Коридор

Под ногами что-то чавкнуло. Доктор в наивном удивлении наклонил голову да сделал шаг в сторону ногой, угодившей непонятно во что на полу. К подошве от гадкой лужицы протянулись тонкие вязкие нити, которые не оборвались, пока он не вытер обувь об чистый пол. Лужа без формы, как и полагается быть остальным нормальным лужам, имела совершенно неподобающий цвет гнилой вишни. Кровь? Да откуда бы ей тут взяться? Ещё и такой густой. А ведь до этого в Коридоре не было ни намёка на что-то подобное. Разве что те засохшие бурые пятна… Маленькое осознание об их природе посетило голову Доктора отлетевшей от костра искрой и полетело, потухая, в дальние края его уже не самого светлого разума, но вдруг разгорелось. У попадавшего в Алагадду существа нередко могла случиться ужасная мигрень при лицезрении нагромождения новых деталей. При долгом пребывании они естественно складывались в картину, слишком большую, чтобы разглядеть её разом. Доктор гордился своим достижением – находясь в картине настолько долго и исследуя её так обширно, он с полной уверенностью считал, что немногий среди людей имел честь выстроить в голове всю Алагадду вместе с её нефизическими частями. И всё же, что тут делает кровь? Сначала она казалась нечаянной каплей на застывшем масле; потом, когда её количество начало увеличиваться и Доктор в конце концов наступил в одну из луж, кровь представилась вырезкой с другого произведения, криво наложенной на правильную Алагадду. Поблизости никого нет, ни позади, ни впереди. В груди у Доктора ёкнуло сердце, когда ему захотелось посмотреть наверх. Он представил, как кто-то, или что-то, или непонятно даже, как это назвать, раненное и оттого злое, с логикой, присущей диким зверям, напрыгнет и вцепиться. Оно будет рвать доктора своими причудливыми когтями на изумительных лапах, и во время атак восхитительно дёргаться всем телом – поистине, это будет настоящая и совершенно великолепная демонстрация чужой анатомии, позволяющей передвигаться по стенам и потолку там, где не должно быть гравитационных колодцев. О, проклятое человеческое любопытство, заставившее Доктора задрать голову к потолку и испугаться пустого места. Никого и ничего, и уж точно никакой химеры льва и паука, но кровь же взялась откуда-то. Доктор посмотрел назад. Коридор искажённо сужался вдали. Врачеватель прошёл слишком много – в противоположной стороне Коридора, куда и направлялся крохотный смертный, уже виднелась, по-видимому, цель пути. Нет, он решительно прошёл слишком много, чтобы вернуться сейчас. А ведь там, у начала, в любой момент может появиться что-то. Большое, высокое и широкое, такое, что едва сможет пройти под арками Коридора, подобным римским или греческим, только совсем белыми и не состаренными временем. Оно может даже двигаться очень быстро, за секунду преодолевая по пять больших клеток плитки вперёд, и всё равно врач не увидит его ещё долго. А когда увидит это самое, стремительное приближающееся, то что делать? С минуту Доктор напряжённо всматривался в начало Коридора. Он думал, что если увидит там хоть маленькое движение, то его несчастное, настрадавшееся сердце не выдержит, и вместе с ним умрёт на месте. Но ничего и нигде не двигалось, и уж точно по Коридору не спешила огромная мокрица, лишённая усиков, но обладающая большим почти человеческим лицом на передней части головы. Какие же ужасы лезут ему в голову! Надо было остаться в Библиотеке, а не искать себе приключений почём зря. Инфантилизм – вот что он бы сказал себе, покачав головой. В то время, в которое лекарь входил в Алагадду, такого термина ещё не существовало и не предвиделось существовать ещё долго. Доктор двинулся дальше, к лестнице с неразличимыми с такого расстояния ступенями. Заработавший разум, вырванный из уютного панциря мыслей, с недовольством отметил очередную лужу, гадко растёкшуюся поодаль. Вообще, их было несколько, каждая довольно далеко друг от друга, и возле каждой из них Доктор напрягался и замедлял шаг. Он жалел, что в полной тишине не мог бесшумно идти на каблуках. «Да разве ж это каблуки?» – подумал врач, стараясь отвлечься. Каблуки на его сапогах были квадратные и высотой всего в два-три сложенных друг на друга пальца руки. «Вот у Посла…» Он усмехнулся, вдруг рассмешённый воспоминанием о высоких и тонких, как две спицы, каблуках Посла Алагадды, но тут же замер. Доктор был поражён своей феноменальной глупостью. Даже пусть и мысленное, а упоминание одного из верховных существ внушило ему страх. Да, стыдно признаться, но лекарю неизвестны все трюки, что оно было способно вытворять, хотя Чёрный Лорд на такой вопрос хмурился то ли обиженно, то ли возмущённо; то ли заинтересованностью новообретённого слуги не в себе, то ли силами Посла. Хотя маска, конечно, гримасничать не могла, но с завидным умением искривляла вокруг себя пространство или восприятие, чтобы такую иллюзию создать. Вот Послу такое умение не сдалось вовсе – зачем, когда нет ни маски, ни лица, на котором можно её носить? А мысли Доктора очень быстро, молниеносно соскочили с темы верховных правителей на выдуманные страхи. Впереди лужи срастались на полу, образуя море с сухими островками, которые пропадали ближе к ступеням. Море… Единственная большая вода, которую врач видел в своей жизни, даже не была водой как таковой. Наверное. Он не проверял. Да и как бы проверить, что именно за жидкость окружает ровные берега Алагадды – не пить же это. Или же морем ему померещилась дыра в полу. Доктор с большим трудом остановился перед её краем, вынужденно вспомнив, что любопытство не движет им физически. У него буквально не было никакой действительно важной нужды начинать этот путь в первую очередь кроме удовлетворения своего любопытства. Любопытство могло привести к невероятным открытиям, а могло убить кошку; иногда и то, и то, а в Алагадде так может и в любой последовательности. Подсознательно-осознанное, подавляемое-пробуждаемое искало причины остановиться и продолжить, родной голос разума убеждал человека в ужасности идеи, из-за которой он попал в Коридор. Тишина. Он думал, будто она была громче, пока по плитке стучали каблуки; будто звук оттенял немоту пространства. Сейчас Доктору пришлось как никогда сильно концентрироваться на ментальном якоре получше мыслей. Когда их лишили голоса, и так слабого в условиях Алагадды воображаемого представления, тишина поглотила его. Так медленно, как многотонная волна льдом обрушивается на купающегося, как сверкает всего на миг шрам молнии на чёрных тучах. Застывшей перед падением водой, грозовыми тучами звуковой мрак висел над лекарем, пока в человеческой голове так уютно жужжали одомашненные слова. Он слышал щелчок в ушах при складывании высушенной слюны, казавшийся громче оставшихся позади, за поворотом, карнавалов, на которых, к сожалению, доводилось бывать. Он слышал биение сердца в груди, мягкий ритмичный барабан, с каждым ударом качающий жизненно важную кровь. Он слышал моргание, постоянное и невероятно короткое закрытие глаз, когда ненадолго терялась возможность видеть уходящие вверх и в темноту ступени. С трудом, осознано настолько, насколько в прошлый раз Доктор ступал разве ещё при первых в жизни попытках ходить, удалось заставить ноги двигаться заново. В этот раз не в сторону лестницы, а к левой стене Коридора, по краю моря непонятной жижи. Всё это время врач нагло шёл по центральной линии плиток. Особого обоснования этому выбору не существовало, как и не существовало причины идти правее или левее. Она, однако, появилась сейчас – крайне поздно, если Доктора спросят. Кровь, или чем бы жидкость на полу не являлась, обрела чёткий цвет. Если, конечно, чётким можно назвать настолько размытые, многократно наложенные друг на белый, жёлтый, красный и чёрный. Лекарь видел, как ему казалось, все варианты окраски крови в Алагадде, но лужа… Это что-то новенькое. Он не знал, почему повернул налево, а не назад. Удивительно, что нежелание прекращать путь на самом деле помогло. Из окна в форме вытянутой вверх половины овала падало достаточно света у самой стены, чтобы взгляд Доктора зацепился за тонкие швы между плитками под тонким слоем жидкости. Из окна, за которым медленно плясали в пересекающихся хороводах безразличные чёрные звёзды на жёлтом небе. Из окна, за которым не было ни башен, ни улиц, ни города Лужа не была бездонным морем, и точно не была ямой. Лужа была лужей. Излишне смело врач шагнул за её край, смешав шаг сапога со склизким щелчком по мокрому полу. Ни один человек не должен идти так смело по чужой крови, которая, к тому же, непонятно кому принадлежит, только вот в голову самовольного исследователя даже близкой мысли не приходило. Наоборот – у него отлегло от сердца, с плеч свалился груз, к походке вернулось воодушевление из начала Коридора, а его постоянные компаньоны, окна на стенах справа и слева, напротив собирались лекаря покинуть. Сегменты Коридора делились белыми арками, колоннами, впечатанными в желчно-жёлтую плоть стен костями. Ровные деления кончались ровно с началом первой ступени, возвышающейся из пола по всей ширине Коридора, от левой до правой последних колонн. За ней поднималась ступень ещё выше, третья, четвёртая, пятая и насколько хватало глаз до потолка… До потолка этой части Коридора, так как на лестнице, очевидно, он поднимался тоже. С каждым шагом врач видел больше уходящих вверх ступеней, каждая выше труднее различалась в темноте его глазами, но они так и не переходили в пол после пятидесятой. Ступень была, по его мнению, чересчур высока. Не то что бы к этому времени Доктора могла смутить нехватка в Алагадде вещей под средние размеры человека – они встречались редко, но тем больше там, где нахождение человека не предполагалось в принципе. Размер ступени входил в разряд различий не настолько уж значительных; проблем с планируемым подъёмом возникло бы куда больше, будь ступень ему хотя бы по колено. У подножия лестницы единственным, что остановило Доктора, был звук сверху. Тяжёлый, но тихий мокрый звук. Первый звук Коридора, источником которого не являлся человек. Что-то наверху почти в точности повторило шлепок через несколько секунд. Пока ещё нельзя было сказать, исходил ли звук из одного и того же места или совершал движения. На всякий случай Доктор сделал маленький шаг назад – будь под его ногами хоть малейшее препятствие, он, задравший голову высоко вверх, непременно споткнулся бы. Лестница уходила в темноту, которая, вопреки ранним надеждам Доктора, так и не рассеялась, сколько он не приближался, и, очевидно, не планировала в дальнейшем. К его чести, стоит добавить, что лекарь всматривался до последнего момента – то есть до того, как звук повторился уже в седьмой раз, а в голове врача так и не сформировалось ни одного предположения по поводу сей странности, что через определённое время обязательно спустится на обозрение, если он немедленно не уберётся отсюда. Перед развернувшимся человеком предстала картина, далёкая от утешающей. Он как будто впервые осознал весь масштаб Коридора. Тот проход, через который Доктор попал сюда, казался меньше точки вдали. До следующего шлепка сверху лекаря поглотило недоумение о количестве потраченного на "короткую" прогулку времени. Другой выбор у него был, но не было по-настоящему честного желания подняться по лестнице навстречу звуку. Доктор подавил желание недовольно прицокнуть языком, частью ума всё же понимая, в какой, примерно, ситуации он находится. Как выяснилось, идти одновременно быстро и тихо – не совсем возможно, пропади пропадом его сапоги. Доктора распирало от невыполнимых на практике желаний: желания как можно быстрее покинуть Коридор и желания не быть услышанным преследователем. Только ему удавалось договориться с собственными ногами дабы те ступали осторожнее и, соответственно, каблуки производили меньше шума, как шумящее больше всего сердце начинало подгонять. Когда лекарь переходил на аккуратный бег, звонкие удары обуви об пол начинали бить его по ушам так сильно, что, казалось, череп или маска вот-вот треснут. В таком цикле параноидальных мыслей о своей безопасности, врач миновал уже с дюжину пар окон по бокам. Звук точно двигался. Двигался очень медленно, как понял лекарь к своему стыду. Медленнее идущего человека и уж тем более бегущего. А ещё, судя по прекращению шлепков после достижения их источником пола, двигался исключительно по инерции. Хотя "человеческий" торс без всего, кроме головы, который, обернувшись на тишину, увидел Доктор, тоже повлиял на суждение. Приближаться к этой штуке по своей воле лекарю не хотелось. Надобность также отсутствовала – несмотря на большое расстояние, основные детали спустившейся вещи представлялось возможным разглядеть и с текущей позиции человека. Тело заканчивалось после живота до бёдер, конечностей не имело, как и видимых ран. Само наличие органов в таком тощем теле ставилось Доктором под сомнение. Вот что уж действительно походило на криво обтянутый кожей скелет с комком в области живота, так это данный кусок тела. Даже с расстояния лекарь видел многочисленные бугры и неровности на бело-серой поверхности там, где их быть не должно. Лицо мёртвого существа было вытянутым и противоположно остальному телу гладким с равномерным белым цветом, его широко раскрытые глаза с ужасно мелкими зрачками смотрели вникуда. Оно не двигалось. То, что могло бы столкнуть его вниз, звуками или движениями себя не проявляло. В конце концов Доктор облегчённо выдохнул и вновь развернулся к выходу. Уже даже точка, обозначающая выход из Коридора, по итогу не выглядела настолько крошечной, как казалось во время плохой пародии на бег, пока колонны и окна просто шли по сторонам. Не было больше того дикого желания деться отсюда куда угодно; оно не исчезло, нет, но утихло, уменьшившись до лёгкой неприязни. В невозможно тихом пространстве цвета с особым остервенением врезались в глаза, и под их злым напряжением человек всё же ускорил шаг. На душе у врача стало легко, как бы не давили стены. Его развёрнутый путь стал из чётко целенаправленного движения обыкновенной прогулкой. Он вернётся в любимый угол Библиотеки – не самой Библиотеки, неправильно круглой формы, а угол между столами, шкафами и стульями, с креслом в центре. Вот уж где постоянно обитала единственная лучшая тишина, пропускающая одни лишь редкие вздохи, шелест страниц и мягкий стук книжных обложек и переплётов. В Библиотеке, где, если довериться, можно без опаски снять перчатки, пощупать грубую, но такую гостеприимную ткань кресла, и твёрдый, уверенный камень деревянного стола, и мягкую, почти по-живому тёплую кожу, в которую обёрнуты книги… Доктор обернулся на лестницу, услышав влажную распорку мокрой кожи и щелчки хрустящих суставов. Отвратительно долгое звучание распространилось до самой его спины, будто возникло прямо за лекарем. Но нет, Существо оставалось на полу у первой ступеньки – разве что сейчас оно вытянулось благодаря прорезавшимся из впалого живота тонким длинным лапам, количество которых врач даже не смог сосчитать с первого раза. Тело, шатаясь, с трудом стоя на своих игольчатых подгибающихся ножках, принялось неловко отряхивать их, прежде чем с отрицательной грацией зашагало к ближайшей стене. Торс и голова нещадно качались вверх и вниз, будто оно впервые увидело дятла за работой и стало, насмехаясь, подражать ему, или словно оно пыталось расшатать уже вываливающийся позвоночник. Несмотря на дикую тряску, совершаемую головой, лицо и глаза со стократно расширившимися зрачками Существа не отрывались от Доктора. Пытаясь вскарабкаться на вертикальную поверхность, оно вставало на колени на стену одной половиной ног и скреблось другой. Забиралось Существо не совсем прямо, а по диагонали по направлению к человеку, и с каждым мгновением двигаться у него получалось всё увереннее. Доктор задыхался. Запах старых цветов, пыльных книг и совершенно новый зловонный аромат тошнотворно сладкой гнили, последний в особенности, настойчиво врезались в нос и заливались в лёгкие раскалённым железом. Ноги болели и горели слабостью, подкашивались и бежали с таким трудом, будто в них вогнали навылет несколько спиц. Боковые границы зрения жгло ярыми желчными стенами до слёз, но он видел только выход впереди. Так Доктор понял, что бежит. Мучительные секунды между смаргиваниями слёз проходили в ужасе от мысли, что последняя арка не приблжается. На короткий мигпосле того, как в поле зрения оказывались только его веки, он мог увидеть, что картина всё же изменилась и выход стал ближе. Уже дальше возвращался страх о возможности лекаря навсегда остаться в Коридоре, бегущим на месте. Изнутри его начала размеренно убивать нужда оглянуться, увидеть, как далеко или как близко Существо. Но что если врач не сразу увидит его? Что если запнётся, оступится, остановится, чтобы помотать головой, поискать мерзкое тело, не ограниченное в передвижении всего одной поверхностью? Что если секундной заминки человека хватит, чтобы Существо сократило дистанцию до нулевой? О, он не мог рисковать. Он должен был бежать, а не совершать ещё больше непростительных ошибок. Входная арка настолько близко, что Доктор начинал различать её полосы орнамента. Обычный коридор представлялся ему обязательным спасением, хотя был всего лишь шагом на пути к нему. Как глупо со стороны человека надеяться на… Да на что он вообще надеялся? Вдруг Существо не захочет покидать территорию Коридора? Почему оно должно не захотеть? Что должно остановить его? Доктор достигнет коридора. Каковы будут его дальнейшие действия? Он даже не помнит, из какого ответвления пришёл. Он просто бродил и бродил, а сейчас и не вспомнит, натыкался ли на смертельно опасные в нынешней ситуации тупики. Проскочив через финальную арку, лекарь перестал различать стук сердца в ушах, стук многочисленных одиночных когтей позади и стук собственной обуви. Он повернул в ту сторону, где поворот встречался ближе, и ориентировался в связках коридоров так, пока не закружилась голова. Доктор прижался к холодной стене, бордовой в тенях – по-другому он бы не удержался от падения на пол. Мутило. Лекарь всё равно держался, из последних сил вслушиваясь в окружение. Шагов не было. Было осязаемое присутствие рядом. Не успел Доктор вскрикнуть, как его за шкирку подняли в воздух. Слабое, изнурённое длинным Коридором и страхом, тело его могло только слабо трепыхаться, в чём уступало даже пойманной рыбе…

***

Уже четыре целых и две пятые раза Доктор терялся в пространственно-временных точках. Эти ситуации не столько действовали на мысленные нервы Лорда, сколько медленно подъедали их несопротивляющиеся остатки. Маска выражала больше задумчивость на тему определённых выборов в его жизни, нежели приевшееся страдание. Вполголоса Лорд говорил что-то о прерванном отдыхе и надеждах не встретить слуг или коллег на обратном пути – из одежды на нём надет только скромный по меркам карнавальных одежд халат до пола, чёрный, расшитый тёмными серебристыми нитями, и сандалии на высокой подошве. Он поудобнее перехватил ёрзающего человека, массивной рукой покрепче прижимая к боку, а то ведь упадёт ещё. Пока что Доктора это не остановило от небольших телодвижений; может, дело было в способе его переноски, напоминающем то, как дамы держат на руках их крошечных собачек. Из-за угла выцокало Существо. При виде Лорда оно почти моментально изобразило колос пшеницы, пригнутый ветром к земле назад, и гортанно зашипело. Бубнёж чуть усилился. Лорд, встав на одну ногу, рванным движением стянул с другой сандалию и пригрозил ею одному из обитателей Коридора, достаточно обнаглевшему, чтобы выползти на свет Алагадданский. Изящным галопом Существо ретировалось за угол. А Лорд, на ходу пытаясь одеть сандалию, снова забубнил что-то Доктору, возвращаясь в своё привычное обиталище.