В тихом уголке

— Почему ты  больше не рисуешь? Эрик перевел осоловелый взгляд с поля карточной битвы на сидящего в притык парня. Народа в комнате было как-то слишком много, всех заставили переползти на пол, где неровным кружком сидели самые разные личности. Табаки, шумно возмущаясь, пытался незаметно достать лишнего джокера из нагрудного кармана цветастой жилетки, которую ему подарила Русалка. Сидящий рядом Лорд только раздраженно цыкал, внутренне радуясь, что тот ходит не под него. Русалочка сидела на коленях Сфинкса, стойко выполняя роль чужих рук. Парень тихо и горячо шептал ей на ухо какую именно карту ей надо положить, чувствуя полное кошачье умиротворение даже в этом хаосе. Дальше сидели Лэри и Спица, они спокойно заглядывали в карты друг друга и специально ходили так, чтобы можно было отбиться без проблем. Глядя на них хотелось то ли умиляться, то ли презренно морщиться от их сладости. Конь скучающе валялся рядом с ними, не особо желая принимать участие в очередной дурацкой игре, которую придумал Шакал. Через какое-то время ему надоело слушать шепотки влюбленной пары и он пересел к Рыжему, начиная что-то болтать про сахар, скрипящий на зубах, и желание выпить. Рядышком сидело два крысёнка, их подружки, какие-то заядлые картёжники, курящий Слепой, и еще пара псов. За их спинами мельтешил Македонский, услужливо наливая всем чай, кофе, воду, настойки, раскладывая печенье и семечки. Там же где-то шмыгала и Рыжая, бесстыдно подглядывая в чужие карты. Из-за всей этой толпы в комнате было невозможно дышать, сидеть приходилось в плотную друг к другу, было жарко, липко, противно. Открытые окна совсем не помогали, ранний майский вечер словно пытался задушить несчастных обитателей Дома. И даже на кровать залезть было невозможно — матрасы во всём Доме вынесли травить от клопов. Принесла же их на себе какая-то псина… — Курильщик, ты в норме?  Из тяжелых раздумий его вывел приятный голос Черного. Вообще в нем приятным был не только голос, но и весь его образ в целом. Его светлые, почти ангельские волосы, которые наконец начали отрастать после безжалостного сбривания в знак непонятно чего. Его глубокие и внимательные глаза, которые следили за каждым движением колясочника. Прекрасный нос, на кончике которого хотелось оставлять кроткие поцелуи. Желанные губы, тонкие, суховатые, бледные, губы, которые он прикусывает, когда в книге обнаруживается неожиданный поворот, губы, которые так хочет поцеловать Эрик. Ниже была острая линия челюсти, по которой хотелось легко провести пальцами и влажными губами. Господи, голова Давида, которую он рисовал миллионы раз в художественной школе, даже рядом не стояла с этой живой концентрацией эстетики.  — Я не хочу это говорить, но может тебе надо в Могильник? Мне кажется ты не очень здоров. Блондин нахмурился и на его переносице залегла трогательная складочка, которая появлялась лишь когда колясочник жаловался ему на новые выходки и безумные идеи Шакала, на вечную духоту в комнате, на плохой сон и еще миллион вещей. Он так мило заботился о своём друге, что часто принимался делать всё возможное, чтобы облегчить его страдания. Шипел на Табаки, перетягивая его внимание на себя, открывал окна раньше, чем это успевал сделать Македонский, увозил колясочника в библиотеку и укладывал спать на большом старом кресле. Да, после того, как Чёрный стал вожаком, стало тяжелее, и времени, проведенного вместе, ужасно не хватало. Но Эрик терпел. Он знал, что его друг занят очень ответственным делом, потому и пытался не лезть лишний раз, чтобы не чувствовать вину. Хотя иногда хотелось с криком «Он только мой!» уволочь его в темный угол и делать с ним всё, что только могло прийти в творческую темную голову. Кошмар, кажется ему и правда надо в Могильник. — Курильщик, ты меня вообще слышишь?  Да, он слышал. И слушал. Ох, как Эрик любил его слушать, когда тот пересказывал ему новый прочитанный сюжет, дополняя его своими комментариями и теориями. Сам шатен не часто читал что-то помимо школьной литературы, предпочитая рисовать в свободное время, но сидеть и слушать истории от Черного он мог не то что часами, а целыми днями и неделями. Да хоть всю жизнь, если только блондин ему это позволит. Но больше всего ему нравилось слушать не рассуждения о книгах и искусстве, а запыхавшееся дыхание после физической нагрузки. После того, как Чёрный перешел к псам, юный художник стал почаще заглядывать в спортивный зал, где тренировался его друг. Первое время, конечно, еще мутило после схватки Слепого и Помпея, но желание побыть подольше с блондином оказалось сильнее, поэтому 3 раза в неделю он садился с альбомом на маты и начинал наблюдения. Вожака псов не просто так раньше звали Спортсменом, заметил про себя Эрик. Физическая нагрузка была для него чем-то вроде громоотвода. Вот загоняет себя на тренировке и ходит спокойный целые сутки, не отвлекаясь на какие-нибудь стычки и донимания соседей. Поэтому занимался блондин каждый раз как в последний. Под конец второго часа он тяжело дышал, томно сглатывая вязкую слюну и майкой стирая капельки пота с лица. Иногда Курильщик мечтал как Чёрный делает это не после обычной вечерней тренировки, а после жаркого секс-марафона. Что он опаляет кожу Эрика горячими вздохами не потому что потянулся через него за бутылкой воды, стоящей у матов, а потому что хотел подразнить. Что своей большой ладонью он не держал гантели, а стискивал чужое бедро, второй методично растягивая юношу под ним. Что лицо его красное не потому что только что поднял штангу, весящую как три Курильщика, а потому что неустанно втрахивал его в этот самый мат, на котором колясочник был готов расплыться от таких неправильных, но желанных мыслей. — Пошли отсюда. — А? Ты что-то сказал? — наконец отмер Курильщик, тут же промаргиваясь и пытаясь услышать следующие слова сквозь шум комнаты. Кто-то все же заметил, что шабутной колясочник бесстыдно мухлевал и началась потосовка. Во все стороны летели перья, куски яркой одежды, разноголосый мат, граненные стаканы и разноцветные бусинки. Какая-то из девчонок начала истошно визжать, видимо, случайно (а может и нет) незамеченная в разгаре битвы. Чёрный лишь вздохнул, закатил глаза привычным движением, встал и поднял Эрика на руки с таким невозмутимым видом, словно не делал так исключительно в моменты полного уединения, чтобы уложить на то самое кресло в библиотеке. Они, так никем и незамеченные, вышли из комнаты и, судя по всему, направились в свою любимую обитель. Не зная куда деть руки во время достаточно долгой прогулки, художник медленно и немного неловко положил их на плечи блондину. Но тот совсем не отреагировал, смотря только вперёд, не замечая ни этого движения, ни любопытных глаз вдоль стен, ни мусора под ногами. Аккуратно посадив свою ношу на старое тёмно-зелёное кресло, лишь чудом остававшееся чистым, юноша принялся обеспокоено изучать своего друга. Пристально осмотрел зрачки, засёк пульс на щуплом запястье, на секунду прислонился сухими губами к той части лба, что не была спрятана разлохмаченной чёлкой. Как-то рассеяно кивнул и снова впился своими бездонными глазами в глаза напротив. — Что с тобой происходит, Эрик? — от неожиданного обращения по имени художник шире распахивает глаза и выдыхает сиплое «Ч-что?». — Ты в последнее время сам не свой. Совсем не рисуешь, плохо спишь, долго молчишь и как-то отрешенно витаешь в своих мыслях. Прошу, скажи мне честно… — он аккуратно, словно чего-то боясь, берет тонкие пальцы в свои и слегка сжимает, не решаясь закончить фразу. И тогда Курильщик понимает. Про его глупую и совершенно неуместную влюблённость узнали. Это конец. Ну конечно, его дурацкое сердце просто не смогло держать эти чувства в себе и они начали просачиваться в каждом его движении, вздохе и взгляде. А Чёрный ведь не слепой. Он внимательный, рассудительный, серьезный. Вот сейчас возьмет и серьезно отметелит его за ужасные мысли, мечты и рисунки, хранящиеся в самом укромном, на сколько это возможно в четвертой, месте. Хочется надеяться на то, что блондин не такой, что он примет его и они останутся друзьями. Но как же от этого тошно. Лучше уж после этого ужасного вечера им расстаться навсегда, хоть Эрик и понимал, что никогда не сможет перестать кидать тоскливые взгляды на вожака псов. От этого он тяжело вздыхает и, глядя на их сцепленные руки, произносит глухое «Да, прости меня» одновременно с чужим «Ты умираешь?».  —Что? — снова одновременно произносят парни. И пока колясочник ошарашено глядит на Черного, тот начинает шептать надломившимся, совсем не свойственным ему голосом. — Курильщик, да как ты можешь извиняться за такое? Господи, мне так жаль. Курильщик… Эрик, я не могу поверить. Неужели ничего нельзя с этим сделать? — темные глаза под заломленными бровями искренне блестели в свете заката, прорывающегося меж деревьев в окно библиотеки, — Я готов сделать что угодно, чтобы помочь тебе, правда. Нужен донор? Я готов, у нас с тобой ведь одна группа крови, мои органы подойдут тебе. Если нужны деньги на лечение, я найду работу, только скажи, сколько у тебя осталось времени? — светлая макушка ткнулась в грудь художника, а накачанные руки крепко сжали его в трясущиеся объятия. Чёрный, его вечно собранный и не особо эмоциональный Чёрный, сейчас стоял перед ним на коленях и плакал из-за Эрика. Еле сообразивший шатен хотел уже начать успокаивать его, объясняя ситуацию, но его прервали покрасневшие глаза с мокрыми слипшимися светлыми ресничками, которые уставились прямо на него. Задушенные всхлипывания сменились на смущенный шепот. —Эрик, ты самый главный человек в моей судьбе. За этот год ты сделал мою жизнь совершенно другой, более яркой, правильной. Ты дал мне смысл жить, ты стал моим смыслом. Прошу, не пугайся, но я люблю тебя и сделаю все ради тебя. Я готов сам умереть, лишь бы ты больше не страдал. — Курильщик, не найдя лучшего способа остановить эту истерику, наклонился к Черному и нежно, едва касаясь, поцеловал его. Мокрые глаза вмиг высохли от того, как долго их держали открытыми в немом шоке. Отстранившись, художник смущенно пробормотал, — Я не умираю, ты все не так понял. В смысле это я не так понял. Со мной все хорошо, слышишь? — он взял теплую мозолистую ладонь и прислонил ее к своему сердцу. Это все казалось таким трепетным и интимным, что ни один из них не позволил себе даже моргать, смотря на эту прекрасную картину. Но Эрик продолжил, — Я подумал, что ты догадался о моей влюбленности в тебя и решил поговорить именно об этом. Я ведь тоже очень сильно люблю тебя. — он покраснел, понимая что это довольно громкие слова для них, но менее правильными и правдивыми они от этого не стали, — Прости, что я так испугался этого и поставил нас в неловкое положение. — художник отвел взгляд, отпуская руку парня. Повисшая тишина была и правда неловкой, но не нагоняла ужас, как тишина наедине со Слепым или Стервятником, что уже являлось хорошим знаком.  — Ты всё это точно серьезно? Не для того чтобы успокоить меня? — Хмуро и как-то неуверенно спросил Чёрный, словно ребенок, который засомневался в том, что Дед Мороз существует. Курильщик несмело улыбнулся ему и снова потянулся за поцелуем, чтобы показать всю серьезность своих слов. И в этот раз все было совершенно иначе. Парни, пусть и смущенные, стали более активными, открытыми друг для друга. Курильщику почти сразу снесло крышу от того, что объект его воздыхания сейчас такой близкий, такой реальный, такой совершенный даже в этих неуклюжих поцелуях. Они мягко целуются еще пару минут и когда отстраняются друг от друга, чтобы перевести дыхание, робко улыбаются зацелованными мокрыми губами. Здесь, в тихом родном уголке, они обрели счастье.