Грешная страсть, или сын Первосвященника

      Се Лянь вышел из комнаты лекаря уже глубокой ночью. Осторожно прикрыв за собой дверь, он устало прислонился к стене и прерывисто выдохнул. Сквозь сомкнутые веки Первосвященник уловил трепыхание пламени факелов, освещавших коридор, и услышал звуки шагов. Се Лянь нехотя открыл глаза — прямо перед ним стоял Инь Юй. — Ваше Превосходительство, — начал было он, но, увидев, что на Первосвященнике не было лица, тут же замолк и снял с пояса небольшой кожаный бурдюк. — Вот, выпейте. — Что это? — с трудом спросил омега.       Он был так вымотан, что едва ворочал языком. — Не знаю, какая-то настойка, Мэй Няньцин заварил её специально для Вас. Велел передать, чтобы Вы приняли и немедленно отправились отдыхать.       Се Лянь принял бурдюк из рук Инь Юя и сделал глоток, потом второй, третий… И вот он уже жадно пил. Только осушив содержимое сосуда за считанные секунды, Первосвященник осознал, как сильно хотел пить. А ведь сидя у кровати отца, он не чувствовал такой дикой жажды.       Вернув бурдюк Инь Юю, Се Лянь хотел было попросить ещё воды, но в этот момент с другого конца коридора послышались быстрые шаги и приглушенные голоса. Среди них Первосвященник расслышал Сань Лана. Вскоре на свет вышли две фигуры — то были Хэ Сюань и Хуа Чэн.       Встревоженный взгляд принца сразу же метнулся к Первосвященнику. Подойдя к нему, альфа бережно обхватил его за талию, создавая дополнительную опору, и обеспокоенно вгляделся в его лицо. — Гэгэ, тебе плохо? — Нет, я просто… — Се Лянь запнулся — на самом деле он уже не понимал, что чувствует и чувствует ли. Внутри была сплошная пустота.       Хуа Чэн не стал продолжать расспросы. Коротко распорядившись о том, чтобы остаток ночи и весь следующий день у комнаты лекаря несли караул, принц отослал восвояси Хэ Сюаня с Инь Юем и повёл Се Ляня к лестнице. — Куда мы идем? — тихо спросил омега, поднимаясь по мраморным ступеням. — Тебе надо отдохнуть. — Извини, я уже совсем не соображаю… — вздохнул Се Лянь. — Все в порядке, — успокаивающе проговорил Хуа Чэн, крепче обхватывая талию омеги.       Оказавшись в покоях, Хуа Чэн подвел Первосвященника к кровати, усадил его, и опустился перед ним на одно колено, чтобы помочь снять обувь. — Сань Лан, не стоит, тебе самому надо отдыхать, — попытался было возразить Се Лянь. — Позволь мне позаботиться о тебе, — услышал он в ответ. — Ты не голоден? — Нет, но можно воды?       С жадностью утолив жажду, омега ощутил такую усталость, что с трудом преодолел порыв откинуться на спину и тут же забыться сном, однако принц удержал его, напомнив, что нужно переодеться. Хуа Чэн помог омеге снять верхнюю одежду, мягко направляя и не произнося ни единого лишнего слова — принц чувствовал, как омега был вымотан, эмоционально и физически. Сейчас тому была нужна лишь его поддержка и присутствие.       Выпрямившись, Хуа Чэн вновь усадил возлюбленного на кровать, подошел к нему вплотную и принялся развязывать ленту, которой были подвязаны его волосы. Вдруг Се Лянь подался вперед и уткнулся лицом в живот принца. Оставив шелковую ленту, Хуа Чэн ласково огладил его волосы. — Я ведь понимал, что все может так обернуться, — сдавленно проговорил Се Лянь. — Матушка в последние годы перед нашим расставанием сильно болела… Но ведь ей стало лучше…       Плечи Се Ляня дрогнули, и альфа услышал всхлип, потом ещё один и ещё… Се Лянь держался до последнего перед отцом, но, оказавшись наедине с Сань Ланом, он не мог более крепиться: слёзы потоком хлынули из его глаз.       Продолжая заботливо гладить омегу по голове, альфа склонился к его макушке и коснулся губами мягких волос. — Как ни готовься морально, такие вещи слишком сложно принять… — мягко проговорил Хуа Чэн. — Как ни договаривайся с собой не жить ложными надеждами, когда дело касается близких… это слишком трудно. Всегда хочется надеяться до последнего.       Се Лянь слабо кивнул в подтверждение слов принца. Он пытался вставить какие-то членораздельные фразы между всхлипами, но у него не очень-то получалось. — Твои родители — пример истинной силы той связи, какая существует между альфой и омегой. Они смогли пронести свою любовь сквозь все испытания, не растратив её и не предав друг друга. Так вышло, что один из них ушел раньше другого, но они были верны своему выбору до самого конца. Гэгэ, тебе стоит гордиться ими.       Шумно выдохнув, Се Лянь снова кивнул. Тогда Хуа Чэн опустился перед ним на корточки и обхватил ладонями его руки, они оказались очень холодными. Испугавшись, принц заглянул омеге в лицо и заметил, что тот начал медленно отклоняться вбок, теряя равновесие. Подхватив омегу, Хуа Чэн ужаснулся тому, как внезапно тот побледнел. — Лекаря! Быстро! Позовите лекаря! — закричал принц страже, находившейся за дверьми.       Он осторожно уложил Се Ляня на постель и приложил два пальца к его шее, проверяя пульс. Сердце Хуа Чэна колотилось от тревоги, его руки немного дрожали, но он старался не поддаваться панике и упорно продолжал считать. Се Лянь был бледен, его дыхание слабо трепыхалось в груди, а веки полностью опустились — он потерял сознание. Принц почувствовал, как неприятный озноб пробежался по его телу.       Дверь распахнулась, и в покои ворвался Мэй Няньцин, за ним следовали несколько помощников. Хуа Чэн едва успел отойти от кровати, как лекарь уже начал осмотр. — Что случилось? — спросил Мэй Няньцин, касаясь запястья Се Ляня, чтобы нащупать нужную артерию. — Пульс есть, но он слабее, чем должен быть, — голос Хуа Чэна предательски дрогнул. — Он выглядел очень уставшим, мы собирались лечь спать, но я заметил, что его ладони были слишком холодными… И тут он начал терять сознание…       Мэй Няньцин молча кивнул, на его лице отразилось сосредоточенное выражение. Он хмурил брови и беззвучно шевелил губами, отсчитывая пульс омеги. Закончив осмотр, лекарь начал отдавать указания своим помощникам. Один из них тут же побежал за дополнительными снадобьями. — Ваше Высочество, — обратился Мэй Няньцин к Хуа Чэну, — ему просто нужно восстановить силы. Настойки, что я приготовил, оказалось недостаточно. Он слишком долго был в напряжении, к тому же почти всю ночь был на ногах. Его состояние ухудшилось из-за переутомления, он всё-таки ещё не оправился от предыдущего недомогания. Я сейчас дам другое снадобье, пусть пьет на протяжении трех дней утром и вечером.       Хуа Чэн кивнул, стараясь успокоиться, но он все не отрывал глаз от бледного лица Се Ляня. Он молился, чтобы омега снова открыл глаза и улыбнулся, пусть даже слабой улыбкой. — А его эмоциональное состояние… — начал было лекарь, но принц прервал его. — Тяжелое. — Оно и понятно…       Прошло несколько минут, казавшихся бесконечными, пока Мэй Няньцин готовил новое лекарство, смешивая и растирая в небольшой ступке различные травы. Закончив, он налил тёплую жидкость в небольшую плошку и осторожно поднёс к губам Се Ляня. Хуа Чэн, не колеблясь, склонился над возлюбленным и помог лекарю, придерживая голову омеги, пока старший медленно вливал в его рот мутноватую жидкость.       Теперь оставалось только ждать. Напряжение в воздухе было почти осязаемым, пока все взоры были прикованы к Первосвященнику. Его дыхание оставалось ровным, но лицо по-прежнему было бледным. — Он придёт в себя, — тихо произнёс Мэй Няньцин, заглянув в глаза Хуа Чэну. — Дайте ему время. Но ему потребуется покой… много покоя.       Хуа Чэн сидел на кровати подле Се Ляня, держа его за руку. Он уже не обращал внимания на людей вокруг. Все его мысли сосредоточились на одном — лишь бы омега скорее пришёл в себя.       Прошло ещё несколько долгих минут, и, наконец, веки Се Ляня чуть дрогнули. Он медленно открыл глаза, сначала не осознавая, где находится, но затем его взгляд кое-как сфокусировался на Хуа Чэне. Уставшие, наполненные теплом глаза альфы встретились с его. — Ты здесь… — прошептал Се Лянь, его голос был едва слышен. — Я всегда рядом, — мягко ответил Хуа Чэн, сжимая его руку чуть крепче и поднося к своим губам. — Как же я испугался…       Се Лянь перевел взгляд на Мэй Няньцина. — Опять Вас потревожил… — тихо проговорил он. — Позже сочтемся, — с этими словами лекарь вдруг сунул омеге под нос какой-то маленький пахучий мешочек.       Се Лянь, никак не ожидавший такой выходки, резко вдохнул и, сморщив нос, чихнул. — Умоляю, убери от меня эту гадость, — пробормотал он.       Хуа Чэн, который пару минут назад преисполнился глубочайшим чувством благодарности Мэй Няньцину, испепелил старшего гневным взглядом. Если бы тот сделал Се Ляню что-то еще, альфа бы не задумываясь жестко пресек его попытку. — Ну вот, посмотрите, какой бодрый. Жить будете, батюшка, — усмехнулся лекарь, глядя на омегу, чье лицо постепенно приобретало краску. — Ну-ну, Ваше Высочество, не беспокойтесь Вы так, не трогаю я его, видите, — обратился старший уже к принцу, поднимая руки перед собой ладонями вверх. — Это была обычная смесь горноцвета и пижмы. Вон как взбодрила нашего больного. А вот со своими феромонами будьте сейчас осторожнее, не будоражьте его.       Увидев, что лекарь в самом деле не сделал Се Ляню ничего плохого, Хуа Чэн угомонился и скрыл свой запах. Где-то на задворках своего сознания он ужаснулся тому, что по-настоящему был готов наброситься на Мэй Няньцина, если бы увидел, что тот сделал омеге что-то неприятное. И это не смотря на то, что буквально пару минут назад старший помог Се Ляню прийти в себя. — Что ж, здесь я вас, господа, и оставлю, — как ни в чем не бывало проговорил Мэй Няньцин, собирая свои мешочки и склянки в небольшой ларец. — Вот это, — он указал на то, что оставил на прикроватном столике, — заваривать теплой водой три раза в день, остальное — как и было. Покой, прогулки при хорошем самочувствии, никакого переутомления и… поберегите себя во всех смыслах, Ваше Превосходительство.       Се Лянь было открыл рот, чтобы что-то спросить, но Мэй Няньцин опередил его: — За вашим отцом я присмотрю, не переживайте. — Спасибо, — с чувством поблагодарил омега.       Поклонившись принцу, Мэй Няньцин удалился из покоев. Проводив его взглядом, альфа вновь сосредоточился на Се Ляне, накрыл его ладонь, которую сжимал в руке, свободной ладонью и снова прижался к ней губами.       Лицо Первосвященника озарилось слабой улыбкой, он протянул к принцу руку и ласково огладил его щеку подушечками пальцев: — Я в порядке, — услышал Хуа Чэн тихий полушепот.       Сердце альфы по-прежнему колотилось как заведенное. Он поднял голову и всмотрелся в лицо Се Ляня, желая удостовериться, что опасность действительно миновала. Вдруг Хуа Чэн наклонился и прижался лбом к голове омеги.       Се Лянь ощутил, как воздух между ними снова стал наполняться феромонами альфы, но теперь в его запахе не было страха или тревоги — только облегчение. Вдохнув, омега ощутил, как по его телу начало разливаться приятное тепло, а на кончиках пальцев рук и ног он почувствовал легкое расслабляющее покалывание. Вдохнув еще глубже, Первосвященник зевнул — его заклонило в сон.       Он хотел было пожелать Хуа Чэну спокойной ночи, но дремота, внезапно охватившая его, оказалось столь сильной, что Се Лянь провалился в сон прежде, чем успел открыть рот.       Хуа Чэн тихо выдохнул, почувствовав, как тело Се Ляня расслабилось, а дыхание постепенно выровнялось и замедлилось. Теперь, когда омега наконец заснул, напряжение внутри принца начало постепенно спадать. Он поплотнее укрыл возлюбленного одеялом и какое-то время просто смотрел на его лицо, следя за тем, как тени от свечей танцуют на его коже.       Умиротворенный вид Се Ляня напомнил Хуа Чэну о тех временах, когда он нередко дожидался, чтобы омега уснул, и он мог долго лежать, любовно рассматривая прекрасные черты омеги: длинные ресницы, изящный нос правильной формы, красиво очерченные скулы, слегка припухшие от их вечерних утех раскрасневшиеся губы.       Хуа Чэн поднялся и, подойдя к окну, осторожно открыл створки, впуская в комнату свежий ночной воздух. Легкий ветерок ворвался в помещение, принося с собой аромат влажной земли и осенней сырости. Этот ночной покой наполнил альфу ощущением невыразимого облегчения. Однако в глубине его души оставался осадок. Хуа Чэн не мог не испытывать время от времени болезненных уколов чувства вины. Все-таки если бы не он, Се Лянь бы не был сейчас в таком состоянии. Сколько бы радости принц ни испытывал с того момента, как он узнал, что его омега носил их ребенка, ровно такое же количество тревоги бередило его душу.       Мэй Няньцин, безусловно, был прав, когда говорил о переутомлении Се Ляня, но Хуа Чэн знал, что дело не только в физической или эмоциональной усталости. Беременность ослабила его сильнее, чем любой недуг.       Принц закрыл окно, вернулся к кровати и осторожно лег подле спящего. Этот человек был для него всем, и мысль о том, как тяжело ему приходилось, едва не сводила с ума, заставляя альфу забыть обо всех своих заботах и делах. Прислушавшись к мерному дыханию омеги, Хуа Чэн начал постепенно засыпать: Се Лянь был рядом, и сейчас он в порядке. Это было самым важным, в остальном — Хуа Чэн поклялся — он сделает все, чтобы уберечь Се Ляня от любых бед. Тихо шепнув: «Я рядом», Хуа Чэн ощутил, как его успокаивающие феромоны разливаются в воздухе. Се Лянь во сне медленно выдохнул.

***

      Наутро, когда солнечные лучи начали осторожно проникать в покои через полуприкрытые шторы, Се Лянь медленно открыл глаза. Он чувствовал себя лучше — расслабленнее и немного более собранным. На миг он даже не понял, где находится, но, почувствовав прикосновение к своей шее, повернул голову и увидел подле себя Хуа Чэна, все еще крепко спавшего. Волосы принца были слегка взлохмачены, он лежал на боку, лицом к Первосвященнику, а его ладонь покоилась на его шее. Се Лянь озадаченно повел бровями, но в этот момент воспоминания о событиях прошлого вечера и ночи замелькали перед его мысленным взором. Боль и горечь утраты вновь тяжелым камнем легли на сердце омеги.       Вдруг ресницы Хуа Чэна дрогнули, и он, разомкнув веки, сонно уставился на омегу. — Как ты? — хрипловато спросил он. — Лучше, — ответил Се Лянь первое, что пришло ему в голову. — Сань Лан, спасибо.       Альфа только теперь осознал, что его ладонь по-прежнему была на шее омеги. — Извини, ночью я просыпался, чтобы проверить твой пульс. Так и заснул… — поспешил объяснить он. — Прости, что напугал тебя, — омега придвинулся поближе к принцу и спрятал лицо у того на груди.       Так они проспали еще какое-то время, пока их не разбудил громкий стук в дверь — принесли обед.       Поднявшись и чувствуя лёгкое головокружение, Се Лянь с трудом, но уверенно привёл себя в порядок и выпил отвар, оставленный Мэй Няньцином. Омега решил, что первым делом пойдет навестить отца — его терзала тревога: состояние матери и её уход стали для бывшего Первосвященника очень болезненным ударом, и омега не хотел, чтобы отец долго оставался наедине с этими тяжелыми мыслями. — Гэгэ, сначала поешь, — настоял Хуа Чэн, который нехотя поднялся с кровати и принял от слуги большой серебряный поднос, набитый самыми разными яствами.       Взглянув на блюда, от которых вверх поднимались тонкие струйки пара, Се Лянь не ощутил никакого желания отведать их. Он вообще не чувствовал голода. В этот момент на пороге их покоев появился еще один личный слуга Хуа Чэна и оповестил о том, что Хэ Сюань вызывает принца по одному срочному делу. — Я все улажу и вернусь, это не займет много времени, — пообещал альфа. — Не жди меня, поешь.       Однако когда он вернулся, Се Ляня и след простыл. Окинув взглядом поднос с едой, принц заметил, что ничего не изменилось — омега так ничего и не съел. Вдруг он заприметил одну маленькую пустую тарелку. Вспомнив, что на ней был десерт, Хуа Чэн еле заметно усмехнулся и, качая головой, прищелкнул языком.

***

      Пройдя в комнату, где спал его отец, Се Лянь замер на пороге. Лекарь Мэй Няньцин как раз завершал осмотр, и, заметив Первосвященника, молча кивнул и улыбнулся, передавая слова без слов: «Ему лучше». Мужчина лежал на кровати с полуоткрытыми глазами, его взгляд был рассеян, словно мысли бродили далеко, но при виде сына он слегка выпрямился. — Отец… — тихо произнес Се Лянь, медленно подходя к кровати. Он сел на краешек стула, чувствуя легкое волнение. Омега не был уверен, стоило ли ему начать разговор о матери, он боялся, что вчерашний приступ отца может повториться. С другой стороны, они так и не смогли нормально обо всем поговорить… — А-Лянь, — голос бывшего Первосвященника был слабым, но его глаза ожили, когда он увидел сына. — Ты как? Лекарь сказал, что ты едва держался на ногах вчера… — Я в порядке, — Се Лянь улыбнулся, стараясь не показывать, насколько это не так. — Лучше расскажи, как ты себя чувствуешь?       Отец вздохнул и, на мгновение опустив глаза, тихо проговорил: — Лучше… Но это все слишком сложно, сын. Потерять её… я знал, что этот день может настать, но… никогда не был готов.       Эти слова вызвали в Се Ляне болезненный отклик. Он прекрасно понимал, что переживает отец, ведь сам не мог до конца смириться с тем, что матери больше нет. — Я думал об этом всю ночь, — продолжил отец, стараясь говорить спокойно. — Мы с твоей матерью столько раз переживали трудные времена. Она всегда была сильной, а я, казалось, мог защитить её от всего. Но жизнь, Се Лянь, иногда ломает нас там, где мы меньше всего ожидаем. Я не смог защитить ни ее, ни тебя, ни наш монастырь, ни Его Величество…       Оба на мгновение замолчали. Се Лянь почувствовал, как холодные пальцы реальности обхватили его сердце. — Как вы прожили ее последние годы? — Се Лянь наконец нарушил тишину, его голос предательски дрогнул. — Как вы с матушкой встретились после того, как она покинула монастырь? — Она была сильной до самого конца, — тихо ответил отец. — Мы встретились с ней в условленном месте, в роще в нескольких днях езды отсюда, куда я приходил раз в полгода, ожидая встречи с ней. И наконец она пришла, когда ее здоровье позволило сделать это. Тогда она сказала мне, что ты в хороших руках. Мы сделали для тебя все, что могли, и, возложив все свои надежды на тебя, пусть, не без горечи, решили покинуть окрестности столицы. Мы оба были отлучены от Церкви как предатели, тебе нельзя было даже изредка встречаться с нами. Мы хотели найти какое-нибудь пристанище, осесть там, настроить какой-никакой быт и затем, когда вся эта история вокруг нашей семьи бы улеглась, мы думали, что сможем найти способ связаться с тобой. Но не успели…       Бывший Первосвященник тяжко вздохнул, собираясь с силами. — Целый год мы провели в странствиях. Походная жизнь со всеми ее тяготами ослабила твою мать, ее болезнь вновь обострилась. Тогда мы обосновались в одном небольшом монастыре в горах, где монахи занимались медициной и целительством. Но даже они не были в силах помочь… — альфа замолк, а когда продолжил, его глаза устремились куда-то в пустоту, а на лицо приняло отсутствующее выражение. — Перед уходом она призналась, что ее здоровье во многом было подорвано теми травами, которыми она пользовалась, дабы скрыть то, кем она являлась на самом деле. Она сказала, что не жалеет об этом, ведь это был единственный способ для нас продолжать жить как семья. Если бы я только знал, на какие жертвы она пошла ради нашей семьи… Она ведь никогда не говорила об этом открыто, вечно отмахивалась от моих расспросов. Она была такой… до самого конца.       По щеке бывшего Первосвященника скатилась одинокая слезинка. — Единственное, за что она не могла простить себя — то, что ей не хватило смелости не позволить тебе пойти по тому же пути… Она страшно винила себя за то, что не смогла уберечь тебя. Ведь все эти снадобья, что вы с ней принимали… Они могут быть очень опасны…       Се Лянь закрыл глаза, пытаясь подавить накатывающую волну эмоций. Он чувствовал, что должен сказать что-то утешительное, что-то, что могло бы облегчить боль отца, но слов не находилось. — Я знаю… — наконец тихо произнес омега. — И я, и матушка знали о последствиях… Каждый из нас уже поплатился за свой выбор, но так было нужно. Сейчас уже поздно о чем-либо жалеть… Нужно жить дальше. — Что ты имеешь в виду, говоря, что каждый из вас уже поплатился?.. — с лица старшего исчезла всякая краска, в глазах вновь промелькнула осознанность — он перевел взгляд на сына.       Се Лянь, на секунду помявшись, накрыл руку отца своей ладонью, пытаясь передать ему хоть немного тепла и уверенности. Чувствуя, как напряжение вновь заполнило пространство между ними, он медленно произнес: — Отец… Не вини себя. Все, что вы с матерью сделали, было из-за любви. Любви ко мне, друг другу, своему долгу, монастырю… Я… я понимаю это сейчас как никогда. Матушка была готова пойти на всё ради нас. Вы оба были готовы.       Альфа тихо вздохнул, его глаза были полны боли, но в них мелькнула благодарность за слова сына. Он протянул руку, коснувшись ладони Се Ляня, и с трудом улыбнулся. — Спасибо, А-Лянь. Ты стал очень похож на нее. Я вижу, как ты изменился, повзрослел, помудрел… Мне так жаль, что она не смогла увидеть, каким ты стал… Она всегда гордилась тобой. Теперь бы она гордилась еще больше.       Первосвященник кивнул, его взгляд потеплел. — И теперь наша задача — жить дальше, как она бы хотела. Мы должны сохранить её наследие и помнить, какой она была, — Се Лянь чувствовал, что эти слова были утешением не только для отца, но и для него самого.       Они еще долго сидели в полутемной комнате, словно в коконе уединения, отрезанные от внешнего мира. Мужчины рассказали друг другу о том, как жили после разлуки. Се Лянь слушал тихие рассказы отца, почти исповедальные признания, и чувствовал, как боль и горечь в его сердце постепенно притуплялись. — А-Лянь, — вдруг заговорил отец после долгой паузы. — Я должен задать тебе один вопрос… Что ты собираешься делать дальше? Какой путь ты выберешь?       Се Лянь знал, что этот вопрос неизбежен, но все равно на мгновение застыл, подбирая ответ. — Я… пока не уверен, отец, — тихо произнес он. — Я всегда был готов следовать за монастырем, беспрекословно выполняя свой долг. С поддержкой Его Высочества и нашей братии я восстанавливаю монастырь. Однако после всего, что случилось… Я понимаю, что все уже никогда не будет как прежде…       Бывший Первосвященник понимающе кивнул. — Это действительно так. Да и в одну реку нельзя войти дважды. Я лишь надеюсь, что ты продолжить свято хранить наследие нашего рода, ведь только тебе это теперь под силу. Я горжусь тобой, сын. Я знаю, ты не подведешь нас с матерью. — Разумеется, — кивнул Се Лянь и хотел было уже произнести заветное «есть еще кое-что, о чем я не рассказал тебе», но слова так и застряли у него в горле. Ранее, рассказывая о своих приключениях, Первосвященник утаил все что было связано с ним и Хуа Чэном.       Се Лянь чувствовал, как тяжелая тишина вновь легла между ним и отцом. Он хотел бы раскрыть ему тайну, которая связывала его с принцем, но что-то внутри его останавливало. Он так и не понял, был ли это страх, что отец не поймет, или нежелание разрушать его последние светлые иллюзии о семье, которую они пытались построить. В конце концов, не сказав главного, Первосвященник просто сжал руку отца, словно говоря этим все. — Твоя вера много для меня значит, — тихо проговорил он, глядя в глаза отца и надеясь, что тот почувствует всю глубину его признательности. — Многое изменилось в моей жизни, но монастырь и наше общее дело по-прежнему много значат для меня.       В какой-то момент бывший Первосвященник поднял глаза на сына, словно заметив некоторую непрозрачность его выражений. Во взгляде старшего читался немой вопрос, однако, не получив никакой реакции, он не стал ни на чем настаивать. Вместо этого альфа лишь снова сжал руку сына, выражая этим молчаливое принятие. — Что бы ни случилось, помни, что я всегда верил в тебя, А-Лянь. — Надеюсь, так будет и впредь… — Се Лянь улыбнулся сквозь слезы. Эти слова проникали глубоко в его душу, отпечатываясь в его сознании. В этот момент он понимал, что даже если их пути с отцом разойдутся, эта любовь и поддержка останется навсегда в его памяти.       Постепенно разговор перетек в более легкое русло. Се Лянь рассказывал об успешных восстановительных работах в монастыре, о новых послушниках и планах на будущее. Отец слушал, кивая и подбадривая его, делая редкие замечания о делах, в которых его опыт мог бы помочь сыну. И хоть они чувствовали, что тени прошлого по-прежнему кружили над ними, оба знали — каждый самостоятельно двигался дальше, уже по собственному пути.       Когда пришло время уходить, Се Лянь поднялся. — Ты же останешься на коронацию? — спросил он, уже стоя в дверях. — Да, Его Святейшество Верховный Епископ отправился в Уюн, дабы принять участие в церемонии наследования своего титула. Уже официально. Я буду присутствовать на церемонии коронации от его лица.       Глаза омеги странно блеснули, однако выражение лица осталось прежним. Вдруг ему стало понятно, почему Епископ прибегнул к шантажу, чтобы уговорить его вместе вернуться в Уюн и выразить ему там свою поддержку. Все дело было в том, что, на тот момент у Епископа не было достаточно полномочий, чтобы заставить Се Ляня плясать под свою дудку. Именно по этой причине он не смог сразу лишить Первосвященника сана, а лишь пытался запугать его, разыгрывая весь этот спектакль демонстрации собственной могущественности и превосходства. Однако он не учел, что Первосвященник, хоть и был младше по возрасту, повидал на своем веку уж побольше его.       «Я не дам тебе и шанса», — подумал Се Лянь и еще раз оглянулся на отца. Он порадовался, что ему хватило ума послушать свою интуицию и не рассказать отцу о них с Хуа Чэном. Как бы это ни было печально, сейчас его отец принадлежал к другой братии и прибыл в столицу не только ради того, чтобы повидаться с сыном — он был здесь доверенным лицом Верховного Епископа Уюна, которому был обязан своим возвращением в духовное сословие в качестве послушника.       Информация о беременности Первосвященника и его связи с главой страны до официальной брачной церемонии сыграла бы Епископу на руку, и не успел бы Се Лянь опомниться, как был бы уже лишен своего сана за нарушение заповедей, которые сам же и проповедовал.       Прислав в столицу бывшего Первосвященника, Епископ явно хотел передать Се Ляню свое послание, мол вот, я выполнил обещание, данное тебе — ты увиделся с отцом. Но ваши отношения не смогут стать прежними, пока ты открыто не присоединишься ко мне. Не забывай, что по щелчку моих пальцев ты можешь лишиться многого, что тебе так дорого. А если сделаешь «правильный выбор», многое обретешь.       «Выходки отвратительнее и не придумаешь», — зло думал Первосвященник. От открывшейся ему истины кровь закипала в жилах. Омега прекрасно понимал, что из-за того, что Верховный Епископ перешел черту во всех смыслах, он теперь не мог доверять собственному отцу.       Вдруг бывший Первосвященник легонько подтолкнул Се Ляня к двери, тем самым вернув его к реальности. Омега сдержал тяжелый вздох и, оглянувшись на отца напоследок, вышел из комнаты.       «Что ж, у меня, по краймей мере, есть время до коронации, — судорожно соображал Се Лянь, ощущая, как напряжение и переживания давят на плечи с удвоенной силой. — Но стоит Епископу узнать обо всем… У меня не будет возможности сохранить мой сан. Он ни за что не даст мне спокойно жить, как прежде. И ведь управы на него никакой…».       Едва закрыв за собой дверь, омега позволил себе короткий миг слабости, прикрыв глаза, чтобы собраться с мыслями. Его сердце разрывалось от желания вернуться и честно поговорить с отцом и страха, что эта открытость лишь усложнит их отношения в условиях нынешних обстоятельств.       У него не было права на ошибку. Будучи омегой, главой монастыря и представителем своей семьи, Се Лянь знал, что с момента его возвращения в столицу, за каждым его шагом следила не только вся община, но и Верховный Епископ. Вся его жизнь представляла собой сложный танец вокруг истины, которую Се Лянь тщательно скрывал, то от одних, то от других… Как же это изматывало! Но. Это и значило быть Первосвященником.       Омега выпрямился, открыл глаза и отпустил долгий вздох.       «Время до коронации… — мысленно повторил он, ощущая, как эти слова добавляют ему сил самым магическим образом. — Еще осталось время. Не для того, чтобы смириться, а чтобы найти решение».       Мысли вдруг обратились к Хуа Чэну, человеку, ради которого он решил рискнуть всем. Се Лянь знал, что, когда наступит нужный момент, он сможет довериться своему сердцу, несмотря на все угрозы, связанные с его выбором. В этот миг в сердце омеги затеплилось спокойное, но твердое ощущение — словно светлый огонь, который он смог разжечь внутри себя, чтобы не бояться. Возможно, борьба с Епископом потребует еще больших усилий, чем он рассчитывал, а отец окажется не на его стороне, но у него была вера и силы бороться за свою правду и любовь, ради которых он шел вперед.       С этими мыслями Се Лянь двинулся вдоль по коридору. Его длинные белые одежды развивались при ходьбе, а на лице застыло непроницаемое выражение, какое Хуа Чэн про себя называл «маской Первосвященника». Внутри омега ощущал готовность к предстоящей коронации и всем вызовам, что последуют за этим.       «Я справлюсь… — крутилось в его голове. — Нет, мы справимся».