Плен

      Утро выдалось холодное и туманное. На языке разбухла нечистота прошлой ночи, в голове вертелось и колыхалось. Над домом назойливо гудела какая-то муха. Она пролетала в одну сторону, затихала, потом пролетала в другую, от чего стены сотрясались. Хауптман злобно вздохнул и подтянулся к окну. Какая срань решила виться над его головой в такое время?       Обходя высокие замки замысловатых облаков, в небе, то поднимаясь, то опускаясь непозволительно низко, сипло выл сто девятый. Хауптман высунулся в окно на половину и стал высматривать бандита. Он взвился в жиденькое облачко, развернулся и спикировал к самому дому. На подходе перевернулся, чтобы получше разглядеть. Очертания крыльев все росли, грохот мотора становился громче. Страшно, наверное, было пехоте видеть такое.       Незваный гость просвистел прямо над головой, и летчик заметил знакомый номер. Вот же засранец, как решил его будить! Мессершмитт сделал еще один заход и снизил скорость. Фогель выволок себя из кровати, наспех умылся, натянул потуже брюки и вышел на крыльцо. Распластав шасси, истребитель заходил на пустырь за домом, поднимая туман в столбовые вихри.       Стрекач сто девятый не успел еще перейти на холостой ход, как кабина его уже откинулась, и из нее кубарем выкатился, путаясь в штанинах, запыхавшийся от чего-то ведомый. Волосы его висели мокрыми соплями по лбу, примятые шлемом, испарина блестела на бровях.       Как песчаная буря он нагрянул на Фогеля, который успел только раскинуть руки и тут же захлопнуть их тесками вокруг его плеч. Шершавая щека шаркнула по его щеке, пахнуло влагой из-под воротника. Краммер охватил его подмышки и чуть приподнял с земли, беззвучно хохоча. Как он был рад!       "Живой!" — ведомый отстранился на мгновение и протянул свой победоносный вердикт, летчик тут же прижал его голову обратно к себе, как бы стараясь скрыть дрожащее свое лицо.       "Здравствуй, родной," — выдохнул он против песчаной глыбы. Краммер сдавил его еще разок, так чтобы позвоночник хрустнул и встал на место, и отстранился на вытянутые руки.       "Погань ебаная! Напугал меня!" — злобно цокнул старший лейтенант, норовясь врезать подзатыльник.       "Вернулся же!"       "Вернулся!"       "Это ты по радио был?"       "Я, кто ж, если не я? Когда новость пришла, я каждый день по границе мотался, чуйка".       Фогель не нашел, что сказать, просто смотрел в его лицо, в котором сквозь трещины морщин светилось что-то очень важное, и губы его, и веко, и бровь все трепыхались судорогой.       "Ты чего поплыл-то?"       "Скучал".       "Скотина ты!"       "Прости".       "И ты прости". Тут же они присели в траву, стукнувшись затылками о фюзеляж, и закурили. Мокрая земля хлюпнула под ногами и чуть поехала. Рой мелких мошек сгрудился в косом просвете. Ветер застелился запахом свежей зелени, и захотелось вдохнуть воздуху до самого предела.       "Я тебе сувенир привез," — гордо заявил Хауптман, производя из кармана помятую британскую сигарету. Краммер только цапнул рукой, и она оказалась у него во рту. Вкусно разлилось тепло, он привалился плечом и в три тяги прикончил подарок. Стало спокойно и тихо, но только не Краммеру. Он украдкой осматривал Хауптмана, и сквозь радость читалось беспокойство, такое трогательное и семейное, что дым начал щипать по глазам.       "Плохо там было?" — наконец опасливым шепотом спросил он. Как мог Фогель сказать ему правду? Но ведь должен был. Должен был сказать и то, о чем долго уже думал, и про сомнения, и про выводы. Краммер чесал нос и беспокойно постукивал ботинком по грязи: радость его омрачало беспокойство. Успеется. Потому летчик потрепал мокрые волосы и чмокнул его в дурной лобешник.       "Не поверишь…" — начал он тихо.       "Ну, чего?" — с замиранием сердца напрягся Оберлёйтнант.       "В пять часов каждый день у нас был Файв Оклок Ти". Смех раскатисто разорвал тишину, может черезмерно громкий и скачущий от возбуждения, но такой, будто с этим звуком из ведомого выпустили затхлую воду.       "Врешь!" — вскинул руки он.       "Не вру! Мы с ихним лейтенантом чай пили, клянусь тебе!"       "Да хоть обклянись мне тут, не бывает так! Ты бы с пленным стал чай пить?"       "Нет".       "Ну!"       "Потому что я чай не люблю. Водки бы выпил".       "Да-да, пизди дальше!" Они примолкли на время, потом снова заговорили. Обо всем, что произошло за три месяца, о Стровински, о Хаффнере, о молодняке, о новостях из газет. Летчик больше слушал. Его похождения без рюмки и веселого настроения было не разобрать. А Краммер все говорил-говорил на одном, казалось, дыхании, махал руками, резво вскакивал, смеялся сам с себя, и выглядел честно живым и молодым, каким его давно никто не видел.       "Поехали со мной в санаторий," — наконец заявил Фогель.       "Да я вроде не болен," — пожал плечами тот. Не раздумывая, Хауптман щелкнул его по виску. "Ай-ай-ай! Контузило! Ой, как жалко!"       "Ой, как сильно контузило, ой-ой…" — тут же подхватил оберлейтенант и вот уже повод поехать нашелся. "А вообще вот что," — начал он, деловито хлопнув по ляжкам, — "Оберст похлопотал, в Майоры тебя произвел. Так что на базу приезжай в парадном".       "Куда в майоры?!" — обреченно взвыл летчик. В майоры! Куда ему? Хаффнер же засадит его подальше от самолета, тем более, что он успел потеряться. В майоры! Не надо ему.       "Всех заставлю тебя рекомендовать к кресту," — добавил Краммер, решивший, видимо, исправить эту мировую несправедливость собственными руками.       "Господи, дай мне сил," — только и вырвалось. Вместо заслуженного отдыха его ждала бесконечная волокита и споры, и требования, и документы.       "После санатория суету наведем, господин Майор," — Краммер вытянулся по струнке и взял под козырек, зубы его сверкали как фарфор. Странно, непривычно, будоражит. Столько лет Хауптман, теперь Майор. Глупая улыбочка заплясала на лице.       Всю ночь Фогель спал как убитый, а вот с утра, вертясь перед зеркалом и стараясь не хромать, все не мог оставить то складку на форме, то пылинку в волосах. Майор Фогель, звучало, конечно, не так мелодично, но все равно солидно. Майор Фогель! Дадут ли ему командовать чем-то еще?       "Форма никуда не денется," — заметил Хэльштром, — "вашему командиру в любом случае не угодить".       "Правда ваша," — в очередной раз поправил он пряжку ремня и повернулся показаться гестаповцу. В холодном свете форма казалась особенно синей, ни катышка на ней, ни волоска. Это, впрочем, скоро будет исправлено: где-то на животе обязательно должно будет появиться мокрое пятно пролитого бухла.       "Еще не поздно в партию," — Штурмбаннфюрер щелкнул его фуражку и удовлетворенно отступил. Конечно же поздно, летчик уже понял, что будь он в СС, его бы пожалуй так и пристрелили после крушения.       "К вам в подвал опять? Уж увольте," — хохотнул он.       Мерседес принял их тепло и мягко. На переднем сидении какой-то новый солдатик усердно причесывал вставший кусок грязно блондинистых волос. Смешной. Проросший сквозь туман лес и пустыри с заплатанными им же воронками мерно закрутились за окном. Чем ближе они подъезжали, тем чаще ухало волнением сердце. Все ли живы? Все ли здоровы? Выла сирена. Боже! Лишь бы Краммер не бежал сейчас на вылет, он ведь не сможет выждать час.       "А где Тильман?" — спросил новоиспеченный майор, ткнув сидящего рядом по ботинку.       "Свое отработал," — невозмутимо ответил тот. И ничего больше. Действительно ли Тильман отработал, или же от него избавились в канаве, понять было невозможно.       Аэродром встретил их оживленно. Солнце холодно слепило глаза, как оно умело только ранним утром, когда туман еще не сошел с травы. Всюду сновали солдаты, гудели моторы, что-то громыхало, свистело и пердело. Летчик в парадном успел только выставить сапог из Мерседеса, как запах свежего металла прыгнул на него, обвил светлой тоской, и, не помня ничего на свете, Майор (все-таки приятно) уже шагал в сторону своих.       Хэльштром высунулся с переднего сиденья, оперся руками о крышу и благосклонно закурил, наблюдая воссоединение диких птиц с подбитым сородичем. Эта картина, очевидно, тешила его, как тешит гордость богача благотворительность.       Первым налетел естественно Краммер, улыбаясь и хлопая по спине, и окликнул остальных не столько словом, сколько звуком. Мгновение Фогель искал глазами Стровински, но тот был живой и крепкий, как всегда. Люди, слова, так легко все оказалось. Письмо матери Рыжего не лежало больше на нем грузом. Он собирался сейчас же приняться за него с отстраненной сдержанной скорбью. Рыжий не был дураком, он, в этом летчик был уверен, запросто оставил бы эти глупые мысли о дезертирстве, но к сожалению рот его работал быстрее мозгов. Что по нему плакать?       Вопросы сыпались градом, он отмахивался, мол, проставлюсь — расскажу. Из штабной показался сам Хаффнер. Он, по виду, стал еще выше, еще тоньше, и еще противнее: словом, был в лучшей форме, как главная цапля.       "Что это такое?" — протянул Оберст, выставляя обе руки в его сторону. "Машину угробил, форма на нем не по размеру, фуражка помята, какой из него майор?" — завелась шарманка на одной гнусавой ноте. Летчик только улыбался, дергая ртом.       "Я, господин Оберст, троих сбил. Три к одному хороший расчет!"       "Чего ты там сбил? Рассказывай, пока не заврался!" — вклинился Стрович.       Как ветром его подхватило и понесло в столовую. В толпе людей ведомый вдруг отделился и трусцой направился в сторону Мерседеса. Хэльштром не успел понять зачем, а Краммер не успел его испугаться, когда схватил и пожал обе руки, чуть склонив голову. Он хотел бы отогнать лейтенанта, но тот сам уже отскочил и скрылся среди кителей.        В столовой стояла густая луковая вонь, от которой слюни текли у всех. Эбнер расщедрился на мясо и выпивку, приказал подтащить для господ офицеров еще один стол и сам сел за него как свой. Первым за кружкой потянулся Линден.       "Не рано ли пить?" — поинтересовался кто-то сбоку.       "Не рано!" — тут же отозвался щуплый человек с жиденькими усами.       "Если тебе рано, так иди отсюда," — ответил кто-то с другого боку. "Нам больше достанется".       "Он вечером еще проставится," — заверил подоспевший Краммер. Он всем телом навалился на летчика, кинул руку вокруг его плеча, и оба они оказались вдруг дома, в самом защищенном в мире месте, куда, хоть и не было там бетонных стен, все же бомба никогда не могла попасть.       "Что же, на всех?" — взволнованно спросил молодой механик, уперев руки в стол и нависнув прямо над летчиком.       "И унтеров позовем" — согласился Эбнер.       "Вы меня разорите," — только и мог вздохнуть Фогель.       "Мы просто перераспределим твои премиальные!"       "Ты что ли коммунист?" — снова взвился недовольный офицер, который хотел бы, по всей видимости, чтобы в собственный праздник они ходили гусиным шагом.       "Это командный дух, Рейке!"       Вечером они оккупировали вполне приличный бар на первом этаже еще живого дома, пили и галдели в усмерть. Рабочие девочки сновали сквозь цепкие кусты колючих солдатских рук, кто-то спал, приложившись на стол, кто-то танцевал, потеряв галстуки и фуражки. В баре было душно, тесно, еще чуть-чуть и он был бы не лучше подвала, но Фогель мог улизнуть и пристроиться к стенке покурить.       Ярко горели звезды, как россыпь битого стекла. Поисковые огни столбами шарили по небу. Завтра он собирался проспать весь день, а потом… нет, не на вылет, в санаторий, куда его тянула усталая печень. За спиной хлопнула дверь. Ведомый, прежде сидящий за картами, отряхнул с себя духоту и примостился рядом. Они поспорили, что тот отыграет все премиальные. Пока у него это получалось. Все было в жизни правильно.