет его не хватать. Как сильно мне будет не хватать каждого — от ворчливого Бога Смерти до малышки Венни, от мягкого Аргенти до неуступчивой Тисифоны, от моего наивного Кадзухи до всего мира. — Как скажешь. Значит, я могу быть спокоен. Но вообще я хотел попросить не об этом. Если… Улыбка исчезает с лица, и Танатос, заметив это, мрачнеет. — Если окажется так, что я не выдержу, что окончательно сойду с ума и превращусь в чудовище, найди меня. Найди — и убей. Глаза Танатоса расширяются, но он быстро справляется с чувствами, сжимает руки в кулаки и, подавшись вперёд, говорит — так отчётливо, словно хочет высечь эти слова в моей памяти клеймом: — О, Кевин. Не переживай. Я найду тебя. Найду — и спасу, что бы это ни значило. И я хотел бы, чтобы ты запомнил это как следует. Пока мы связаны, пока мы оба являемся осколками спасения, даже если один из нас владеет частицей Завершённости, ты никогда, никогда не будешь одинок. Его слова, кажется, затрагивают в сердце абсолютно каждую струну. Дышать становится трудно. Я понимаю, что выдаю желаемое за действительное, что мы оба пока даже не представляем, насколько трудный путь лежит впереди, но я не в силах противостоять этому искушению и позволяю себе ненадолго раствориться в иллюзиях. — …Хорошо. — Пойдём, — зовёт Танатос. — Покурим. Мы оставляем бутылки сидра на столе, а сами, набросив на плечи плащи, выходим на улицу. Танатос вытряхивает на ладонь две сигареты, протягивает одну мне. Я в ответ подставляю зажигалку — новую, потому что старую отдал Венни. — Что насчёт второй просьбы? — выпустив к небу, залитому неоновыми огнями, кольцо дыма, спрашивает Танатос. Так и не придумав, в какие красивые слова можно облачить её, эту последнюю просьбу, я просто отвечаю: — Живи. Как человек. Ты ведь давно хотел этого. — Но… — Малая права. Вселенной надо жить дальше без Бога Спасения. Чтобы победить Хонкай, человечество должно научиться спасать себя само. Боги должны умереть, но это не значит, что они не могут продолжить жить как люди. Танатос вздыхает. — Честное слово, лучше бы всё-таки сигарету попросил выкурить. — Всё ещё не знаешь, как двигаться дальше? — Да я вообще много чего не знаю, — простодушно признаётся Танатос. — Но раз уж вы с мелкой просите… Как-нибудь разберусь. Не переживай. Я сам буду автором своей истории. Посмеиваясь, я перевожу взгляд на дорогу. Заливая ночной город золотым сиянием фар, по ней беспрестанно скользят машины. Улицы шумят даже несмотря на поздний час, отовсюду звучат разговоры, ругань и смех. Жизнь течёт своим чередом, расцветает в каждом миге, повествует о людях, рождённых под светом звёзд — пускай здесь, на Пир-Пойнте, почти неразличимых, но неизменно приглядывающих с неба. — Рад слышать. Поразмыслив, Танатос протягивает свободную от сигареты руку, и над его ладонью снова появляются осколки спасения. — Не знаю, увидимся ли мы когда-нибудь снова, поэтому скажу сейчас: напиши для этого мира достойный финал, Аид. Финал, который позволит рассказать ещё множество прекрасных историй. Я улыбаюсь, тянусь к осколкам спасения, и они, слившись с моей душой, исчезают в серебряном всполохе. Танатос неотрывно смотрит. На дне его глаз мелькают печальные искры: он уже чувствует, что мы добрались до развилки, и с этого момента каждому из нас придётся идти вперёд своей дорогой. — Не переживай, — прошу я. — Думаю, это не последний наш разговор. Ну, — по губам скользит усмешка, — для меня уж точно. — Ишь какой загадочный, — убрав руку в карман, хмыкает Танатос. — Настоящий автор. Ты бы ещё палец к губам приложил и сказал: «Спойлеры!» Я хочу ответить что-нибудь колкое, развеять тягостную атмосферу подступающего прощания, но тут вздрагиваю от неожиданности: Танатос достаёт из кармана запечатанный конверт, подписанный незнакомым мне почерком. Даже не зная, что внутри, я обмираю от предчувствия. От осознания, что в этом конверте заключена концентрация причин, по которым так важно найти для Воображаемого Древа правильное спасение. — С этими разговорами о четвёртых стенах чуть не забыл, — усмехается Танатос. — Венни просила тебе передать. Сказала, должна вернуть долг за Сентябрь Катастроф. Я тянусь к конверту, пару секунд стою неподвижно, пытаясь набраться решимости. Ловлю взгляд Танатоса: он смотрит с теплотой, а в уголке его губ прячется улыбка, как если бы они с Венни были двумя бессовестными заговорщиками. Он не торопит, но под прицелом его внимательных глаз я всё же вскрываю конверт и вытряхиваю на ладонь прямоугольник письма. Малая. Написала ответ спустя десять лет — сквозь время, пространство и бесчисленные вероятности, которые отделяли нас друг от друга.       

Этот фрагмент можно читать под музыку: Cyua, Hiroyuki Sawano — A Letter. Ставьте на повтор

Привет, Кевин. Десять лет назад в своём прощальном письме ты написал, что однажды, быть может, мы встретимся снова — в каком-нибудь другом мире. Когда мне было пять, я искренне этому верила. Когда мне исполнилось двенадцать, я окрестила тебя лжецом и сильно злилась. А теперь мне пятнадцать, и я понимаю: ты, Кевин Каслана, человек, который всегда исполняет свои обещания. Даже когда тебе кажется иначе. Даже когда для этого надо подождать много лет или две тысячи восемьдесят попыток. Я знаю, что ты считаешь себя другим. Аидом, который ушёл так далеко от Азраила, что не заслуживает ни благодарности, ни признания. Я знаю, как сильно ты терзаешься чувством вины. И как не желаешь прощать себя. Ещё я знаю, что не смогу переубедить тебя. Поэтому я решила, что вместо меня гораздо лучше скажут следствия твоих дел. Чтобы ты видел не только жертвы, которые пришлось принести, но и результат приложенных усилий. Жизнь, которую ты подарил этому миру. Все те путеводные звёзды, которые ты вдохновил нас зажечь.               Пальцы сжимают края бумаги. Не веря своим глазам, я читаю дальше — послания, которые Венни последние несколько дней собирала со всего мира, словно кусочки пазла. Как десять лет назад я писал ребятам прощальные письма, так теперь они отправили их мне. Каждый рассказывает свою историю. Каждый говорит о том, в каком будущем оказался, какие силы обрёл, каких людей встретил. От чёрной дыры, в которой исчезает абсолютно всё… До этого момента. До жизней, которые продолжают распускаться, обзаводясь всё новыми бутонами и ростками, подобно цветам. Подобно вселенскому древу, которое тянется из глубин моря забвения в вышину — туда, где его истории будут жить вечно. Я вчитываюсь в каждую строчку, оборачиваю ими сердце, пытаюсь превратить их в звёзды, которые не перестанут освещать путь даже в подступающей темноте. И в конце концов, добравшись до последнего «Я тебя люблю», прижимаю письмо к себе. По щекам бегут слёзы. Я не забочусь о том, чтобы их скрыть — когда ваши с любимой историей пути расходятся, хочется на прощание быть предельно искренним. Хочется благодарить её за каждый пережитый миг, вспоминать каждую прочтённую строку, каждую протянутую навстречу руку. Я вытираю лицо, дрожащими руками сворачиваю письмо, убираю конверт в карман. Частица Завершённости, осколки спасения и это послание, в котором оставил свой след каждый персонаж моей самой любимой истории — вот и всё, что я планирую брать с собой. — Куда ты теперь? — улыбаясь, спрашивает Танатос. Ответ напрашивается сам собой. — В нулевую точку. Танатос вздёргивает брови, но я не могу сказать больше, и он, осознав это, вздыхает: — Спойлеры? — Спойлеры, — соглашаюсь я. Мы смотрим друг на друга, а затем, не сговариваясь, возвращаемся обратно в бар. Перед тем, как разойтись — на очень, очень долгий срок, — мы выпиваем по ещё одной бутылке сидра. За нашу встречу. За Венни, конечно. За эту историю. За то, чтобы она не переставала сиять даже перед лицом забвения. А потом, после нескольких шуток, обмена колкостями и выкуренной на двоих сигареты, мы жмём друг другу руки — и, не договариваясь о новой встрече, отправляемся разными дорогами. Но в каком-то смысле всё ещё плечом к плечу. Путём спасения.               И вот я сижу здесь, мой дорогой читатель, и рассказываю тебе то, что ещё сохранилось в памяти. Вокруг простирается Орендель: я вернулся сюда и восстановил кафе, а после обустроил нечто вроде штаба, чтобы было удобнее следить за ходом истории. Чем больше попыток, тем сложнее вспоминать детали — и потому всё кафе завалено бумагами с набросанными на них черновиками сценариев. Быть может, один из них однажды выведет эту историю к истинному завершению. К счастливому финалу, который так хочется увидеть каждому из нас. На могиле Гипноса, знаешь, распустились маки. На Оренделе их теперь целое поле — я уже не скажу, сколько лет назад оно начало цвести. Эти маки всегда напоминают мне о Механиках сцены. Людях, которые в разных точках времени по доброй воле последовали за мной и помогли выправить контекст. Думаю, многих из них ты знаешь поимённо. Мама Ликса, согласившаяся слиться с Волей Хонкая, чтобы стать для своего сына проводником к полю нестабильности — и тем самым помочь Тейвату обрести первого осознанного Судью. Джерард по прозвищу Змей, великолепно игравший роль злодея до самого конца, до того дня, пока все подготовленные нами ружья не стрельнули. Если тебе интересно, после пробуждения Ликса он всё-таки выжил — и остался в Мондштадте, помогать в дальнейшей войне с Хонкаем. Гермес, без которого не случилось бы пробуждения Асмодей. Его смерть стала началом тропы, по которой Аид добрался до своего трона, а его венок, до сих пор висящий на ветвях дерева онир, до сих пор хранит гравировку макового цветка. И, конечно… Гипнос. Нулевой Механик сцены. Тот, кто согласился принести себя в жертву, чтобы в конце концов история сложилась должным образом. Тот, кто спрятал божественный атрибут Танатоса на Теликосе — и так провёл Аида к смерти, дал ему шанс переродиться в роли автора. Каждый делает то, что должен. Возможно, ты догадываешься, что именно произошло. Возможно, ты уже знаешь моё подлинное имя. Как бы то ни было, я бы хотел поблагодарить тебя за пройденный путь. Без тебя, без твоей поддержки, без твоей любви к этой истории ничего бы не получилось. Как бы ни старались Автор и его Фикциолог, история не может жить без читателя. Но ты выбрал открыть первую страницу. Ты дал нам шанс. Ты дал шанс всему Воображаемому Древу. Мне бы хотелось, чтобы ты всегда помнил: без тебя этот путь был бы невозможен. Твоя любовь зажгла тысячи звёзд, и я пообещаю сделать всё, что в моих силах, чтобы сохранить их сияние. Чтобы ты всегда мог смотреть в небо и видеть их согревающий свет. А теперь… Теперь каждому из нас надо двигаться дальше. Я хочу написать вечную историю — но не имею права заставлять тебя вечно её читать. Отправляйся вперёд. Проживи прекрасную жизнь. Отыщи новые истории. Может, некоторым из них тоже нужна твоя помощь. Твоё любящее сердце, пылающее ярче всякого огня. О нас не беспокойся. Это конец «Пепельного реквиема», но не финал Воображаемого Древа. Это нулевая точка. Точка отсчёта новых историй — тех, которые никогда не угаснут во мраке забвения. Я обещаю, что рано или поздно найду правильное спасение. В конце концов, константа Терминуса, путешествующего во времени Эона Завершённости, известного тебе под именем Аид, никогда не называлась «Завершённость». Она называется «Лучший из возможных финалов».

Вместо титров: Би-2 — Аллилуйя