Name's Fisher

Я знаю тебя. Я гуляла с тобой Однажды во сне Я знаю тебя. В твоих глазах Такой знакомый блеск.

1881 год.       — Ларри... Вставай, Ларри.       Милый голосок, звонкий, как колокольчик, коснулся слуха и вывел из мира грёз. Лоуренс открыл глаза и увидел перед собой Одри. Она улыбалась.       — Маленькая мисс, вы совершенно не смотрите на время, — сонно пробормотал юноша, улыбнувшись ей в ответ.       Она засмущалась. Пухленькие щёчки её порозовели, а глаза засияли от радости. Маленькие ручки обхватили Джонсона за предплечье и потянули на себя, вытягивая из-под одеяла.       — Ларри, давай напугаем слуг! — она задорно хихикнула, смотря в его заспанные глаза.       — Что? Боже, Одри, зачем?       — Просто так. Я буду приведением, а ты оборотнем!       — Не хочу я быть оборотнем. Нашла с кем сравнивать, — буркнул Лоуренс, сев в постели.       Одри надулась, поджав губы, и сложила руки на груди, сердито глядя на старшего брата.       — Ты будешь оборотнем. Ты патлатый, как оборотень, и смуглый, как оборотень. А ещё у тебя клыки есть...       — ...как у оборотня, — продолжил её мысль юноша и, поняв, что не может устоять перед её милейшей мимикой, сдался. — Хорошо. Как скажете, маленькая мисс.       — Отлично! — воскликнула девочка и, взяв брата за руку, потянула его за собой в коридор.       Переминаясь с ноги на ногу и борясь с утренней зевотой, Джонсон едва поспевал за сестрой. По холодным плитам, босая, Одри шла вприпрыжку, то срываясь на бег и дёргая юношу, дабы тот не спал на ходу, то замедляясь и прислушиваясь к окружению. В этой белой ночной сорочке и с распущенными рыжеватыми волосами она больше походила на яркий огонёк, чем на блёклого призрака, освещая покрытые мраком коридоры и согревая их своим присутствием, этой улыбкой и полным решимости взглядом.       — Слышал? — внезапно спросила она, остановившись в переходе.       Лоуренс отрицательно качнул головой, вопросительно взглянув на сестру.       — А я слышала. Вот там, — Одри указала в конец перехода, за поворотом, и подбежала к углу. Прижавшись к стене, она аккуратно высунула голову, чтобы подсмотреть, и, повернувшись лицом к Лоуренсу, шёпотом дала команду: — Сюда.       Джонсон подошёл к сестре и, нависнув над ней, выглянул в коридор. Дворецкий беседовал с одним из лакеев — мужчиной немолодым, с густыми чёрными усами и тусклым взглядом.       — Ларри, не высовывайся! Тебя заметят сразу же, — одёрнула его Одри.       — Да ты сама наполовину вылезла из укрытия и ещё мне что-то говоришь.       Одри ничего не сказала. Крепко сжатым кулачком легонько тыкнула ему в живот, на что он усмехнулся.       — Сделаем вот как, — она обернулась к Лоуренсу и, схватив его за воротник ночной рубашки, наклонила к себе. Принялась заговорщически шептать на ушко: — Сейчас усатый мистер пойдёт по своим делам, я подбегу к Терренсу сзади и напугаю его, а ты незаметно прошмыгнёшь на другую сторону и зарычишь на него.       — Чего? — недоумённо спросил юноша, вопросительно выгнув бровь. — Одри, это не серьёзно. Ты выставишь меня дураком.       — Ну тогда придумай что-то сам. Почему только я должна думать? — её широко распахнутые зелёные глаза с коричневым ободком вокруг зрачков смотрели на него с нескрываемой укоризной.       Лоуренс вымученно вздохнул.       — Слушай внимательно, ты подкрадёшься к Терренсу, а я останусь в укрытии и начну выть, как оборотень. Это привлечёт его внимание, он обернётся на звук, и ты в этот момент его напугаешь.       Он понимал, что дворецкого детскими играми не возьмёшь, но ради неё был готов даже на такую глупую шалость. Лишь бы она продолжала улыбаться.       — О, — восхищённо протянула девочка, вероятно, представив эту картину у себя в голове, и разжала воротник его сорочки. — Ларри, ты гений!       Она подпрыгнула на месте и, сцепив ручки в замок, приложила их к подбородку в предвкушении долгожданного момента воплощения задуманного. Ей тотчас хотелось выскочить из-за угла и приступить к делу, однако твёрдый взгляд Лоуренса удерживал на месте, взывая к терпению.       Когда голоса в коридоре стихли и слуха коснулись удаляющиеся шаги, Одри, серьёзно глянув на брата, преисполненная готовностью к действию, энергично закивала головой, давая сигнал. Лоуренс приложил указательный палец к губам, призывая быть тише, и моргнул в согласии.       Выпорхнув, как бабочка, из укрытия, она плавно принялась перепрыгивать с одного носка стопы на другой, стремительно сокращая дистанцию между собой и дворецким. Просил же быть тихой, подумал Джонсон, поражённо прикрыв веки, и покачал головой, наблюдая из-за угла. Боже, старик, молюсь на твоё благоразумие. Подыграй ей.       Как только Одри подбежала к мужчине, отставая от него всего-то на два взрослых шага, Джонсон, набрав побольше воздуха в лёгкие, по-волчьи завыл. Ещё не успевший сломаться голос звучал как собачье скуление. Услышав его отражение от стен, Лоуренс умолк и, пожалев о собственной затее, зажал рот ладонью. Он стыдливо выглянул в коридор и принялся наблюдать за сестрой.       Дворецкий, как и предполагалось, невозмутимо обернулся на звук, а стоило призраку неожиданно воскликнуть, выскочив из-за спины, как он тут же наигранно удивился и ухнул в мнимом испуге.       — Испугался? — задорно осведомилась Одри, залившись хохотом и схватившись за живот.       — Конечно, мисс Джонсон. Ваше появление вышло весьма неожиданным и пугающим. Вы словно настоящий призрак.       Девочка смущённо хихикнула.       — Но сомневаюсь, что такая милая маленькая мисс может так выть. Смею предположить, что у нас завелись волки, — он ухмыльнулся краешком рта. Одри это позабавило, а Лоуренса, напротив, очень смутило, отчего он вжался в стену, залившись пунцовым румянцем. Ну, спасибо. Пристыдил.       — Это не волки, Терренс. Это настоящий оборотень! — загадочно прошептала она и, подставив руки к лицу, указательными пальцами изобразила клыки.       — Вот оно как, — изумился дворецкий. — И где же Вы его спрятали, маленькая мисс?       — Я здесь, — подал голос недовольный юноша и вышел из укрытия.       — Доброе утро, юный господин, — приветствовал его мистер Эддисон и почтительно склонил голову.       — Ларри, ну и зачем ты вылез? — Одри подбоченилась, надув щёчки.       — Некрасиво это, подолгу от людей прятаться, — он хмуро посмотрел на Терренса. Тот кивнул.       Сестра, скучающе хмыкнув, пожала плечами.       — Маленькая мисс, — обратился к ней дворецкий, — бегать по особняку в ночной сорочке и босиком не очень хорошо для здоровья. Давайте мы направимся в Ваши покои, а горничные помогут Вам переодеться. Господин?       Лоуренс согласился с предложением Терренса и, предвосхищая протест со стороны сестры, убедил её прислушаться к совету старших, дабы не заболеть. Сей аргумент её особо не впечатлил, но когда речь зашла о долгих днях лежания в постели без возможности выйти на улицу, она всё же сдалась.       Позже настало время завтрака. Две семьи — сэра Джима и его сестры, госпожи Эвелин, — заняли свои места за столом. Будучи самой младшей, Одри постоянно отвлекалась на кузенов, заглядывала в их блюда, шептала им на ушко о своих утренних приключениях и, ловя на себе укоризненные взгляды от матери, успокаивалась, возвращаясь к своей тарелке. Джонсона её внимание к братьям злило. И оно неудивительно: сыновья тётушки были старше него, умнее, сильнее, красивее и уже успели обзавестись бархатистым баритоном, сводившим горничных с ума. От таких мыслей ему становилось завидно, ведь на него барышни смотрели как на мальчишку и если дарили ему внимание, то только через умиление и рачительность. Ну ничего, гадкий утёнок в своё время стал прекрасным лебедем. Недолго мне ждать осталось, утешительно заключал Лоуренс, взглядом очерчивая точёный профиль сперва одного юноши, затем второго, и возвращался к делам насущным.       — Ты чего такой хмурый был за столом? Снова что-то кислое в рот попало? — спросила маленькая мисс, плетясь за братом по коридору.       — Скажи мне, Одри, когда я вырасту, стану ли я достойным мужчиной? — он глянул на неё через плечо, ища ответ в её смышлёных глазах.       Она понятливо ахнула.       — Так вот почему ты был такой... — лицо её украсилось широкой улыбкой. — Не переживай, ты будешь лучшим мужчиной! И лучшим братом! Это я точно знаю.       — Правда? — Лоуренс удивился.       — Слова Одри Джонсон! — отрапортовала девочка, приложив два пальца — указательный и средний, — к центру лба. Она делала это всякий раз, когда давала клятву или обещание, обращаясь к сиянию чистого разума. И от этого жеста на душе Лоуренса стало по-особенному тепло.       Он улыбнулся ей в ответ настолько искренне, насколько мог. Вложил тот трепет, который она вызывала в его сердце, ту братскую любовь и заботу, которой хотел её окружить, и этот живой блеск в глазах — силу, в которой он уступал только перед ней. Такой маленькой, но такой гениальной.       Одри разорвала их зрительный контакт и посмотрела вперёд. Задорный огонёк в её глазах сменился серьёзностью. Она подорвалась с места и бегом засеменила по коридору. Джонсон нагнал сестру у приоткрытых дверей гостиной, из которой доносились крики.       — Всё хорошо? — спросил он, глядя на притихшую Одри.       — Они опять ругаются, — серьёзным голосом констатировала она, смотря через щёлочку меж створок.       Лоуренс подошёл ближе и заглянул в просвет. В гостиной были двое: его отец и тётушка. Сэр Джим сидел за роялем, облокотившись о крышку клавиатуры, и, через силу сохраняя спокойное выражение лица, выслушивал эмоциональную речь своей сестры. Женщина кричала, порывисто взмахивая веером, и требовала, как и всегда, отдать то, что причиталось ей по праву. Мужчина тяжело вздохнул и безучастно ответил, что она и так владеет всем упомянутым в документах и что более он ничего сделать не может.       — Чем громче она кричит, тем хуже её слышно, — мрачно подметил Лоуренс, слушая возобновившуюся гневную тираду тётушки.       — Это как? — поинтересовалась Одри, вопросительно глянув на брата.       — Подрастёшь — объясню, — он грустно вздохнул и прикрыл веки. Чего ему не хотелось, так это наблюдать за очередной ссорой. Будучи братом, таким же, как и его отец, он не понимал, отчего тот не мог уступить и подыграть своей вредной сестре. Почему позволял ей так обращаться к себе, когда можно было прийти к компромиссу и разделить всё на равные половины? Почему он, в принципе, не пытался решить эту проблему? Видимо, я ещё слишком мал, чтобы понять…       Тёплая ладонь накрыла его кисть и крепко сжала. Он открыл глаза и встретился с серьёзным взглядом маленькой мисс Джонсон. Казалось, она всё поняла и без его объяснений.       — Мы не будем такими, — прошептала она. И он её услышал. Пока Леди Джонсон во всю раздирала себе глотку, мисс Джонсон обращалась к разуму.       Свободной рукой она коснулась своего лба в подтверждение сказанных слов, неотрывно глядя на Лоуренса. Было в этом жесте что-то нехарактерное для Одри, что-то новое и таинственное, такое же вязкое, как зыбучие пески, постепенно затягивающее внутрь и сжимающее тело до выворачивания нутра наружу. Что-то нечеловеческое, некий призрак, говорящий с ним устами безобидной девочки и влияющий на его сознание. На миг Лоуренс испугался сестры, но этот морок скоропостижно рассеялся, оставив перед ним его маленькую мисс и её клятву в сохранении их преданности друг другу.       — Да, Одри, — неуверенно сказал он и сглотнул застрявший в горле ком, криво усмехнувшись.       — Ты сомневаешься. Неужели боишься? — её брови грустно поднялись, изогнувшись кверху.       Увидев её такой, немного потускневшей и опечаленной, после всех тех мыслей, которым он позволил закрасться в свою голову, он почувствовал себя самым настоящим мерзавцем.       — Прости меня, Одри, — Лоуренс опустился перед ней на одно колено. — Конечно, я не боюсь ни тебя, ни будущего. Просто я не понимаю взрослых и не знаю, почему они поступают так.       — Их не нужно понимать, с ними нужно играть. Взрослые — это те же дети, только размером побольше, — она снова улыбнулась, только теперь скромно.       — Ты так легко это говоришь...       — Потому что я умная. Очень. И у меня умный брат, — хихикнула она. — А помнишь, как мы с тобой подушками дрались? Столько перьев было... Может, повторим?       — Нет, Одри. Нам тогда знатно досталось от матушки. Хотя, признаться честно, мне та наша проделка пришлась по душе, — усмехнулся Джонсон.       — Ну, да, маменьку лучше не злить. Тогда, давай пойдём на улицу?       — Принцесса хочет сбежать из замка?       Одри энергично закивала головой.       — В таком случае нам следует быть очень тихими. Чтобы стража нас не схватила, — заговорщически прошептал Лоуренс и, поднявшись, не отпуская её руки, повёл сестру подальше от чужих ссор и недомолвок наружу.       Скрываясь от «местной стражи» за колоннами, углами, пьедесталами с цветочными горшками и стараясь особо не издавать звуков, хоть это и было тяжело, они выбежали через веранду в сад. За пределами холодных стен особняка было тепло, лето было в разгаре. Тяжёлые серёжки сочной вишни едва держались на ветках, раскачиваясь под дуновением тёплого ветерка. Шелест листьев яблони с крупными желтоватыми плодами разносился в округе, смешавшись с мелодичной трелью скворцов и пчелиным жужжанием, лаская слух. Солнечные лучи, просачиваясь сквозь прорехи густой зелени, играли с текстурой, формируя на земле вычурные теневые узоры.       Выбежав на вымощенную дорожку, Одри глубоко вдохнула аромат лета, блаженно прикрыла веки и ахнула, шумно выдохнув. Вдали, не выдержав собственного веса, звучно упало яблоко. Девочка подбежала к нему и, не чураясь, подняла с земли.       — Одри, оно грязное, — возразил Лоуренс, подойдя к сестре.       — Но оно всё ещё съедобно, — она протёрла яблоко краем подола шёлкового платья и, поднеся ко рту, смачно им хрустнула.       — Маленькие мисс так себя не ведут. Посмотри, ты же платье испачкала, — Джонсон изумился её поведению, на что Одри пожала плечами.       — Мы на улице, Ларри, отсюда чистыми не возвращаются.       Он осуждающе покачал головой, наблюдая за тем, как она ела яблоко. Тоненькие ручейки сока спускались к выпуклому подбородку и текли по внутренней стороне предплечья.       — Ларри, а давай побежим на лавандовое поле, — Одри утёрла подбородок тыльной стороной руки. — Или к озеру. Я недавно видела там пару лебедей, красивых таких.       Джонсон досадливо охнул и вынул белый платочек из нагрудного кармана сюртука.       — Пойдём, пойдём. Только для начала давай приведём тебя в порядок, — он принялся вытирать ей лицо от ещё не успевшего высохнуть сока.       — Ты такой заботливый, — по слогам проговорила Одри, борясь со смехом и смотря в его серьёзные карие глаза.       — А ты вся липкая.       — Зря ты это сказал, — она переложила яблоко в другую руку и потянулась к нему грязной ладошкой, желая запачкать его сюртук.       Лоуренс опрометью отскочил от неё, прося прекратить, но она, разразившись звонким хохотом, всё равно умудрилась задеть его.       — Маленькая мисс! Одри, хватит! — прикрикнул он, схватив её за предплечья. — Успокойся, иначе никуда не пойдём.       Угомонившись, она протяжно выдохнула; уверила брата в том, что больше так делать не будет, и спокойно откусила яблоко.       Взявшись за руки, они тронулись в путь. Покинули пышный сад, прошли по тротуару мимо шеренги из стройных туй, ступили на тропинку и обогнули старый, глубокий колодец. Одри не упустила возможности заглянуть в него и ухнуть, как сова.       — Ларри, а мы зайдём к Фениксу? — осведомилась девочка, заприметив вдали очертания конюшни.       — Обязательно. Только сделаем это на обратном пути.       — А почему не сейчас?       — Озеро не близко. В конюшне мы задержимся. Не хочу, чтобы родители потом нас в страхе искали по всей округе. Проще будет, если они обнаружат нас у Чарли, чем за пределами двора, — он улыбнулся и, глянув на неё, решил поинтересоваться: — К слову, что тебе сказал Чарли? Когда сможешь оседлать Феникса?       — Он сказал, что нужно подождать ещё год и тогда мы с Фениксом сможем составить тебе с Чумой компанию. А ещё он сказал, что мы с Фениксом вас обгоним.       — Это почему же? — насупился Лоуренс. — Чума не из слабых лошадей.       — Ну, он сказал, что у тебя с Чумой могут возникнуть проблемы. А у меня с Фениксом — нет.       — Он думает, что я не смогу с ней сладить?       — Да, что-то такое. Мол, она тебя слушает, но не до конца, потому что маленькая ещё.       — Глупости он говорит. Не такая уж она и маленькая. И меня слушает, — фыркнул Лоуренс, обиженно глянув вперёд. — И вообще, он мне сказал, что для меня она идеальный кандидат.       — Не дуйся, Ларри. Он сказал это сейчас, а как будет через год — увидим. Может, Чума вообще только тебя и будет слушать. И ты будешь прекрасным... — она запнулась, вспоминая слово. — ...наместником?       — Наездником, — поправил он её и усмехнулся. — Хотя наместник тоже неплохо звучит.       Поддерживая диалог о важном, но в то же время простом, Джонсоны прошли мимо зелёных лужаек, усыпанных ромашками и маками, и пробежали по только что распустившемуся лавандовому полю. Они бежали, не оглядываясь назад, испытывая невиданное чувство свободы и лёгкости, радостно смеясь, рассказывая шутки и сочиняя небылицы на ходу, и старались не думать об особняке и его обывателях, охваченные восхищению природой и её красотами.       Выбежав на заросший высокой травой берег озера, Одри воодушевлённо вздохнула и, повернувшись к брату, широко улыбнулась. Огонь энтузиазма горел в её глазах, а выбившиеся из общей причёски рыжие пряди колыхались на ветру подобно языкам пламени. Она указала пальчиком в сторону двух белых лебедей, плавающих подле деревянного пирса, и стала спрашивать у Лоуренса разрешения подойти к ним ближе.       — Не успокоишься же, пока не посмотришь вблизи… — выдохнул Джонсон и, попросив быть осторожной, отпустил её на пирс.       Сам же расположился в тени исполинской ивы, привалившись к ней спиной, со стороны приглядывая за радостной сестрой. Она стояла почти на краю, внимательно рассматривая очертания выгнутых шеек и пышное оперение грациозных птиц. Резко наклонившись вперёд, Одри принялась изучать их детальнее, что-то бормоча себе под нос. Лоуренс окликнул её и потребовал не наклоняться так опасно над краем. Как только маленькая мисс выполнила его указание, он облегчённо вздохнул и, сорвав стебель щетинника, стал водить кончиком по земле.       Белая бабочка пролетела перед лицом юноши, крылом задев кончик его носа. Он устремил свой взор к ней, потирая задетое место тыльной стороной руки, — она села на травинку и принялась растирать передние лапки. Застрекотал кузнечик, и растущая рядом трава дёрнулась в разные стороны, выпустив прыгуна из укрытия. Тоненькие стебельки заколебались, а под их тенью зелёный хищник, схватив прекрасное существо, приступил к трапезе.       Лоуренс затаил дыхание, неотрывно наблюдая за этой картиной. Он знал, что любое живое существо являлось составляющей пищевой цепи и что говядина, которую он ел за общим столом, сперва была заколота умелым мясником, а потом доставлена на кухню. Но увиденное — как одно насекомое поедает другое, только что порхавшее в небе, а ныне отчаянно трепыхавшееся в хватке мощных челюстей, вызвало в нём… интерес.       Бабочка — ничто перед кузнечиком, а кузнечик не убежит от языка лягушки, которую поглотит удав, подумал он. Но что дальше? Удава поймает ястреб, а птицу в воздухе можно подстрелить. Выходит, каким бы ни был расклад, человек всегда будет на вершине. И только другой человек сможет его вытеснить.       Придерживаемая передними ножками зелёного хищника бабочка давно прекратила борьбу. Маленькие щупики кузнечика продолжали нещадно перебирать её голову, отрывая кусочек за кусочком.       Более сильный, более опытный. Холодный внутри, холодный снаружи. Такой же, как мясник или хирург, или офицер на поле боя. Человек, который знает, что такое самообладание и управление. Человек волевой, рассудительный. Интересно, смогу ли я стать таким же?       Кузнечик спустился к груди жертвы. Её крылья, некогда бывшие гладкими и белыми, изогнулись под его весом и порвались с краёв, смешавшись с зеленью травы.       Нет, я не просто смогу, я должен стать таким же, чтобы Одри могла на меня положиться в трудную минуту. Я должен стать для неё опорой, чтобы она держалась за мной, как за каменной стеной. Чтобы её не поймал «кузнечик».       Он просидел ещё какое-то время, всматриваясь в белесоватые глазки прыгуна, так нелепо расположенные по обеим сторонам головы, делая образ хищника обманчиво глуповатым и безобидным. И, поняв, что совершенно не слышит звонкого голоска сестры, глянул в сторону озера. От представшего перед ним зрелища его бросило в холодный пот, заставив сердце пропустить удар. Пирс был пуст, лебедей и дух простыл, а на поверхности воды неподвижно держалось белое пятно — атласная лента.       — Одри… — тихо окликнул её Лоуренс и, поднявшись на ноги, пронзительно крикнул: — Одри!!!       Птицы, сидевшие на ветках деревьев, взвились со своих мест, поднявшись тёмным облаком. Взмахи крыльев и воронье карканье доносились со всех сторон, но куда более ужасающим было мёртвое молчание в ответ на его зов. Подорвавшись с места, спотыкаясь и падая по пути, Джонсон взобрался на пирс и взглядом, безумным, мечущимся между страхом и потрясением, принялся рассекать водную муть. Она была в белом платье. Озеро не было глубоким. Он мог её обнаружить. Мог, чёрт дери! Нужно было лишь присмотреться, вглядеться в это треклятое болото и прыгнуть следом, не мешкая. Спуститься на дно и достать её, пока ещё не было поздно. Нет, ещё точно не было поздно!       Белоснежная атласная лента, обклеенная планктоном, сияла под солнечным светом, ослепляя и давая ему знать примерное местоположение сестры. Правда, догадался он об этом не сразу. А когда всё же осознал, то незамедлительно бросился в холодный водоём. Дыхание тут же перехватило, кожу обдало неприятной липкой прохладой, а в глаза лезли мелкие водоросли, мешая разглядеть илистое, чёрное дно. Он ладонью в злобе оттолкнул протянувшуюся от самого низа к поверхности тину, рыкнув и опрометчиво испустив пару ценных пузырьков воздуха, и, увидев впереди бездыханное светлое тельце, охваченное густой вязью, дабы не терять драгоценное время, заставил себя успокоиться и ускорился.       Джонсон обхватил её маленькое тело, крепко прижав к груди, и, ногами оттолкнувшись от дна, стремительно всплыл на поверхность. Он приподнял Одри так, чтобы её голова была выше уровня воды, и принялся остервенело грести одной рукой. Плыть к берегу, надо плыть к ближайшему берегу и не останавливаться. Не бояться. Не поддаваться панике вновь. Я её нашёл. Я её достал. Всё под контролем. Всё, чёрт подери, под контролем!       — Дьявол! — процедил он, едва различая впереди объекты. Глаза неприятно щипало — влага застилала их, и он не мог понять, была ли это вода из озера или его слёзы. Он уже, в принципе, ничего не понимал. Мозг противился принимать ситуацию, отчего Лоуренс, как одержимый, беспрестанно повторял себе одно и то же: — Ты не мертва!       Выбравшись на берег, юноша, стараясь не поддаваться панике, аккуратно уложил сестру на мягкую траву и, вспоминая наставления домашнего лекаря, приступил к наружному массажу сердца.       — Раз, два, три… — шептал он себе под нос, ритмично надавливая на грудную клетку.       Из глотки Одри вырвалось хриплое бульканье. Густая белесоватая пена потекла из посиневшего рта и ноздрей по мраморным щекам, стекая на землю. Джонсон посчитал, что он на верном пути, и решил не останавливаться на достигнутом. Сейчас она вздрогнет, сплюнет всю скопившуюся воду и разразится кашлем. Надо было лишь продолжать делать компрессии и ни в коем случае не мешкать. Однако девочка не дёрнулась и цвет её лица не поменялся — она продолжила лежать, испуская пенистую жидкость. Лишь хруст рёбер под его худощавыми руками заставил его переосмыслить собственные действия.       — Дьявол, я делаю только хуже! — яростно воскликнул он и грузно повалился на траву, тяжело дыша.       Тело ныло от приложенных усилий. Выбившиеся из ленты каштановые пряди волос липли к лицу и лезли в глаза. Но он этого не замечал. Всё его внимание было приковано только к ней — покрытой гусиной кожей, обвитой вязкими нитями водорослей, с побуревшими волосами и тусклым взглядом, спрятанным под тенью густых ресниц. Нет, она не померкла, она просто спала и не могла вырваться из этого сна.       — Ты… ты просто притворяешься. Тебе понравилось играть в призрака, и ты не хочешь выходить из роли, — отчаянно шептал он, судорожно хватая воздух ртом. — А я просто делаю всё неправильно! Я неуч и рохля! Чёрт, чёрт, чёрт! Опять это… — он схватился за голову, чувствуя, как паника снова стала брать над ним верх.       Его била дрожь, страх, липкий, тягучий, заползал вглубь, очерняя разум и сердце. В голове то и дело всплывали отрывки недавней ссоры отца и тётушки и призрачный облик клянущейся ему в сестринской преданности Одри. Пальчики — указательный и средний, — у центра лба…       — Нет… нет-нет-нет! — Лоуренс глубоко вдохнул, противясь животному ужасу. — Хватит. Не думай. Не думай так. Она жива! Она жива, чёртов идиот! Мне лишь надо… Доктор Откин! Надо отнести к Откину. Он точно знает, что делать. Он тебя разбудит, Одри. Я точно это знаю, — юноша подхватил её на руки и, крепко прижав к себе, рывком сорвался с места в сторону дома.       Он бежал, не оглядываясь, мимо тихих лугов, сквозь поле сухих фиолетовых цветков и пустырей. Бежал, смотря вперёд и совершенно не думая о времени. Ему казалось, что оно замерло вместе с Одри, с её сказочным миром, погрузив его в безмятежный сон, и только он, не тронутый чарами, старший брат, принц, которым она его считала, мог спасти её, вырвав из лап этого проклятья.       Джонсон ворвался в центральный холл, взывая к домашнему лекарю. На истошный крик юноши сбежались почти все обыватели особняка, устремив на него тревожные взоры. Высокий мужчина с едва заметной плешью, в аккуратном сером пиджачке и со скромным пенсне на переносье подбежал к напуганному и запыхавшемуся юноше, в руках которого покоилось бездыханное тельце.       — Откин, разбуди её! — приказал Лоуренс, с безумной надеждой глядя в серые глаза лекаря. — Я делал всё, как ты меня учил, но она не проснулась.       — Лоуренс, позволь, — вкрадчиво обратился к нему мужчина, протягивая руки к Одри.       Не сопротивляясь, юноша осторожно передал ему девочку, не отрывая от неё глаз. Лекарь опустился на одно колено и, положив детские ножки на пол, окинул маленькую мисс внимательным взглядом. Брови его хмуро свелись к переносице, губы поджались в полоску, слившись с густыми усами.       — Ты чего задумался? — убитым голосом прошептал Лоуренс, неотрывно смотря на мужчину широко распахнутыми глазами.       — Лоуренс, прости, — твёрдо ответил лекарь, взглянув на юношу, и едва заметно покачал головой в отрицании.       Джонсону этот жест пришёлся не по душе.       — Чего ты… извиняешься? — бесцветно спросил он; не понимая, что творит, поднялся на ноги и, схватив лекаря за лацканы пиджака, принялся неистово кричать ему в лицо: — Почему ты извиняешься?! Она просто спит!!! Разбуди её!!! Ты же можешь! Ты уже спас так однажды кухарку! Почему же сейчас ты не делаешь свою работу?!       Мужчина не изменился в выражении лица, продолжив серьёзно вглядываться в беспросветную тьму безумных глаз Лоуренса.       — Хватит так смотреть на меня, остолоп! Выполняй приказ! — Лоуренс тряхнул его что есть силы, а затем, не понимая, как допустил это, ощутил на своей щеке холодную ладонь.       В холе все громко охнули. От силы пощёчины его повалило наземь.       На миг ему показалось, что из глаз посыпались искры; в ушах стоял звон, а очертания окружающего расплывались, мерцая, как неисправная лампа. Он попытался встать на ноги, но ничего не вышло, словно остатки сил, на которых он держался всё это время, разом покинули его тело. Обречённый вздох сорвался с уст, влажных и горьковато-солоноватых на вкус, щека болезненно запульсировала.       — Сколько раз я тебе говорила: взывать к разуму нужно убеждениями, а не криком. Толку от того, что ты будешь на него орать? — тихо донеслось сверху, и Джонсон сразу осознал, кому принадлежит этот голос.       Теперь было страшно не просто пошевелиться. Было страшно поднять глаза. Было страшно даже совершить вдох в её присутствии.       — Госпожа, не серчайте, — вступился лекарь. — Пусть юноша покричит, иначе он попросту сойдёт с ума.       Она не ответила. Подол её тёмной юбки поплыл к Джонсону, пока не остановился совсем рядом.       — Куда смотрели глаза твои, когда это произошло? Чья это была идея? Ответь мне, Ларри.       Джонсон мог признаться и мог соврать, но не сделал ни первого, ни второго — он просто не сумел открыть рта. Что бы он ни сказал, как бы ни оправдался — так или иначе он был виновен в том, что допустил это. От этого Лоуренс чувствовал себя крайне унизительно. Его тошнило от слабости, от немощности и невозможности что-либо доказать. Но хуже всего было то, что он сам довёл себя до этого состояния, позволил страху закрасться глубоко, в недра души, и испещрить там каждый уголок, пометив их, как бродячая собака метила свою территорию.       Чувствуя на себе выжидающие взгляды окружающих и тяжёлый — женщины, понимая, что происходящее не являлось сном и что сказка его навсегда закончилась плохим концом без возможности что-либо исправить, он поднял виноватый взгляд на мать. О чём впоследствии пожалел.       Леди Элиза Джонсон, чей голос доселе звучал строго и прохладно, предстала перед ним опустошённой. Побледневшее лицо, резко очерченные скулы и покрасневшие глаза, из которых ровно стекали два прозрачных ручейка. За считанные минуты она постарела на несколько лет вперёд, став тенью себя прежней.       — Ненавижу... — беззвучно промолвил Джонсон, испуганно смотря в эти блёклые, пустые глаза. В них он отчётливо видел своего главного врага — смерть.       Не в силах более лицезреть этот ад, юноша рывком поднялся на ноги и, стараясь не слышать грозных материнских окликов, выскочил из главного холла на улицу. Бежать, бежать, куда глаза глядят. Подальше от всех людей. Подальше от этого ужаса. Теперь это было его первостепенной задачей.       Ноги привели его к конюшне. Не обратив внимания на Чарли и приказав ему умолкнуть, когда тот решил осведомиться по поводу состояния и потрёпанного внешнего вида Джонсона, он принялся самостоятельно запрягать Чуму, игнорируя все советы конюха.       — Господин, вы седло плохо установили. Навернётесь ведь, — тревожно подметил Чарли.       — Я сказал тебе умолкнуть. Что не понятно?! — огрызнулся Лоуренс и, откинув упавшие на лицо волосы назад, вывел вороную лошадь из денника.       Чума была на удивление конюха спокойна. Джонсон резво взобрался в седло и, сильно ударив голенями по тёмным бокам, пустился вскачь.       — Ну не так же быстро, господин. Пожалейте её! — вскрикнул Чарли вслед стремительно удаляющейся фигуре и, накрыв ладонью рот, горестно охнул, предчувствуя беду.       Быстрее и только вперёд. Не думать о других. Стараться забыть. Забыть и не вспоминать. Убрать из памяти этот холодный мрамор кожи, этот потухший взгляд, эту всепоглощающую пустоту. Вычеркнуть и продолжить бежать дальше. Живее, живее, живее...       — Ну! — понукая, он вновь яростно стукнул по бокам Чумы. — Быстрее!       Она послушно ускорилась, а он сильнее сжал переднюю луку седла, чувствуя, как предвечерний ветерок обдаёт разгорячённое лицо прохладой. Всё ещё недостаточно быстро. Он хотел, чтобы порывы ветра высушили его слёзы, стёрли их незамедлительно и безвозвратно. Хотел, чтобы шквал чувств сменился равнодушием, чтобы можно было легко вздохнуть, ни о чём не жалея, ничего не ощущая.       — Давай! Ещё быстрее! — гаркнул он Чуме, остервенело ударив её. — Ты можешь!       Омут его мыслей, безумных и отчаянных, душил изнутри. Как же ему было стыдно смотреть в родительские глаза, но он всё равно взглянул. И что получил в итоге? Ненависть… к себе, к людям, к самой природе человеческой. О, до чего же они были хрупкими, слабыми, невечными. Впрочем, он и сам был таким же. Одна только мысль о том, что Одри, его маленькая мисс, тонула, крича ему, пока он пребывал в собственных размышлениях, причиняла ему невыносимую боль, соразмерную разве что с вонзённым несколько раз в сердце клинком. Я же просил её быть осторожной, сказал ей не наклоняться над краем... Так как же так случилось? Почему я не ничего не заметил? Почему ничего не услышал? Почему я не слышал её криков?! Почему?! У неё же такой звонкий голосок...       — Живее! Шевели копытами!!!       Потоки холодного воздуха яро резали глаза — Джонсон рефлекторно сощурился. Чума разогналась до верхнего предела своих возможностей, однако ему было всё мало. Он хотел больше, желая подавить эту боль, вырвать её с корнем, с кровью и плотью, затерявшись в хлёстких порывах ветра. Голени его вновь ударили по бокам, голос, злой и охрипший, в очередной раз издал приказ. И снова, и снова, и снова...       — Вперёд, скотина!!! — вырвалось из его глотки так неистово, так дико, отчего Чума внезапно остановилась на вершине холма и громко заржала, встав на дыбы.       Лоуренс что есть силы вцепился в переднюю луку и прижал голени к бокам, но не удержался. Седло предательски сползло на бок, и он, потеряв равновесие, свалился с него, больно приземлившись на инстинктивно выставленную вперёд левую руку. Раздался неприятный хруст, предплечье охватила внезапная боль — вспышка, после которой в глазах всё закружилось: небо, земля, густой дёрн, ветки, царапающие лицо и открытые участки тела. Снова небо, снова земля и так по кругу, пока он не остановился у подножия холма.       — Скотина... — ветер подхватил его сдавленный хрип вместе с шелестом травы. — Какая же ты скотина, Ларри...       Обветренные саднящие губы едва шевелились. Во рту держался горький привкус отчаяния.       — Мы не будем такими... — повторил он её слова. Глаза застлала влажная пелена, с уст слетел тихий болезненный всхлип. — Ублюдок, лжец, убийца и просто ужасный брат. Худший из всех возможных.       Сквозь слёзы уходящее за горизонт солнце пылало настоящим огнём. Однако Лоуренс согреться в нём более не мог. Лишь смотрел вперёд, прощаясь с прошлым: с беззаботными днями, яркими событиями, детскими мечтами и надеждами, — сжигая их в закатном пламени, пока от него самого не остался лишь пепел. Огонёк его жизни, его маленькая Одри, погас в тишине, оставив холод. Мир покрылся мглой.       Боль телесная приглушила душевную, сместив фокус с чувств на разум. Затихнув, Джонсон какое-то время лежал совершенно неподвижно, вслушиваясь в стрекотание цикад, чувствуя, как маленькие муравьи заползают ему за шиворот и кусают кожу вместе с налетевшими комарами. Только грудь периодически вздымалась, вбирая в себя воздух, с небывалой осторожностью.       Слуха коснулся топот копыт. В спину упёрлась влажная морда Чумы, нарушив относительный покой и вызвав новую волну боли вдоль руки. Джонсон приглушённо застонал, сморщившись, и медленно обернулся к лошади. Её блестящие чёрные глаза неотрывно смотрели на него. Он прикрыл веки и положил тяжёлую голову на траву, решив её проигнорировать. Она вновь его подтолкнула, фыркнув.       — Домой просишься... Только нет мне там места, — убитым голосом ответил юноша.       Чума не унималась и, когда Джонсон всё же сдался не в силах бороться с её напористостью, принялась покорно стоять на месте, позволив ему кое-как поправить седло и взобраться в него. В ночной тишине, прерываемой жужжанием докучливых москитов, они вернулись во двор особняка. В конюшне тускло горела лампа.       Чарли стоял у денника Феникса, тоскливо глядя на пони, а когда в помещение вошёл молодой господин со своей лошадью, отошёл от него и не без сочувствия в глазах встретил юношу. Уже знаешь, да? Да… На твоём лице всё написано. Чёртовы лицемерные крысы, подумал Джонсон и отвёл презрительный взгляд в сторону.       — Господин... — мужчина досадливо зацокал языком и глянул на лошадь. Чума, как и её хозяин, была вымотана — понурив голову, она едва держалась на ногах.       Лоуренс, правой рукой крепко держась за переднюю луку седла, осторожно слез с неё и молча передал Чарли. Тот хотел было задать вопрос, однако юноша не стал задерживаться в пристройке и под недоумённым взглядом конюха скрылся в ночной тени природы.       Домой Джонсон вернулся совершенно другим человеком. Переступив порог особняка, он замер, вглядываясь в окружавшую его тьму. Тихо и пусто. Оно было и к лучшему в какой-то мере. Хотя бы никто не бросал на него жалостливые взгляды, на деле же смеясь в душе над его никчёмностью, бессилием и этими липкими, солёными слезами, что б их. Впрочем, жизнь сделала это лучше всех остальных, так легко и нелепо уступив смерти. До чего же это было унизительно. Мерзко и отвратительно до скрежета в зубах, до боли от въедающихся в кожу ногтей, до неприятного жжения в глазах.       Он глубоко вдохнул, собравшись с мыслями, и сделал шаг во тьму, позволив ей окутать его целиком. Раздался щелчок — два ряда настенных ламп последовательно загорелись, осветив центральный холл и ослепив Джонсона-младшего.       — Миссис Гибсон, я же говорил, что он вернётся, — бесцветный голос заглушил тишину, заставив Лоуренса скривить верхнюю губу в отвращении. Этот старик хоть когда-нибудь бывает эмоционален?       — Юноша! — встревоженно охнула женщина и, придерживая подол чёрной юбки, засеменила к нему. — Бог мой праведный, что с Вами случилось?! Вы словно в земле обвалялись!       Лоуренс только сейчас сумел оценить состояние своего внешнего вида: весь грязный, в царапинах и ссадинах, в местами порванном сюртуке и брюках, с торчащими сухими ветками, одну из которых миссис Гибсон аккуратно вытянула из копны его растрёпанных волос. Пугало огородное, не иначе, подумал он, но вслух лишь спросил:       — Родители у себя?       Он не сразу узнал свой голос. Безжизненный, хриплый и низкий, как скрежет металлических пластин при скручивании. От сухости в горле запершило, он сглотнул слюну, но её оказалось недостаточно. Откашливаться уже не стал.       Женщина отрицательно качнула головой. Лицо её вытянулось в тревоге. По взгляду, устремлённому к его согнутой руке, Джонсон понял сразу: она догадалась.       — Болит, — холодно ответил он. — Оповестите Откина.       Миссис Гибсон быстро ретировалась, оставив молодого господина в компании бездушного дворецкого. Мужчина подошёл ближе, внимательно осмотрев юношу с ног до головы.       — Вы изменились. Сэр, — он нарочито тихо проговорил обращение, сделав, как заключил Лоуренс, громкий акцент на нём.       — А не рановато ли для сэра? — так же тихо ответил Джонсон, глядя волком на дежурно улыбающегося мужчину.       — Отнюдь, сэр. На своей стороне шахматной доски Вы остались одни. Единственный наследник, но не единственный претендент. Посему держите лицо достойно, господин, и никоим образом не позволяйте кому-либо прочесть ваши мысли.       Джонсон поднял голову выше, посмотрел на мужчину прямо, с честью и достоинством благородного джентльмена, невзирая на избитый внешний вид.       — Вот так? — спросил он у него и, превозмогая боль, чуть приподнял уголки губ.       Терренс довольно усмехнулся.       — Вы быстро учитесь, сэр. Пойдёмте в Ваши покои. Не будем пугать доктора Откина потрёпанным видом.

***

      — Не будем... — повторил Лоуренс, задумчиво глядя в окно.       Фишер сжал ткань простыни в руках. На душе было тяжко и неприятно. Грудь словно сковало цепью, внутри было горько и душно, а сердце сжималось в тиски от боли. Не отдавая себе отчёта в действиях, он подскочил с места, подошёл к Джонсону и крепко обнял его со спины.       — Лоуренс, твоей вины в этом нет, — он прижался холодной щекой к его голому плечу.       Сердце Джонсона забилось быстрее — Фишер это услышал. Кожа, нагретая солнечными лучами, более не была холодна, как прежде. Мужчина вздохнул, грудная клетка сжалась, голова его опустилась.       — Как можешь ты так легко это утверждать?       — Просто знаю, — особо не раздумывая над ответом, сказал юноша.       — Снова чувства? — предположил Лоуренс. По его тону Фишер понял, что он нахмурился.       — Глупость, понимаю, но иногда и в ней можно найти ответ.       Джонсон досадно хмыкнул.       — Много будешь чувствовать...       — ...быстро сгорю, — подхватил его мысль Фишер и серьёзно добавил: — Но мне не страшно. Я выдержу. Я сильный.       — Да. Ты сильный... — согласился с ним Лоуренс.       — Тогда не тревожься за меня. Я справлюсь.       Лоуренс протяжно выдохнул.       — Иногда мне кажется, что я вижу её в Кэмпбелл. От этого я ненавижу Эшли ещё сильнее.       — Значит, она неспроста понравилась Леди Джонсон. Так ведь?       — Ты всё верно растолковал.       — Но ты ведь не станешь идти на поводу матери. Связь с Эшли для тебя будет равносильна связи с Одри.       — Не преувеличивай. То, что я замечаю в Кэмпбелл её повадки, ещё не значит, что я нахожу их похожими. Эшли — дворняга, сумевшая выбить себе место под тёплым крылом моей матери, в то время как Одри — благородная породистая дева, — он запнулся и раздражённо цокнул языком. — Дьявол, я скатился до уровня Чарли...       — Ну и что? Здесь никого, кроме нас, нет. Я никому не расскажу об этом. Продолжай, — Фишер слабо улыбнулся. Невзирая на тяжесть и боль в душе, он отважился пойти дальше, зайти глубже. Почувствовать его целиком под этой грудой льда, вобрать в себя больше, чтобы быть рядом, чтобы стать тем самым оплотом для Лоуренса. Чтобы впоследствии увидеть его счастливым, пусть это и было маловероятно.       — Я просто не понимаю, как... Как люди доверяют друг другу? Нужно быть либо полным глупцом, либо чересчур отважным, чтобы решиться на такое.       — Думаю, всё дело во времени, проведённом вместе, в личных наблюдениях. И взаимности. Если людей изначально не влечёт друг к другу, неважно дружба это или высокие чувства, то ни о каком доверии и речи быть не может. Это всё по наитию формируется, а разум лишь совершенствует эту связь.       — Совершенствует? — Лоуренс горько прыснул. — Зачастую он всё рушит. И оно только к лучшему.       — Ты очень категоричен, потому что боишься. И это в порядке вещей. Но ты также должен понимать, что страх не сделает тебя слабее в глазах других. Хуже будет, если ты полностью отдашься ему, оградившись от всех щитом.       — А если я не хочу? Что, если мне нравится видеть мир таким, каков он есть, без самообмана и ложных надежд?       — В таком случае ты настоящий глупец, Лоуренс.       Джонсон вопросительно покосился на Фишера.       — Прости, пагубное влияние Эшли, — юноша грустно усмехнулся. — Я хотел сказать, что, прячась за маской отчуждения и холодности, ты никогда не сможешь довериться и заработать доверие к самому себе. Ты вызовешь страх у других, но никак не уважение.       — Ты путаешь меня с моей матерью, — возразил Лоуренс. — Я ещё ни разу не оставил плохого впечатления о себе у других.       — Будь осторожен в высказываниях, Лоуренс. Ты о собственной матери говоришь.       — Фишер! Не повторяй слов отца, — упрекнул его Джонсон и ухмыльнулся. — Возможно, я и в самом деле бываю беспристрастен, но так проще влиять на других. В сложные периоды все следуют за зовом разума, а не сердца. Сердце же пробуждается в моменты отчаяния.       — Но в жизни же не всегда бывают только сложные периоды.       — В жизни случается разное. И к этому нужно быть готовым, — глубоко вдохнув, он выпрямился и разжал руки Фишера вокруг своей груди.       Лакей взволнованно глянул на него, полагая, что на этом их беседа завершится. Но Джонсон лишь повернулся к нему лицом и посмотрел в глаза. Заключил его щёки в ладони, так нежно и заботливо, отчего Фишер растерялся, не веря происходящему. А может это сон? И на деле не было ни разговора, ни этих объятий?       Он затаил дыхание, серьёзно глядя на мужчину. Ладони Джонсона, тёплые, нет, горячие, будоражили. Что он задумал? Что скрывалось за глубиной этих тёмных вдумчивых глаз? Фишер не мог предугадать его действия, но и оторваться от него тоже был не в силах. Настолько приковывающий, гипнотический и затягивающий в себя взгляд манил его, как сирена своим чарующим голосом заманивала моряков. Нет, Лоуренс. Я не закрою глаза и не потянусь к губам твоим, пусть мне этого и очень хочется. Сейчас не время для признания, твои мысли, вероятно, посвящены другому. А своими действиями я лишь спугну тебя. Лучше продолжай смотреть на меня так. Я выстою. Я выстою...       — Быть человеком — это данность, быть человечным — это выбор, — Джонсон усмехнулся совсем по-ребячески, отчего юноше показалось, что перед ним стоял не взрослый мужчина, а тот самый мальчишка из детских воспоминаний, такой же эмоциональный, глупый и порывистый. — А ты стал куда человечнее многих, Фишер. Наверное, поэтому ты так легко понимаешь слабых. Мой тебе совет, нет, просьба: пожалуйста, не затеряйся средь них.       — Да, господин, — непроизвольно слетело с уст Фишера.       Лоуренс мягко улыбнулся, положил руки на плечи юноши и, напоследок скользнув вдумчивым взглядом по очертаниям лица слуги, отпустил его.       — Надо привести себя в порядок. Подготовь мне туалет и найди маску.       — Лоуренс, я снова твой... — Фишер замер, наблюдая за реакцией мужчины, и, поняв, что слишком долго держит паузу, продолжил: — Камердинер?       Джонсон насупился и, усмехнувшись своим мыслям, утвердительно кивнул головой.       — Да, ты снова мой. Камердинер. Не забывай про субординацию.       — Но это же будет простая формальность. Так ведь? — с малой надеждой спросил Фишер, став серьёзней. Лоуренс подтвердил его слова в очередной раз кивком.       Чувствуя некую фальшь в этом, казалось бы, простом движении, юноша вздохнул. И вновь он покроется коркой льда, заключил камердинер, всматриваясь в благородный профиль Джонсона, задумчиво смотрящего в окно. Разговор был окончен, а что-то вытягивать насильно ему не хотелось. Оставалось лишь вернуться к исполнению непосредственных обязанностей камердинера. Своих, наконец, обязанностей.       Он принялся искать маску, вспоминая куда отшвырнул её. Не с первой попытки он всё же нашёл этот противный кусок фарфора под кроватью, а когда достал его, то печально выдохнул.       — Чего так вздыхаешь? — осведомился Лоуренс, косо взглянув на слугу.       — Господин, маска... — Фишер поднялся с пола и протянул вещь Джонсону. — Она треснула.