Пепельный реквием

Итэр в который раз проиграл в голове план Аль-Хайтама. Сам Аль-Хайтам сидел за столом, закинув ногу на ногу, и читал книгу с таким длинным и заумным названием, что от одного его вида в голове начинало подозрительно гудеть. — Не волнуйся. — Аль-Хайтам бросил на Итэра быстрый взгляд поверх книги. — Основа нашего плана — ясное мышление. Паникуя, ты будешь склонен принимать торопливые, а потому ошибочные решения. Итэр приложил руку ко лбу. Аль-Хайтам был настолько глубоко предан своим принципам, что остался бы собой в любой, даже самой искаженной вероятности. Итэр не возражал, но прямо сейчас слова «Не волнуйся» напоминали огромную красную кнопку, нажав на которую, сразу начинаешь волноваться в три раза сильнее. — Что, если Азар не купится? — спросил Итэр. — Разумеется, он не купится, — спокойно ответил Аль-Хайтам. — Не пытайся его убедить. Позволь ему убедить самого себя. Будь сейчас рядом Паймон, она наверняка сказала бы что-нибудь вроде: «Вам легко говорить, мистер!», и Итэр был бы полностью с ней солидарен. Он вздохнул. — Удачи, — пожелала Дэхья. — Мы будем ждать. Кевин ободряюще похлопал Итэра по спине. — Эх, давно я не принимал участие в революции. Ты знаешь толк в приключениях, малой. — Приятные воспоминания? — вздернула бровь Дэхья. Кевин ухмыльнулся, оставив вопрос без ответа. — Ты уверен, что не хочешь пойти в Гандхарву вместе с остальными? — обернулся к нему Кадзуха. — Ты не в лучшем состоянии. Кевин упрямо скрестил руки на груди. Они обе были покрыты красными прожилками — от плеча до кончиков пальцев, и чтобы скрыть это, Кевин стал носить перчатки. — Аль-Хайтам видел в своем видении Принца Бездны, — сказал он Кадзухе. В его глазах сверкнул лед. — Я не… Я могу сражаться, Кадзуха. Кадзуха поднял руки в знак примирения. — Береги себя, Итэр. — Спасибо, — ответил тот. — Спасибо… всем вам. — Это мы должны тебе сказать, — заметила Дэхья. — Это ведь даже не твоя вероятность, а ты так стараешься ради всех нас! По губам Итэра скользнула улыбка. Да, это была не его вероятность, но люди, которых он встретил здесь, помогли ему усвоить не один важный урок. Это было меньшее, чем он мог отблагодарить их. Напоследок обведя взглядом тех, кто принял решение остаться в деревне Аару и помочь в исполнении плана, Итэр провел ребром ладони по воздуху. Пространство рассекла знакомая холодно-розовая расщелина. Итэр обернулся. Перехватил взгляд Аль-Хайтама. Тот кивнул. Его глаза были полны уверенности и спокойствия, и потому Итэр, выдохнув, тоже привел мысли в порядок и шагнул навстречу Воображаемому пространству. Не сказать, что Итэр по нему соскучился. Вчера вечером, до посиделок у костра, он успел совершить еще несколько важных перемещений.

* * *

— Ты должен остановиться, Лянь Хуа. Лянь Хуа, покачиваясь, шагал вперед. Лунный свет бликами серебрился на лезвии его окровавленного клинка. У реки, окруженной бамбуковой рощей, не было ни души — лишь бледное видение, призрак его самого. Очередной расколотый фрагмент прошлого. — Ты уже не справляешься. Лянь Хуа попытался отмахнуться от призрака, но оттого лишь потерял равновесие и повалился на колени у речной кромки. Меч вылетел из руки. Поначалу порывисто потянувшись к нему, Лянь Хуа вдруг передумал. Силы окончательно его оставили. Он уткнулся лицом в траву и некоторое время лежал без движения, слушая, как вода шумно перекатывается через горные пороги. — Ты не сможешь ничего изменить! Как ты этого не понимаешь? Лянь Хуа открыл глаза. Тело пронизывали иглы боли, но он все же оперся на локти и попытался встать. — Ты должен отпустить Юй Мина. Позволь ему уйти. Голос призрака, полный столь непоколебимой уверенности, распалил в душе Лянь Хуа яростное пламя. Стиснув одну руку в кулак, второй он потянулся к рукояти клинка и воспользовался им, чтобы встать. Мир раскачивался перед глазами, будто Лянь Хуа был лодкой, заброшенной в сердце шторма. Сделав глубокий вдох, Лянь Хуа шагнул вперед… И повалился на землю снова. — Нет. Нет, я должен… Я должен все исправить. — Разве этот бесконечный цикл, который ты проходишь снова и снова, ничему тебя не научил? — спросил призрак опечаленно. — Ты ничего не можешь исправить. Ты не единственный совершаешь ошибки, Лянь Хуа. Но лишь тебе не хватает смелости принять их и двигаться дальше. Лянь Хуа его не слушал. Он должен был подняться. Он должен был, потому что только так он мог начать сначала. Только так он мог спасти Юй Мина. — Как думаешь, если я… Если я все-таки сохраню свой секрет… — Лянь Хуа повернул голову и взглянул на призрака, чей силуэт был почти неразличим на фоне луны. — Это ведь должно все изменить, так? Если Юй Мин никогда не узнает правды, он в конце концов останется жив. Призрак взглянул на него с сожалением. — К чему ты задаешь мне такие вопросы, Лянь Хуа? Я все равно не смогу тебя остановить. С этими словами призрак рассыпался серебристой пылью, и та слилась с незримым потоком времени, оставив Лянь Хуа в одиночестве лежать на берегу. Рука Лянь Хуа привычно потянулась к медальону. Еще одна петля бесконечного цикла. Еще одна попытка. Если даже это не сработает… Нет. Оно сработает. Оно должно сработать. Лянь Хуа снял медальон с шеи и провел большим пальцем по его исчерченной древними символами поверхности. Вечный секрет, вечное сожаление, недостижимое счастье — вот цена за одну человеческую жизнь. Но он был готов заплатить ее. Вздохнув, Лянь Хуа призвал силы Бродящего по реке времени. Он принял решение. Цикл начался заново. Чун Юнь потер глаза и со вздохом отложил книгу на прикроватный столик. Все это время правда была у него на виду, а он был так невнимателен, что умудрялся раз за разом упускать ее из виду. Чун Юнь прокручивал в голове пройденный путь. Син Цю вырвал страницу из неизвестной книги и вложил в блокнот, с которым не расставался ни на минуту. В пещере Разлома Чун Юнь подобрал страницу, а после отнес ее в книжный магазин Цзи Фан. Та узнала текст — и подарила Чун Юню экземпляр «Благословленных под луной», романа, который повествовал об истории двух влюбленных мужчин. Почему он сразу этого не понял? Потому ли, что был ослеплен старой обидой на Син Цю? Или потому, что всегда с трудом пробирался через художественные книги? Нервно дергая ногой, Чун Юнь сцепил руки в замок и взглянул на Син Цю. Тот до сих пор не пришел в себя — визит в Разлом дорого ему обошелся. Руки Син Цю покрывали фиолетовые полосы, лицо было посеревшим, мертвенным, и каждая черточка хранила неизмеримую усталость. Син Цю казался угасающим лунным лучом. Он пришел в Разлом уже больным, а после несколько раз контактировал с черной грязью. По словам Антона, это ускорило течение болезни. Глаз Бога помогал Син Цю бороться, но всем было очевидно, что дни молодого мастера сочтены. Теперь даже Антон не мог предсказать, сколько ему осталось. Чун Юнь опустил голову и зарылся пальцами в волосы. Как это могло произойти? До Син Цю Пурпурной чумой не заражался ни один обладатель Глаза Бога. Они с Чун Юнем владели им наравне, но по какой-то причине Син Цю заболел, а Чун Юнь остался здоров даже после погружения в черную грязь. Почему же Син Цю ничего не сказал? Почему пошел в Разлом, зная, чем это для него обернется? Син Цю и его секреты… Он всегда был таким. Скрывал правду за улыбкой. Мастерски переводил тему, когда Чун Юнь задавал неудобные вопросы. И врал. Много и искусно врал. Чун Юню стало трудно дышать. Он расстегнул пуговицу на воротнике, но это не помогло. Тогда Чун Юнь поднялся и тяжелой походкой направился к выходу на задний двор — туда, где росло старое песчаное дерево. Вряд ли свежий воздух помог бы успокоить хаотичные мысли, но и оставаться в четырех стенах Чун Юню было уже не по силам. К его удивлению, на террасе обнаружился Вэй Фэй, старший брат Син Цю. Привалившись спиной к перилам, он бездумно кидал перед собой мяч. Пол, стена, рука — мяч раз за разом повторял одну траекторию, и Вэй Фэй ловил его не глядя, оцепенело впившись взглядом в пространство перед собой. — Вэй Фэй? Тихий оклик вывел Вэй Фэя из состояния транса. Он моргнул и, поймав мяч в последний раз, кивнул в знак приветствия. — Привет, Чун Юнь. Син Цю… — Не очнулся. — Мхм. Чун Юнь прислонился к стене дома и скрестил руки на груди. Осенний ветер колыхал кроны деревьев. Оранжевые листья оседали на землю и на пол террасы, отчего напоминали ярких бабочек, заглянувших попрощаться с уходящим сентябрем. — Ты знал? — спросил Чун Юнь. Вэй Фэй сразу понял, о чем идет речь. — Знал, конечно. Отец такой скандал закатил пять лет назад, я узнал бы, даже если бы не хотел. Но я и раньше об этом догадывался. — «Раньше»? — переспросил Чун Юнь. — Сколько же Син Цю… Он не смог заставить себя договорить. Чун Юня обуревали смешанные чувства. Он до сих пор не решил, как следует относиться к тому, что Син Цю уже несколько лет в него влюблен. Чун Юню хотелось подойти к этому вопросу осознанно, вдумчиво, но сам факт того, что над Син Цю нависла смертельная опасность, мешал мыслить здраво. — Достаточно долго, — печально рассмеялся в ответ Вэй Фэй. — И я скажу честно, не думаю, что его чувства за пять лет вашей разлуки хоть сколько-нибудь изменились. Чун Юнь вздохнул. Некоторое время они оба молчали. Вэй Фэй вернулся к прежнему занятию. Чун Юнь опустился за стол, за которым так любил проводить время Антон. Ему хотелось задать Вэй Фэю миллион вопросов, но стоило попытаться уловить в водовороте мыслей хотя бы один, как все они тут же разлетались потревоженными кристальными бабочками. — Что случилось пять лет назад? — сумел наконец спросить он. — Я всегда думал, что Син Цю воспользовался мной, но ведь это неправда. Это ваш отец воспользовался Син Цю, так? — Как, ты думаешь, он столько лет успешно возглавляет богатейшую торговую гильдию Ли Юэ? — В глазах Вэй Фэя сверкнула грусть. — Наш отец — великий манипулятор. Если потребуется, он готов извлекать выгоду даже из чувств собственных детей. Возможно, он делает это неосознанно, в силу привычки, но это не меняет того факта, что он крутит нами обоими по собственному желанию. И это… — Рука Вэй Фэя сжалась в кулак. — Это больно. Неожиданное откровение потрясло Чун Юня, и он не решился перебивать или задавать уточняющие вопросы. — Пять лет назад отец узнал о чувствах Син Цю. Это произошло по нелепой случайности. Я всегда говорил Син Цю убирать свои личные вещи подальше — все эти приключенческие романы, которые отец считает недостойной внимания ерундой, и, конечно, дневник. Но ты ведь знаешь Син Цю. — Он иногда бывает тем еще растяпой, — признал Чун Юнь. — У него всегда порядок в делах, но в комнате такой хаос, что даже самый жуткий демон ужаснулся бы. Вэй Фэй усмехнулся. — Ага, это уж точно. Ну, Син Цю в очередной раз пропустил мимо ушей мое предупреждение… И однажды вечером к нему в комнату пришел отец. Он хотел обсудить дела гильдии, и, пока они разговаривали, случайно сбил дневник Син Цю со стола. Вэй Фэй откинул голову назад, прислонившись к перилам. Судя по выражению его лица, вспоминать события пятилетней давности было непросто — словно прокручиваешь в памяти момент, когда произошло нечто настолько постыдное, что даже думать об этом спокойно не получается, все так и клокочет внутри от необъяснимого дискомфорта. — Отец подобрал дневник Син Цю и, наверное, случайно заметил строчку, которую ни в коем случае не должен был увидеть. — Что-то про чувства Син Цю? Вэй Фэй передернул плечами. — Я не знаю подробностей, я никогда не просил Син Цю рассказывать мне об этих записях. — И что, ваш отец устроил скандал? — Не сразу. — Вэй Фэй хмыкнул. — Он не был уверен в том, что увидел. Как он потом говорил, «хотел убедиться, потому что до конца не желал сомневаться в собственном сыне». Отец специально отправил Син Цю по делам гильдии в деревню Цинцэ. И пока его не было дома, он зашел к Син Цю в комнату, нашел дневник и прочитал интересующие его записи. Чун Юнь потер переносицу. Теперь и ему стало некомфортно. — Он без спросу трогал личные вещи собственного сына? Заслышав вопрос, Вэй Фэй невесело рассмеялся. — Архонты, Чун Юнь, в каком славном мире ты живешь! Думаю, наш отец не единственный считает, что раз мы его дети, ему можно без спросу влезать в наше личное пространство и творить все, что вздумается. — «Ради вашего блага»? — Ну разумеется. И где, блядь, теперь его благо? — Вэй Фэй зачесал назад растрепанные волосы. — Ай, серьезно, пошел он. Видеть его не могу. Он казался расстроенным, и Чун Юню было неловко дальше ворошить прошлое, но ему необходимо было узнать правду — Син Цю все равно никогда бы ее не рассказал. — Что случилось потом? — Ну, отец закатил истерику, начал устраивать Син Цю допрос с пристрастием. Он был в ярости. У него в голове не укладывалось, как его собственный сын может быть влюблен в мальчика. Он так разъярился, что готов был убить тебя своими же руками. Чун Юнь покачал головой. Когда именно это происходило? Всего за несколько дней до случая с Разломом Син Цю ничем не выдавал своих намерений. Он улыбался, шутил, как прежде, и даже выдумал для Чун Юня парочку историй о призраках. В какой момент все изменилось? Когда за улыбкой Син Цю стала скрываться упавшая на его плечи ноша? — Я так понимаю, Разлом был компромиссом. — Ох… — отозвался Вэй Фэй. — Скажешь тоже, компромиссом. Скорее ультиматумом. Он принялся беспокойно перекидывать мяч из руки в руку. — Отец начал высказывать в твой адрес угрозы. Говорил, если Син Цю намерен и дальше «заниматься этими глупостями», он придумает способ надолго посадить тебя под замок. У него есть связи по всему Ли Юэ, ему не составит труда сфабриковать ложное дело и скрыть правду даже от Цисин. — … Чун Юнь не знал, как это можно прокомментировать. У него в голове не укладывалось, как отец может поступить так по отношению к собственному сыну. — Син Цю пытался убедить отца, что больше не будет с тобой общаться, но наш отец не из тех, кто верит обещаниям. Он был намерен претворить свои угрозы в жизнь… Син Цю испугался. Сказал отцу, что сделает все, исполнит любую его просьбу, лишь бы отец тебя не трогал. — И вашему отцу пришла в голову идея, — мрачно подхватил Чун Юнь. — Он подтолкнул Син Цю к тому, чтобы воспользоваться моим именем. Вэй Фэй развел руками. — Ему нужен был рынок в Разломе, но никто не горел желанием давать разрешение на строительство в потенциально опасном месте. Ты же к тому моменту прославился в Ли Юэ как превосходный экзорцист. Одного твоего слова хватило бы, чтобы развеять сомнения жителей Ли Юэ. Даже Цисин. — Я не давал своего согласия лично, — нахмурился Чун Юнь. — Это никого не смутило? — Наш отец умеет быть убедительным, — поразмыслив, ответил Вэй Фэй. — И потом, отцу не просто так понадобилось слово Син Цю. Он был всеми любимым «молодым мастером» торговой гильдии и твоим лучшим другом. Чун Юнь со вздохом вскинул голову к небу. Обычно в гавани было солнечно, но сегодня на горизонте с самого утра собирались тучи. Теперь они наконец добрались до города — наверняка через пару часов начнется дождь. Ветер уже стал порывистым, холодным. Сидеть на террасе стало неуютно, но ни Чун Юню, ни Вэй Фэю не хотелось возвращаться в дом. Погода в точности соответствовала их настроению. — Иными словами, Син Цю выбрал поддержать отца, чтобы защитить меня от тюрьмы или, может, даже смерти. Почему… — Чун Юнь приложил руку ко лбу, пытаясь подобрать правильные слова. — Почему он просто не рассказал мне правду? Мы могли бы придумать другой выход. Вэй Фэй ответил не сразу. — Тебе когда-нибудь доводилось встречать людей, которые имеют над тобой власть? Поразмыслив, Чун Юнь покачал головой. Вэй Фэй грустно усмехнулся. — Порой ты не можешь освободиться от их гнета, как бы ни хотел. Ты знаешь все об их истинной натуре, но… Всякий раз, когда они оказываются рядом, ты словно теряешь кусочек себя. Чувствуешь себя маленьким, незначительным, глупым. Начинаешь сомневаться в каждом своем решении и слове. Рядом с такими людьми сложно мыслить здраво. Еще сложнее им противостоять. Он в сердцах швырнул мяч об стену, но ловить его не стал, и мяч, оттолкнувшись от пола, скрылся за перилами. — И потом, вряд ли у Син Цю была уверенность, что ты поймешь его чувства. Еще до того случая отец порой заводил за обедом свою шарманку о традициях и ценностях, о репутации и долге перед семьей… — Вэй Фэй покачал головой. — Син Цю боялся, что ты такой же. Он считал, что, выбрав поддержать отца, меньше тебя разочарует. Чун Юнь прикрыл глаза. Раньше рассказ Вэй Фэя ввел бы его в смятение. Как Син Цю мог поступить подобным образом? Как мог поставить безопасность Чун Юня выше сохранности гавани? Разве не было это нарушением всех его принципов, предательством пути, который он для себя избрал? Но теперь, после объяснений Вэй Фэя и «Благословленных под луной», Чун Юнь начал кое-что понимать. Главный герой романа, Лянь Хуа, получил возможность путешествовать назад во времени и решил воспользоваться этим, чтобы предотвратить смерть своего возлюбленного, Юй Мина. Вот только как бы Лянь Хуа ни пытался, остановить неизбежное не получалось. Юй Мин так или иначе погибал, а Лянь Хуа снова и снова погружался в прошлое, в бесконечный цикл, который лишь продлевал его кошмар. В конце концов Лянь Хуа решил, что раз он не может защитить Юй Мина, он должен вернуться в прошлое и утаить свой секрет. Лянь Хуа надеялся, что если Юй Мин никогда не узнает о его чувствах, это в конце концов сможет предотвратить его смерть, ведь именно начало их отношений привело к столь трагичной кончине Юй Мина. Теперь роман стал для Чун Юня ключом к душе Син Цю. Син Цю всегда был впечатлительным и легко поддавался влиянию прочитанных книг. Боялся ли он, что, если откроет Чун Юню свой секрет, если они вступят в противостояние с отцом Син Цю, все закончится столь же трагично? Видел ли он в Лянь Хуа самого себя? Что ж, в этом была доля правды. Син Цю, как и Лянь Хуа, терзался сложными, противоречивыми чувствами. Любовь и вина, желание быть счастливым и желание защитить близкого человека. Они сталкивались в душе Син Цю в ожесточенном противостоянии, и под их влиянием Син Цю попросту не мог мыслить здраво. Всегда легко быть смелым на словах. Не так уж и просто сказать другу то, что может стать поводом для вечного сожаления. Такие же запутанные чувства привели Син Цю в Разлом. Теперь, когда в гавань пришла Пурпурная чума, Син Цю терзала вина. Он пытался сделать хоть что-нибудь в надежде ее загладить. Син Цю был разочарован в самом себе. Он считал себя предателем — не только собственных идеалов, но и всего Ли Юэ. Чун Юнь же только подливал масла в огонь, постоянно напоминая, что не желает восстанавливать с ним дружбу. Не говоря уже о том, что Син Цю должен был скрывать от отца, сколько времени он проводит в доме господина Чжун Ли, в компании человека, с которым ему ни в коем случае нельзя было находиться рядом. О, Син Цю… Он действовал безрассудно, но Чун Юню не хотелось его осуждать. Впервые за пять лет ему не хотелось искать повода, чтобы вспомнить о своей обиде на Син Цю. Каждому поступку Син Цю находилось одно простое объяснение: он был ослеплен чувствами, слишком сложными и болезненными, чтобы нести их на своих плечах в одиночку. — Что чувствуешь ты сам? — спросил Вэй Фэй. — Растерянность, — честно признал Чун Юнь. — Никак не могу привести мысли в порядок. То, что у Син Цю есть ко мне чувства… Это довольно трудно осознать. Не говоря уж обо всем остальном. Вэй Фэй понимающе кивнул. — Дай себе время. В спешке можно принять решение, о котором потом пожалеешь. — Говоришь так, будто знаешь об этом не понаслышке, — подметил Чун Юнь. Вэй Фэй усмехнулся. — Я как-то по глупости начал встречаться с Е Лань, чувак, — ответил он. Чун Юнь изумленно вздернул брови. — О, это была фатальная ошибка. До сих пор иногда задаюсь вопросом, что взбрело мне в голову. — И тем не менее вы хорошо ладите. Вэй Фэй развел руками. — А кто сказал, что мы должны были перестать общаться после расставания? Мы никогда не ссорились. Просто поняли, что у нас ничего не получится, и приняли решение остаться друзьями. — Он поскреб затылок и неловко рассмеялся. — Иногда ты не можешь повлиять на обстоятельства. В таком случае единственное, что тебе остается — это изменить свое к ним отношение. Чун Юнь задумчиво приложил руку к подбородку и решил оставить замечание Вэй Фэя без ответа. Вместо этого он задал вопрос, который вертелся у него на языке с тех самых пор, как Син Цю потерял сознание: — Как думаешь… Он поправится? Вэй Фэй со вздохом откинул голову, прислонившись затылком к перилам, и прикрыл глаза. Его пальцы встревоженно переплетались между собой. Рассказывая Чун Юню о событиях пятилетней давности, он сумел ненадолго отвлечься, но теперь переживания о судьбе младшего брата набросились на него с новой силой. — Я хочу в это верить. Не «да», не «нет». — У него есть Глаз Бога. Это ведь должно что-то значить? — В голосе Вэй Фэя надежда мешалась со страхом. — Он должен выздороветь, Чун Юнь. Я… Я не знаю, как может быть иначе. От необходимости отвечать Чун Юня спасло появление господина Чжун Ли. Выглянув на террасу, он бросил быстрый взгляд на посеревшее небо и, сделав какие-то одному ему ведомые выводы, сказал: — Чун Юнь, мастер Вэй Фэй… Могу ли я попросить вас вернуться в дом? Я только что получил важную информацию касательно «Стремительного натиска».

* * *

Антон прислонился плечом к дверному косяку и устало потер глаза. В прошлую ночь он поспал от силы часа три. Ничуть не лучше прошла и позапрошлая ночь. С тех пор, как Пурпурная чума охватила гавань, у врачей Ли Юэ не было права на отдых, и теперь Антон чувствовал, как прямо с открытыми глазами периодически проваливается в небытие. Ладно. Соберись. Твоя работа еще не окончена. Вздохнув, Антон провел руками по лицу, зачесал назад рыжие волосы и, тряхнув головой, подошел к постели Син Цю. Разговор в кухне натолкнул Антона на ряд серьезных размышлений. По словам Чжун Ли, к нему обратился надежный человек, который рассказал о грядущем визите Ордена Бездны в Разлом и о так называемой селестиальной энергии, способной подавлять Кровь Текутли в организме зараженного. Это совпадало с рассказом Чун Юня. Гео Печати, которые использовали Фатуи в Разломе, содержали в себе селестиальную энергию — об этом говорил в своих записях застрельщик, коллега ученой Октябрины. Вероятно, именно селестиальная энергия Печатей помогала очищать черную грязь. Вот только обломки Печатей из Разлома отличались от обычных: вокруг обычных тоже концентрировалась божественная энергия, но согласно экспериментам Антона, ее не хватало, чтобы ослабить влияние черной грязи. По словам информатора Чжун Ли, для эффективной борьбы с Кровью Текутли требовалось значительное количество селестиальной энергии. Значит ли это, что Печати в Разломе были особым образом зачарованы? Испытали на себе воздействие какого-то артефакта? Их селестиальная энергия была усилена, но даже ее не хватало, чтобы противостоять черной грязи до конца — Чун Юнь рассказывал, как в Разломе свет Печатей несколько раз угасал. Получается, для изобретения лекарства одних Печатей не хватит. Но это уже неплохое начало. Если найти способ выделить селестиальную энергию, с чем обещал помочь Чжун Ли, можно изобрести временное средство. Не лекарство, но хотя бы то, что поможет замедлить течение болезни и дать больше времени на поиски действительно эффективного решения. Остается одна проблема… Тестирование. Антон до сих пор страшился перешагнуть грань, которую обозначил для себя, когда принял решение стать врачом. Он спрашивал у нескольких пациентов, готовы были бы они испытать на себе непроверенное лекарство, на что получил быстрый (и крайне грубый) отказ. Всем хотелось выздороветь. Никому не хотелось рисковать своей жизнью во имя того, чтобы шанс на спасение получил кто-то другой. Антон мог их понять. Не мог он понять только одного: что следует делать в такой ситуации ему самому? Он никогда бы не осмелился ставить на ком-то эксперименты без разрешения испытуемого. Это противоречило самому его существу. Если бы он мог, он бы опробовал лекарство сам — но ему нужен был больной. В противном случае тест нельзя было считать репрезентативным. Антон же до сих пор, несмотря на постоянный тесный контакт с больными и отсутствие Глаза Бога, не заразился. … Голова шла кругом. Должен ли он задушить собственные принципы и пожертвовать несколькими людьми во благо большинства? Но разве это решение? Антон приложил руку ко лбу. Каждое движение отзывалось тяжелой болью, которая окольцовывала голову. Таблетки давно перестали с ней справляться, но даже это было лучше фиолетовых полос по всему телу и той ужасной слабости, которая в конце концов побеждала всех зараженных. — Антон… Вздрогнув, Антон отнял руку от лица и увидел, что Син Цю пришел в себя. Даже для того, чтобы держать глаза открытыми, ему приходилось прикладывать немыслимые усилия. Несмотря на это, Син Цю слабо улыбнулся. — Рад видеть тебя в сознании, — сказал Антон. — Как себя чувствуешь? Вопрос не требовал ответа, потому что внешний вид Син Цю говорил сам за себя. Син Цю издал тихий смешок. — Давай… оставим формальности. Сколько у меня времени? Антон вздохнул. Обычно он отличался прямолинейностью, но Син Цю был его другом. Антону не хотелось прогнозировать его смерть. — Скажи честно, — попросил Син Цю. Несмотря на слабость, он сумел сесть и привалился к спинке кровати. Антон поправил подушку. Совершая мелкие машинальные действия, он надеялся оттянуть неизбежный момент, но желтые глаза Син Цю пристально за ним наблюдали. — Если рассматривать худший сценарий, то дня, наверное, три. Может, четыре. — Антон не смог заставить себя посмотреть на Син Цю. — Ты поступил очень глупо, когда пошел в Разлом зараженным. Тебе разве не приходило в голову, что контакт с черной грязью может ускорить течение болезни? Син Цю взглянул на свои руки — теперь, когда они не были скрыты под ханьфу, на них отчетливо просматривались фиолетовые полосы. — А что мне было терять? Какая разница, умру я через восемь дней или через четыре? Так я хотя бы попытался… — Попытался что? — скрестил руки на груди Антон. — Не знаю. Все исправить. Антон покачал головой. — Вне зависимости от того, что ты вбил себе в голову, Пурпурная чума не может быть твоей ответственностью, Син Цю. И уж точно ты не мог остановить ее, отправившись больным в Разлом и никому не сказав о своей болезни. Син Цю ничего не ответил, а у Антона не осталось сил его переубеждать. Ему еще нужно было совершить очередной марш-бросок по городу — проведать других пациентов, дать лекарства тем, кто уже находился на поздних стадиях, в надежде хоть немного облегчить их боль. А потом, конечно, нужно было вернуться домой и продолжить работу над лекарством.

Этот фрагмент можно читать под музыку: Daniel Gadd, Hamu — Isthmus. Ставьте на повтор

— Я могу это сделать. — Что? — моргнув, переспросил Антон. Син Цю поднял взгляд. Его пальцы стиснули одеяло. — Ты ведь так и не нашел людей, чтобы испытывать лекарство, верно? Антон внимательно посмотрел на Син Цю. Как он догадался? С другой стороны, в этом нет ничего удивительного. Последние годы они много общались, а Син Цю всегда умел читать людей. — Но без больных подопытных… — Антон поморщился, услышав это слово, но Син Цю не обратил внимания. — …У тебя не получится проверить эффективность лекарства. Я могу испытать на себе его воздействие. Антон колебался. — Ты сомневаешься, потому что я твой друг? — усмехнулся Син Цю. — Ты врач. Так скажи, в чем разница между мной и другими больными? Выдохнув, Антон прикрыл глаза. Син Цю был прав. Син Цю, черт возьми, был прав, но почему… Нет. Он не должен задавать вопросов. Еще шесть лет назад, когда Аякс пропал в Заполярном Дворце, Антон дал себе обещание, что не будет добровольно тонуть в бесчисленных «почему» и «за что». Ни один из этих вопросов не приближал пациентов к спасению. Он должен был действовать — душевные терзания можно было оставить на потом. — Ты можешь умереть, — сказал Антон. — О, какие новости, — отозвался Син Цю. — А я-то думал, что с Пурпурной чумой смогу прожить долго и счастливо. Улыбка исчезла с его лица, и он посмотрел на Антона с непривычным выражением в глазах. В них читалась печаль. Син Цю прекрасно осознавал свое положение… и боялся смерти. Антон не мог помочь ему перебороть этот страх. — Послушай, — сказал Син Цю. — Если никто ничего не сделает, я в любом случае умру. А следом умрут и другие. Десятки, сотни людей. Я не хочу допустить того, что случилось с Цзи Фан, не хочу, чтобы Пурпурная чума забрала тебя, Чун Юня, мою семью. А раз так, я не могу ждать, когда за меня начнут действовать другие. Я должен сам сделать все, что от меня зависит. Антон отвернул голову к окну. Как и ожидалось, на улице вовсю зарядил дождь — таких ливней Антон не помнил даже летом. Упругие капли барабанили по стеклу и склонам крыш. Дождь лил так сильно и часто, что улица казалась погруженной в мистическую дымку. Будто небо пыталось оплакать каждого, чьи жизни унесла Пурпурная чума. Это тот шанс, которого он ждал. Тогда почему он колеблется? — Хорошо, — сказал наконец Антон. — Давай уже остановим эту чертову болезнь. — Нам еще повезло, что в гавани не происходит того же, что в Разломе, — ответил Син Цю. — Если бы все зараженные становились такими же агрессивными, как Октябрина… Боюсь представить. Антон вздернул брови. У Син Цю было очень своеобразное понимание «везения». Дав Син Цю все необходимые лекарства, Антон забрал со спинки стула пиджак и, набросив его на плечи, собрался уходить. Надо поскорее закончить с делами в городе, чтобы продолжить поиски лекарства. Теперь, с Печатями из Разлома, у Антона появилось несколько новых идей. — Мне сказать Чун Юню, что ты очнулся? — замерев у порога, спросил он. Син Цю вздохнул. Опустил глаза. Его пальцы сплелись в замок, и некоторое время он молчал, пытаясь принять решение. — Скажи, — ответил он в конце концов. — Я бы хотел его увидеть. Антон кивнул. Пообещав Син Цю заглянуть вечером, он ушел — а через некоторое время дверь в комнату снова открылась, и на пороге возник Чун Юнь. Син Цю невольно сжался под прицелом его ледяных глаз. Лицо Чун Юня казалось совершенно непроницаемым, и Син Цю, не придумав ничего лучше, нарисовал на губах привычную улыбку. — Прости, что заставил поволноваться. — Несмотря на лекарства, тело пронизывало кинжалами боли, но Син Цю всеми силами старался этого не показывать. — Мне уже лучше. — М, — неопределенно отозвался Чун Юнь. Кажется, он не поверил. Да уж, Чун Юнь давным-давно повзрослел. Он пять лет провел в горах у Адептов — не так-то просто теперь было обвести его вокруг пальца. — Что случилось после того, как я потерял сознание? — спросил Син Цю. — Мой отец наверняка доставил всем кучу неприятностей… Син Цю почти не помнил разговор, произошедший в лагере Миллелитов. Увидев Чун Юня, отец ожидаемо разъярился и начал требовать от Син Цю признать ошибку, а потом… Что случилось потом? Именно тогда в голове Син Цю помутилось, и теперь он не мог вспомнить, каким именно образом оказался в доме Антона. Чун Юнь прошел в комнату и опустился на стул, который совсем недавно занимал Антон. — Твой отец хотел сам доставить тебя в город, но я призвал Шэн Ли. Так было быстрее. — Оу, — только и ответил Син Цю. У него возникло странное чувство. Чун Юнь определенно говорил правду, но в то же время будто что-то недоговаривал. Син Цю надеялся, что отец никак ему не навредил. — Вэй Фэй тоже здесь, — добавил Чун Юнь. — Он будет рад узнать, что ты пришел в себя. Поразмыслив, Чун Юнь также рассказал о недавнем разговоре с Чжун Ли. Выяснилось, что Фатуи и Орден Бездны готовы к «Стремительному натиску», а их целью является не сама гавань, а пещера в Разломе, откуда пропал Камень Связывания. — Ты пойдешь туда? — быстро спросил Син Цю. Он боялся услышать утвердительный ответ, но Чун Юнь удивил. — Нет. Вэй Фэй передаст эту информацию Цисин, и они отправят людей в Разлом, чтобы попытаться помешать Ордену Бездны активировать Небесный ключ. — Чун Юнь скрестил руки на груди и отвел взгляд. — Я останусь в гавани. У нас нет точных сведений, когда именно планируется начало «Стремительного натиска», и… В общем, я хочу провести ближайшие дни с тобой. «Ближайшие дни». Чун Юнь постарался подать это обнадеживающим тоном, но Син Цю отчетливо различил заложенный в его словах смысл: «Я хочу провести с тобой твои последние дни». Тем не менее, его губы против воли тронула улыбка. Наверное, после всего, что он наворотил, он не имел на нее права, но Син Цю ничего не мог с собой поделать. Пускай это его последние дни… Если он проведет их рядом с Чун Юнем, они станут настоящим подарком на прощание. Так Син Цю хотя бы ненадолго сможет забыть, куда завели его последствия принятых пять лет назад решений. — Я позову Вэй Фэя, — поднявшись, решил Чун Юнь. — Ты здорово его перепугал, так что заранее подумай, как попросишь прощения. Син Цю тихо рассмеялся. Его смех перешел в кашель, и лицо Чун Юня приняло грустное выражение. — Не надо жалеть меня, — попросил Син Цю. — Я не так уж часто слышу твои шутки, так что… Давай повеселимся еще немного. Просто сделаем вид, что Пурпурной чумы не существует, и проведем эти дни так, словно опять решили отправиться в погоню за несуществующим призраком. Глаза Чун Юня заблестели, но он сумел сдержаться и, кивнув, улыбнулся краем губ. — Хорошо, Син Цю. Давай… отправимся в приключение. Сжав напоследок плечо Син Цю, Чун Юнь отправился на поиски Вэй Фэя. Син Цю откинулся на спинку кровати. Сердце бешено стучало, руки дрожали, подстегнутые болью, и ему казалось, он ощущает, как фиолетовые полосы дюйм за дюймом продвигаются по коже. Пытаясь справиться с приступом, Син Цю повернул голову и вдруг заметил на прикроватном столике книгу в подозрительно знакомой обложке. У него не сразу получилось совладать с руками. Пораженное болезнью, тело слушалось плохо, но Син Цю все-таки сумел взять над ним верх и подтянуть книгу поближе к себе. Ах, это… Син Цю посмотрел на дверь, за которой недавно скрылся Чун Юнь. Антон не читал художественную литературу. Вэй Фэй в принципе был равнодушен к книгам. Господин Чжун Ли предпочитал более серьезные и фундаментальные труды. Единственным человеком, который мог читать «Благословленных под луной», был Чун Юнь. Но ведь и Чун Юнь не слишком увлекается романами. И потом, почему он выбрал именно «Благословленных под луной»? Подстегнутый догадкой, Син Цю с трудом придвинулся ближе к прикроватному столику и выдвинул ящик. Внутри обнаружился плотно набитый вклеенными листами блокнот — извечный спутник Син Цю, его главный помощник по личным и рабочим вопросам. Торопливо пролистав страницы, Син Цю добрался до нужного места и… И увидел, что страница, которую он вырезал из «Благословленных под луной» и вложил в дневник на память, исчезла. Сердце Син Цю пропустило удар. Он вернул блокнот на место и вновь откинулся на подушку, чувствуя, как по телу с ног до головы прокатываются горячие волны. Все, как и пять лет назад. Син Цю был неосторожен, и потому Чун Юнь увидел то, чего ему ни в коем случае нельзя было видеть. Этот странный взгляд, это тягостное ощущение, будто Чун Юнь о чем-то умалчивает… Неужели Чун Юнь… все знал?

Конец музыкального фрагмента

* * *

Выйдя на площадь перед дворцом Архонта, Мона устало потянулась. Они с секретарем Валерианом несколько часов без перерыва обсуждали дальнейший план, и Моне приходилось не только интенсивно думать, но и прикладывать усилия, чтобы не придушить секретаря Валериана. — А вы, кажется, неплохо поладили, — с улыбкой заметил Габриэль. Мона пронзила его взглядом. Габриэль рассмеялся. — Как насчет кофе? — предложила Тереза. На улице с самого утра гулял холодный ветер, так что она натянула на голову свой очаровательный берет. — Я полночи разбиралась с очередными проблемами в церкви и теперь сплю на ходу. — Кажется, госпожа Тереза пытается сказать, что убьет кого-нибудь, если немедленно не выпьет бодрящего кофе, — задумчиво проговорил Оз. Глаза Фишль расширились, и она уперла руки в бока. — Оз! Габриэль рассмеялся пуще прежнего. — Простите, — смутился Оз. — Мне просто почудился в словах госпожи Терезы весьма непрозрачный намек. — Все так, мой друг, — подняв палец, заявила Тереза. — И поскольку самая легкая мишень из нас всех — это, очевидно, Габриэль, давайте поторопимся, пока в Фонтейне не обнаружили труп капитана Королевской стражи. Мона вопросительно взглянула на Фишль, и та развела руками. — Принцесса осуждения готова почтить своим визитом любое заведение, которое ее слуги сочтут сегодня нужным. Считайте это милостью Ее Высочества! — Миледи пытается сказать, что будет рада провести этот день в каком угодно месте, лишь бы быть с вами. — Оз! Наблюдая за ними, Мона рассмеялась. Это было непривычное чувство. С момента атаки на Фонтейн она в основном только и делала, что злилась да плакала. Потеря гнозиса, кража Небесного ключа, предательство Скарамуччи, смерть Уиллоу, встреча с изменившимся Рэйзором — все это свалилось на нее неожиданно и резко, и Мона чувствовала себя маленьким камнем у подножия водопада. Каким бы стойким ни пытался показаться камень, он не мог выдержать такой интенсивный натиск воды. Ему оставалось лишь найти себе другое место. Все изменилось после встречи с Принцем Бездны и Скарамуччей в лесу. Внезапное столкновение и вынужденная экскурсия в прошлое помогли Моне иначе взглянуть на события шестилетней давности, и она сумела наконец сбросить со своих плеч невыносимый груз вины. А вместе с тем и мир стал казаться немного светлее. Может, она никогда не оправится до конца. Воспоминания о той ужасной ночи так или иначе будут приходить к ней — наяву и во снах. Но Моне больше не хотелось жить в вечном страхе момента, когда это случится. — Тебе, кажется, стало лучше. Это так действует Глаз Бога? Мона повернула голову. Габриэль замедлился и теперь шагал с ней бок о бок, чуть улыбаясь. — Конечно, — отозвалась Мона. — Я, верный архимаг Принцессы осуждения, заглянула в собственное будущее и увидела, что впереди нас ждет прекрасный светлый мир! Габриэль недоверчиво выгнул бровь. — Нет, конечно, — фыркнула Мона. — Астрологам можно предсказывать свою судьбу только в случае крайней необходимости. Но… Она посмотрела на друзей, которые, весело переговариваясь, шли впереди. Фишль и Беннет шумно обсуждали тактики игры в «Священный призыв семерых». Тереза общалась с Озом — кажется, ей пришлось по душе, что ворон называет ее госпожой. Несмотря на ветер, на улице вовсю светило солнце, и Фонтейн сегодня казался особенно умиротворенным. Пускай это было лишь затишье перед бурей, это не значило, что Мона не может им наслаждаться. — Я решила в этот раз не гадать, — поразмыслив, сказала она. — Не хочу знать нашу судьбу. Если кому-то суждено умереть… — От одной мысли об этом все внутри сжималось. — Я просто хочу побыть рядом с этим человеком и насладиться временем, которое мы можем провести вместе. Так гораздо лучше, чем постоянно жить в ожидании ужасного момента. Габриэль приложил руку к подбородку и некоторое время молчал, всерьез обдумывая слова Моны. — Значит, мы все — просто марионетки судьбы? Мона развела руками. — Наша судьба выгравирована на небесах, Габриэль. Если ты не готов ее принять, лучше ее не знать. Ты все равно не сможешь ничего изменить. Габриэль поднял взгляд к небу, словно пытался различить в этой чистой бескрайней голубизне далекий блеск своего созвездия. — Ты права. Я не хочу думать, что движусь по какому-то заранее определенному маршруту. Не хочу, чтобы меня определяли звезды, небеса, боги… Кто угодно. — Он усмехнулся. — Прости. Из меня получился бы ужасный клиент. — Все в порядке, — отозвалась Мона. Габриэль виновато опустил глаза. — Мне просто не дает покоя эта мысль: если все заранее определено, получается, мы — просто части чьего-то сценария? И все наши усилия тщетны? Если звезды говорят, что мы будем несчастны вне зависимости от наших действий, нужно просто… смириться и принять это? Позволить другу умереть, потому что так предсказано судьбой? — Он покачал головой. — Мне не следовало поднимать эту тему. Извини. Мона стянула с головы шляпу и задумчиво осмотрела ее край — так, словно в нем были зашиты ответы на все вопросы Габриэля. — Я могу понять, — призналась она. — Обычно я говорила своим клиентам, что судьбу можно только принять, но… Она в который раз задумалась, изменилось бы что-нибудь, не утрать она шесть лет назад связь со своим Глазом Бога. Сумела бы она прочитать судьбу Скарамуччи? Помогло бы это принять правильное решение? А если бы она увидела, что он погибнет от ее рук? Или, наоборот, убьет ее саму? Это навсегда бы отравило для Моны даже воспоминания о совместно проведенных днях — не таких уж и плохих, если не считать ночь нападения на Фонтейн. — …Мне кажется, знание будущего — это бремя. Судьба сковывает тебя, заставляет поверить в неизбежность пути, подталкивает к принятию определенных решений. Ты живешь понарошку, будто играешь в театре, где каждый человек — лишь персонаж с заранее прописанными репликами и историей. Понимаешь? Габриэль кивнул. — Наверное, за шесть лет я стала иначе смотреть на вещи, — с неловкой улыбкой признала Мона. — Старуха бы меня отругала, но я чертовски устала жить с тягостным ожиданием будущего. Ждать, когда неизбежное все-таки случится, когда Скарамучча вернет свою память и вернется к Фатуи… В этом ожидании я будто украла кусочек собственной жизни. Со мной случались хорошие вещи, а я не могла насладиться ими, потому что знала, что именно ждет в будущем. Она приложила руку к сердцу и вновь посмотрела на друзей впереди. Словно ощутив ее взгляд, Фишль обернулась. Беннет обернулся следом — и помахал Моне так радостно, что случайно заехал сам себе по носу. Тереза рассмеялась. — Я больше не хочу знать ничего наперед, — сказала Мона. — Я хочу хотя бы немного пожить в настоящем. Габриэль ничего на это не ответил. Мона повернулась и заметила, как сверкнули его глаза. Думал ли он о Уиллоу? Наверняка. С момента нападения на Фонтейн не прошло ни дня, чтобы Габриэль о ней не вспоминал, но теперь на его лице кроме грусти было видно что-то еще. Едва уловимое тепло. Быть может, надежда. — Я тоже хочу пожить в настоящем, — сказал он. — Я рад, что вы с Фишль и Беннетом оказались в Фонтейне. И мне правда жаль, что Скары больше нет с нами. Надеюсь, он не навредит тебе еще больше. Ты не заслужила того, как он с тобой поступил. — Раньше мне казалось, что заслужила. Теперь я так не думаю. — На губах Моны заиграла улыбка. — Не волнуйся, Габриэль. Пожалуй, стоило на шесть лет потерять себя, чтобы найти снова — и обрадоваться встрече.              

Этот фрагмент можно читать под музыку: Dead by April — Promise Me (Acoustic Version). Ставьте на повтор

Вечером Мона в последний раз закрыла смену в цветочной лавке. Утром они с Габриэлем, Фишль и Беннетом собирались уйти к Каскаду Дождей, в форпост Королевской Стражи. Там они должны были ждать начала «Стремительного натиска» — новости о нем неожиданно принес Моне брат Люмин из другой вероятности. Секретарь Валериан не исключал, что Фатуи устроят на город атаку, чтобы отвлечь жителей от захвата гидростанции. Габриэль предложил разделить силы. Когда Орден Бездны начнет наступление, они вчетвером и отряд рыцарей Королевской Стражи будут защищать гидростанцию, в то время как Тереза и секретарь Валериан обеспечат оборону города. А после «Стремительного натиска» Мона рассчитывала в корне изменить свою жизнь. Она пока не решила, чем именно займется. Наверное, первым делом отправится вместе с Фишль и Беннетом в Мондштадт, чтобы проведать друзей. Скрывая Скарамуччу в Фонтейне, Мона так давно ни с кем не общалась, что стала понемногу забывать любимые лица. Ей хотелось это исправить. А потом… Может, отправится в кругосветное путешествие. Или вернется в Фонтейн и всерьез примется за астрологическую колонку. Поедет в Сумеру и выпросит там грант на проведение сложного исследования, которое не успела закончить шесть лет назад. Съездит посмотреть оперу в Ли Юэ или уговорит Фишль поехать в Инадзуму на книжный фестиваль. Она могла стать кем угодно. Необремененная знаниями о будущем, Мона могла легко убедить себя, что любое принятое решение будет ее собственным — и непременно окажется удачным. Она повернула ключ в замке и взглянула через остекленную дверь на освещенную теплым светом фонарей улицу. Затем, развернувшись, прошла через море цветов — ветряных астр, травы-светяшки, белых тюльпанов. Каждый сантиметр цветочной лавки хранил воспоминания. Здесь когда-то стоял, выпрашивая скидку, Эркюль из театральной группы. Здесь посланные секретарем Валерианом стражники вели спор о том, какие цветы лучше подарить возлюбленной на праздничный фестиваль. Здесь хозяйка лавки, миссис Хэйзел, отдала Моне ее первые заработанные деньги. Мона потратила их на книги и круассаны, и это было решение, о котором она не жалела. Здесь… Она замерла. За прилавком до сих пор стояла шляпа Скарамуччи — он оставил ее тут, когда они с Моной отправились на злополучную гидростанцию. Увидеть ее здесь после всего пережитого было… удивительно. Будто встретить старого друга, с которым у тебя теперь почти нет ничего общего. Мона присела и покрутила шляпу в руках. Колокольчики на ней отозвались веселым переливом. И как этому дураку чуть не пришло в голову надеть ее на такое сложное задание! Натянув шляпу на голову, Мона уперла руки в бока и прошлась по лавке с чрезвычайно напыщенным видом — именно так, по ее мнению, всегда выглядели типичные Предвестники. Мона покрутилась перед зеркалом, а затем, не сдержавшись, показала своему отражению язык. — «Я великий и ужасный Скарамучча! Я не умею быть благодарным! Мне показалось, или ты предал меня? Ну тогда я предам тебя в ответ!» Мона прыснула. Может, это было не совсем справедливо по отношению к Скарамучче, ведь она действительно неоднократно его обманывала. Но Мона не собиралась его прощать. Забрав гнозис, она осталась рядом и каждый день прикладывала усилия, чтобы помочь Скарамучче обрести сердце — пускай и без физической оболочки. Он же без раздумий предал огню их совместное прошлое, и Моне больше не хотелось танцевать на раскаленных углях. Да, раньше она его любила. Да, она до сих пор не могла выбросить из головы его нежное признание, его заботу и его ответную любовь. Но все эти чувства… Мона стянула шляпу с головы. Все эти чувства не значили, что она должна держаться за них вечно. — Все могло бы быть иначе, — сказала она, глядя на шляпу по ту сторону зеркала. — Будь ты другим. Но ты такой, какой есть. И ты, похоже, никогда не изменишься, верно? А я не должна взваливать на свои плечи обязанность тебя менять. Мона положила шляпу на прилавок. Поразмыслив, она принесла букет белых тюльпанов — он был простым, а потому, должно быть, за целый день так и не привлек внимание покупателей. Мона извлекла тюльпаны из вазы и, отряхнув воду, принялась сплетать их вместе. Нежные стебли поддавались легко, и вскоре в руках Моны оказался прекрасный белый венок. — За наше утраченное прошлое, — обратилась Мона к шляпе. — И за все, чему только предстоит свершиться. Какую бы судьбу ни написали для нас боги… Она положила венок на шляпу и, отстранившись на шаг, улыбнулась полученному результату. — …Я буду все помнить. И позволю каждому воспоминанию сделать меня сильнее. Она склонила голову и некоторое время постояла в молчании. Затем, протянув руку, очертила в воздухе символ, которому научилась много лет назад у старухи. Гидро энергия окутала стебли тюльпанов — так они дольше останутся свежими и будут служить последним памятным подарком Скарамучче. Пускай он никогда его не увидит. Кивнув самой себе, Мона развернулась и зашагала наверх, в комнату, которая шесть лет служила ей спальней. Больше она сюда не вернется. Ее ждет новый путь — путь, который она хочет определить для себя сама.

Конец музыкального фрагмента

* * *

— Скольких людей мы сможем вывести за раз? — Не знаю. Зависит от масштабов диверсии и реакции Фатуи. Может, двадцать. Больше, если удача окажется на нашей стороне. Джинн устало приложила ладонь ко лбу. Он казался раскаленным. Веки с самого утра были налиты тяжестью, и Джинн с трудом прорывалась через собственные мысли. Напряженная обстановка царила в Мондштадте уже несколько месяцев, но сейчас, когда Фатуи и Орден Бездны захватили город, положение смело можно было назвать бедственным. — Хорошо. Спасибо, Ноэлль. Ноэлль опустилась обратно на стул, а Джинн посмотрела на Дилюка. Тот сидел, закинув ногу на ногу и скрестив на груди руки. Его мрачный взгляд впивался в разложенную на столе карту — Дилюк лихорадочно размышлял. — Мы с Розарией обеспечим диверсию, — решил он наконец. Розария кивнула. — Джинн, Ноэлль и Мика выведут из города столько людей, сколько сумеют, — продолжил Дилюк. — Сахароза отправится в лабораторию и попробует забрать записи о Крови Текутли. Ее прикроют Диона и Герберт. Рыцарь по имени Герберт, бывший привратник, которому посчастливилось уйти из Мондштадта живым, с готовностью положил ладонь на рукоять клинка. — Что насчет меня? — скрестила руки на груди Эола. Глаза Дилюка сверкнули, и Джинн вмешалась прежде, чем он наговорил Эоле грубостей. — Тебе стоит отдохнуть. — Она бросила недвусмысленный взгляд на перебинтованную голову Эолы. — Мы справимся сами. — Но я готова сражаться. — С такими ранами ты станешь на поле боя только обузой, — отрезал Дилюк. — Лучше просто не мешай. С этими словами он поднялся из-за стола и, кивнув остальным на прощание, вышел из дома, который служил им в Спрингвейле временным пристанищем. Джинн вздохнула. Розария, склонив голову набок, вздернула бровь. — Отлично поговорили. Диверсия, очевидно, должна придумать себя сама? — Она повернула голову к Джинн. — Передай ему, как успокоится, что я буду ждать его на мельнице. Джинн не понимала, почему должна служить почтовым голубем, но все равно кивнула. Сейчас было не подходящее время для споров. — Давайте обсудим наш план действий, — предложил Дионе и Сахарозе Герберт. Все трое удалились в соседнюю комнату, чтобы поговорить наедине. — Мне понадобится точная карта местности, — обратилась к Мике Джинн. — Мы знаем Мондштадт лучше нашего противника и должны воспользоваться этим как тактическим преимуществом. — Я составлю подходящий маршрут, — откликнулся Мика. Ноэлль вызвалась ему помочь, и Джинн с Эолой остались одни. Эола сидела так прямо, словно за ней пристально наблюдали предки-аристократы. Ни единый мускул на ее лице не выдавал чувств обладательницы, и именно поэтому Джинн сразу поняла, как расстроена Эола. — Не принимай его слова близко к сердцу, — попросила она. — Дилюк злится. Он… Ты помнишь, сколько времени ему потребовалось, чтобы преодолеть предубеждение к рыцарям Ордо Фавониус после смерти мастера Крепуса. Дай ему шанс. Эола взглянула на карту, усыпанную красными и фиолетовыми флажками. Красные флажки обозначали силы Фатуи, фиолетовые — Бездны. — Нет, Джинн. Я думаю, он прав. Джинн устало опустилась на стул. — Как рыцарь, я клялась защищать Мондштадт. Но я… Я не просто не справилась. Я доверилась врагу и тем самым навсегда потеряла право на доверие мондштадтцев. — Не говори так, — попросила Джинн. — Ты считала, что так будет лучше. — И моя ошибка стоила жизни десяткам людей. — Эола обратила лицо к потолку и со вздохом прикрыла глаза. — Эмбер ведь предупреждала. Мне следовало довериться ей, но… Эола не договорила. Как всегда, откровения давались ей непросто, и о причинах, которые заставили ее следовать ошибочным путем магистра Варки, она умолчала. Но Джинн догадывалась и без лишних слов. К ее мужу, увы, не прилагался справочник «Как понимать все тонкости характера Дилюка», поэтому за шесть лет брака Джинн привыкла обращать внимание на детали. Эола всегда хотела добиться расположения горожан. Восстановить доверие к роду, преодолеть предубеждения, обелить имя, связанное с годами унижения и тирании — практически непосильная задача. Каждая ошибка давалась Эоле дороже, чем другим. Люди без раздумий вступились за Дилюка, они готовы были прощать промахи Джинн и с пониманием относились к редким провалам Эмбер. Но Эола… Эола была совсем другой историей. Ее судили безостановочно. Сотни глаз внимательно следили за ней — и с нетерпением ждали, когда она промахнется. «А чего еще ожидать от этой испорченной аристократки?» «Род Лоуренс… Дурная кровь, и очистить ее невозможно». «Она опять рассуждает о мести. Говорю тебе, однажды она точно разрушит Мондштадт!» Принимая решение, Эола руководствовалась не только заботой о городе, но и собственными мотивами. Она не хотела больше допускать ошибок. Она считала, что если будет придерживаться выбранной магистром Варкой политики, это убережет ее от очередных нападок… Теперь она винила себя за это. — Эола, — мягко сказала Джинн. — Мы все порой ошибаемся. Ты не могла предсказать, чем все закончится. — Я могла поступить так, как было правильно. Джинн облокотилась на стол и взглянула на Эолу с лаской, постаравшись в каждой черточке лица передать поддержку. — Дорогая, позволь прошлому остаться в прошлом. Твои прежние решения не определяют тебя навсегда. Самое главное, что ты осталась жива и теперь здесь, с нами, помогаешь по мере сил спасти город, который мы все так любим. Эола подперла рукой подбородок и, подобрав неиспользованный красный флажок, принялась бездумно постукивать им по карте. — Не могу сказать, что помогаю. Я отсиживаюсь в задних рядах, пока вы снова рискуете своими жизнями на передовой. — По-твоему, помогать можно, только сражаясь? — покачала головой Джинн. — Хороший рыцарь знает, когда следует уступить дорогу другим. Останься в Спрингвейле. Скоро сюда придет немало людей. Все они лишились дома, некоторые потеряли в ночь нападения родственников и друзей. Им понадобится поддержка. Пропитание, ночлег… И простая человеческая забота. Люди, которые заверят их, что хоть прошлое и потеряно, у нас все еще остается надежда на будущее. Эола склонила голову, и Джинн добавила: — Это не менее важно, чем сражаться с Фатуи. И я говорю это вовсе не потому, что пытаюсь тебя подбодрить. Я правда так считаю. Эола издала протяжный вздох. В ее лице все еще читались сомнения, но тем не менее, она сумела улыбнуться краем губ и сказала: — Я еще припомню это, Джинн. — Не сомневаюсь, — со смехом отозвалась та. Оставив Эолу наедине со своими мыслями, Джинн спустилась с крыльца и осмотрелась в поисках Дилюка. Небеса затянула серость, и лесные угодья, окружавшие Спрингвейл, окутывал плотный туман. Яркие осенние кроны деревьев казались в нем всполохами пламени. Над притихшей деревней крутился мельничный винт, и Джинн с радостью посидела бы под его уютное поскрипывание на берегу озера, предоставив заботы о делах другим. Но с уходом магистра Варки она вновь стала действующим магистром Ордо Фавониус. Да, Ордо Фавониус как такового больше не было — часть рыцарей ранена, часть убита, часть осталась в городе под беспощадным надзором сил противника. Но Джинн было достаточно и тех, кто собрался сегодня в крошечном домике на краю деревни, чтобы обсудить план. Пока жив хоть один из них, Ордо Фавониус тоже будет жить. Размышляя о судьбе благополучно сбежавших в Аару друзей и о своей малютке-дочери, Джинн направилась к небольшой полянке в окружении деревьев. Полянка находилась в отдалении от деревни, и идти к ней нужно было в горку, но ноги сами несли Джинн вперед. Она не была скаутом и не умела читать следы, как Эмбер. Зато она знала Дилюка с детства и хорошо понимала, где именно может его найти. Дилюк сидел на камне, который они с Микой положили неподалеку от могилы Лизы. Уперевшись локтем в колено, он тер переносицу и оцепенело смотрел перед собой. Джинн приблизилась и, убедившись, что Дилюк не против, опустилась рядом. На камне хватало места обоим. Смотреть на могилу Лизы было тяжело, поэтому Джинн прислонилась к спине мужа плечом и стала наблюдать за тем, как кружат над верхушками деревьев потревоженные ветром птицы. — Прости, — сказал Дилюк. — Тебе не передо мной нужно извиняться, — ответила Джинн. Дилюк ничего на это не ответил. Тогда Джинн повернулась к нему и, потянувшись вперед, мягко обхватила его ладонь. — Я понимаю, ты злишься. Но ты снова выплескиваешь свою ярость на других… Ты просил сказать, если это произойдет еще раз. Вот я и говорю. — Она сделала глубокий вдох. Стоило только подумать о том, что она собирается сказать, как к глазам сами собой подступили слезы. — Посмотри на меня, Дилюк. Он повернул голову. Его взгляд бегал, но Джинн чуть крепче сжала его руку, и Дилюк заставил себя посмотреть ей в глаза. — Мне очень не хватает Лизы, — призналась Джинн. — Ее мудрости, ее духа, который попросту невозможно сломить… Наверное, сейчас она сказала бы что-нибудь вроде: «Ах, милашка, я просто не хочу тебя расстраивать». И улыбнулась бы, конечно. Непременно улыбнулась. По щеке пробежала мокрая дорожка, и Дилюк бережно ее стер. Джинн чуть улыбнулась в знак признательности. — Я знаю, что ты тоже по ней горюешь. То, как она умерла… это было ужасно, Дилюк. И Эльзер… Столько людей… Мне больно от одной только мысли, что я больше никогда не смогу увидеть их, поговорить с ними… Дилюк заключил ее в крепкие объятия, и некоторое время они сидели в молчании. Джинн плакала. Глаза Дилюка были сухими, но лицо хранило такое мрачное выражение, словно он мысленно слагал для Фатуи и Ордена Бездны похоронную песнь. Джинн ощущала, как его пронизывают волны ненависти. Его Глаз Бога был разгоряченным — Дилюку не терпелось пустить его в ход, заставить врага заплатить за содеянное, раствориться в собственной ярости. Но она не могла ему позволить. Когда он выходил из себя, он становился неосторожным. Но Дилюк был нужен Мондштадту, как никогда. Он был нужен Джинн. Потеряв Лизу и Эльзера, вынужденно расставшись с Венни, Джинн меньше всего хотела увидеть бездыханное тело мужа. Это тяжело, но он должен взять себя в руки. Выдохнув, Джинн попыталась привести мысли в порядок и отстранилась. Дилюк продолжал хранить молчание, и тогда Джинн, ласково обхватив ладонями его бледное лицо с резкими, ожесточенными чертами, сказала: — Мы можем сохранить то, что еще осталось. Помнишь слова Итэра, того, что прибыл из другой вероятности? Селестиальная энергия поможет вернуть исчезнувших. Если Сахарозе удастся заполучить записи, она сумеет продолжить исследования и найдет решение. Дилюк с судорожным вздохом прикрыл глаза и прижался лбом ко лбу Джинн. — Ты видел Кэйю. Он жив. Он все еще борется. Столько лет под воздействием Крови Текутли не сломили его, Дилюк. — Но Кли сказала, что он все-таки поддался ее влиянию. — Главное, что внутри он остался прежним. — М, — чуть усмехнулся Дилюк. — Неконтролируемым. Он даже зараженным умудряется раздражать врагов. Джинн кивнула. На глаза снова набежали слезы. Встреча с исчезнувшими в ночь нападения потрясла ее до глубины души. Она не испытывала иллюзий насчет того, кем они стали, но… Джинн помнила их другими. Она помнила, как они смеялись. Как любили. Столкновение с озлобленной Барбарой, которая говорила чужим голосом и пыталась едва ли не силой забрать Венни, оставило в душе Джинн глубокую рану. Эта рана отзывалась невыносимой болью всякий раз, когда мысли Джинн обращались к исчезнувшим. Тогда, стоя посреди разгоряченных пожаром руин, сопротивляясь жестокости собственной сестры, Джинн почти утратила надежду. А потом она узнала, как Кэйа целых шесть лет сопротивлялся Крови Текутли и как даже под ее воздействием выбрал спасти Кли. Это было ощущение, которое вряд ли когда-нибудь сотрется из памяти Джинн. Она будто затонула в морских водах — но вместо того, чтобы затеряться в непроглядном мраке, увидела, как из-подо дна исходит ослепительный солнечный свет. Джинн не сомневалась, Кэйе дорого обошлись принятые в ту ночь решения. Но она готова была покляться, если бы им удалось поговорить, Кэйа сказал бы что-нибудь вроде: «Ну-ну, госпожа действующий магистр. Давайте-ка, соберитесь. Магистр Варка опять оплошал, так что придется нам расхлебывать последствия. Но чего нам боятся? Мы же с вами профессионалы. Мы прекрасно осведомлены о возможных последствиях, но с чего бы им становиться причиной для бездействия?» Презирая риск, он специально показал в ту ночь свою истинную натуру. Этим поступком он будто бы поднял среди пылающих руин мондштадтский флаг и твердо сказал: «Это еще не конец!» Он пытался подарить надежду. И Джинн не имела права отказываться от этого дара. Когда она поделилась этими мыслями с Дилюком, он снова привлек ее к себе и с пару долгих минут не произносил ни слова. Джинн ощущала, как по его телу гуляет дрожь. Дилюк пытался справиться с чувствами, которые переполняли его сердце лавовой рекой. Наконец он сделал глубокий вдох. — Мы вернем его, Джинн. Его, Барбару… Всех исчезнувших. Я не отдам их ни Фатуи, ни Бездне. Она отстранилась. — Можешь пообещать мне одну вещь? Красные глаза Дилюка смотрели неотрывно, и хотя он молчал, Джинн чувствовала, как внимательно он ловит каждое ее слово. — Когда вы с Розарией будете устраивать диверсию… Не надо целенаправленно убивать Фатуи. Дилюк вздрогнул. — Ты выше этого, Дилюк, — добавила Джинн, глядя на него с мягкостью. — Я знаю, что они наши враги… Но все не так просто. Вспомни Аякса. Или Матвея. Он спас меня и Венни, он жертвовал собой, чтобы защитить Эмбер и Небесный ключ. Иногда дело не только в людях, но и в обстоятельствах, в которых они оказываются. — И что ты предлагаешь? — отозвался Дилюк с раздражением. — Пожалеть людей, ответственных за убийство Эльзера? Джинн вздохнула. — Не рубить сплеча. Делай то, что необходимо, но прошу тебя, не обрывай чужую жизнь просто потому, что хочешь это сделать. Я боюсь, этот путь может привести только в Бездну. — Она опустила глаза. — Тебя… Весь город. И нас с Венни. От подобного откровения глаза Дилюка изумленно расширились. Как следует обдумав слова Джинн, он нежно сжал ее запястья. — Ты права. В прошлый раз это привело к тому, что я бездарно потратил несколько лет, которые мог бы провести со своим братом и с самыми ценными для меня людьми. — Он кивнул в такт своим мыслям. — Я… постараюсь. Поднявшись с камня, он протянул Джинн ладонь. Они взялись за руки и неторопливо зашагали обратно к деревне — туда, где их ждали очередные дела. Обсудить план, подготовить все необходимое для вылазки и для тех, кто приедет в Спрингвейл, отдать распоряжения уцелевшим рыцарям… От многочисленных забот у Джинн кружилась голова, но к счастью, ей не нужно было тащить все на себе в одиночку. Шесть лет назад она приобрела не только мужа, но и верного союзника. Они часто не соглашались в методах или, пытаясь сберечь друг друга, даже намеренно что-то утаивали, но сейчас Джинн чувствовала, как между ними наконец рухнули последние стены. — Послушай… — Я слушаю, Джинн. Она обернулась, но могила Лизы уже скрылась за деревьями. — Когда все закончится… Давай объединим усилия. Прежде Ордо Фавониус защищал Мондштадт при свете дня, а Полуночный герой — во мраке ночи. Но я думаю, нам давно пора действовать вместе. По-настоящему вместе. — Джинн… — Дилюк стиснул переносицу. — Я уже не раз говорил, что не хочу становиться частью Ордо Фавониус. Да, после событий в Инадзуме я изменил свое мнение по многим вопросам, но боюсь, участие в подобной организации лишь свяжет меня. — Я говорю не об этом. Дилюк вопросительно вздернул брови. Джинн повернулась к нему и улыбнулась краем губ. — Я знаю, что ты не вернешься в орден. Я говорю о чем-то совершенно новом. Чтобы мы могли защищать город в рамках закона, но при этом не испытывать влияния со стороны людей, действующих в собственных интересах. — Хм, — отозвался Дилюк. — Я понял твою мысль. — И что ты скажешь? Они добрались до входа в деревню. Розария до сих пор поджидала Дилюка на крыше мельницы, а Джинн нужно было вернуться в дом и обсудить план с Ноэлль и Микой. Дилюк замер. Джинн тоже остановилась, взглянула на него — Дилюк был воплощением задумчивости, словно пытался заглянуть в будущее и увидеть последствия принятого решения. Должно быть, перенял эту привычку у Аято. — Я согласен. Теперь, когда личность Полуночного героя раскрыта, я все равно не могу защищать Мондштадт так, как прежде. Джинн с улыбкой протянула ему руку. — В таком случае договорились, господин Рагнвиндр? Дилюк невольно улыбнулся в ответ. Он знал Джинн с детства, но она никогда не переставала его удивлять — последние шесть лет даже больше, чем когда-либо. Он знал, что взял в жены потрясающую девушку, но даже подумать не мог, насколько. Он с удовольствием пожал ее руку в ответ. — Договорились, госпожа Рагнвиндр.

* * *

Итэр шагал через Воображаемое пространство. За время приключений в родной версии Тейвата он приобрел полезную способность: пока одна половина сознания была целиком сосредоточена на деле, вторая могла сколько угодно растворяться в мыслях. Прокрутив в памяти визиты в Ли Юэ, Фонтейн и Мондштадт, Итэр невольно вспомнил и посещение Инадзумы. Ох… Он так и не решился рассказать Аяке и Томе всей правды. Аяка и без того не находила себе места — что бы она сделала, узнав о слепоте Аято? Тома, похоже, почувствовал неладное, но не стал мучить Итэра вопросами. Наверное, все же не стоило утаивать правду. Когда Итэр вернулся из Инадзумы в деревню Аару и рассказал о визите в поместье Камисато, Аято только кивнул, ни на секунду не растеряв самообладания. — Это к лучшему. Сейчас, накануне «Стремительного натиска», Инадзуме особенно нужны их холодные головы. — Я уверен, Сёгун Райдэн сумеет должным образом защитить Инадзуму. Итэр сказал это в надежде приободрить Аято: в его родном мире жители Инадзумы могли не переживать о своем будущем, пока на страже нации стояла Макото. К удивлению Итэра, Аято только усмехнулся и сказал: — Ну-ну. Заверения Итэра его не убедили. Похоже, в этой версии Тейвата Аято связывали с Райдэн Эи непростые отношения. Итэр наконец остановился. В Воображаемом пространстве отчетливо проглядывали фрагменты места, куда он стремился попасть, а это значило, что план по спасению Нахиды вот-вот начнется. Что ждет впереди — провал или успех? Итэр не сомневался, что в своем плане Аль-Хайтам подготовил лазейки на любой случай, но все равно опасался худшего. В каждый план всегда могут вмешаться переменные, к которым ты не готов. Итэр предпочел бы перенестись с помощью Воображаемого Древа сразу в Храм Сурастаны, вот только сделать это было невозможно: артерии земли в храме находились под контролем Мудрецов. Может, если бы у Кевина остались силы пользоваться Воображаемым пространством, они с Итэром смогли бы пробиться совместными усилиями через многочисленные слои защиты, но теперь нужно было действовать иначе. «Архонты, побудьте к нам хоть немного благосклонными», — подумал Итэр перед тем, как шагнуть в мерцающий разрыв. Впрочем, он лучше прочих знал, сколь незначительно влияние Архонтов на беспощадное, неостановимое колесо судьбы. Сделав глубокий вдох, Итэр устремился вперед. Туда, где в Воображаемом пространстве угадывались очертания кабинета верховного Мудреца Азара.

* * *

Веки казались такими тяжелыми, словно Сяо был статуей, отлитой из свинца. С трудом подняв их, он разглядел над собой роскошный потолок, обильно украшенный хитросплетенными узорами в традиционном стиле Сумеру. Слева кровать подпирало роскошное окно, а справа простиралась не менее роскошная комната. Каждая деталь в ней буквально кричала о богатстве владельца, и Сяо поморщился: он не привык к подобным излишествам. Раны все еще давали о себе знать. Тело отзывалось болью на каждое движение, но Сяо смог сесть и спустить ноги с кровати. Если Принц Бездны сумел выудить информацию о местоположении Итэра, то уже наверняка прибрал к рукам гнозис. А раз так, «Стремительный натиск» может начаться в любой момент. У Сяо нет времени торчать в пышных покоях неизвестного благодетеля. Он должен остановить Принца Бездны. Помешать планам Фатуи. Предотвратить ужасные вещи. Он должен идти — весь вопрос только в том, куда. Сяо попробовал встать, но комната закачалась перед глазами. Хорошо. Нужно включить голову. Нет никакого смысла безраздумно бежать в неизвестность. Его друзья по-прежнему остаются в Аару. Аято наверняка предугадывал подобный исход, а значит, они с Аль-Хайтамом уже разработали на такой случай с десяток планов. Надо позволить им позаботиться о «Стремительном натиске» — Сяо все равно понятия не имеет, что именно замышляет Принц Бездны и где его следует теперь искать. Зато он знает другое. Последняя ниточка, ведущая к Люмин — это Малая властительница Кусанали, запертая в Храме Сурастаны. Сяо не может обойти весь Тейват в попытках предотвратить «Стремительный натиск». Зато он может освободить Кусанали и, если повезет, воспользоваться ее помощью или хотя бы сведениями. А потом вернуть Люмин. Принц Бездны решил играть по-крупному. Значит, и Сяо церемониться не станет. Если понадобится, он разрушит Храм Сурастаны до основания, но вытащит Кусанали из ловушки Мудрецов. Он стиснул руки в кулаки, собираясь с силами для новой попытки подняться, но дверь в комнату вдруг открылась. Подняв взгляд, Сяо увидел на пороге невысокую девушку с длинными рыжими волосами и большими лазурными глазами. Она показалась Сяо доброжелательной, но в то же время скромной и немного запуганной. На Сяо она смотрела ласково, и все же в ее глазах отчетливо читалась тревога — похоже, ее беспокоило что-то личное. — Ох, вы пришли в себя! — искренне обрадовалась девушка. Сяо приложил руку ко лбу. Голос показался знакомым, и через несколько секунд он наконец вспомнил, что именно его слышал, когда раненым шел на поиски помощи. — Хотите есть? — спросила девушка. — Вы тяжело ранены, вам следует набираться сил. Сяо покачал головой. Его аппетит, и без того не слишком-то ярко выраженный, бесследно пропал, как только он вспомнил о столкновении с Принцем Бездны. — Как мне добраться отсюда до Храма Сурастаны? — без обиняков спросил он. Лицо девушки изумленно вытянулось. — Что вам понадобилось в Храме Сурастаны? Вряд ли вы сможете пройти туда без личного разрешения Мудрецов. Это место надежно охраняется. Да и потом, в вашем состоянии… — Я должен попасть туда. Незамедлительно.               «А?» У Нилу уже не оставалось сил удивляться. Они с Дори встретили странного юношу в лесу, сразу после того, как наперерез повозке вылетело прелестное крошечное существо по имени Паймон. Юноша был ранен, и от него исходила тяжелая, темная энергетика. Может, доверяться первому встречному было неразумно, особенно в такое непростое для самой Нилу время, но она попросту не могла бросить юношу в беде. — Это ужасно глупо, — проворчала Дори, когда благодаря помощи ее джинна Нилу затащила юношу в телегу. — Надеюсь, он хотя бы заплатит. — Что ты такое говоришь? — ужаснулась Нилу. — Может, его ограбили. Мало ли пустынников сейчас промышляет в лесах? Обернувшись, Дори осмотрела юношу, заострив внимание на его мускулистых руках — такие явно привыкли держать оружие. В том, что юноша мог постоять за себя, Дори не сомневалась. Хмыкнув в такт своим мыслям, она взялась за поводья и велела вьючным якам ускорить шаг. — Помогать за бесплатно — серьезный ущерб бизнесу. — В таком случае вычти необходимую сумму из моей зарплаты, — приложив руку к сердцу, пылко сказала Нилу. — Надеюсь, это покроет твои убытки! Дори сдвинула очки на кончик носа и посмотрела на Нилу со всей пристальностью, на какую только была способна. — Дорогуша, сбавь обороты. Бесплатная помощь — это серьезный ущерб бизнесу в том случае, если не знаешь, как обернуть ее в свою пользу. Но к счастью, ты имеешь дело с профессиональным предпринимателем. Она горделиво откинула за спину длинные розовые волосы, забранные в высокий хвост, и Нилу не сдержала улыбки. Госпожа Сангема-бай никогда не упустила бы своей выгоды, но в то же время за несколько лет тесного сотрудничества Нилу удалось познать и другие ее стороны. Дори умела быть щедрой и великодушной. Так, например, сразу после закрытия театра Зубаира она предложила Нилу работу в Алькасар-сарае. Сначала Нилу думала, что Дори попросту придумала способ разжиться, но Дори не скупилась на оплату и подарки, которые приносила со всех уголков Сумеру. «Ах, Нилу, дорогуша, тебе так идет это платье!» «Я выторговала эти духи по крайне привлекательной цене. Их запах напомнил мне о тебе». «Нилу, дорогуша, как насчет того, чтобы надеть эти браслеты на твое следующее выступление?» Дори неоднократно называла Нилу своим «лучшим вложением», но их деловые отношения быстро переросли в дружеские. Дори всячески пыталась это скрывать, но за время работы в театре Нилу научилась смотреть сквозь напускную завесу прямо в глубины человеческих сердец. Поразмыслив, Дори придержала вьючных яков. Вместе с Нилу и джинном они разгрузили телегу. Дори спрятала товар, который рассчитывала продать подороже в столице, в ближайшей пещере, а затем вскарабкалась обратно. Нилу же подсела к юноше, и совместными усилиями они с Паймон сумели остановить кровотечение. Избавленные от необходимости тянуть на себе тяжелый груз, вьючные яки пошли резвее, и благодаря этому раненого юношу удалось быстро доставить в Алькасар-сарай, куда немедленно был вызван личный врач госпожи Сангема-бай. — Вы вовремя спохватились, — сказал господин Мансур, когда вышел через полчаса из комнаты раненого. — С ним все будет в порядке, но сейчас ему лучше соблюдать постельный режим. А теперь, если позволите, вынужден откланяться. Что-то я устал сегодня больше обычного… Приложив руку ко лбу, господин Мансур торопливо удалился, и Нилу с Дори проводили его удивленными взглядами. Теперь Нилу смотрела на юношу, который уже вовсю рвался попасть в Храм Сурастаны, и понимала: ни о каком постельном режиме тут не может идти и речи. Хищные глаза юноши горели мрачной решимостью, и Нилу сразу ощутила, что не сможет его переубедить. — Вас ведь зовут Сяо, верно? — спросила она. Юноша настороженно сощурился, и Нилу поторопилась объяснить: — Я знаю это от вашей спутницы, Паймон. Она не стала говорить, что с вами случилось, а я сочла грубым расспрашивать… Юноша по имени Сяо неотрывно смотрел на Нилу, и под прицелом его желтых глаз она почувствовала себя неуютно. Тем не менее, Нилу чувствовала, что юноша неопасен. Вернее, не так. Он крайне опасен — но не желает Нилу зла. Наконец Сяо вздохнул и, чуть расслабившись, прислонился к стене за его спиной. — Не могу рассказывать подробности. На меня напали люди, которые преследуют свои цели и могут многим навредить. Чтобы их остановить, мне нужно в Храм Сурастаны. «Как ты собираешься остановить их через Храм Сурастаны?» Нилу бросила задумчивый взгляд за окно — туда, где раскинулся роскошный розарий, над созданием которого работала последние года три Дори. Она загорелась этой идеей после того, как Нилу упомянула, что ей нравятся розы. Дори решила по привычке соединить приятное с полезным: она не только устроила сад для своего «лучшего вложения», но и выращивала там на продажу редкие виды роз. «Неужели он хочет…» Нилу закусила губу. — Ваш план связан с Малой властительницей Кусанали? Сяо снова пронзил ее взглядом. Нилу поняла, что таким образом он анализирует ее, пытаясь понять, можно ли ей доверять. — Сейчас в Сумеру даже заикаться о ней опасно, — сказала она. — Мудрецы считают ее ложным божеством, но я не думаю, что это справедливо. Даже будучи запертой в Храме Сурастаны, Малая властительница Кусанали старается помогать людям Сумеру. То ли ее слова, то ли интонации смягчили Сяо, и он жестом предложил Нилу сесть. Она нерешительно прошла в центр комнаты и опустилась на самый край стула. Было глупо чувствовать себя гостьей во дворце, где она прожила последние несколько лет, но что-то во внешнем облике Сяо вынуждало держать почтительную дистанцию. Нилу не могла избавиться от ощущения, что он был великим существом, принявшим человеческий облик. — Шесть лет назад, во время дня рождения Малой властительницы Кусанали, Мудрецы привели в действие свой омерзительный план. В результате него погибло множество людей. — Нилу скомкала шелковую ткань своего платья. — Позднее Мудрецы обвинили во всем госпожу Кусанали, и многие жители Сумеру воспылали к ней ненавистью — за то, чего она никогда не совершала. — Откуда тебе об этом известно? Нилу подняла взгляд. — Я никогда бы не поверила, что госпожа Кусанали на такое способна. Сначала Академию покинул генерал махаматра. Затем с Мудрецами поругался секретарь Академии, господин Аль-Хайтам. Я встретила его в тот день, когда пустынники из Бригады тридцати сопровождали его в пустыню… Нилу вздохнула. Этот день навсегда отпечатался в ее памяти. Она давно, еще с тех пор, как Мудрецы обвинили в своих действиях госпожу Кусанали, подозревала неладное. Но в тот день, когда они с господином Аль-Хайтамом столкнулись у городских ворот, он вдруг кивнул ей, как если бы одним этим жестом подтвердил ее худшие догадки. Тогда Нилу осознала, что грядут серьезные перемены. Через несколько дней после той встречи в театр Зубаира пришли пустынники. Они принесли новый указ, согласно которому в Сумеру запрещались любые публичные выступления, не получившие одобрения Мудрецов. Академия всегда считала деятельность театра недостойной, оскорбляющей наследие Великой властительницы Руккхадеваты, и в конце концов господин Зубаир был вынужден признать поражение. Так Нилу лишилась работы. А самое главное, она лишилась возможности говорить с людьми на языке, который считала своим любимым. — Позже я начала сотрудничать с одним человеком, который всегда с легкостью добывал нужную информацию, — продолжила Нилу. — И мои догадки подтвердились. Эта ужасная несправедливость не дает мне покоя по сей день. Я никогда не стремилась оскорблять наследие Великой властительницы Руккхадеваты. Я верю, что она была великим Архонтом и многое сделала для Сумеру, но… Она сжала руки в кулаки. — …Но это не значит, что госпожа Кусанали заслуживает такое отношение! — Ты, кажется, глубоко ей предана. Нилу неловко рассмеялась. Ее щеки залил румянец, и она уже задумалась о поиске подходящих объяснений, когда Сяо вдруг сказал: — Я могу понять это чувство. Его слова прозвучали твердо, и хотя Нилу не решилась расспрашивать, она поняла, что Сяо искренне разделяет ее идеалы. Почувствовав, как между ними протянулась ниточка взаимопонимания, Нилу осмелела. Она рассказала Сяо о запрете на музыку и танцы. Он не удивился. — Да, я видел, как выступающих забирают пустынники. Это было… странно. Я не понимаю, зачем им это нужно. — Они считают выступления напрасной тратой времени, — ответила Нилу. — По их мнению, нация мудрости должна заниматься накоплением знаний и исследованиями, а не тратить время на подобные глупости. — Нилу, дорогуша, смотри шире. Обернувшись, Нилу увидела на пороге Дори. Прислонившись к дверному косяку, она скрестила руки на груди и внимательно осмотрела Сяо сквозь цветные очки в форме сердец. Таких очков у Дори за последние годы образовалась целая коллекция, и иногда она могла по настроению менять их несколько раз на дню. — Очевидно, они хотят тем самым заткнуть неугодных, — объяснила Дори. Сяо вопросительно вздернул брови. В его глазах вновь вспыхнула настороженность, и Нилу поспешила представить подругу: — Это госпожа Дори Сангема-бай, хозяйка дворца, в котором мы сейчас находимся. Благодаря ее поддержке мне удалось сохранить работу и продолжить хоть немного общаться с людьми на языке искусства. — Ах, брось, дорогуша, — отмахнулась Дори. — Это исключительно деловой вопрос. Нилу обладает поразительным танцевальным талантом. Грех было бы не воспользоваться им. Между бровей Сяо пролегла хмурая складка. — Вы ведь только что сказали, что танцы запрещены в Сумеру. — Хорошему бизнесу необязательно быть легальным, — подмигнула Дори. — Ты разве не знаешь? Чем строже запрет, тем сильнее искушение. Умные люди не упустят шанса на этом заработать. В Сумеру больше нельзя давать вольных выступлений — и так появилось куда больше желающих их посмотреть. Состоятельные люди готовы отдать за это баснословные суммы. Но, разумеется, подобные выступления должны проводиться в условиях строгой секретности для узкого круга проверенных людей. Это также стоит дополнительных денег. — Оу, — отозвался Сяо. — Я понял. Дори пригрозила ему пальцем. Выглядело это забавно: низенькая, обманчиво беззащитная девчушка на полном серьезе угрожает опытному воину. — Только попробуй кому-нибудь об этом сказать, — мило улыбнулась она. — Я знаю сотню способов заставить человека ответить за предательство. — Если ты так умна, вряд ли ты стала бы рассказывать подробности, не убедившись, что мне можно доверять, — ответил Сяо. — Полагаю, ты уже выведала у Паймон все необходимое. Дори одобрительно хмыкнула. — Какой сообразительный парнишка! Может, нанять тебя в качестве помощника? Мне как раз нужен кто-нибудь смышленый. — Нет, спасибо, — с усмешкой отозвался Сяо. — Возвращаясь к теме выступлений… Дори стрельнула взглядом в сторону Нилу, и та смущенно кашлянула. — Ах, да. Я считаю искусство особой формой языка. Когда у тебя отнимают право говорить прямо, ты можешь общаться с людьми косвенно — через танцы, музыку, литературу. — Нилу развела руками. — Устанавливая над искусством контроль, Мудрецы хотят тем самым доносить до жителей Сумеру определенные мысли, которые будут формировать у них определенное мышление. — Например, ненависть к Малой властительнице Кусанали, — подметил Сяо. Нилу кивнула. — Я не могу с этим согласиться. Просто не могу принять, что искусство в Сумеру теперь служит проводником ненависти и лжи. У Сяо сделалось такое выражение лица, словно он мысленно изучал весь свой словарный запас в поисках подходящего ответа. — Мне жаль, — сказал он наконец. — Но почему вы рассказали об этом мне? Вряд ли я могу чем-нибудь помочь. Я просто хочу попасть в Храм Сурастаны. Руки Нилу сжались в кулаки, и она подняла на Сяо полный энтузиазма взгляд. Она хотела набраться смелости шесть последних лет, но всякий раз ее что-нибудь останавливало. Мудрецы с их очередным указом. Бывшие коллеги, которые лишились любимой работы — не все они теперь верили в лучшее будущее Сумеру. Собственная нерешимость и страх утратить то, что осталось. Но встреча с Сяо странным образом приободрила Нилу. Она отчего-то знала, что Сяо собирается освободить Малую властительницу Кусанали и что он не остановится, пока истинный Архонт Сумеру не окажется на свободе. Может, это была наивная уверенность, но Нилу не сомневалась в своем решении. — Я не согласна с тем, чтобы вечно жить прошлым. Люди Сумеру заслуживают лучшего будущего. Вы ведь хотите освободить госпожу Кусанали, верно? Но это почти невозможно, особенно в одиночку. Именно поэтому… Нилу улыбнулась. — Я хочу вам помочь!