Follow Me

      Когда занавес сцены опускается, всё вокруг погружается в непривычную и почти сводящую с ума тишину. Еле уловимые переговоры почти незнакомцев и неторопливые шаги их же остаются за спиной зловещим скрежетом, пропитанным бесконтрольным страхом и шепчущим на самое ухо слова проклятий и пожеланий как можно скорее покинуть это место. Желательно с крыши; желательно раз и навсегда. Чтобы больше никогда и ничто.       Розария звучно выдыхает. Ей срочно нужно выпить.       Желание это разъедает где-то под рёбрами, но она стойко терпит и не срывается с места тотчас, чтобы как можно дальше отсюда. Вместо этого хлопает дверью личной гримёрки, чуть ли не на ходу скидывает высокие шпильки в угол, а новокупленные чулки в мусорное ведро рядом — потому что какому-то вопиющему кретину пришла на ум гениальная мысль зацепиться за них своими грязными руками.       Шорох ткани прерывается скрежетом железной молнии, после которого юбка откидывается куда-то на стул за спиной. Розария сама себе не без усмешки признаётся — сложно назвать это юбкой: жалкий кусок тряпки, кое-как прикрывающий самое сокровенное.       Такая работа, напоминает себе, натягивая плотные прямые брюки. От неё много не требуется, вспоминает, застёгивая пуговицы ставшей отчего-то тесной рубашки. Она — вершина этой грязной индустрии: неприкосновенная и опасная.       Грязная и дешевая.       Тушь не выдержала всей рабочей смены — поплыла чёрными кругами под глазами, придавая её виду ещё больше усталости. Розария трёт по выразительным мешкам указательными пальцами, упорно и до покраснения, но в конце концов сдаётся. Всё бесполезно. И уже не знает, относится ли это к дешевой косметике или жизни в целом.       Плотная ткань пальто не греет даже при выкрученном почти на максимум отоплении, а замок, как на зло, не желает поддаваться. Кажется, пора напомнить об этом в третий раз за месяц.       — Уже домой, Рози? — спрашивает один из местных громил, даже не поднимая лица от телефона.       Розария смотрит на него. Складывает три в ряд. Ничего интересного.       — Забегу к Боссу и домой, — отвечает, словно это правда кому-то интересно.       Охранник и после ответа не пытается посмотреть в её сторону. Отвечает наигранно-заинтересованным «Гм» и продолжает тыкать пальцами по экрану. Тот исцарапанный и запачканный потом и остатками еды. Просто отвратительно.       Розария хмурит нос, но оставаться здесь и дальше не планирует — покидает мигающий и тусклый свет коридора, в котором располагаются гримерки, резво лавируя между остальными танцовщицами. Те не прощаются, не задают вопросы. Напротив — сторонятся, чтобы лишний раз не столкнуться с мрачной особой, что оставляет после себя лишь грязный смрад и звонкий цокот каблуков.       Ей не интересно: ни что они думают, ни что говорят за спиной. Всё это остаётся там, во мраке, схоронившись вместе с надеждой о том, чтобы больше никогда в эти коридоры не ступать.       Ступит и ни раз — знает, а потому головы не опускает. Идёт гордо, с надменностью. Словно не готова сломаться в любую секунду, на каждом шагу.       Просторный зал, обычно встречающий яркими огнями цветастых софитов, в нерабочее время выглядит почти грязно. Пустота омрачает серые оттенки на полу и стенах, скользит по декорированным столикам и барной стойке. Изыск в пьяном угаре, кажущийся самой натуральной дешевкой для привлечения внимания.       Сверху на Розарию смотрит благоговейный взгляд какой-то святой. Одни называют её Марией, другие Викторией. На самом деле безымянная шлюха в рясе, улыбающаяся не ради всепрощения — ради лёгких денег тех пустоголовых кретинов, что днём молятся всевышнему о собственном благополучии, а ночью тянут грязные руки на декоративном молитвеннике «Собора Святого Барбатоса».       Розария удивляется, как это место ещё не прикрыли по причине «оскорбления чувств верующих». Задаётся вопросом, почему приходящие сюда могут унижать не только того самого Бога — всех тех, кто притворяется его служащими.       А затем она поднимает голову. Встречается с яркими миловидными глазами на фальшиво-детском лице. И всё понимает.       — Моя дорогая, — голос Венти звонкий, отскакивает от стенок черепа и бьёт по мозгам. Розария терпит. — Как прошла смена? Без происшествий?       — Не считая парочки перепивших, всё хорошо. Как обычно.       Спина Розарии до боли прямая, когда она останавливается напротив рабочего места своего Босса. Как настоящий боевой пёс, готовый действовать по любой указке. По этой самой указке она и садится в кресло напротив широкого стола, не смея противиться приказу, выраженном в лёгком взмахе ладонью.       — Если всё хорошо, что привело тебя ко мне?       Венти улыбается так, как не улыбался никто в её памяти: мягко и сладко, словно тот самый надёжный дядюшка, которому можно открыть все свои секреты; гадко и хитро, всем видом показывая, что одно неверное слово будет стоит не капли крови — литров. Попробуй убежать живым.       Однако Розария знает его слишком давно. Ни год и ни два работает под началом этого человека, а потому наизусть выучила каждую повадку, какую эмоцию. Смотрит на него, изучает и понимает: в хорошем настроении, расслабленный и спокойный. Сегодня всё должно быть хорошо.       По нервной привычке Розария оправляет и без того гладкую ткань брюк — незаметно для чужих глаз.       — Мне бы хотелось знать, что мы собираемся делать дальше? — Розария не пытается ходить вокруг да около. Говорит сразу и по делу.       Венти на её вопрос отводит взгляд в сторону. Имитирует задумчивость.       — Ничего, — в конце концов пожимает плечами. — Сейчас нам остаётся только ждать.       На лице наёмницы появляется хмурость. В подобный исход верилось с трудом; в такой «грандиозный» план со стороны Венти поверить было просто невозможно.       Прошли годы с того момента, как он начал карабкаться к власти. Начиная с небольшого бара, влезая в дружбу с крупными предпринимателями, находя связи с богатейшими мира сего. Чтобы быть на слуху, на виду — там, где точно никто не заметит. Тенью собственного величия, священной неприкосновенностью под взглядом самих Богов.       Все эти годы под его руками вились сотни интриг, а мозг генерировал тысячи авантюр. Венти знает всё и обо всех, ни один шаг простого смертного не выйдет из его поля зрения. Всевидящее око, что всё ближе и ближе подходит к вершине пищевой цепи; к полноценному становлению единогласного Святого.       Единственное и последнее препятствие — этот Чайлд Тарталья. Выставленный руками заботливой Матушки королёк, губы от молока у которого не обсохли. Жестокий, высокомерный, тщеславный. Монстр в человеческом виде.       Если Венти считает себя Богом, то Чайлд — самый настоящий Дьявол.       Розария же считает, что они оба те ещё черти.       А потому не верит, что их предыдущая тактика так просто уходит в пыльный ящик. На протяжении последнего года она по пятам следовала за организаций: сначала пытаясь выяснить, кого же ставят на руководящую должность, затем понять, кто такой этот Чайлд.       Венти исходился пеной, считая, что без Короля или Королевы власть почти была в его руках, но ключевое здесь «почти» — Венти вновь упал вниз, стоило наследнику вступить в игру.       Все эти полгода с небольшим Венти всеми возможными способами старался подступить к противнику и рубануть прямо по Ахиллесовой пяте. Розария чётко помнит, что он желал быстрой расправы над «никчёмным желторотиком».       Однако так внезапно сдулся, неожиданно для всех дал заднюю. Сидит в своём огромном кресле, за неподходяще широким столом. И улыбается: так спокойно, так безмятежно. Словно всё в его руках.       — Ничего, — всё же повторяет Розария, желая тем самым добиться большего.       — Механизм уже запущен, — Венти откидывается на мягкую спинку. Выглядит слишком довольным. — Мы подключил к игре Рагнвиндра. Он сделает всю работу за нас.       Невольно при упоминании оного в голове Розарии возникает образ упомянутого человека: хмурого и отчасти грубого, категоричного и до сведённых зубов правильного. Встречи их были редки, но каждая чётко отпечаталась в памяти, накладываясь сотней рассказов о нём же со стороны. А потому совершенно не понимает, как он может быть им полезен.       Разве что, напротив, вставит лишние палки в колёса и подставит их самих.       — «Мать» хорошо подчистила дело за Восьмой, улик почти не осталось, доказательств — тоже. Что ты будешь делать, если он не сможет довести дело до полиции?       — Если так, то мы просто используем запасной план.       Розария щурится. Смотрит на Венти секунду-две, прежде чем произнести:       — Запасной план?       Они ни разу не говорили об этом. Сколько бы не собирались вместе, чтобы решить этот вопрос, обговорить проблему, наложить чёткие правила на дальнейшее — ни единого чёртового раза. Венти всегда настаивал на том, что всё это — чистой воды случайность, и Кэйе, этому тревожному «младшему братику», не стоит волноваться о делах старшего. Что всё будет хорошо, и Венти, конечно же, всегда поможет, чтобы с тем всё было это самое хорошо.       Розария знает — он блефовал. Видела по глазам, что Венти прекрасно осведомлён во всех нюансах происходящего; что является виновником и главным организатором. В его жизни никогда и ничто не происходит «случайно» или «просто так». Это всегда, абсолютно всегда чётко продуманный план, чтобы самому не замарать руки и остаться в стороне. Словно непричастный, с чистейшей совестью и невинностью в обманчиво-детском лице.       Как и сейчас, весь его вид кричит о том, что она права. Понимает по высокомерному взгляду, вздёрнутому подбородку и всё той же гадкой улыбке.       Розария сжимает кулаки, когда тот разводит руками.       — Разбитого ускользнувшей любовью человека сломить легче всего, не считаешь?       Нет, не считает. Потому что не понимает.       Руки, до этого сжатые, напрягаются ещё сильнее. Белые костяшки натягивают кожу, глядишь вот-вот — и порвётся. Мысли бездумно пляшут по черепной коробке, ударяются друг о друга, но не могут прийти к единому. Путаются, мешаются, создают вихрь, в котором не разобрать ни слова.       На фоне слышится сломленный голос Кэйи. «Это я виноват». Розария не разбирает ни слова, сколько бы не старалась не находит общего смысла, но повторяет раз за разом: «Нет».       — Вижу, ты хочешь задать вопрос, — безмолвно понимает Венти, поднимаясь, наконец, с места.       Его низкий силуэт начинает расхаживать из стороны в сторону. Перед Розарией, позади неё. Тихие шаги звучат громче еле уловимого дыхания наёмницы. Она внимательно следит за каждым его движением: если не глазами, то ушами.       — Одна птичка принесла мне на хвосте, что Чайлд Тарталья не впервые посещает Мюнхен.       — Я проверяла информацию, его не было в городе до этого года, — парирует Розария, вызывая со стороны смешок.       Противный до тошноты.       — Как «Чайлд Тарталья» он, правда, появился в этом городе впервые. Как «Юрий Фролов» — тоже. Однако, — голос его затихает, когда ладонь ложится на плечо Розарии. Хочется скинуть, но она не делает и попытки двинуться. — Как Аякс Апелинский он здесь уже не первый год.       — Откуда ты это узнал?       — Мой старый и хороший друг сообщил мне эту информацию. Прости, что не поделился ей сразу.       Венти ещё раз оглаживает чужое плечо, чтобы после отступить и вернуться туда, где Розария будет его видеть. Его прищуренный, но на удивление спокойный взгляд. Властный, надменный. Венти знает, что держит ситуацию под своим контролем; Розария буквально чувствует, как поводок на её шее натягивается.       Место недавнего прикосновения неприятно колет где-то под кожей, хочется растереть это место до крови, но Розария терпит и смотрит перед собой. Взглядом сосредоточенным, серьёзным. Не выдаёт поднимающуюся тревогу.       Открыв один из верхних ящиков стола, Венти кидает перед Розарией какие-то бумаги. Одного мимолётного взгляда достаточно, чтобы понять — то были фотографии. Десятки однотипных карточек, заставляющие при лучшем рассмотрении сердце заледенеть, а дыханию — замереть.       На них всех был Дилюк Рагнвиндр.       — С пару месяцев назад Чайлд связался со мной, дабы заключить сделку. Деньги в обмен на каждодневные фотографии некого человека, — Венти улыбается, но Розария этого не видит. Кажется, и не слышит, что он продолжает говорить. — Один мой друг узнал об этом и поделился информацией, что они когда-то были знакомы. И даже ходили в одну школу.       Пазл начинает неровным рядом складываться в голове, однако легче от этого, к её собственному сожалению, совершенно не становится. Напротив — тошнота, до этого приглушенная силой воли, кислым комом встаёт поперёк горла, заставляя задыхаться.       Розария поднимает лицо на Венти, смотрит глаза в глаза — яростные в озорные.       «Я во всём виноват»       — Нет, — вслух говорит Розария. — Ты не можешь этого сделать.       — Я уже это сделал, — Венти несильно смеётся, приземляясь обратно в своё кресло. — Признаюсь честно, изначально я даже не рассматривал такую возможность, но как хорошо, что мне её добровольно вложили в руки.       Розария, в угоду своей вспыльчивости, поднимается с места. Стул со скрипом отъезжает назад, чуть ли не падая спинкой на пол, а руки начинают трястись более интенсивно. Однако она не продолжает движение: не поддаётся вперёд, не несётся сломя голову на неугодного, перепрыгивая через стол; не поддаётся повадкам своего друга. Терпит, лишь пальцами подрагивает, и ждёт. Всё ещё выдрессированный пёс.       Прекрасно осознаёт, что враг перед ней ей не по зубам.       А потому продолжает напирать словесно, в надежде, что хотя бы это сможет как-то помочь, исправить, вразумить.       — Ты молчал столько времени, потому что знал, что я буду против. Что Кэйа будет против.       — Всё под контролем, Рози, не понимаю, к чему вся эта суета.       Смех Венти, озорной и лёгкий, режет по ушам не хуже острого лезвия. В один миг прерываясь, а голос его, в одночасье ставший серьёзным, ложится каменной плитой на всё тело наёмницы.       — Сядь на место.       Против собственной воли Розария падает обратно на стул. Ком самоненависти поднимается ко рту из самой груди.       — Всё под контролем, я с самого начала приготовился к подобному, — его лицо становится обратно расслабленным и почти дружелюбным. — Мои люди ежедневно следят за Дилюком и в случае чего смогут защитить. Я продумал все возможные варианты развития событий.       Перед глазами Розарии проносятся все последние недели: их разговоры и встречи, обещания Венти, мольбы Кэйи. Его переживания и срывы, которые он каждый раз запивал алкоголем. Очередные ссоры и недопонимания с братом, потому что невозможно рассказать, открыться, поведать ту самую истину, способной сломать окончательно.       У Розарии болит сердце. Хочется растереть грудную клетку, но всё тело словно онемело.       — Мы о таком не договаривались…       — Расскажи мне, пожалуйста, а когда это мне нужно было твоё или чьё-либо ещё одобрение? — интересуется Венти.       Улыбка его остановится острее, а взгляд — тяжелее. Розария не смеет проронить и слова.       Удостоверившись, что та более не будет перечить, Венти продолжает:       — Как я и сказал, сейчас наша основная задача — банальное наблюдение. Если первый исход плана провалится, придётся прибегнуть ко второму. Только тогда я вмешаюсь и помогу нашему дражайшему «братцу». Не переживай. Все выйдут из этого целыми и живыми.       Розария продолжает молчать, давясь всеми высказываниями, крутящимися на языке. Вопиющая несправедливость — по отношению к Дилюку, к Кэйе, к ней самой. Внутренняя сторона ладоней неистово чешется, желание сломать что-то или кого-то не поддаётся никаким измерениям, но она может лишь покорно сидеть, склонив голову, и слушать весь этот бред.       Как же хочется закончить это здесь и сейчас. Не идти к плану медленными шагами, сделать лишь один рывок, вырвать с корнем. Если бы только сил чуть побольше, если бы только не была такой трусихой.       Внутренности перекручиваются, когда Розария слышит хмыканье. Не поднимает головы, но слышит — настроение «Босса» испортилось.       — Надеюсь, мы друг друга поняли, моя дорогая. Теперь можешь идти. Отдохни на выходных.       Поднявшись с места, Розария продолжает изучать тёмный пол под ногами. Без единой крошки или пылинки, идеально чистый. До безобразия чистый. Это кажется ненормальным, но каким-то слишком привычным.       Сжечь бы это место к чертям собачьим.       Вместе с его владельцем, со всеми работниками; с самой собой. Чтобы полегло под чёрными пеплом, превратилось в пыль. Запачкало этот треклятый пол хоть чем-то.       Когда ладонь ложится на вертикальную ручку, готовая уже было выйти Розария слышит свой отклик. Голова выпрямляется, и она чуть оборачивается, краем глаза наблюдая за силуэтом, оставшимся в тени широкой спинки.       Даже кажется, что глаза его опасно сверкнули.       — Кэйе ни слова. Он не должен знать ни о чём, что произошло в этой комнате сегодня. Поняла меня?       Розария нехотя кивает, и только после этого Венти вновь улыбается. Машет рукой на прощанье и желает приятного отдыха.       Когда дверь за спиной закрывается, Розария чувствует, что задыхается.       Ноги кажутся сломанными — каблуки отбивают неровный темп по бетонному полу, разнося её личную скорбь по всему коридору. Траурная мелодия окрашивает и без того блёклый мир в серые цвета, лицо Розарии становится на два тона бледнее, а круги под глазами — на три темнее.       Желание развернуться и вырвать трахею голыми руками не исчезает вплоть до того момента, пока она не покидает Собор. Розария вдыхает холодный утренний воздух полной грудью, — чтобы даже рёбра болели, — смотрит в чистое небо над головой и кривит уголок рта в болезненной усмешке.       Просто шутка, такая несмешная шутка от вселенной, что солнцем отражается в её светлых глазах.       Почему она всё это просто-напросто не бросит? Почему продолжает бороться ради так называемого «лучшего будущего», придуманного наивными умами? Почему для этого «лучшего» нужно пережить самый натуральный Ад? И как, в конце концов, в нём не остаться?       От мыслей её отвлекает звучная вибрация телефона в кармане. Розария опускает голову от неба и вынимает его, с лёгким прищуром вглядываясь в имя на затемнённом экране. А, разглядев, губ невольно касается улыбка, переходящая в нервный смех.       Ну конечно. Вот и ответ на все её вопросы.       — Рози-и! — громко отражается в динамике, эхом отражаясь где-то в стороне.       Даже не нужно поворачиваться, подтверждая чьё-то присутствие рядом — на её плечи резко наваливается чужой вес. Розария чудом удерживает равновесия, лишь коротко отступая правой ногой в сторону.       — Ты ужасно…       — Хорош? Привлекателен? Красив? — смеётся Кэйа, с телефоном у уха продолжая виснуть на ней.       Розария наступает высоким каблуком прямо в центр его ботинка, вынуждая болезненно разве что не завопить.       — Невыносим, — убирая прядь волос, упавшую на лицо, говорит она.       Кэйа перед ней скручивается креветкой, демонстративно придерживая свою ногу. Разве что за колено — то место, куда удара он точно не получал. И от одной этой картины на сердце становится и легко, и тяжело.       По договорённости он приехал её забрать перед своей сменой — она уже успела забыть об этом. Груз вины ложится на неё более настойчиво, заставляя не идти к машине — ковылять так, словно тело начинает весить целую тонну.       А друг по левую руку всё говорит и говорит, звуча эмоционально и громко. Точно привлекает к себе всё возможное внимание, совершенно не стесняясь зацепить кого-то со стороны. Улицы этого района в такое время совершенно пусты.       — Поговорила с Венти? — спрашивает, когда они садятся в машину. Розария неоднозначно мычит. — И что он сказал?       — Пока что бездействуем, — не врёт. Просто недоговаривает. — Он рассчитывает подключить полицию. Чужими руками это не придёт в нашу сторону.       Кэйа рядом с ней тяжело выдыхает. Весь запал радости сходит с него в одно мгновение.       — Я вчера разговаривал с Тартальей, — рассказывает, выводя машину с парковки на дорогу. — Этот чёртов прохвост начал выкручиваться, перевешивая вину на меня. Я знаю, что виноват. Но все вокруг пытаются перевесить всю вину на меня, словно я для них какая-то шутка.       — Мы просто пешки в их руках. Можно было и привыкнуть.       — Я, может, и привык. Только будучи пешкой, я, как придурок, следую всем указаниям и не нарушаю доверия.       Розария усмехается. Бровь её приподнимается, делая взгляд откровенно скептическим.       Кэйа, замечая это в лёгком повороте головы, закатывает глаза.       — Ладно, да, я тоже играю не по правилам. Но это другое.       Когда они останавливаются у светофора, Розария осмеливается похлопать его по бедру. Не смотрит в глаза, отворачивается, но чувствует — на неё смотрят. Однако вопрос задать не даёт.       — Скоро это закончится. Как только придумаем способ вызволить Дилюка из этого, сделаем последний ход и натравим их друг на друга.       Розария поворачивает голову. Чуть щурится, пряча за этим всю неуверенность и страх, что разъедают кожу гадкими жуками.       — Скоро мы все будем свободны.       Кэйа в ответ уверенно кивает и улыбается.       Розария же не верит себе сама.