Бамбук, склонившийся под тяжестью снега

Холод, августовский и деликатный, резвился с рисовыми полями, задевал яблони, купался в широколиственно-хвойных лесах, бился об мосты и горную породу, щекотал руки и лицо. Сохо была в вязаной кофте, растягивая рукава, в привычном пиджаке и с хмурыми бровями от читаемой газеты. Сатору сидел напротив — ел из разложенных по кругу упаковок с готовой едой и дергал ногой. Его очень раздражала открывшаяся на ладони истина: обычные люди, не-шаманы, обращали особое внимание на внешний вид сенсея. Раньше это не настолько было явным, и Сатору не замечал брезгливость, растерянность и отторжение. — Сохо-сенсей… — позвал, а она, прерывая, подняла указательный палец вверх: подожди, я должна дочитать колонку. — Слушаю, — закончив, Сохо свернула газету и села расслабленнее. — Ты не наелся и хочешь еще что-нибудь взять, мой дорогой? — Нет! — поддался издевке. Тут-то он понял, что совсем не придумал, как окантовать свои мысли, когда испытывал в этом сильнейшую потребность; он не знал, как точно спросить, чтобы сенсей его правильно поняла, и как выразить раздражение от удивленный реакций с отвержением от других — обычных — людей. Сатору смотрит на Сохо с восхищением, тогда почему кто-то смотрит по-иному просто-напросто из-за порезанной кожи. — А ваши шрамы… как они появились? До этого не задавал такой вопрос — причины и так были понятны: шаманская практика губительна для души и тела. Сохо, догадываясь, почему Сатору вдруг решил открыть эту тему, хмыкнула и посмотрела на продавца: когда они проходили к кассе, он, увидев ее, сконфузился и сморщился, как от укуса в нос. В этом не было ничего удивительного — вполне обычная первая реакция, даже допустимая и несколько мазохистски приятная: так она всегда помнит, куда бы не убежала, какую бы иллюзию не примерила, внешний мир не ее родной дом; даже если уйдет, стерев о себе память, сама не забудет. — Ты про какие именно? — Похрустела пластиковым стулом и упала на спинку. — Про те, что на лице, верно? — Сатору кивнул. Его рыба, которую он до этого старательно ковырял, давно остыла. — Упала, когда училась кататься на велосипеде. — Да, и упали на разбросанные ножи. А если по правде? — Сам-то как думаешь? — Развела руками и пожала плечами. — Моя техника действует только на ближние дистанции. Их можно как-то попытаться убрать или скрыть, но я вижу некий шарм. Женщин украшают шрамы, в курсе? Сатору хмыкнул и вернулся к еде, разбрасывая ее палочками по дну. Сохо, намереваясь выйти подышать, достала пачку с сигаретами, открыла и недовольно сжалась: к стенке прилегала последняя оставшаяся и зажигалка. Хотела было встать и купить, но: — У меня для вас кое-что есть. — Сатору достает из кармана толстовки нераскрытый блок. — Я такие не курю. Они… тонкие, — ответила с детской брезгливостью. — Где достал, в автомате? — Да. Сёко курить начала, в курсе? — передразнил и довольно улыбнулся. — У нее обновились запросы в списке покупок. — Странные у нее вкусы. В машине было теплее, чем на улице и в магазинчике, и намного комфортнее: радио продолжало ненавязчиво болтаться у ушей, никого чужого не было. Подушка, плед — и можно было представить себя вернувшимся в техникум, в котором затишье, активный и с высокими требованиями Анко-сан, Сохо-сенсей, ненавязчиво навещающая и быстро уходящая, и директор с его благовониями. Сатору, неудобно свернувшийся в угол и сдавленный ремнем безопасности, засыпает; его убаюкивает шум колес и согревает дневное солнце. Сквозь сон, в который до конца не уходит, держится на поверхности, чувствует плавную остановку и слышит грохот двери; не понимает, сколько времени прошло, по ощущениям — минут десять. Сохо-сенсей будит его неспешно, молча, потряхивая за плечо, — и Сатору поддается, подтягиваясь. — Уже приехали? — Приехали. Я оцениваю твою помощь с картой на самый низкий балл. — Сохо остается на месте, будучи чуть наклонившейся и держащейся за дверь. — Дальше — в горы, придется идти пешком. Там и отдохнем. Сатору достает из багажника две небольшие сумки — свою, сенсея — и взваливает на плечи. Осматривается: современные небольшие застройки, частные дома, ровные поля и переливающиеся горные склоны, людей — мало. Они остановились рядом с мэрией и магазином бытовой техники, парковка небольшая, рассчитанная на пять мест. Шумит природа, шумят и колокольчики у пластиковых дверей. — И где мы там отдохнем? На камнях? — Там деревня. Идти недолго, но трудно. — Откуда знаете? Подчинили местных техникой и выпытали информацию, пока я сладко спал? — Нет, — откровенно врет и берет чехол с нагинатой. Каменные ступеньки были низкими и короткими, а подъем крутой. Никакого ограждения, и шум природы постепенно стихал. Сохо-сенсей резко останавливается с поднятой головой, и Сатору, занятый отсчетом шагов, чуть не врезается ей в спину. Отходит назад и ловит направление взгляда — панорамный вид на поселок цветастый и бесшумный; жизнь шла под слабым напором, запутываясь в антенных сетях. Сейчас они были на уровне трехэтажного дома, то есть на уровне мэрии, самого высокого здания. Ничего подозрительного Сатору не замечает, поэтому смотрит на задумчивый профиль сенсея вопросительно-раздражительно: зачем тянуть время. Сохо поднимает руку, двигая рукав пиджака, и всматривается в наручные часы. — Ну-у-у и? — спрашивает Сатору. Она качает головой и идет дальше, мальчик — фыркает и поправляет ремни на плечах. Поднимаются, поднимаются, но теперь без воодушевленного, сияющего блеска от Сохо. Справа — горная порода с покрывалом-мхом, слева — поселок, деревья, впереди — напряженность, такая, как на экзаменационной проверке. Сенсей снова резко останавливается — на этот раз Сатору, засмотревшийся на белое пятно, которое бегало между стволов деревьев, и пытающийся отгадать, что это за животное, врезается. Бесконечность, которую он выстроил после пробуждения в салоне машины и со временем укрепил, смягчила столкновение — настолько, что Сохо вовсе не замечает, лишь оборачивается на шум. — Да что опять?! — вспыхивает Сатору. — Ты мне скажи. Точно как на экзамене. Мальчик вскидывает руки со вздохом и отпускает их с сопящим выдохом. Ему совершенно не нравится эти внезапные проверки — намучился еще со времен житья в клане. — Прямо сказать не можете? Сохо посматривает сначала на часы, затем на панораму. — Мы не поднимаемся, Сатору-чан, — с мягким нажимом отвечает и указывает на ступеньки позади. — Кажется, что прошли много, а по сути не сдвинулись совершенно: все тот же вид. Возвращаемся. — Возвращаемся? — То есть спускаемся. Если не получается подняться — нужно спуститься, логику находишь? — Хотя бы на задании можете говорить прямо? — Что тебе было непонятно? — Ничего не понятно! Сохо вспоминает, почему после первого их задания она вспылила и почему Сатору обиженно с ней не разговаривал — с ним нельзя вести себя так, как привыкла и как в основном вела задания, если приходилось с кем-то работать: он просто не может делать, как велят, ему обязательно нужно все объяснить. Рассказать столько, сколько знаешь сам. Если Сёко плавала по течению, а Сугуру мягко задавал уточняющие вопросы, Сатору — требовал, и сенсей была уверена, что в какой-то момент она не сможет удовлетворять его потребность брать. Не готова отдавать все. Изначально планировала обойти Сатору, но передумала — улыбнулась, подошла и уже по-привычному положила руку ему на плечо. Поправила ремень сумок. — Я подчинила хозяина ближайшего магазина техникой и приказала рассказать все про ближайшую деревню. Он сказал, что деревня отчужденная, живет по-своему, занимается земледелием и торгует здесь овощами. Иногда также спускаются для закупок рыбы, бытовой химией и прочего, чего не могут сделать сами, мало у кого есть машины, и мало кто ездит в город. Кто-то внизу поговаривает, что наверху образовалась своя секта: люди ходят в традиционных одеждах и не пользуются телефонами. Разговаривают странно. Слухи прибавились из-за пропажи людей в этих окрестностях. — А в обычном разговоре это бы не стало понятно? — Ты прав, — по-учительски похвалила. — Люди любят сплетничать, но я не местная, и для такого широкого и глубокого рассказа потребовалось бы больше времени и усилий. — Так вы пользуетесь техникой на людях потому, что не умеете разговаривать? Сохо решила пропустить мимо ушей колкость и продолжила: — Этот мужчина сказал, что подниматься в горы тяжело. И перед подъемом нужно бросить под ноги пятьсот йен. По крайне мере все из деревни так делали, когда возвращались. Монету не подбирали. Знаешь, как оплата прохода. Поэтому мы не можем подняться — часть пути обрывается от основного и закольцовывается. Пока не понимаю, как это точно работает. — И почему же мы сразу так не сделали? Только зря шли! — Как почему? — Сохо взялась театрально за сердце и охнула. — Я хочу побыть с тобой подольше и дольше слушать твои сладкие, дерзкие речи. Сатору цокнул. Теперь ему стало все понятно — быстренько развернулся и стал быстренько отстукивать кроссовками по камню. — Давай остановимся здесь, кто-нибудь должен позволить снять комнату, — предлагает Сохо, когда они вернулись к началу и оказалось, что уже закат и все розовеет. — На следующей день продолжим восхождение. — И сбросим сумки, да? — ворчливо отозвался. — Еще раз спрашиваю: почему, Сохо-сенсей, нельзя было сделать так сразу? — Ты куда-то спешишь? — строго спросила. — Научись проверять, осматриваться и останавливаться. Остановка — тоже путь. — Мы не в походном туре, а на задании по уничтожению проклятья! Сохо улыбнулась еще раз — шире, радостнее и лучисто. Домик госпожи Хайды был двухэтажный, стесненный жилой одноэтажкой и маленьким перекрестком. На первом этаже — семейный ресторанчик, хозяйкой которого и являлась, на втором две комнаты со спальнями: дочери, которая уехала в столицу префектуры, и самой госпожи Хайды, расслабленно живущей на пенсии и любящей по возрасту болтать и восклицать. Ей сразу же понравился Сатору своей необычной внешностью и мягкими чертами лица — не то что Сохо с порезами на лице и важной отстраненностью. Оплату за ужин и комнату взяла небольшую, подготовила футоны, полотенца и проводила до ванной. Теперь самолетом от них не пахло — пахло бергамотом, ландышем и покоем. Сохо переоделась в легкую кофту и домашние брюки, Сатору натянул футболку с принтом модели — специально, чтобы шокировать госпожу — и шорты. Время будто бы опять остановилось: ночь, яркие звезды и неспешный ветерок. Они улеглись на два футона в одной комнате, где только мебель и ненужные вещи за дверьми шкафа, ничего, что могло бы охарактеризовать дочь хозяйки и их взаимоотношения. — Вы правда верите, что там сектанты? Сохо, услышав вопрос слева от себя, открыла глаза и поправила одеяло. — Что, в машине выспался? — Не переживайте, Сохо-сенсей, можете полностью на меня положиться. — Сатору расслабленно сложил руки за голову. — Хоть сектанты, хоть проклятие особого уровня, хоть база инопланетян. — Скажу как твой наставник: ты красивый бутон, но все еще не раскрывшийся цветок. — Пф, метафоры… Отвернулся. Ранним утром Сохо вышла из дома госпожи Хайды и одна стала проверять интереснейшую теорию: скинула перед подъемом под ноги йену. Никаких спецэффектов не было — в общем-то, никаких знаков, которые бы дали понять, что плата взята и проход открыт. Поэтому Сохо стала подниматься, засекая на часах время. Когда по расчетам путь снова должен был оторваться и закольцеваться, на удивление — виды начали меняться, поселок уплывать дальше и ниже, а вместо паузной тишины — почти не уловимый смех между играми ветра с травой и мхом. Развернулась. При возвращении монетки не было. Ресторанчик открывался, Сатору ходил за пожилой госпожой со стопками тарелок, помогая растаскать и натереть; одновременно с этим шипело масло и трещал телевизор с покосившейся антенной. Сохо зашла, отодвигая ребром ладони норэн, вовремя — как раз тогда, когда Хайда пыталась заставить мальчика примерить фартук. — О, Сохо-чан, дорогая! — женщина довольно хлопнула в ладоши, скрепляя морщинистые руки в замок. — Как ты там говорила… Насколько вы у нас остаетесь? Мне не помешали бы помощники: сын Такаши сейчас готовится к школе, у него совсем нет времени на подработку, а у Масатоши-куна разболелась спина… Могу плату за проживание не брать, — погладила по спине Сатору, которого почему-то веселило обращение «Сохо-чан», — если будете помогать тетушке. — Извините, мы уже сейчас должны идти. У нашего походного тура строгий график. Сохо посмотрела на мальчика и чуть-чуть, еле заметно кивнула в сторону главной двери. — Да! Да-да, извините, — Сатору скинул с себя на стол не завязанный и маленький фартук, — я побежал. До этого Сохо считала, что верхняя деревня будет неким перевалочным пунктом, но, поняв на практике, что действия проклятья стали шире и глубже со времен последнего сбора информации, отказалась от идеи: сумки они вернули в багажник. — Почему нельзя было подчинить разум этой тетки и бесплатно переночевать? — У меня хорошее жалованье, — просто ответила. Деньги действительно последнее, в чем нуждалась. Следующий акт — повторение начала. Сохо кидает йену. Она хлопается об землю. Сатору обездвижено стоит рядом. — И? Ничего. — Хлопает ладошками по ногам. — Я проверяла утром. Это работает, так что не переживай. Ты кидать-то будешь? — Кину, конечно, если дадите. — Протягивает руку и улыбается. — У вас же хорошее жалованье. — А у тебя плохие манеры. — Это же не свидание. На свидании обязательно и за себя, и за вас заплачу, не переживайте. На двухсотых ступенях небо плескалось, как чистая водица с кусками льда в стакане, и таскала за собой заледеневшие, тяжелые облака. Сохо-сенсей стала чаще распускать волосы, и они беспорядочно болтались по ветру, изредка оголяя шею. По цвету эта шея — те же облака, их светлая, согретая солнцем верхушка. Бергамот, ландыш — запах приятный, но духи, которые сенсей использует вне заданий, в гражданке, куда интереснее, привычнее и подходяще для образа. Сатору сначала шел внимательно, настороже, чтобы вновь не попасться в какую-то бредовую ловушку, но вскоре заскучал — стал засматриваться по сторонам и считать прошедшие ступеньки. На этот раз предупредительно подняв руку, Сохо-сенсей остановилась и сразу пояснила: — Я слышу смех. И игру на чем-то… Сатору постарался прислушаться, — и понял, что имеется в виду; он тоже обратил внимание на свист, перебиваемый взрослым, грубым смехом, только вот зловещего в этом не находил. — Ну да, мы же почти поднялись. — Воспользовался случаем и стал разминаться: покрутил корпусом со сложенными руками и потянулся к носкам кроссовок. Все — с повторами по пять раз, чередуя. — Подозреваете, что это зловещие сектантские песнопения? Сохо обернулась. — Ха, — хлопнула в ладоши, — Ха, — еще раз. — Надеюсь, они практикуют людоедство. — Хотите быть сожранной? Вот это реально жутко. — Закончил с разминкой и поскакал вперед. — Расслабьтесь, выключайте свой датчик опасности, он начал барахлить. Теперь я буду впереди, позволите? — Да. Сохо устало кивнула и передумала говорить, что смех и музицирования она начала слышать задолго до конца подъема — и так же ярко и отчетливо, как сейчас. Переживала. Задания с изгнанием проклятьев давали редко — сейчас так вообще лишь по личной просьбе; задания с напарником — еще реже, и Сохо, несмотря на силу Сатору, переживала о его безопасности. Не из-за того, что он ее ученик, а из-за того, что он брат ее покойного мужа и их связь давняя. Разные степени ответственности наслаивались друг на друга, дышать становилось тяжелее, настороженность извергалась подобно гейзеру. Возможно, не стоило так легко соглашаться на предложения директора; возможно, возможно. Видя теперь его затылок, находясь за спиной Сатору, Сохо вспоминает, как он выглядит спящим, и почему-то по чуть-чуть, по капелькам расслабляется. Когда Сатору засыпает, когда глаза закрыты, сам он перестает дергаться, а дыхание меняет ритм, из него не исходят дерзости, колкости, и он больше приближается к тому, что Сохо чувствовала из глубин, находясь у него в голове; к тому, что похоже на полет снежинок без ветра — медленное, плавное падение. Отвлекается, — и нет ни игры, ни смеха. Дошли. КОЛЬЦО2.мр4. У нее было много дел. Она не хотела ими заниматься. Отгул — это хорошо. Достаточно времени, чтобы подготовиться к похоронам и успокоить душу. Сохо казалось: это не займет много времени. Она была спокойна и тиха — на похоронах, дома и на работе. Какое-то время. Когда осознание подошло вплотную, тронуло за душу — резонанс, и тело, мысли атрофировались. Сохо прокручивала в голове раз за разом годы замужества, лицо Ичиро, как ей было с ним хорошо в быту, в постели; сколько сил было потрачено на улучшение отношений. С ним — как на мягких сугробах под снегопадом. Прокручивала, плакала — и больше ничего не делала. Ничего — все. Ничего и ничего. Ничего-ничего. Ничего. Все. Плач был разный — надрывной, тихий, истеричный, отчаянный, нарастающий, усталый и беззвучный. Когда слез не осталось, нужно было начать что-то делать, и Сохо начала писать прощальное письмо Ичиро, останавливаясь на каждом слове. Она была озлоблена на всех и отвечала лишь клану Годжо — злобно. Про Сатору забыла — теперь он ничем не отличался от остальных и сливался с белильным пятном. Ничего — все: прожитые совместные года — его смерть. Ничего и ничего: его жизнь и ее жизнь, обе ничего не стоят. Ничего-ничего: он хотел для нее счастья и меньше дней для траура. Ничего: пустая квартира. Все: пустое «я». Мучительно дописанное письмо Сохо зачитывала перед могилой Ичирой, чувствуя себя глупой, но по большей части — преданной и брошенной. Резервуар со слезами вновь заполнился — плакала устало и тихо, голос дрожал, шепот приумножал боль. Концовка письма — Сохо снимает с пальца кольцо и долго не решается. Планировала оставить здесь же, рядом со сложенной бумагой на могиле, — или на крайний случай, дав себе побольше времени, выкинуть в реку с моста, или закопать в их — Ичиро-Сохо — общем месте. Не может. Не хватает сил. Возвращает кольцо и закрывает рукой глаза. Как жаль, что ее техника не может быть использована на ней же. Но с другой стороны — забыть его? Нет, пусть он всегда будет рядом, даже если не физически. Сатору стоял на значительном расстоянии от нее — тоже пришел навестить Ичиро. Стоял неподвижно и далеко, чтобы не мешаться. Сохо замечает его не сразу, а, как только замечает, подтирает слезы с глаз, растирает щеки и поправляет пальто. Он значительно подрос — пару лет, и вот он, подростковый период. — Здравствуйте, — отстраненно здоровается Сатору, обувью катая камушек, с подошедшей к нему Сохо. Голову не поднимает. — Давно вас не видел. Будто бы упрек. Сохо склоняет голову, пытается заглянуть в светлое лицо. Это и был упрек — самый настоящий. — Не холодно? — Что? — непонимающе спросила. — Так зима же. Она осматривается — и вправду уже зима, начало зимы. Обувь промокла, затылок неприятно морозит. — Так я на машине, мне не холодно и не жарко. — Понятно, — протягивает Сатору, начиная активнее раскатывать камушек. — Сохо-сан… — М? Что такое, Сатору-чан? — Сохо-сан, вы же останетесь?