Показатель родства

       Когда она очнулась и не узнала своего тела, устроила истерику. Довольно бурную — со слезами, криками и отключкой после.              На второе пробуждение, когда поняла, где и кем конкретно оказалась, попыталась утопиться в деревянном офуро. Но, как оказалось, инстинкт самосохранения работает и после смерти.              На третий раз, она почти успокоилась. Привела себя в порядок, убрала лужу рвоты с пола, набрала бадью воды и самое главное — перестала думать. Совсем. Ни единой связной мысли не промелькнуло в маленькой темноволосой голове. Она отлавливала их на периферии сознания и выкидывала прочь. Они казались чужими, бесполезными, даже вредными.              Когда вода нагрелась, мигрень перестала мучать и черные мушки перед глазами слегли, все стало казаться почти нормальным. Почти. За исключением только одной детали.              Девочка, подавляя оставшееся желание лечь на дно и выпустить кислород из легких, села в бадью.              — Изуми. И-зу-ми, — абсурдность ситуации подкреплялась пищащим детским голоском, тянущим, в лучшем случае, лет на шесть.              Пару минут она сидела в тишине, пялясь в стенку. На ней красовался выложенный плиткой мон клана.              — У-чи-ха.              Комнату заполнил истеричный смех. Когда на уголках глаз проступили не менее истеричные слезы, она поперхнулась слюной и снова чуть не потеряла сознание.              Дышать на автомате не получалось, тело словно само не очень понимало, что ему делать.              Мысль о коме, или клинической смерти казалась самой логичной и в тоже время чуждой. Реальность была слишком… реальной, всеохватывающей и осязаемой. Девочка пощупала свое лицо, глянула на отражение в воде и расплакалась.              Все-таки, осознать свою смерть и, видимо, перерождение, мягко говоря — непросто. Она не верила в богов, карму, сансару и все подобное, объяснять для себя ситуацию приходилось рационально. Насколько это вообще возможно.              Теперь-Уже-Изуми фыркнула:              — Рациональность… Нахер рациональность.              Воспоминания тела накатывали волнами. Гигантскими, ни капли не щадящими, полными отчаяния, волнами.              Ее снова стошнило. Во всем многообразии образов, приходящих к ней в голову, Изуми старалась найти что-то про прошлую себя, настоящую. Мозг активно сопротивлялся, подсовывал ей новую жизнь. Но это же глупость? Кто променяет все свои достижения, воспоминания, связи ради перспективы остаться надписью на красно-белом мемориальном камне?              Вот и Изуми, до дрожи в руках и сорванного голоса, не хотела. Но спустя полчаса горевания по своей нелегкой судьбе, она захотела сделать хоть-что, что в потенциале, может спасти ее от второй смерти. Кто знает, может это не последнее и не худшее из ее тел?              Исследовать дом казалось самым логичным, что можно было придумать. Кухня была ближе всего. Она выглядела не совсем так, как Изуми представляла. Ни капли аскетсва или холодной сдержанности шиноби. Роскошная отделка из натурального камня, безумно дорогое дерево и еще более безумно дорогое оборудование, которым, все равно, никто не пользовался.              — Ладно, где здесь еда?..              После второго обморока, у нее, судя по разнесенному холодильнику, был и сушняк и дикий голод одновременно. Изуми выхлебала и съела все, до чего дотянулись коротенькие руки.               — Это что, вино?.. — она принюхалась к лежащему на полу графину и отшатнулась. — Ох, хрена-се, это родители такое пьют?.. Мне так плохо, из-за перерождения или этой бурды с сырой рыбой?              Изуми решила не забивать голову настолько сложными вопросами, взяла тарелку с рисом и вышла есть на энгаву.              Холодное от ночного дождя дерево приводило в тонус. Она легла на бок, уставившись на сад. Хоть правильней было назвать это тренировочной площадкой (так как цветы давно передохли, а по всей площади валялись мишени и ножи) Изуми так было проще.              Рис был пресным и холодным. Голова закружилась, перед глазами проносились тени воспоминаний. По траве носились, больше года как мертвые, старшие братья. Их Изуми помнила только по тренировкам. Отец, тогда еще не зачерствевший, часто собирал всех вместе, показывал приемы и журил спарринги старших. Он, в отличии от сыновей и жены, полноценным шиноби никогда не был, но всем все равно было весело.              Картинки сменились, мама учила старшую сестру метать иглы. Пятилетняя Хасами непонятливо тыкает кончик оружия в подушечки пальцев, а Шируку тихо, едва ли громче шелеста травы, рассказывает о уязвимых точках, разных ядах и способах незаметно проносить амуницию. Хасами смотрит с восхищением. Мать ласково гладит девочку по голове и предлагает пометать. Та, не раздумывая, принимает показанную ранее стойку. Воздух разрезает свист. Она огорченно хмурится. В мишень не попала ни одна игла.              Снова смена. В тот день к ним пришли коменданты полиции и отдали отцу запечатанный документ, после прочтения, он затрясся от злости, спалил все посаженные мамой цветы и сказал им готовиться к похоронам.              «Мать, получается, похоронила сыновей и погибла спустя… месяц. В каком, однако, прекрасном мире я оказалась».              По коже прошли мурашки, то ли от холода, то ли от призраков чужой скорби. Она встала с отсыревшего дерева и вернулась в дом.              «Почему он разозлился, когда узнал про смерть жены? Не очень то типичная реакция. Псих что ли какой?» — На глаза снова попался мон клана. Вопрос отпал.              Изуми решила подстраховаться и проверить кабинет отца.              Замки он не использовал, потому что детей дрессировал на свою территорию нос не совать и в воспитательных навыках был вполне уверен. Не ожидал, что однажды, в теле идеальной дочурки проснется чужачка. Вряд ли его можно за это винить.              Комната была такой же роскошной, как остальной дом, если не роскошнее. Мизухаши был старейшиной и главным казначеем клана лет как двадцать, у Учиха с деньгами последнее время было туго, но по молодости отец озаботился созданием бизнеса, поэтому в средствах они никогда не нуждались и начнут, только если вся Столичная элита вдруг решит, что шелк — это прошлый век и перестанет его покупать, а это невозможно по определению.              Когда братья погибли, Хасами пообещала отцу сжечь все его мануфактуры, если он заставит ее снять амуницию, выйти замуж за гражданского и сесть за письменный стол. Отец решил, что страховка вряд ли это покроет и сделал наследницей Изуми, склонность к стихии огня у нее выражена слабее, да и нрав спокойнее.              «Может мне и не придётся становится шиноби? Перееду в Столицу, буду шелком торговать, если получится все автоматизировать, вообще ни дня в жизни можно будет не работать… не так уж все и плохо, однако».              Идея разливалась по телу приятным трепетом, девочка уже представляла беззаботные дни новой жизни, прожитые на пассивные доходы отцовского дела.              «Дожить бы только…» — на глаза снова попался мон клана, в этот раз — висящий металлическим медальоном над семейным портретом. Он словно преследовал ее — немое напоминание о предопределенности отведенной судьбы. Сама картина тоже надежды не навевала. Изуми глянула на дату в нижнем углу.              Ее писал Учиха — то ли отец не мог позволить, чтобы семью печатлел человек не их крови, то ли только такой мог достоверно отразить мельчайшие детали внешности, тех, кого не стало больше года назад.              Шируку в глазах автора была шикарна — длинные черные волосы, тонкий стан, острое лицо с холодным, направленным вдаль взглядом — безумно красива. Но… девочка запомнила ее не такой. Настоящая Учиха Шируку была похожа на зачарованного призрака — бестелесного духа, вечно бдящего над детьми. Роковой шпионкой она становилась исключительно по приказу и за круглую сумму.              Хасами, внешне, была ее маленькой копией, только без въедливого взгляда и уставших глаз. Девочка стояла подле отца, пальцами хватаясь за его рукав.              Мизухаши, не изменяя себе, выглядел дорого. Шелковое кимоно благородного темно-фиолетового цвета, отшитое на собственной фабрике, перетягивало внимание с лица, идеально исполняя свою функцию. Длинные распущенные волосы ему, в силу коренастости и формы лица, не особо шли, но носил он их всегда с гордостью, а просить отстричь, даже Шируку не смела. Он, уверенно устремив взгляд вдаль, держал Изуми за плечо.              Новую себя разглядывать казалось странным. Девочка пошла больше в отца, была ниже, чем в ее возрасте была Хасами, не отличалась особой выразительностью черт лица, как и чувственной чернотой волос. Девочка выглядела мило, но сохраниться ли это с возрастом, она не знала.              У братьев был год разницы, выглядели они так же обычно, как и Мизухаши. Как и она сама.              — Хаджиме, Ниигате, — мальчики умерли, не дожив и до четырнадцати. Над портретом висели подаренные отцом мечи. — И зачем над собой так издеваться? Каждый день смотреть на них… правда псих.              Старшие умерли в самом начале войны. Изуми, даже вспомнила где, правда не очень понимала зачем.              Шируку, будучи первоклассной шпионкой, давно подозревала скорую бойню. Она воспользовалась положением, отправила сыновей подальше от себя и от границы с Киригакуре, которая была подобна гигантской бочке с керосином. Но Шируку просчиталась. По иронии судьбы или не очень честных информаторов, она кинула их в центр кровавой бани, которую суновцы устроили в буферной зоне Конохи. После бойни под пустыней война охватила весь мир, от заснеженных гор Соко, до Вольных Островов.              Хронология событий приходила ей в голову вперемешку с пьяным бормотанием отца, перешептыванием соклановцев и скрипящим голосом преподавательницы по истории. Она пыталась выкинуть это из мыслей за ненужностью, но голоса становились все громче и голова болела сильнее.              Бои у границы со Страной Ветра не прекращались еще с формального конца прошлой войны, но шли вяло, пока инициативу не взяли Повстанцы Пустыни, около оппозиционная-религиозная группировка, которой очень не нравилась Коноха, а в особенности, присутствие коноховцев на священных землях Пустыни и их разграбление.              Молодой казекаге то ли не хотел позориться в самом начале срока заявлениями типа — «Это не мы дорогие соседи — это наши юные культисты! Возьмите в извинения эти земли, это золото и этих девственниц», — то ли Акасуна сам заказал нападение у группировки.              Но даже если это был гениальный план Казекаге, он, как это часто бывает в шинобийских войнах — не удался. Пара провокаций с обеих сторон — и вот дворец дайме уже строит планы на, еще не завоеванные, земли пустыни. Официально войну не объявляли пару недель. Пока не ввязалась Ивагакуре.              Соседи-кровники из Страны Камня быстро учуяли возможность отомстить песчаникам, прибрать к рукам, потерянную в прошлой войне территорию и подчинить пару вольных кланов под предлогом мобилизации — куда же без этого. Вообще, Камень всегда держал скорее оборонительную позицию, сейчас это им вышло на руку. Цучикаге всеми накопленными ресурсами давил на Суну.              Во всеобщий кипиш Страна Воды перестала исполнять союзнический договор, подписанный с Молнией в конце прошлой войны. Де-факто, так вышло просто потому что свой договор, по понятным причинам, перестала исполнять Страна Огня, а нужных ресурсов у Молнии не было, но кого это волнует когда задета гордость правителя?              Война разгоралась быстро. Выросло поколение, забывшее прошлую, забывшее все пакты, договоры, негласные соглашения и простые человеческие нормы. И без того шаткий мир пал.              Страна Молнии все еще делала упор на оборону и бои чужими руками, однако у них уходило неприлично много ресурсов на отпор кирийским пиратам и высокоранговым коноховцам.              У Киригакуре все было как всегда — они воевали со всеми, до кого могли дотянуться. Каким-то чудесным образом умудрялись не сдавать позиции и не сильно уменьшаться в численности. Раздражающе-поразительная живучесть, как в одном письме выразился отец.              Коноха же войну вела стабильно плохо. Средненький менеджмент выливался в ужасающую смертность, раскол в народе и ухудшение отношений с дворцом дайме. Хокаге так и не смог привыкнуть к отсутствию поддержки Узушио. Но, хоть и выглядела ситуация скверно — а отец мог позволить себе и более крепкие выражения — Коноха оставалась Великой Деревней и отступать не планировала. Плохая новость в том, что остальные могли заявить так же.              Изуми передернуло от очередной волны. Сейчас она отчетливо жалела, что не могла выбирать их содержимое. Количество подробностей, сохранившихся в памяти, пугало. Казалось, что про войну и солдат девочка знала больше, чем про себя и свою семью.              Она направилась в свою комнату, надеясь найти что-нибудь, не вызывающее мрачные мысли.              Спальня, просторная и темная, досталась от Хаджиме. В углу, напротив двери, стоял низкий столик, заставленный стопками исписанной бумаги, результатами труда усердной девочки. Рядом с ним стоял книжный шкаф и, ненавистный ею с первого пробуждения, твердый, как камень, футон. На стенах яркими пятнами висели иллюстрации из какой-то снобской манги, по которой фанател старший брат.              Высокие окна выходили на квартальные полигоны и проливали свет на камидану. Она висела высоко, пришлось подтащить тумбу, чтобы ее рассмотреть. На алтаре стояли две вазочки с зелеными ветками айвы, небольшое зеркало, тканевые талисманы о-фуда и две чашки с рисом.               Эту полку сколотил Хаджиме из священного дерева, привезенного с миссии. Он был верующим. Верующим и умер.               Изуми смутно походы в храм всей семьей. Отец шел туда неохотно, уговоренный женой, а та смотрела на всю компашку с умилением и легкой насмешкой. Девочке там не нравилось, но она терпела и читала все, что советовал старший, пусть и не понимала ни капли.              При взгляде на книги Изуми решила, что у нее непременно был дневник и что этот дневник должен помочь с ее главной на данный момент проблемой, а именно — полное непонимание, как себя вести.              Дневник и впрямь нашелся, в самом очевидном месте, под подушкой. Небольшая розовая книжка с нарисованным котом была аккуратно подписана инициалами девочки.              Подарила книжку ее неофициальная мачеха. Девятнадцатилетняя девушка, которую сестры, мягко говоря, недолюбливали. Старшая — за то что класть под отца ее начали еще при живой Шируку, младшая — скорее за компанию, она не понимала гнева Хасами, перенять ее позицию просто казалось правильным.              Первая запись была датирована декабрем прошлого года, именно тогда Изуми сдалась перед рыжим котом на обложке и перестала чураться подарка «этой женщины».              В основном, девочка описывала будни: что сестра приготовила на завтрак, что задала преподавательница по истории, сколько палочек данго съел Итачи на пристани и сколько ваз с прахом привезли сегодня к воротам клана.              У Изуми было довольно черное чувство юмора, хоть она этого и не осознавала.              Чем дальше от начала дневника, тем меньше девочка писала о семье. Сестры были дружны, но пятилетняя разница в возрасте мешала, Хасами шла по стопам Шируку, собиралась стать шпионкой и выпуститься в этом году. Она сутками пропадала на тренировках, поддерживать связь было сложно.              Отец тоже вечно работал, уезжал в командировки, да и даже когда находил свободное время, посвящал его новой пассии. После смерти сыновей, он зачерствел.              Изуми оставалась на бабушку и клановых учителей, в свободное время таскалась за Итачи с Шисуи. Шисуи ей из-за вечных подколок не нравился, о чем девочка не забывала писать после каждой прогулки с ними, но он всегда, когда не был на миссии, шел комплектом с Итачи. А Итачи это отдельная тема.              Изуми поймала себя на мысли, что описывая своего будущего палача, она использовала примерно те же слова, что и при описании Шируку — неупокоенный дух, тень. Мальчик рос странным, но вряд ли кому-то было до этого дело.              — Что-ж, это ненадолго, — она закрыла дневник и легла на пол. В голову полезли сцены своей смерти. Полнолуние. Дуновение ветра из открытого окна. Силуэт четырнадцатилетнего мальчишки и блеск стали в его руках. — Еще… восемь лет.              В комнате стоял запах сушеных цветов. Лежащую на полу Изуми он душил, в той же степени, что и очередной клановый мон на стене.              Девочка вышла из дома, сидеть одной, в тишине, без дела, новому телу было чуждо. Ей нужно было идти куда-то, но куда именно, она вспомнить не могла.              Ноги тащили ее по кварталу, обходя ворота и полигоны. Изуми не оглядывалась, знала, что стоит отвлечься от размышлений и ее догонит очередная волна.