Name's Fisher

      Если бы Лоуренсу Джонсону, сыну состоятельного английского аристократа, содержавшего в своем имении фамильный особняк и фабрику, на день его десятилетия сказали, что в будущем он сможет оживить мёртвого, он бы рассмеялся вещателю в лицо, настоятельно порекомендовав не говорить подобных вещей при его набожном отце и рьяно опекающей матери. Однако это было лишь предположение, которое имело место быть до того самого вечера, когда юноша, по меркам викторианской эпохи — уже мужчина, всё же бросил вызов самой смерти, решив провести некий эксперимент в стенах домашней лаборатории.       В Бирмингеме давно царила ночь, накрыв город мраком и затянувшимся проливным дождём. Капли беспорядочно били по окнам, норовя попасть внутрь, и изредка затихали на фоне оглушительных раскатов грома, следующих за вспышками витиеватых, подобных змеям, молний, пробирающихся сквозь густое марево на ночном полотне. Эстет бы сказал: «Красиво»; «Омерзительно», — подумал бы пилигрим. Джонсона же нельзя было отнести ни к первым, ни ко вторым, напротив, он умело сочетал в себе оба этих качества и проявлял их исключительно в зависимости от эффекта, который требовалось произвести в поисках личной выгоды.       Его товарищ, Тодд Моррисон, представитель среднего класса из зажиточной семьи, согласился принять участие в опыте, сославшись на научный интерес. Будучи человеком хорошо разбиравшимся в прикладных науках, он, невзирая на возраст, уже был удостоен звания учёного, чем, несомненно, заинтересовал Лоуренса, учившегося на втором курсе медицинской школы. Знакомству молодых людей поспособствовали дружеские узы, издавна связывавшие их семейства, но крепкая дружба зародилась в юношестве, подкреплённая чередой определённых инцидентов, отдалённо напоминающих тот, что произошёл этой ночью.       — Это какой-то бред… — всё ещё не веря своим глазам сказал мужчина в очках и с густой рыжей бородой, добавляющей ему знатное количество лет. — К твоему сведению, Ларри, когда я согласился на этот эксперимент, я думал, что мы обойдёмся кроличьей тушкой.       Высокий молодой мужчина, проживший чуть более двух десятков лет, с длинными каштановыми волосами, собранными в аккуратный хвост, и большим носом, в профиль отдалённо напоминающим клюв орла, резко перевёл свой взгляд с зажимов, которые он крепил к механизму, на товарища, ответив как само собой разумеющееся:       — Кролика пришлось отдать кухарке.       Всё его внимание вновь было уделено громадной конструкции, занимавшей большую часть помещения. Провода, катушки, диоды, трансформатор, пластины и множество других элементов, образующих связующее звено между электричеством, агрессивно мечущимся в грозовом небе, и трупом, безмятежно лежавшим на металлическом столе, к которому был крепко привязан кожаными ремнями.       Данное зрелище напрягало Моррисона, равно как и самообладание Джонсона. Былая тяга к делу несколько угасла, ставя под сомнение адекватность его товарища: тот огонь энтузиазма, что пылал в его глазах, больше смахивал на сдерживаемое безумие, нежели врождённое любопытство. Тодд замечал это и ранее, но в более спокойной обстановке, отчего считал эту черту хорошей, отражающей стремление к исследованию и открытию нового.       Взгляд его снова зацепился за образ мертвеца. Сотканный из частей разных покойников, обмотанный бинтами с ног до головы, он походил на мумию, которую наглым образом похитили из гробницы и привезли на другой континент в качестве экспоната. Лёгкий запах начавшегося разложения щекотал обоняние, отчего Моррисон изредка морщил нос, борясь с желанием пойти прочь.       — А ты не мог выбрать кого-то свежее? — спросил он с нескрываемым отвращением, затем добавил: — И целее.       — Сожалею, но нет, — безучастно ответил Лоуренс, фиксируя на голове трупа устройство, напоминающее шлем. — Но не волнуйся, голову я подобрал что надо. Милое личико.       Моррисон фыркнул. Поняв, что разговор не складывается должным образом, он с тяжёлым вздохом вернулся к основной своей работе.       — Надеюсь, мы не спалим имение твоего отца, — с долей скепсиса сказал он, проверяя целостность конструкции.       — Только если твои расчёты окажутся верны, мой друг, — шутливо подметил Джонсон, засунув руки в карманы клетчатых брюк. — В ином случае, завтра мы станем главной сенсацией «Таймс» и «Дэйли Телеграф», — мужчина ухмыльнулся, на что в ответ был одарён взглядом полным осуждения.       За окном вновь раздался мощный раскат грома, привлёкший внимание исследователей.       — Пора, — подытожил Моррисон, с лёгким волнением всматриваясь в разветвлённые силуэты молний.       Джонсон, к тому моменту уже закончивший свою часть работы, по команде отошёл на безопасное расстояние, к книжному шкафу у дальней стены, дабы не мешать учёному. Теперь дело оставалось за Моррисоном. Уверенными движениями рук он настраивал аппаратуру, подставляя высчитанные значения. Щелчки переключателей на самодельной коробке управления отбивали свой ритм, выстраивающий их в определённой последовательности. Лампы стали загораться одна за другой, убеждая мужчин в исправности и целостности громадины, потенциал которой всё еще не до конца был осознан учёным. Но цифры не врали: математика могла запутать, но никак не обмануть, — Тодд всегда придерживался этого постулата. И как только его рука опустила последний рычажок, Лоуренс, подхватив немой сигнал, приготовился к заключительному этапу.       Конструкция загудела, давая им знак, что она жива. Мириады мелких искр с треском наполнили комнату ярким свечением, заставившим невольно прикрыть глаза. Казалось, атмосферу начало пронизывать электричеством — лёгкая вибрация касалась кожи, поднимая волоски дыбом. Некоторые лампы загорелись сильнее, накалившись пуще прежнего, а между диодами, заключёнными в круг, пробежали первые иссиня-белые змейки.       — Хоть бы выдержала, — одними губами промолвил Тодд, успокаивая себя. Его взгляд неотрывно бегал по механизму, судорожно цепляясь за детали, словно в них скрывался некий изъян, машинально пропущенный при сборке аппаратуры.       Подобное не убежало от внимательного взора Лоуренса, но встревать в работу Моррисона он не решался. Мужчина не знал досконально всех принципов работы этой дьявольской машины, отчего доверил это толковому человеку, в чьих познаниях был абсолютно уверен, впрочем, как и в нём самом. Это ставило учёного выше в глазах аристократа, укрепив дружбу и доверие со стороны Джонсона, чей список друзей ограничивался парой-тройкой имён.       Когда показатели резко возросли, достигнув необходимого диапазона значений, Тодд метнул суровый взгляд на трансформатор и дёрнул рубильник, выпустив из него накопленную энергию. Мощный поток электричества, направленный в единую точку, кружил по проводам, заставляя конструкцию содрогаться, мигали и лопались лампы, взметались подобно фейерверкам искры. Явление впечатлило учёного, отчего он забыл как дышать.       — Отойди от аппарата! — обратился Лоуренс к мужчине, с нескрываемым восторгом рассматривающему резкие витиеватые переходы электрических змей от одного диода к другому.       Но учёный не тронулся с места ни на дюйм. Тогда аристократ крикнул:       — Моррисон! — на этот раз слабая реакция, притуплённый взгляд и отрешённость несколько разозлили Лоуренса, выпалившего: — На тот свет собрался?       Тодд отрицательно мотнул головой и отошёл на несколько шагов назад.       Безумная, безудержная энергия успела скопиться в своей точке невозврата, одним резким разрядом ударила безобразное тело, озарив пространство яркой вспышкой, и высвободилась наружу электромагнитным импульсом. От силы удара мертвец содрогнулся, вскинув корявые руки кверху, так неестественно, пугающе, словно хотел ещё раз коснуться Бога, быть услышанным Им. Но всё, что он получил в ответ, было тишиной и жаром адской коптильни. Слава богу, что он мёртв, подумал бы любой отважившийся взглянуть на это зрелище.       Гул дьявольской машины давно затих, но в ушах всё ещё стоял звон. Перед глазами всё плыло, теряя истинные очертания. Джонсон, ранее не ведавший бессилия, чувствовал себя убитым, развалившись у книжного шкафа. Боль сковывала голову, сжимая в тиски, лишая всякой способности адекватно мыслить. Плохо…       Невзирая на жалкие попытки внутреннего призыва к действию, тело противилось, не хотело подниматься, словно было нашпиговано свинцом и брошено в Ла-Манш погружаться на тёмное дно. Ужасная, невыносимая тяжесть и последовавшая за ней слабость, делающая беспомощным, злила, распыляя ненависть к себе.       Сглотнув застрявший в горле ком и собрав остатки сил, Лоуренс кое-как окликнул Тодда. Хриплый, надсадный голос вырвался из глотки, сопровождаясь неприятным першением:       — Мо-о-о-ррисо-о-он! — мучительно протянул он, взглядом бегая по помещению.       Ничего, кроме темноты и тишины.       — Дьявол… — выругался Джонсон, обессиленно склонив голову. Тяжёлый вздох сорвался с уст с принятием непредвиденной ситуации. Всё, что было необходимо — это собраться с мыслями, с чем Лоуренс справлялся с трудом.       Возможно, он потерял сознание, подумал аристократ, проклиная свою временную беспомощность. Мысли беспокойно кружили в голове, подстёгивая мужчину, заставив переступить черту бессилия и подняться, ухватившись руками за книжные полки.       Ноги едва держали его. Как две тонкие спички, они готовы были прогнуться под ним и сломаться, однако страх был сильнее немощности. Бредя вперёд, вдоль стены, хватаясь за стеллажи и задевая содержимое полок, он мутным взором рассматривал окружение, желая увидеть очертания друга. Боялся ли он перемен? Пугала ли его обстановка? Отнюдь. Всё, что его тревожило — это состояние Моррисона, которого он подверг опасности в ту ночь.       Подойдя к трансформатору, он краем глаза зацепился за тот самый стол, на котором лежал труп. Прозрачная дымка блёклым маревом парила над ним, неподвижным, пустым, глупым, бесполезным, одним словом — мёртвым, подтверждая неудачу, сильно ударившую по самолюбию студента медицинской школы.       — Лежишь? — холодно прошептал Лоуренс, словно пытался добиться хоть малой реакции от мертвеца, и ничего не получил в ответ.       Провалившийся эксперимент вкупе с бессилием и злостью на самого себя вызвали в нём неприязнь к существу, на которое он возлагал большие надежды, мечтая осуществить прорыв в науке. Обыграть смерть было воистину грандиозной идеей, но не всегда реальность оправдывала ожидания, а задуманное осуществлялось по взмаху руки. Это тоже было одним из проявлений человеческой слабости, с чем Джонсон так рьяно боролся и на что так больно напоролся.       — Ну и лежи так дальше.       Он вновь побрёл, плечом вжимаясь в любую плоскую поверхность, к которой можно было надёжно привалиться, удержавшись на ногах. Казалось, что силы постепенно возвращались к нему, но стоило ему только оторваться от опоры, как слабость вновь накрывала его, усиливая головокружение.       Тихое прерывистое дыхание доносилось из-за стеллажа с баночками с химическими реактивами, а за ним на холодной плитке сидел мутный силуэт. Из-за ещё не успевшего восстановиться зрения Лоуренс не сразу узнал в нём Тодда: плотно закрывавшего уши своими ладонями, крепко зажмурившего глаза, сотрясаемого крупной дрожью, доходящей, казалось, до судороги, в смятом пиджаке и взъерошенными волосами.       Аристократ облегчённо вздохнул. Живой, подумал он и устало плюхнулся рядом. Согнув ногу в колене и облокотившись о неё, он накрыл ладонью свою больную голову.       Тодд, услышав рядом грохот, впал в оцепенение.       — Это я, — успокоил его Джонсон. — Не трясись так. Ничего не получилось. Зря только время убили.       Невозмутимость аристократа глубоко поразила учёного, вызвав негодование, однако на конфликты и споры уже не было сил и желания, как и смысла в этом всём. Он услышал то, что было важно для них обоих, пусть это даже и обернулось неудачей.       Гробовая тишина изредка прерывалась грозными раскатами грома. Складывалось ощущение, что ливень не прекратится никогда, превратив Англию во вторую Атлантиду. Нарушать рефлексию никому не хотелось, невзирая на обстановку, но и сидеть в помещении с трупом тоже было нелегко. Первым не выдержал Моррисон, предложив выпить. Лоуренс счёл эту идею разумной.

***

      Два бокала звонко опустились на круглый журнальный столик из красного дерева, по обе стороны которого были установлены глубокие кресла с широкой спинкой и мягким сиденьем. В одном из них, склонившись над столом, сидел Моррисон, размышляя о насущных проблемах. При виде формы бокала — шарообразной и на короткой ножке — мужчина сразу понял, что пить они будут коньяк.       Джонсон не заставил долго ждать: достав из буфета прозрачную бутыль кубической формы с круглой высокой горловиной, он, вынув пробку, разлил по бокалам янтарную жидкость. Алкоголь плескался в стаканах подобно морским волнам, ударяясь о бортики и плавно переваливаясь на другую сторону, пока вовсе не успокоился, изредка подёргиваясь рябью при незначительных колебаниях воздуха.       Аристократ, устало свалившись в кресло, схватил свой бокал и залпом осушил его. Горло обожгло приторно-горьким вкусом, отчего мужчина поморщился, ставя стакан обратно на столешницу, и резко выдохнул, откинувшись на спинку кресла.       — Моррисон, ты проявил инициативу, а сам не притрагиваешься? — обратился он к другу, видя безучастность того, и плавно повёл рукой в воздухе, показывая на стол.       — По правде говоря, я просто не хотел там находиться, — признался Тодд, не отрывая взгляда от своего бокала. — Часть меня хотела открытий, свершений, но стоило воочию увидеть процесс, при этом едва не лишившись жизни, как я тут же подумал: «а может, ну его?».       — М-да… — выдохнул Лоуренс и перевёл взгляд на окно.       Голова всё ещё раскалывалась, вызывая мелькание мушек перед глазами. Прикрывание век ничуть не облегчало состояние — он тут же видел яркие вспышки молний в непроглядной тьме. Отпечаток остался. Нехорошо, досадно подметил Джонсон, открыв покрасневшие глаза и уставившись в высокий потолок.       — Ты уверен в том, что он не ожил?       Лоуренс перевёл свой взгляд на собеседника, серьёзно смотрящего ему в глаза.       — Да, — сухо ответил аристократ. — Он лежал так, как и прежде.       — Ты точно в этом уверен? Может, он голову повернул или изменил положение рук?       Чувствуя, как внутри постепенно нарастает раздражение, Лоуренс, поджав губы, спокойно констатировал:       — Тодд, он мёртв. Прими это к сведению.       — Ларри, а если…       — Тодд, к чему это беспокойство? — перебил его Джонсон, в недовольстве сведя брови к переносице.       — Не знаю. Предчувствие, — Моррисон опять опустил взгляд на нетронутый бокал, удивившись равнодушию аристократа. Может и впрямь алкоголь притупил его чувства?       — Дурное оно, — подытожил Лоуренс и потянулся за бутылью. В его интонации не было осуждения, но Тодд всё равно испытал на себе лёгкий укол укора, как это бывало в юношестве повздорь он с отцом.       — Поступим так, — аристократ наполнил полстакана алкоголем, — сейчас мы с тобой расходимся по своим комнатам и ложимся спать. А завтра решаем оставшиеся дела, — звук грузно опустившейся на столешницу бутыли ясно дал понять — разговор окончен.       Видя со стороны собеседника явное нежелание продолжать диалог, Тодд, поправив очки на переносице, поднялся с кресла.       — Да, ты прав. Нам нужен отдых, — согласился он и, схватив флакон за горловину, принялся залпом осушать его, чем вызвал у Джонсона неподдельное изумление.       Звонко поставив пустую бутыль на стол, Тодд, морщась от горечи во рту, процедил:       — Вот теперь спокойной ночи.       Развернувшись на месте, он двинулся к выходу из зала, провожаемый всё тем же удивлённым взглядом Лоуренса.

***

      Широкие тёмные коридоры, изредка освещаемые вспышками молний, угнетали своим простором. Пол, выстланный мраморной плиткой, походившей на шахматную доску, менял свой узор на более плавный, волнистый. Вот чёрная волна, вот — белая. Опять чёрная, опять белая. Подобное чередование цветов, преображение форм объектов, потеря чёткого фокуса перед глазами свидетельствовали об одном — алкоголь вступил в реакцию.       Переступая с ноги на ногу, Моррисон плёлся вперед. Гостевые покои располагались на втором этаже западного крыла, до которого можно было добраться двумя путями. Первый был извилист: прокладывался через центральный холл и главную лестницу, показывая всё убранство и богатство поместья. Второй же чаще использовался слугами для быстрого перемещения от одного крыла к другому — он был в разы проще, что вполне устроило Тодда. Чем быстрее, тем лучше, думал он, начиная ощущать новый прилив головокружения.       В глазах всё двоилось, ноги подкашивались, качая мужчину из стороны в сторону. На миг он остановился, привалившись к стене, дабы сделать глубокий вдох и сфокусироваться на деталях. Объекты замерли на своих местах, стены перестали пошатываться. Всё стало как прежде, лишь едва уловимый запах гари коснулся его носа, введя в заблуждение.       Он принюхался — действительно, гарь. Подобное заключение усилило панику, и Моррисон выстроил два предположения: либо этот запах исходил от него, либо особняк мало-помалу охватывался пламенем.       Начать мужчина решил с проверки первой теории и, обнюхав свой пиджак, отчасти согласился с ней. Несомненно, одежда отдавала гарью, но не столь ярко и с абсолютно другим оттенком. А тот, что витал в воздухе, был несколько слаще на грани с противным. Слыша его, Тодд почувствовал, как к горлу подступает неприятный комок, а желудок скручивается в спираль.       — Это точно не галлюцинация… — про себя подметил Моррисон и, развернувшись, оторопел.       Стеклянным взглядом пронизывая точку впереди, молодой мужчина вмиг словно постарел на десяток лет. Оцепенев настолько, что, казалось, он разучился дышать. Чувства разом померкли: слуха больше не касался шум проливного дождя за окном, в нос более не бил запах гари, — лишь холодок пробежал по коже, поднимая волосы дыбом, затем проник глубже, заставив сердце пропустить удар. Болезненно. Весьма. Основательно сжав грудную клетку.       Тодд инстинктивно схватился за сердце, спиной вжавшись в стену. Резкая слабость нахлынула на него, якорем стягивая на пол. Мучительный стон сорвался с губ с глубоким выдохом, сметая все некогда важные проблемы на задний план. Страх смерти сковывал, делая беззащитным перед тем, что стояло в другом конце коридора.       — Мо-о-о-ррисо-о-он… — долгое, глухое завывание исходило от тёмного силуэта, за всё это время так и не сделавшего ни шага. Под тяжестью своего веса голова чудища накренилась, норовя сорваться с шеи, плечи, низко опущенные, держались на разном уровне, напоминая два горных хребта, руки, свисающие по бокам, больше походили на сухие коряги, — всё это крепилось к слегка раздутому от начала гниения туловищу, державшемуся на кривых полусогнутых ногах.       В полумраке нельзя было точно рассмотреть чудовище, но стоило проблеску молнии озарить помещение, как все его недостатки, его уродство, спрятанное под покровом ночи, вылезали наружу. Сгорбленный, обмотанный насквозь пропитанными гнилью бинтами, со свисающей нижней челюстью, открывавшей вид на иссушённый язык, и пустой глазницей, чьё содержимое плавно стекало по щеке.       В глазах Моррисона постепенно темнело. Смирившись с тем, что это конец, он почему-то вспомнил дни далёкого детства, когда, будучи ещё верующим, читал со своей матерью молитву в воскресный день. Уста сами шептали слова давно забытых строк.       Как только последнее слово было промолвлено, Тодд Моррисон, учёный, ещё не обрётший славу, но успевший пострадать от своего творения, обмяк, потеряв связь с реальным миром.       Существо всё так же стояло в стороне, туповато глядя вперёд.       — Мо-о-о-ррисо-о-он… — стены вновь завыли эхом.       Не ведая боли и страха, а следуя лишь неясному зову любопытства, чудовище сделало первый шаг в сторону мужчины. Затем второй. Шагало оно преимущественно правой ногой: отрывало её от пола, скользя большим пальцем по поверхности, и, обводя дугу вокруг левой ноги, ставило её вперед. Левую оно волочило, за счёт чего его туловище маятникообразно раскачивалось из стороны в сторону, сопровождаясь похрустыванием костей.       Шесть шагов всё еще отделяли чудище от мужчины. Шесть неумелых, медлительных, уродливых шагов, которые оно так и не сделало, прерванное появлением другого, второго человека, который там, в этой адской лаборатории, кричал «Мо-о-о-ррисо-о-он».       — Назад! — раздалась команда, которую Джонсон злобно процедил сквозь стиснутые зубы, сжимая в подрагивающих от страха руках револьвер.       Он целился в монстра, которого сам же и породил, в существо, которое что-то сделало с Тоддом, в создание, которое повернулось к нему, показав своё лицо.       Ну и урод, подумал Джонсон, сглотнув подступивший к горлу ком.       По меркам мертвеца их разделяло около пятнадцати чудовищных шагов. По меркам Лоуренса — один выстрел.       Существо стало внимательно всматриваться в пришедшего человека. Этот второй был куда смелее первого, хоть и боялся. Однако до конца чудовищу не было ясно, чего в этом мужчине было больше — злости, страха, удивления или восторга? Казалось, он метался между моральными принципами и личной идеологией, не в силах сделать конкретный выбор. Но чудищу понять это было не дано.       — Живой, значит. Ещё и понимаешь, — подчеркнул аристократ, метнув свой взгляд на револьвер.       Чудище ничего не ответило, продолжив туповато таращиться на мужчину. С этим другим было интереснее — он хотя бы говорил. Придя к этому заключению, чудовище с хрустом наклонило голову на другой бок, продолжая наблюдать.       Джонсон воспринял этот жест как поведенческую реакцию хищника во время охоты, когда тот присматривается к добыче, и решил его перенять, сощурив глаза.       Его идеи оказались выше всякой морали.       — Ты разумен, — заключил Джонсон, не разрывая зрительного контакта, — слышишь, осознаёшь и, вероятно, воспроизводишь то, что ранее слышал. Я ведь прав?       Чудище молчало.       Лоуренс же продолжил:       — Ты выл в коридоре, взывая к моему другу, ведь в точно таком же тоне я обратился к нему в лаборатории. Восприняв его фамилию за некий сигнал, на который обязательно нужно откликнуться, ты счёл необходимым использовать его как клич для привлечения к себе внимания. И если рассуждать в таком направлении, то Моррисон тебе был вовсе не нужен. Тебе был нужен человек, который окажется рядом и не оттолкнёт, испугавшись твоего облика. А это означает, что ты абсолютно беззащитен и не сможешь дать мне отпор. Я ведь прав? — Джонсон сделал акцент на вопросе, показывая явное превосходство, чем смутил существо, поймав в капкан.       Страх больше не властвовал над ним, дав разуму вволю отыграться. Главный козырь был пущен на стол, отчего револьвер, что за эти пару мгновений успел почти срастись с ладонями обладателя, больше был не нужен. Всё, чем он пользовался, был его холодный взгляд и дьявольская уверенность в собственной правоте и беспомощности существа. Ну что он ему мог сделать, когда едва на ногах стоит? Абсолютное ничего от абсолютного ничтожества, которое он вскоре улучшит, если сумеет подчинить своей воле.       Лоуренс и не заметил, как безумная улыбка растянулась на его лице. Подпитываемый мыслями о победе над смертью и укрощении чудовища, он взял контроль над ситуацией в свои руки, став страшнее от непредсказуемости своих действий. Покрасневшие глаза, лёгкие мешки под ними и янтарное свечение карих радужек при сиянии молнии вкупе с надменным взглядом и улыбкой пугали монстра. Ну и кто после этого настоящее чудовище?       Под натиском холодного взора мужчины существо склонило голову в знак поражения, подобно маленькому щенку при виде грозного облика собственного хозяина.       — О как. Интересно… — задумчиво сказал Лоуренс, чем спровоцировал второй приход гробовой тишины. — Ступай туда, откуда ты пришёл, и жди меня. Узнаю, что расхаживаешь по особняку, — заберу то, что дал тебе. Понял? Кивни, если понял.       Существо выполнило приказ и, получив разрешение, медленно направилось в восточное крыло, чувствуя на себе тяжелый взгляд внимательных глаз. Джонсон, невзирая на победу, радоваться не спешил. Как только чудовище скрылось за поворотом, мужчина резко вздохнул, схватившись за голову. То, что произошло, разговор с мертвецом, и эта манера ведения переговоров… был ли это он сам? Или это алкоголь так воздействовал на него, прибавив смелости и безрассудства? Он не знал ответов на эти вопросы, да и думать особо не хотел. Одно точно было ясно, этот диалог довёл его головную боль до критической, сделав абсолютно невыносимой. А ведь ему ещё следовало проверить состояние Тодда и привести его в чувство, если тот жив. И он не успокоится, пока не убедится в этом, пока не добьется своего и не разберётся с лабораторным монстром.

***

      Тодд очнулся в знакомой обстановке. Погружённая во тьму комната с высокими потолками слабо освещалась двумя свечами в позолоченном канделябре, стоящем смирно, как королевский гвардеец на службе у Её Величества, на журнальном столике. Языки пламени кусали воздух, изредка шипя при контакте с растопленным воском, и рассеянно освещали окружение в радиусе двух ярдов, открывая взору вид на исполинский камин с узорчатой гравировкой, поверх которого была установлена полка с расположенными по бокам подсвечниками и серебряной фигуркой быка. Над ними на стене в увесистой раме висела картина дивного лесного пейзажа с плывущими кучевыми облаками, широкими вытоптанными тропами и разгуливающими по ним крестьянами. Подле двух высоких окон, прикрытых атласными шторами, стояли два кресла и круглый журнальный столик, напротив которых был расположен диван с мягкими подушками. На них возлежал Моррисон.       Едкий запах нашатыря проникал в нос, взбадривая обомлевшего учёного, затуманенным взором таращащегося на восседавшего в кресле друга. Былое величие, вздёрнутый подбородок и ровная спина исчезли, сменившись понуростью и сутулостью, занятно подпортивших внешний вид аристократа, сделав его болезненным. Вот каким предстал пред ним ещё несколько часов назад уверенный и преисполненный животворящей энергией Джонсон.       — А ты не из лёгких, друг мой, — квёлый смешок слетел с уст Лоуренса, поставившего пузырёк с нашатырём на стол.       В свете тусклых свечей лицо его приобрело более острые черты, сделав заметно старше. Глаза его покраснели, под ними залегли тёмные тени. Волосы частично выбились из-под ленты и висели неаккуратным прядями. Но, несмотря на это, учёный всё ещё видел в этом больном взгляде нетронутый дух Джонсона и эту свойственную ему любознательность. Пытается разговорить, отвести тему в необходимое ему русло, невзирая на бремя собственных трудов…       Но, конечно же, свои мысли Моррисон не озвучил, оставив их себе для дальнейших размышлений. Джонсона же он спросил лишь об одном:       — Где он?       Шипение огней, раскачивающихся в непомерном темпе под заданный такт малейших колебаний в окружении, затихло на фоне приглушённого, хриплого до боли в голосовых связках голоса. Моррисон не сразу осознал, что этот бас принадлежит ему, отчего он невольно впал в замешательство, из которого его вывел вкрадчивый голос аристократа.       — В лаборатории. Как твоё самочувствие?       — В лаборатории?! — изумлённо воскликнул Тодд, едва ли не подпрыгнув на месте.       — Именно. Так как ты?       Но Моррисон, в очередной раз проигнорировав вопрос Джонсона, продолжил собственную тираду:       — Как?! Он же был в коридоре! Я видел его разгуливающим в полумраке, он выл, едва стоял на ногах, но шёл. Шёл на своих двух, как хромая овца. И я это отчётливо видел, Ларри. Отчего же ты упорно твердишь мне, что он в лаборатории, когда его там нет?! — взгляд его напуганных глаз, смотрящих через линзы очков, впивался в мрачный взор мужчины, пытаясь найти в них правду, способную развеять его сомнения относительно его неадекватности.       Джонсон, выслушав волнительную речь, сдержанно ответил ему:       — Оттого, что это я его туда направил.       Подобно раскату грома его ответ снёс Моррисона наповал, основательно выбив почву из-под ног. Полностью озадаченный мужчина медленно вернулся в исходное положение — лёжа на диване — и ошарашенно уставился в потолок.       — Ты направил его в лабораторию… — отрешённо прошептал Тодд, не веря словам друга.       Он прикрыл веки, пытаясь увязать этот факт в логическую цепочку с остальной известной ему информацией, но, как ему показалось, в тот момент мыслительные способности покинули его, оставив вместо себя одну сплошную гору бессвязных слов.       — Ну да… Это в корне меняет ситуацию, — добавил он, издав странный смешок, и глянул на Джонсона. — Ларри, мы с тобой не гении. Мы лучше — мы сумасшедшие!       Истерический хохот, больше похожий на хрип, а не на смех, вырвался из груди Моррисона стоило учёному сделать очередной вдох. Наблюдавший за этой картиной Джонсон, не выдержав подобного обращения к себе и своему интересу, сдержанно процедил сквозь зубы:       — Угомонись, Моррисон. Не смей весь особняк поднять на ноги.       — Да неужели?! Ты вспомнил о других? — с наигранным удивлением воскликнул мужчина, единожды хлопнув в ладони. — Может хватит этого притворства? Тебя просто раздражает моё негодование, а слуги тебе безразличны! Впрочем, как и всегда.       — Моррисон!       — Не перебивай! — не мешкая, гаркнул Тодд, ударив кулаком по столешнице. — Я едва не скончался, а ты даже не испытываешь муки совести! Обманом завлёк меня в это дело, вселил доверие, убедил в искреннем стремлении совершить прорыв в науке, а теперь сидишь и нагло мне врёшь, аргументируя тем, что ты якобы разговаривал с мертвецом. Чёрт побери, общался! Может ты ещё с ним сдружиться успел, Джонсон?!       Моррисон тяжело вздохнул и прикрыл лицо рукой, словно это могло помочь отвлечься от Лоуренса и прийти в себя. Голосовые связки зудели, отдаваясь болью в горле — ещё немного и он бы сорвал голос, — однако самому учёному будто не было до этого дела. Несомненно, злость после перенесённых событий прибавляла смелости и желания ударить кулаком аристократа по лицу, но и здравый смысл не покидал его, напоминая о их физическом несоответствии — Лоуренс явно превосходил его даже в столь плачевном состоянии.       Джонсон же с нескрываемой неприязнью выслушал гневную тираду друга. Столь горькое обращение с отсутствием всякого уважения к его персоне в его же поместье било по чувству собственного достоинства подобно удару мокрой перчаткой по лицу. Да кто такой Моррисон, чтобы разговаривать с ним на повышенных тонах? Он не его мать и уж тем более не отец, имеющие право на нравоучения, он лишь ещё один мелкий буржуа, которому Лоуренс позволил стать себе другом — человеком, способным оказывать лёгкое на него влияние, быть его соратником, в чьи полномочия входила и честность. Именно её он и ценил в Тодде вкупе с вежливостью и осторожностью, кои учёный ввиду сложившихся обстоятельств растерял, решив, что может себе дать вольность в высказываниях богатых на преувеличения.       — Моррисон, — обратился Лоуренс к другу, сурово глядя на того, — ты измождён, взбешён и не можешь вполне совладать с собой. Думаю, на данный момент наш диалог невозможен. И, пока мы окончательно не оскорбили друг друга, предлагаю закончить нашу беседу и благополучно разойтись.       С вынесением вердикта, подобно судье на судебном процессе, Джонсон, в который раз за вечер превозмогая усталость, поднялся с кресла и пошатываясь направился к выходу. Впереди его ожидал не менее интересный разговор с причиной его с Моррисоном конфликта, и кто его знает, чем тот обернётся — добром ли худом. И можно ли было всецело полагаться на собственные домыслы?       Конечно, нет, ведь всё познаётся с опытом и предпочтительно на чужих ошибках. Однако можно ли было назвать это ошибкой?       — Будь же ты проклят, Джонсон. Ты и твой оживший монстр, — в сердцах выпалил Тодд, отчего аристократ, услышав это, остановился в дверном проёме.       Порицание. У Моррисона впервые за многие годы проснулась совесть, перевернувшая его взгляды? Или то была обида на то, что вместо друга Лоуренс предпочёл существо, сотканное из частей других людей? А может и вовсе злоба? В любом случае это было неважно: поддержи Джонсон этот диалог и их конфликт вспыхнет разрушительным пламенем с новой силой, способной сжечь мосты их многолетнего товарищества; а посему Лоуренс, не принимая близко к сердцу столь резкие слова, осторожно закрыл за собой дверь, предварительно пожелав всё ещё другу покойной ночи.

***

      Одинокий и забытый. Слабый и беззащитный. Более ничего он из себя не представлял, сидя в кромешной тьме жуткого помещения, успев стать частью его оформления.       Всполохи искр взметались ввысь, а затем дождевыми каплями оседали на пол, теряясь во мраке холодной лаборатории. Лёгкий смог витал в воздухе, поднимаясь к потолку, к выходу, спрятанному от лишних глаз. Корявые тени — призраки отражения дьявольской машины, странных деталей и содержимого помещения — падали на поверхность при свете луны, вышедшей из оков мрачных теней, сменивших курс на восток. И из всех этих образов самым кривым был его — сутуло восседавшего на секционном столе, глупо таращащегося на дверь в ожидании визитёра, способного утолить его интерес.       Он велел ему ожидать и дал скрытое обещание. Но что это обещание значило для самого Джонсона? Обычный набор слов или всё же некий замысел? Чудовище не могло ответить на этот вопрос, но оно могло чувствовать. И это странное чувство — то ли тревога, то ли опасение, то ли любопытство — не утихало.       В мёртвой тишине, изредка прерываемой потрескиванием искр, раздался тихий протяжный скрип сработавшего механизма ручки. Осторожное движение, едва слышимый стук — тяжёлая на вид деревянная дверь мягко поплыла, очерчивая вокруг своей оси четверть круга, и открыла взору вид на тёмный силуэт. На свету была часть его руки, от кисти до локтя, в рукаве белой хлопковой рубашки и вооружённая револьвером, приставленным стволом к двери.       Чудовище продолжило всматриваться в тёмный объект, предвкушая их диалог. Без лишних движений, звуков, обращений он быстро узнал Джонсона по запаху и этому странному аппарату, что покоился в его ладони. И зачем он его носил постоянно с собой? Ради защиты или опознавания? А может, всё вместе? Вероятно так подумало чудовище, не тронувшись с места.       Лакированный ботинок ступил на свет, позволив ему окутать облик хозяина, вышедшего из теневой завесы. Всё так же хмур, осторожен и внимателен он больше походил на серьёзного оппонента, охотника, готовящегося к наступлению, которое оттягивал до необходимого ему момента. «Страх», — возникло в голове мертвеца, продолжившего смотреть в глаза мужчины. Несколько преданно, немного испуганно, но со стороны — всё так же туповато и по-мёртвому пусто, что Джонсон находил крайне пугающим, но виду не подал.       Дверь закрывать Лоуренс не стал в целях безопасности. Он сделал пару шагов, сохранив дистанцию порядком трёх ярдов, и не то вопрошающе, не то утвердительно, сказал:       — Поговорим…       Он сложил руки на груди так, что его левая кисть с револьвером была направлена на монстра, вероятно, с целью припугнуть.       — Ты нерасторопен, неуклюж, диковат, но как ни странно склонен к развитию, невзирая на своё… «происхождение», — Джонсон на выдохе издал слово и задумчиво цокнул языком. — Мой друг, увы, этого не оценил. Напротив, даже высмеял. Мы повздорили. А теперь я стою тут и, борясь с невыносимой головной болью, пытаюсь с тобой потолковать.       Лоуренс замолчал, ожидая некоего ответа, но чудовище лишь продолжило смотреть на него, внимая каждому его слову. Мужчина продолжил свой монолог:       — Как я сказал ранее, ты воспроизводишь то, что слышал некогда, а значит способен к запоминанию. Посему, будь добр, повтори то, что я сейчас сказал.       Повторить… Нужно было только повторить. Лёгкая задача, обычная просьба, веление, проверка — неважная часть их обычного диалога, которым чудище упивалось, как малое дитя при исследовании столь необъятного великого мира с его разных сторон, маленьких частей, аспектов, разжигающих интерес.       Издать тот же порядок звуков, образующих незамысловатую последовательность слов, не составило бы труда, если б не нижняя челюсть, едва удерживаемая хилыми сухожилиями, связками на суставах и придерживаемая обмоткой ослабевших бинтов. Но могла ли столь незначительная преграда остановить его? Нет, поскольку следом за указанием последовало его исполнение, сопровождаемое старательно сдерживаемым завыванием и приглушёнными хрипами.       — Впечатляет… — оценил мужчина, сведя брови к переносице. — Проглатывание букв, несомненно, портит твою речь, но это поправимо. Теперь же попробуй сам построить пару предложений из того количества слов, кои ты успел вобрать в свою голову. Можешь говорить о чём угодно — я тебя не ограничиваю.       О чём могло поведать чудище? О своих хождениях по особняку? Или о том, как он едва ли не до смерти перепугал беднягу Моррисона, явившись на этот свет таким? У него была возможность рассказать о себе, но разве хватило бы ему того количества слов, чтобы передать основную информацию? Задача, поставленная Джонсоном, невзирая на казавшуюся простоту, ввела чудовище в заблуждение, что выводило из себя и без того уставшего мужчину.       — Лад… — раздражённо начал было он, но услышал, как чудище всё же решилось на ответ.       — Беззащитен… я в лаборатории… был нужен человек… интересно, — запинаясь, говорило существо, несколько виновато глядя в тёмный пол. — Я неуклюж… пришёл… в коридоре… Моррисон… тебе друг… нерасторопен… расхаживаешь по особняку… я выл, взывая… Моррисон… испугавшись… Я ступай туда… узнаю, что с Моррисон… Ты пришёл… оценил… как ни странно… пытаюсь потолковать. Я… интересно.       — Вот как… — задумчиво прошептал Джонсон и опустил револьвер, вызвав в существе странное чувство довольства собственными успехами, упрятанное за стеклянным глазом. — Тобою движет интерес и непомерное любопытство. Ты как ребёнок хватаешься за каждую вещь, дабы изучить её, но твой разум превосходит детский. Быть может, ты даже умнее образованного интеллигента, но это лишь очередная моя гипотеза, которую следует доказать…       Мужчина обхватил подбородок указательным и большим пальцами, мрачно глядя вперёд, будто сквозь чудище.       — Возможно, если мы приложим усилия в твоём обучении, то ты станешь ничуть не хуже моего окружения. А это значит, я смогу представить тебя свету и… — он осёкся, всматриваясь в пристально наблюдающий за ним глаз монстра. На миг ему показалось, что существо видело его насквозь, ведая тайный замысел, но сей морок пропал так же скоропостижно, как и возник, сменившись осторожностью.       — И?.. — протяжно спросил монстр, не отводя глаза.       — Вывести в общество, — договорил мужчина, улыбнувшись уголком губ. Глупое заключение, но, как он полагал, для чудовища оно стало бы прекрасным побуждением к ускоренному развитию.       — Вот как… Интересно, — ответил монстр, отчего Джонсону показалось, что тот его копирует.       — А ты быстро приспосабливаешься, — несколько колко подметил Лоуренс, упрятав за пояс брюк револьвер. — Но одних разговоров будет мало. Для общения необходим не просто набор слов, но и умение сочетать их, строить полноценные предложения для формулирования чёткой мысли. Как ты уже понял, с этим у тебя возникают трудности, но не беда — это поправимо. Чтение станет нашим верным другом в этом нелёгком деле.       Он бегло осмотрел помещение в поисках источника света и наткнулся на керосиновую лампу с почти целым фитилём. Взяв её с верхней полки стеллажа, забитого снизу доверху различными склянками и реактивами, он принялся её зажигать, предварительно поставив на секционный стол.       — Изучение алфавита с твоей хорошей памятью не доставит нам хлопот, — он накрыл огонь стеклянным абажуром и, покручивая колёсико регулятора, стал настраивать яркость свечения. — Куда более сложным занятием станет подбор соответствующей литературы. Вольтера тебе читать пока рановато, а заумное старьё, именуемое философией великих древних, забьёт твою головёшку старомодными словами или и вовсе изведёт, отправив к тем самым философам. Посему начнём с современного и простенького — с Чарльза Диккенса и Марка Твена. Согласен — ответь «да», если же нет — соответственно, «нет».       — Да… — ответило существо, заворожённо смотря на пламя горящего фитиля.       Джонсон, заметив сей интерес, решил кое-что разъяснить, попутно показывая на детали:       — Это огонь. Он горит. Тронешь — будет горячо и, возможно, больно. По этой причине лампу нужно держать за ручку, а не хвататься за стекло. Видишь колёсико? Это регулятор. Его можно крутить влево и вправо. Крутим влево — фитиль погружается вниз, света мало; крутим вправо — фитиль поднимается, света больше.       — Да… Влево — мало, вправо — больше.       — Именно. Лампу ни в коем случае не роняй, не опрокидывай и не бросай. Внутри горелки, то есть тут, есть горючее вещество — керосин. Благодаря ему фитиль горит долго и даёт свет. Понял?       — Да…       — Прекрасно. В таком случае я пойду в библиотеку за книгами, а ты сиди тут и не скучай — я вернусь.       Заверив существо в своём скором возвращении, Джонсон, аккуратно взяв со стола лампу безопасности ради, шатко побрёл к выходу, а затем и вовсе исчез за закрывшейся дверью, оставив чудище вновь ждать в компании собственной тени, криво падающей на ровный пол.