А ты не ангел

Драко устраивается на пушистой, скомканной простыне, закидывает за голову руки и, прищурившись, наблюдает за сумбурным танцем теней от горящего сбоку камина. Паркинсон, без стеснения скользящая по комнате голой, с мечтательной улыбкой тянется, выставляя напоказ упругую, полную грудь, и перешагивает через наваленную в кучу одежду, направляясь в душ. Её стройная фигура с плавными изгибами бесшумно мелькает рядом, притягивая взгляд. Кошка. Породистая и чертовски обольстительная кошка. Эта мысль отдаёт новым тянущим ощущением в паху, и Драко поджимает пальцы на ногах. — Который час? Можно самому наколдовать Темпус, но лень даже просто двинуть рукой. Пэнси оборачивается и проводит языком по пухлой верхней губе. — Двенадцать минут второго. Останешься до утра? Есть что-то гипнотическое в её низком, слегка хрипловатом тембре, что заставляет вслушиваться в каждое слово, будто за ними прячется особый смысл. Пэнс и правда никогда не говорит, что думает, предпочитая измучить собеседника намёками, полуфразами или многозначительным молчанием, чтобы тот стал лёгкой добычей. Малфой тихонько хмыкает, подумав, что является единственным исключением из этой практики. — Завтра вечером приём у Гринграссов. Ты будешь? — он нарочно игнорирует вопрос, ещё со школы следуя железному правилу: спать всегда у себя. Но стычка с чокнутой гриффиндоркой не выходит из головы, застряв, как заезженная пластинка, в подкорке мозга: трепещущие ресницы, пылающие щёки и этот взгляд… Драко снова задвигает надоедливый образ подальше. — Там будет Велдон Селвин с женой. Кажется, в прошлый раз ты ему приглянулась. Паркинсон так и застывает у две́ри в душ, вцепившись в массивную ручку. Сужает глаза и противно морщит нос, прокладывая глубокие бороздки по переносице и между тонких брове́й. И Малфою кажется, что под взъёрошенным каре щёлкают деревянные ящички картотеки с данными на каждого чистокровного в Англии. — Велдон Селвин? Единственный сын основателя гильдии магических торговцев? У Селвинов фабрика по производству волшебных эликсиров. И поля Звёздных лотосов, которые, между прочим, растут только в Альпах. Жена Велдона — итальянка, любительница мелких интриг. Лукреция... Как её? Кажется, Бонелло, — она медленно наклоняется за халатом и чуть раздвигает ноги, открывая взгляду гладкие ляжки и жаркий, манящий вход. — Стоит познакомиться поближе. Тянущее чувство перерастает в полную готовность члена, и Малфой резко встаёт. Прижимается к горячей заднице, засовывая три пальца в мокрую щёлку. Голос Пэнс растекается по стенам многозвучным стоном. — Звёздная пыль, собранная в полнолуние, стоит баснословных денег. Говорят, они используют её в приворотных зельях, — закатив глаза, бормочет она и замолкает. Прерывисто дышит, впившись ногтями в ладони, пока Драко заменяет пальцы членом и, не заморачиваясь на ласку, ритмичными рывками доводит себя до оргазма. — Ты — лучшее приворотное зелье, — выдыхает он с могучим всплеском лёгкости в голове и проводит ладонью по пышной груди, прихватывая соски́. — Возьми мальчишку в оборот. Он мне нужен. Вместе с папашей. Рука скользит между ног, палец уверенно находит влажный клитор, и Пэнси выгибается и покачивается в такт круговым движениям. — Насколько сильно нужен? — выстанывает она и судорожно сводит колени, чтобы продлить удовольствие. Драко подхватывает её за талию, усиливает нажим и ведёт губами по вспотевшей спине. От затылка. Вдоль позвоночника. И замирает в нижней точке изгиба. — Насколько сильно ты позволишь ему завязнуть, — шепчет он, заставляя дыханием трепетать волоски на коже. И от последнего поглаживания пальца тело под ним сжимается и разжимается, как пружина, выпуская из глубины долгий, гортанный звук. — Хочешь знать, что я об этом думаю? — поддёрнув повыше халат, до пола обвивающий ноги, Паркинсон подползает ближе и устраивает мокрую макушку на голой груди. — Не очень, — подглядывает сквозь ресницы и кривит губы Малфой, поудобнее подвинув её тяжёлую голову. — Какой смысл обсуждать то, на что уже есть согласие? Пэнси слегка приподнимается на локте и вглядывается в полутьме, выискивая что-то в его лице. Наклоняется ниже и едко усмехается, обдав мятной волной от зубной пасты. — Ну конечно. Одним больше, одним меньше. Всё ради великой цели. Её горечь сочится даже сквозь злой сарказм, и поток раздражения сметает истому. — Рад, что ты понимаешь, — ледяным тоном отрезает Малфой, сдерживая желание прямо голышом прыгнуть в камин. Что за гнусная женская привычка: выяснять отношения ночью в кровати? — Все средства хороши, если помогают делу. И раньше это вопросов не вызывало. Тихий смех в ответ, и она как ни в чём не бывало ложится рядом, кладёт на талию руку. — Хоть бы вид сделал, что тебе не всё равно, Малфой. Так ты до утра или открыть выход? Как будто он сам не снимет её защиту! Драко закатывает глаза и придвигается ближе. Горячее тело Пэнс быстро наполняет его теплом, негой и... Ленью. — До утра. А от сделанного вида — не полегчает. Всегда лучше знать правила игры. Паркинсон молча кивает, утыкается носом в плечо, и очень скоро её напряжённые мышцы расслабляются, а дыхание становится тихим и ровным. Завидное умение принимать неизбежное. Другая на её месте уже давно бы съела весь мозг. В памяти сразу всплывают кра́пинки в густой карамели. Раскалённая кожа под пальцами. Запах травы от волос. И тёплые, манящие губы так близко к его губам. Драко даже высовывает кончик языка, чтобы почувствовать вкус. Интересно, как это — поцеловать грязнокровку? И испуганно открывает глаза, словно кто-то мог услышать, о чём он подумал. В темной комнате играют отблески умирающего камина, а в панорамные окна нагло пялятся звёзды. Он делает круг рукой, накладывая затемняющие чары, и заворачивается в мягкий плед. Откатывается на край огромной кровати, подальше от спящей Паркинсон. А у всезнайки есть герой-неудачник. Мысленная картина того, как Поттер целует её взасос, почему-то вызывает не только отвращение, а хочется с размаху заехать по довольной очкастой роже. Драко безнадёжно вздыхает и привычно щёлкает пальцами, вытаскивая из шкафчика Пэнс флакон с усыпляющим. Знакомый вкус обволакивает язык приятной прохладой. Сон склеивает веки и обнимает бархатными ручками, затягивая в успокаивающую пустоту. А на Кортеней-авеню, в глубине белоснежного особняка, прозрачные часы звонко отбивают три раза, и из рук заснувшей наконец Гермионы выпадает забытый Малфоем в столовой томик Селии Фауст.

_________________________

— Доброе утро, соня! Если после вчерашнего утро может быть добрым. Его до чёртиков пугают такие срывы, до ареста их никогда не было. Гарри не может вспомнить, когда бы Гермиона рыдала — ни в Хогвартсе, ни во время Второй магической. Да, она кричала под пытками, но из глаз скатилась лишь пара слёзинок. Мерлин, что такого сделал этот мерзкий ублюдок, чего не смогла даже его безумная тётка? Гарри лезет рукой под одеяло и пытается пощекотать горячие ноги. — Я знаю, что ты проснулась. Притворяться Герм не умеет, и улыбка выходит искренней. Она с детства не боится щекотки и усердно жмурится, делая вид, что спит, хотя запах свежего кофе быстро наполняет слюною рот. Странно видеть Гарри таким: терпеливым, заботливым, мягким, вместо напористого задиры, готового сходу в бой. К тому же, его весёлый настрой никак не вяжется с её невесёлыми мыслями. Как она умудрилась вчера так расклеиться? Полчаса проревела, уткнувшись в футболку лицом! И всё из-за дурацкой стычки с самодовольным, надутым пижоном. Врёшь, Гермиона! Из-за пустой, незначительной стычки? Отточенная опытом память послушно рисует образ: странный, невидящий взгляд, надорванный голос, стиснутые на плечах пальцы и сложный запах ванили, сразу лишающий сил. И губы. Так близко, что дыхание в подбородок. До дрожи в коленях, которую — голову на отсечение! — он чувствовал. А потом — так далеко, что кажется, никогда и не было. Будто пространство вокруг сжалось в одну точку и разлетелось вдребезги, оставив после себя горький шлейф невозможного. Прекрати! Это ничего не меняет! Гермиона больно щиплет себя за бедро. Встреча на пару минут, а мыслей на целое утро! И открывает глаза. Взлохмаченный, сияющий Гарри с завтраком на подносе. Классика жанра, но так забавно! Улыбка невольно стирает хмурь с помятого подушкой лица, и Гермиона тянется к чашке... — Расслабься и почувствуй свою магию, — командует Грейнджер, устроившись на широкой скамейке под круглым шариком ивы. Короткие ветки тихонько шелестят от ветра. Гарри закрывает глаза и подставляет лицо прохладным потокам, играющим с тучами в салки. Сосредоточенно замирает и кивает через пару мгновений. — Отлично! Теперь перемести её в центр тела. Гарри усмехается и через пару секунд снова кивает, к огромному удовольствию Грейнджер. — А теперь отправь её в кисти рук. Чёрные брови сходятся на переносице, и Поттер закусывает губу. — Да чёрта с два, Герм, — раздражённо выдыхает он, показывая влажные ладони. — Я весь вспотел. Как разделить этот грёбаный поток на части? — Тренироваться, — пожимает плечами Гермиона. — Помнишь Манящие чары? Самый простой пример использования магии без палочки. Попробуй, ты же умеешь. Гарри вертит головой в поисках подходящего предмета, и озорная улыбка озаряет озадаченное лицо. — Accio, роза! — и громко ойкает, схватив прилетевший цветок. — Дьявол! Колется, — машет рукой Гарри под звонкий смех Гермионы. — Это тебе. — Эксперимент удался, — улыбается Грейнджер, пряча нос в лепестках. — Пострадали только пальцы. Что ты чувствовал, когда говорил заклинание? — Ничего, — признаётся Поттер и усаживается рядом. — Всё получилось само собой. Что дальше, Герм? Мы завязли в глухих девяностых. — Работать и ещё раз работать, Гарри! Вспомни Выручай-комнату. Сколько всего мы освоили за какие-то несколько месяцев, — она закладывает страницу и убирает книгу в рюкзак. — Да, лихое было время, — с сожалением кивает Гарри, словно дай ему шанс, он всё вернул бы обратно. Грейнджер передёргивается. — Но сейчас начало двухтысячных, и Малфой пришпилил меня к креслу одним небрежным взмахом руки. «Малфой». Гермиона опускает голову, скрывая лицо волосами. Сердце куда-то бежит, от щекочущего беспокойства сладко немеет внутри, а призрачный запах ванили забивает запах цветка. Напряжённые пальцы не к месту дрожат. В мыслях сложная смесь: дыхание, звуки, прикосновения — путаются и исчезают, едва пытаешься их осознать. Далёкий хлопок двери, и она вздрагивает и сжимает розу. Уколовшись шипом, дует на подушечку, устремляя взгляд туда, где... Годрик, чего ты ждёшь, Гермиона? Что появится он? Мерзко усмехнётся и скажет новую гадость? Снова прижмёт к стене, стиснув до боли плечи? — Посмотри на меня, Герм! Голос Гарри бьёт под дых ветром в промёрзшей палатке. Нет. Она не хочет сейчас видеть его глаза. — Посмотри на меня, — от тихой настойчивости плотно сжимаются губы, а в кончиках пальцев появляется назойливый зуд. Гермиона убирает волосы с лица. — Вы сильно вчера сцепились? — Не так, как ты думаешь, — она поднимает голову, встречая пристальный взгляд. — А как я думаю? — хмурится Гарри. — Причина тебя унизить у него есть всегда. Но раньше... В школе все эти ссоры ты переносила легче. Значит, он перешёл какую-то грань, верно? Ты плакала из-за этого? Нет. Гермиона сжимает в ладонях горячую руку Гарри. Не из-за этого. Она плакала из-за очевидности невозможного, которому очень хочется быть. Из-за того, что оно пробивает себе путь, несмотря на страх, здравый смысл и совесть, которая твердит, что... Так. Быть. Не должно. Оно растёт, как деревья сквозь камни, разрушая все принципы, и оставляет лишь грёбаное, пульсирующее чувство: его руки лежат на её плечах. Обжигающие. Властные. Готовые сломать. Но от тяжести которых теперь невозможно избавиться. Наверное, Гарри что-то прочёл в глазах, потому как молчал очень долго. А когда отнял пальцы и встал, зелень его радужки виделась совсем тёмной. — Что толку гадать, Гермиона, если ты сама не знаешь ответ, — режут по живому слова. — Или, может... — Может, что? — с досадой перебивает она, а кровь уже мчится по венам, ускоряя сердечный ритм. — Мне это нравится? Я жду этих встреч? Пытаюсь помериться с ним силой, словами, выдержкой, а потом не знаю, как остановить? — А тебе нравится? — вскидывается Поттер, шагая ближе. — Ты ждёшь? Потому что со стороны это именно так, Герм. Ты злишься, ругаешь, клянёшь его, но снова лезешь в огонь! Почему? — Потому что ненавижу его! — в сердцах вскакивает Гермиона, сдерживая накатившие слёзы, и в ярости топает ногой. — Потому что молча глотать его мерзость — дать повод, что можно ещё. Потому что пусть лучше убьёт меня, чем смотрит, как на рабыню. Потому что он — Малфой, Гарри, и этим сказано всё! Вот это её накрыло! Но в измученном разуме наконец наступает покой. Выдохнув и расслабившись, Гермиона оглядывается: сизые тучи торопятся съесть последние проплешины синего на угрюмом, затянутом небе. — Малфой тебя не тронет, — улыбается Гарри, усаживается обратно и подтягивает к себе. Утыкается лбом в живот, обхватив руками за талию. — Ни сейчас, ни потом, когда меня здесь не будет. Он связан клятвой, поэтому... — Тебя здесь не будет? — отшатывается Гермиона, а сердце с разбегу врезается в правду и разрывается на сотни кусочков. — Но как... А я? Что будет со мной? Пульс бешено бьётся в висках, а Гарри отводит глаза. — Прости, что не сказал сразу. Всё случилось слишком быстро: освобождение, разговор, клятва. Я осознал, на что подписался, уже гораздо позже, — он чертит странные фигуры на пыльной скамейке, но смотрит туда, где за зеленью, в Лондоне бурлит и переливается жизнь. — Думаю, Малфой на то и рассчитывал. Он слизеринец, Герм, и знает, как заставить сделать то, что нужно ему. А я и не торговался. Всё-таки это шанс. Да и о чём торговаться, если на кону мир в Англии и... Ты. — Он тебя шантажировал? — презрительно кривится Грейнджер, чувствуя, как растворяются в поттеровских словах её ночные мечты. Гарри чуть вздыхает, но не отрывается от далёкой улицы, где по-прежнему продолжается жизнь. Потом пожимает плечами. — Иногда думаешь, что тебя обманули, — он наконец поворачивается на её настойчивый взгляд и выпрямляется, поднимает голову. — А на самом деле ты просто был наивен. Я принял его игру, в центре которой ты и люди, что шли за мной раньше. Так было надо и нет смысла жалеть. Мы крепко связаны, и Малфой всегда на шаг впереди, но тебя он не тронет. Здесь лучше, чем в Азкабане, поверь. И на этом закончим, ладно? Поверь? Как можно за минуту собрать обратно то, что рассыпалось, как карточный домик? Гермиона поднимает голову к небу, пытаясь найти ответы в остатках голубизны. Как можно пройти рука об руку сквозь войну, потери, тюрьму и бросить её здесь, у самого злого врага? Кто она для Гарри? Заложница Малфоя, которую нужно спасать? Балласт? Это слово, как жгучий укол. Как игла, полная яда. — Мне нужно побыть одной, — она разворачивается к дому. Земля под ногами плывёт то ли от слабости, то ли от нахлынувших чувств. Мир рушится изнутри, толкая в хаос сомнений. Тяжёлые, рыхлые облака, похожие на мокрую губку, лениво плывут по небу, выбирая нужное место, чтобы густо пролиться дождём. В створку открытой две́ри тянет грядущим ливнем. Посмотрим, что ты запоёшь, когда твой дружок свалит, бросив тебя здесь, как балласт. Он знал. Он тогда уже знал, издевался. А она... Гермиона сглатывает подступившие слёзы. Посмотрим, что ты запоёшь... В строгом, притихшем холле беспомощно медлит, потому что тяжестью нали́тое тело отказывается подчиняться. Посмотрим, что ты запоёшь... Дверь закрывается с треском. Свинцовые ноги наконец поддаются, и она медленно ставит стопу на ступеньку, оставив за дверью парк, застывшую тишину и... Гарри. И что-то ещё, что они называли «вместе», тоже осталось там, где первый раскат грома разорвал нависшее небо, и тяжёлые капли легко пробивают густую листву, размывая следы на дорожке.

_________________________

Как там говорит Поттер? День не зада́лся с самого начала? И какого дементора Бруствер уже дважды перенёс встречу! Драко недовольно хмурится, пока строгая секретарша убирает в папку готовый отчёт и поправляет очки. За волшебным окном кучкуются бесформенные облака, отражая унылое настроение природы. Тревожные мысли стайками носятся и бьют в черепную коробку, угрожая завихрением мозга. Смолистый запах ладана оседает на губах. Интересно, кто додумался до того, чтобы в приёмной министра пахло, как в семейном склепе? Хочется вытереть рукавом рот. Малфой разворачивается на выход, стараясь не вдыхать насквозь протравленный святостью воздух. За три последних года в должности контролёра в культуру и жизнь маглов он окунулся сполна. Не вдохновляет. — Мистер Малфой! Можно минуточку? Голос за спиной застигает врасплох, и Драко чуть не влетает лбом в боковину открытой двéри. Дама степенно подходит. — Мистер Малфой, — повторяет она, снизив голос настолько, что Драко приходится наклониться к морщинистому лицу, потому что высокий пучок седых волос достаёт ему только до лба. — Вам нужно кое-что послушать. Может быть, пригодится. От многозначительной фразы, сказанной полушёпотом, Малфой едва не прыскает. Пригодится?! С каких это пор ему предлагают помощь? Но выражение лица секретарши, когда она бросает Ревелио, Запирающим закрывает входную дверь и накладывает чары Недосягаемости, возвращает серьёзный настрой, а рука сама ныряет в карман, где лежит палочка. — Кое-что — это что, миссис Сплинтер? А та прикладывает палец к губам и жестом зовёт к идеально чистому столу, на котором с краю одиноко устроилось зеркало и чернильница в серебре. Драко с подозрением сводит брови. Это проверка? От мысли об отце влажнеют ладони. Но если не он, то с чего бы старой, бесцветной моли, тридцать лет просидевшей в приёмной, выдавать кабинетные тайны? И кому! Он не питает иллюзий, как относятся к нему в Министерстве. В спину не плюют — боятся. Зато плюют за спиной. Вопрос остаётся без ответа. Моль просто взмахивает над зеркалом рукой: — Memento! — Ты заметил, что Драко ведёт себя странно, Люциус? Небрежный тон Бруствера, прорвавший застывший воздух, и звук постукивающих по столу пальцев покрывают спину липким потом. Малфой шагает за Сплинтер и впивается в зеркало взглядом, рассматривая мутную гладь. Ничего! — Держится особняком, как всегда. От отцовского голоса за стеклом слабеют ноги, и Драко садится в гостевое кресло. Хорошо, не видно, как трясётся каждая жилка. — Зеркальные узы? — прищуривается он. Секретарша кивает и устраивается напротив. Старое кресло протяжно скрипит под объёмной фигурой. — И Отражённое воспоминание, — она двигает зеркало ближе. — Вот уж нет. Драко стал осторожным и безучастным. Он избегает определённых тем. Сразу отстраняется от споров. Каждый раз с отговоркой выходит, когда беседа заходит о планах. Разве это не странно, Люциус? Легкий шелест ткани и стук каблуков подсказывают, что Малфой-старший поднялся и отошёл от стола. — Драко до сих пор не восстановился после потери матери. Не думаю, что у него есть причины скрываться. Раздражение отца при словах о Нарциссе пиявкой впивается в мозг. Малфой сжимает кулаки, забыв о сидящей напротив. — Не-е-т, Люциус. Это не печаль и не тоска. Это сос-ре-до-то-чен-ность. Ты знаешь своего сына лучше всех. Приглядись. Он стал... другим. Грёбаный Бруствер! Вот тебе и снег на голову, Драко! — Мой сын был осторожен всегда. И для его должности это хорошее качество — не пороть горячку. Что тебя напрягает? Или копаешь под него, Кингсли? Fuck! Угроза в голосе и долгая пауза доводят до внутренней паники. Стиснув зубы, Малфой выпрямляется в кресле. — Ни в коем случае, Люциус. Это просто чутьё. Отцовская вера слепа, а дети растут и меняются. С его-то способностями... Если у Драко что-то на уме, лучше нам это знать. Обоим. Пока не стало поздно. Fuck! Fuck! Fuck! От елейности Бруствера накатывает тошнота и подталкивает желчь к горлу. Тяжёлые отцовские шаги не дают уловить интонацию. — Ты видишь то, чего нет, Кингсли. Он под полным контролем. Но твоя правда, что дети растут. Я буду внимательней. Новый взмах разом снимает все чары. «Я буду внимательней». Фраза занозой застревает в сознании. Тишина тяжело повисает в приёмной, мешая дышать. Малфой усилием воли заставляет мышцы работать, встаёт и прячет дрожащие руки в карманы. — Второе зеркало?.. — воздуха хватает только на половину фразы. Он бесшумно вдыхает, чтобы унять молоточки в висках. — В личном баре Министра, — усталые глаза насторженно смотрят. Ждут. Fuck, Драко! Ты вызываешь жалость. Или это другое? — С чего вы взяли, что мне это важно? — чуть наклоняет голову Малфой, перебирая в уме сотни возможных подвохов. Если это ловушка... Только на отца не похоже. Тот бы придумал что-нибудь изощрённое. — Что за странная забота? Я не из тех, кто располагает к откровениям, да и Министерство — не скорая помощь. Кажется, от его реакции она с облегчением вздыхает. — Помощь бывает разной. Долги ведь не всегда оплачивают золотом, мистер Малфой, — грустный голос покрывает рябью память, поднимая со дна любимую синеву. Тот же усталый вид. Тот же измученный взгляд. Так же стиснуты пальцы. Тоска остриём режет сердце. — Иногда знание нужнее денег, а случайный совет — важнее милости. Что за чушь несёт старая ведьма? Какая милость? Какой совет? — Какой совет? — машинально вслух повторяет Драко, запихивая подальше ненужные воспоминания, и.. Fuck! Совет... На твоём месте, Ральф, я бы давно купил жене нормальные документы. — Ральф Джеймс Кеннет? — он вглядывается в складочки на лице. Ничего общего. — Мой сын перевёлся во французское министерство. Они переехали неделю назад, — секретарша дует на зеркало, убирает его в стол и расправляет манжеты на сером платье. — А Сплинтер — другой брак? — ироничная усмешка расслабляет напряжённые губы. Бесподобный идиотизм — подставить себя из простой благодарности! — Да. Отец Ральфа погиб в Первой магической, — она не глядя раскладывает по столу папки, создавая видимость занятости. Далёкие голоса за дверью напоминают, что рабочий день в разгаре. — Символично, — кивает Малфой и, надев на лицо равнодушную маску, снова идёт на выход. — Передайте министру, что я больше не могу ждать. И что подготовка к конференции идёт полным ходом. И правда, символично. Его глупая неосторожность спасла жизнь магловыродке и выводку полукровок. Очень идейный поступок, Драко! Грязнокровка аплодирует стоя. Fuck! Почему он снова о ней? Малфой брезгливо кривит губы и прикрывает дубовую дверь. Руки уже не дрожат. И слабость отступила перед решительным натиском злости. Грёбаный Бруствер с его чутьём! Придётся залечь на дно. Он заворачивает к лифту под привычный рабочий шум, рассыпающий отголоски сплетен и тайных коридорных угроз, и прокручивает в голове услышанное. Драко до сих пор не восстановился после потери матери. Малфой встаёт, как вкопанный, не дойдя до кованой решётки пары шагов. Мама! Бездонная синева заслоняет освещённую кабину, плавно проплывшую мимо. Салазар! Сколько дней, месяцев, лет пролетело с той прокля́той ночи в больнице? Нарцисса не понимает, что у неё есть сын. Что он жив. И всё помнит. Почему он трусливо тянет? Малфой вскидывает голову — спина, как по команде, распрямляется сама. Смахивает с пиджака невидимую пыль и решительно жмёт на затёртую кнопку. Негромкий гул, и стеклянные двери неслышно отъезжают в стороны. Золотистая ручка бесшумно опускается под нажимом. В Мунго. Давным-давно пора.

_________________________

— Мы поддерживаем леди Малфой зельями уже третий день. Драко замирает в коридоре, прижавшись к стерильной стене. Молчание в палате, и стук каблуков, который ни с чем не спутать, осыпает мурашками кожу. — Сколько она протянет? В тоне ни капли сочувствия. Словно она — не жена, не мать его сына, не Малфой. Тёмное, леденящее чувство течёт по телу, как яд, и хочется закурить, чтобы вдруг не сорваться. — У миледи крепкое здоровье, но и у него есть предел. Если в ближайшую неделю она не начнёт есть, я ни за что не ручаюсь, милорд. Грохочущие шаги всё ближе, бьют по вискам. Облизывая пересохшие губы, Драко на цыпочках пятится до следующей закрытой две́ри. Найдя за спиной замок, щёлкает пальцами. — Не усердствуйте. И сразу сообщите, когда... Всё закончится. Два коротких слова холодными каплями бегут по спине. «Всё закончится» — вот чего ждут от Нарциссы. — Непременно, милорд! Малфой хорошо представляет, как сгибается в поклоне целитель, как Люциус брезгливо тростью открывает дверь и... Нащупав ручку, Драко проваливается в палату. Густой полумрак гасит порыв отправить заклятие в прямую отцовскую спину. Стойкий запах зелий и хлорки заполняет голову больничным угаром. Сев на промятый матрас, он глубоко дышит ртом. Секунды растягиваются в часы, а тишина словно липнет на кожу, давит и забивает горло вместе с кислым привкусом боли. Накатившая ненависть тает, превращаясь в тупое отчаяние, и грозит затянуть в пустоту. Знакомо. Нет! Только не это! Малфой скрючивается, обхватив колени руками. Сколько Нарциссе осталось? От страшных предположений выступает холодный пот. Чего же он ждёт? Драко срывается с места. Миг, и взгляд упирается в дверь, из которой вышли те двое. Дрожь прокатывает по телу с головы до кончиков пальцев. Он задерживает дыхание и, зажмурившись, переступает порог. Какие сухие и хрупкие у матери руки. Драко прижимает к своим раскалённым щекам податливые ладони. Кажется, нет в них ни капельки силы. В колени больно вонзается каменный пол, но это пустяк. Он пополз бы на четвереньках на самый край света, лишь бы Нарцисса хоть раз улыбнулась, как раньше. — Мама, — на последнем звуке голос переходит в рыдание. Слишком громко для жуткой, пустой тишины, и Малфой испуганно замолкает. — Мама. Это я, Драко. Лоб упирается в неподвижные ноги под пледом. Горячие пальцы сжимают худые, тонкие кисти, и в груди умирает надежда почувствовать что-то в ответ. Мерлин, как же хочется плакать! С этой мыслью в душе́ отжимается заевшая кнопка, и по щекам бегут противные, жгучие слёзы. — Мамочка, пожалуйста! Они режут, мешают моргать, стекают к подбородку, заливают шею и забираются за воротник рабочей рубашки. Малфой слизывает солёные капли и дёргает чёрную ткань. Пуговицы с грохотом разлетаются по мёртво-спокойной палате. — Прости меня! Некогда ясные, синие глаза отрешённо смотрят в хмурое небо. Длинная, тугая коса аккуратно лежит на плече, а по виску спускается непослушный, упрямый локон. Драко машинально заправляет его за ухо, как когда-то она сама. Тонкая фигура тонет в широком кресле. Высокий воротник платья обрамляет изящную шею, и это так похоже на образ прежней Нарциссы, что тисками сжимает сердце. — Так плохо. Так нужно... Было прийти раньше, но я... Боялся... Такой... Увидеть тебя... Малфой прячет лицо в бесчувственных руках. Горе накатывает волнами, задевая дремавшую совесть. Он бросил её одну! Мраморное лицо и почти бесцветные губы — они ему улыбались когда-то. Драко размазывает дорожки слёз по щекам, долго целует безвольные пальцы, ласково перебирает потускневшие пряди. Вина камнем давит на грудь, мешая дышать. — Я... люблю тебя... Мама, я так хочу... Просто быть рядом. Просто видеть. Просто держать за руку. Пока ещё есть время. От негромкого покашливания за спиной Драко замирает и выпрямляется. Сжав зубы, быстро вытирает слёзы и встаёт. — Простите, мистер Малфой! Этот голос недавно сказал: «Непременно, милорд!» Внутри вспыхивает пожар. Драко демонстративно отряхивает брюки и надевает дежурную маску. — Простить? Вы слушали его и кивали в ответ! — развернувшись, кидает он грубо и натыкается на молодое лицо и тёмную чёлку: нацепить на нос очки, и точная копия Поттера. Драко глотает новую резкость, потому что уверенный взгляд пробуждает надежду. — Это же так удобно. — Моя работа, — целитель многозначительно выдерживает паузу, — спасать жизни, а не спорить с такими, как ваш отец. — А бросать людей умирать — тоже ваша работа, целитель Кайлен Торн? — зло выдыхает Малфой, скользнув глазами по бейджику. — И не думал бросать, — решительно парирует Торн, обходя напряжённого Драко. — Леди Малфой перестала есть несколько дней назад. Мы поддёрживаем её разными средствами, но... Он проверяет пульс, смахивает с высокого лба снова выпавший локон и заботливо поправляет сползающий плед. — Но больше, чем в каком-либо зелье, ваша мать нуждается в любящем сыне, — целитель пристально смотрит. — Боюсь, что ваше долгое отсутствие сыграло свою роль в её нынешнем состоянии. Лучшее, что вы можете сделать, это приходить чаще. Леди Малфой должна чувствовать, что вы рядом. — Должна? С чего вы взяли, что она это чувствует? — напирает Малфой. — Так легко переложить ответственность со своей головы на мою. Посмотрите... Драко поворачивается к креслу, и тоска заливает с головой, не оставляя места для злости. — Посмотрите, какая красивая, — тихо продолжает он другим тоном, не замечая, как с интересом наблюдает за ним Кайлен Торн. — Изящная красота фарфоровой куклы. Сломанной и забытой. Как можно оставить её вот так? — Лорд Малфой мне не указ, — до странности мягко отвечает целитель. — И я не собираюсь сдаваться, а сделаю всё, что смогу. Но когда леди Малфой кричит по ночам, она зовёт не меня. Драко весь сжимается от мерзкого страха. — Она зовёт вас, мистер Малфой, — безжалостно продолжает Торн. — «Драко, сынок». Во сне она кричит ваше имя. Долгая тишина шумит за окном порывами ветра. Самолюбие запрещает опускать глаза. Спина ловит жизнь в неподвижной фигуре в кресле, и от этого колет пальцы. Малфой сдаётся первым: рука нащупывает в кармане служебный портал, и мощный, прозрачный вихрь забрасывает его из Мунго в самую гущу людского потока на Кортеней-авеню.

_________________________

Есть в этом что-то совсем нереальное: серебряная гостиная, лёгкий запах ольхи и Малфой, застывший в кресле, который не видит ни Гарри, готового отразить нападки, ни бокал с коньяком в своих пальцах, ни даже огонь в камине, на который он молча смотрит уже добрые десять минут. А началась нереальность с того, что Гарри шагнул в полумрак и, столкнувшись с хозяином дома, не был грубо выдворен прочь с хамским комментарием в спину. Драко только молча кивнул на соседнее кресло, щёлкнул пальцами, и фужер с шампанским, шипя и брызгаясь, повис в воздухе у Поттера перед носом. Ещё больше связь с настоящим размылась, когда на гневное «Твои клятвы и обещания — пустой звук, Малфой. Что ты сделал Гермионе?» тот лишь молча поднял бровь и невозмутимо повёл плечом: — Твоя подружка бросилась на меня с кулаками. Нужно было погладить её по голове и поцеловать в зад? Уволь, Поттер. Я просто поставил её на место. От такого Гарри завис. И всё? А где ядовитые брызги? Древесный аромат, жар от дров и короткий глоток шампанского снимают напряжение с тела. Гарри откидывается на спинку, оглядываясь вокруг. — А как же любимый зелёный? Серебристая обивка диванов, прозрачные серые шторы и белый ковёр под ногами каждый раз вызывают этот вопрос. Малфой, нахмурившись, отрывается от огня, и язвительная улыбка возвращает Гарри в действительность. — Соскучился, Поттер? Не хватает слизеринских пинков? — Иногда, — соглашается Гарри, делая новый глоток, и совсем расслабляется от привычно протяжных гласных. — Порой мне кажется, что я застрял в конце Второй магической. Пять лет проспал в стазисе, видел кошмарные сны, а проснулся... И всё по-другому. Малфой негромко хмыкает, возвращаясь к камину, а у Гарри неожиданно вырывается: — Ты когда-нибудь думал, как всё могло повернуться, если бы мы не были врагами? Он чуть не засовывает себе в рот кулак: ведь так спокойно сидели. Почти как нормальные люди. А малфоевская спина, как струна, вытягивается в кресле. — Ты про дружбу? — от едкого презрения перехватывает дыхание. — Нет, Поттер. Мы с тобой, как кошка с собакой. Знаешь, я бы с радостью вышвырнул вон и тебя, и грязнокровку, чтобы не видеть ваши постные рожи. И коньяк из бокала вспыхивает в огне, озаряя притихшие стены. Гарри чуть не роняет пустой фужер, а от обиды в носу щиплют противные слёзы. Чего он ждал от этого гремучего гада? — Ты, Малфой, ничуть не лучше моей тётки с её семейкой! Кичишься родословной, а ведёшь себя, как последний магл. Делаешь больно другим, но не знаешь, как это... — Заткнись, Поттер! Кончик палочки упирается в горло, мешая глотать, а у Драко на закушенной нижней губе выступает красная капля. — Заткнись, или твоя геройская задница, с которой всю жизнь носились как с писаной торбой, снова окажется в полном дерьме. Ещё одно слово, — Малфой слизывает кровь, а пальцы мелко дрожат, делая больно, — и я проткну тебе глотку, несмотря на все наши клятвы. — Давай, Малфой, — подрывается навстречу Гарри, а Драко отступает на шаг. — Проткни. Зато раз и навсегда разберёмся между собой. Не знаю, с чего ты взял про всю жизнь, но лично я отдал бы и ненужную заботу, и глупые почести, чтобы забыть, как до самого Хогвартса жил в чулане под лестницей Дурслей. Какого Мерлина он это сказал! — В чулане? — прищуривается Малфой, и что-то человечное мелькает в льдинках-глазах. А потом смотрит долго, молча и пристально, будто пытаясь сложить в голове трудный пазл. И под этим пронзающим взглядом Гарри чувствует себе, как в детстве: забытым и жалким. Магия взбрыкивает на кончиках пальцев. — Остынь, герой, ты мне нужен живым, — отмирает Драко, пряча палочку, и отходит к бару, запирает бутылки на ключ. Возвращается в кресло и, немного поёрзав, вытягивает ноги к камину. — Хоппер, подай нам чай. Дружить, Поттер, умеют на Гриффиндоре. А в Слизерине всё держалось на взаимопользе. Но если задуматься... Он делает эффектную паузу. — То мы с тобой похожи. — Это чем? — удивляется Гарри, вскипая. Нашёл, что сравнивать: гриффиндорскую храбрость, благородство и решительность со слизеринской изворотливостью и отсутствием совести. А Драко усмехается, надкусывает тонкий тост и молча жуёт. Вытирает губы и пальцы салфеткой, прежде чем взяться за чай. — Мы оба умеем ненавидеть. Ты ведь не раз грозился свернуть мне шею. Гарри пожимает плечами. На это и возразить нечего. Его вражда со Снейпом и Малфоем стала в школе легендой. — Нам обоим плевать на правила, — продолжает Драко, сделав глоток. — При чём здесь я? — возмущается Гарри, обжигается о горячую чашку и затихает: карта мародёров в тихих ночных коридорах, обездвиженный Невилл, оборотное зелье в подземельях Слизерина и снегговские ингридиенты во вскрытом шкафу. Да, иногда его изворотливость не уступает змеиной. — Для меня это исключения. — Конечно, Поттер, — ехидно скалится Драко, — как и рисковать, забыв про мораль. — Ничего не попутал, Малфой? — снова заводится Гарри. Чтобы слизеринец попрекал гриффиндорца моралью? Да сам Годрик перевернётся в гробу! — Ты про себя? — Так не я же, используя Непростительное, ограбил и разнёс Гринготтс, подставив доверчивых гоблинов, — хохочет Драко, глядя на вытянувшееся лицо Поттера. — И, кстати, когда припрёт, мы оба идём до конца. Да уж! Малфоевское «до конца» привело Пожирателей в Хогвартс. Но в целом, он прав, мотивы только разные. — Я должен заплакать от счастья, что у нас много общего? — огрызается Гарри. Быть хоть чем-то похожим на змеюку не вдохновляет. И чтобы не продолжать, он целиком запихивает в рот круассан. Чашка глухо ударяется о поднос, задевая розетку с джемом. Малфой встаёт напротив, засунув в карманы руки. — Ты похож на человека, который с радостью утопил бы меня в болоте, но сил не хватает, — резюмирует он после минуты раздумий. — И тебе не болеть, — отзывается Гарри, проглотив горячий чай. — Надеюсь, мысли о том, что от меня зависит твоя жизнь, не мешают тебе спать. — Напротив. Я сплю, как младенец, — издевательски тянет Малфой. — Но, глядя на тебя, сомневаюсь, что мы оба останемся живы. Перепалка возвращает в хогвартские коридоры. Глаза у Драко блестят на невозмутимой маске лица, а тон задевает больное. Как всегда. И Гарри срывается. — Решил меня взбодрить? Иди к дементорам, Малфой! Хватает собственных мыслей и... — он запинается, подумав про Гермиону, но Драко безошибочно угадывает конец. А может, считывает в голове, легилимент грёбаный! — Грязнокровки? — скриви́вшись, выплёвывает он. — И то, и другое бессмысленно. Что толку мусолить прошлое? Ты — Гарри чёртов Поттер, спаситель всего живого. — И что мне с этим делать, Малфой? — Гарри отодвигает чашку и с силой трёт глаза. Чего хочет от него слизеринская гадина? Никогда ведь не скажет, пока не выжмет все соки. — Встань у зеркала и наблюдай, как герой Второй магической превращается в нечто, на что стыдно смотреть в отражении, — не унимается Драко, покачиваясь с носка на пятку и мерзко ухмыляясь. — Закрой рот, Хорёк, — взвивается Гарри, хватая того за грудки. — Я не в том состоянии, чтобы терпеть твои выходки. — А я не в том положении, чтобы смотреть на твою кислую рожу, — Малфой больно бьёт по рукам и поправляет рубашку. Его слова закручивают злость в тугую пружину. — Хочешь вести людей? Чтобы в тебя снова поверили? Так стань собой, Поттер. Сейчас ты сам не веришь в то, на что подписался. Пружина выстреливает. — Ты понятия не имеешь, через что я прошёл, — вскакивая, взрывается Гарри и в ярости опрокидывает попавший под руку стул. — Ещё месяца нет, как... — Зато я знаю, на что ты сейчас похож, — крик Малфоя заглушает свой собственный, а брезгливый взгляд окатывает с головы до ног. — Здесь не больница, Поттер, а я не магопсихолог. Ты всегда был готов ринуться в бой, даже когда всё летело к чертям. И поэтому люди слушали тебя и шли за тобой. А если я явлюсь в Сопротивление с таким мямлей, меня убьют. Потом вас разгромят, грязнокровок загонят в трущобы, а ты снова сядешь в тюрьму и останешься сквибом. Магическая клятва, помнишь? — Чего ты от меня хочешь? — отступает Гарри, шокированный малфоевской вспышкой, и пытается нащупать стул. А Драко мгновенно остывает, как будто не орал только что в ответ, как полоумный. — Хватит барахтаться, как выброшенный на берег тритон, — отрезает он и шагает к дверям. — Пойдём, дам тебе вторую метлу. — Метлу? — изумляется Гарри, ожидавший чего угодно, но только не этого. Но мысль о полёте сразу кидает в жар. Мерлин, как он скучает по квиддичу! — Полетаем, — небрежно через плечо бросает Малфой. — Если в тебе хоть что-то осталось геройского, вспомнишь, что такое свобода и скорость. Или ты настолько раскис, что летать разучился? — Не дождёшься, — догоняя, с вызовом парирует Гарри, а кровь в сосудах закипает от возбуждения. — Спорим, я сделаю тебя за десять минут? — Вот это уже похоже на Поттера, — ухмыляется Малфой. — Уложишься во время — получишь назад палочку. И кидает в руки Гарри новенькую метлу. От мелкого, моросящего дождика немеют застывшие пальцы, словно на улице поздняя осень. После долгого перерыва болят спина и ноги, а щёки горят от ветра. Гарри соскакивает на землю и пробует рукой пригладить вставшие дыбом волосы. Мало ему насмешек от... Грубое сравнение застревает на языке. Чёрт! Конечно, в теле ноет каждая косточка. Конечно, Малфой обошёл его с первой минуты и долго гонял по полю под свистом мощных бросков. Конечно, палочки ему не видать, как своих ушей. Но как давно он не был таким живым! И Гарри упивается забытым чувством. Он жив! А слизеринец на удивление прав: накопленная подавленность вдребезги разлетелась, едва послушная пальцам метла сделала первый вираж. Как будто метла и была ключом к тому Поттеру, который исчез в заточении, оставив вместо себя лишь желание выжить и злость. Гарри никогда не думал, что можно ненавидеть сильнее, чем он ненавидел Малфоя в школе. Но когда захлопнулась железная дверь, разрушив привычный мир, понял, что, попадись ему змеюка в тот миг, не задумываясь пустил бы Аваду. Гарри и не думал о благодарности после выхода из тюрьмы, считая поступок Малфоя искуплением за грехи. Но сейчас именно благодарность плескалась у горла, мешая словам, и снова делала тем, кем он видел себя до Азкабана. Поттер стискивает руки в кулаки, разминая затёкшие пальцы, а потом резко выдыхает и поворачивается к Малфою, убирающему в ящик мяч. — Спасибо, Драко! А тот выпрямляется, роняя перчатки на землю. И в серых глазах мелькает знакомое нечто, похожее на человечность. — Реверанс забыл сделать, Поттер, — выдаёт он в обычной манере, очевидно, от удивления забыв добавить в свой голос яд. — На поле маглоотталкивающие чары. Бери метлу, летай и приходи в себя. Времени очень мало. Пора заставить этот грёбаный мир меняться в нужную сторону. Подхватывает снаряжение, и через пару минут его спина в квиддичной форме скрывается за деревьями затихшего под дождём сквера. А Гарри всё стоит грязный, потный и мокрый, но с абсолютно счастливой улыбкой на губах.

_________________________

Он всегда любил дождь. Малфой дышит на стекло, разрисованное с улицы струйками, и крупно пишет на пятне «МАМА». Образ хрупкой Нарциссы в старом, глубоком кресле тоской отдаёт в груди. Он ёжится и оглядывается, словно отец стоит за спиной и осуждающе качает головой, вызывая страх одним выражением глаз. Грёбаное детство. Настроение портится. Малфой стирает буквы, проводит пальцем по залитому окну и отходит. Разглядывает в зеркале новый костюм и поправляет галстук. Тёмное ему к лицу. Оттеняет природную бледность. Мысли возвращаются к Гринграссам. Интересно, что Паркинсон придумает для Велдона? В последний раз, когда он просил её прибрать к рукам Грега Бёрка, Пэнс пришла на бал-маскарад в прозрачном наряде нимфы. Слюни текли у всей мужской половины участников бала. Драко довольно хмыкает. Бёрк сдался быстро, а Малфой получил потом место в Совете промышленников Англии, чего не смог добиться даже отец. Отец? Люциус. Нет у него отца. В сознание упрямо стучится увиденное в Мунго, но Малфой прячет всё за глубокие блоки. Нельзя расслабляться. На приёме будет куча людей, с которыми ухо нужно держать востро. Остальное известно заранее: годами привитая вежливость, фальшивые улыбки и обязательные беседы, от которых хочется спать. Единственное, ради чего он идёт — шанс привлечь на свою сторону тех, кто до сих пор против. Но если честно, то... Драко замирает, боясь увидеть в отражении цепкий отцовский взгляд. Да пикси тому в карманы, а не легилименция! Сейчас пробиться в его голову не смог бы даже всесильный Лорд. Об этом давным-давно позаботился Снейп, обучив азам окклюменции, а остальное доделала практика. И можно спокойно признаться, что так и тянет остаться в гостиной и устроить новую пикировку с Поттером. Это лучше, чем смотреть на полуголую Пэнс и плести интриги на скучнейшем приёме. Fuck, Драко! Гриффиндор оказался заразен. Малфой с досадой разворачивается и отодвигает штору. А дождь всё льёт и льёт, облепляя окна листвой при каждом порыве ветра. Капли громко стучат по крыше, будто особняк под прицелом. Деревья гнутся, переплетаются ветками, словно обнимаются, боясь, что могут упасть. И грозные тучи, застыв в вышине, плотнее развешивают над Лондоном полотна воды, грозя утопить в потоке. Кругом зелёное и серое, как он любит. Драко отворачивается, но взгляд цепляет пятно — нелепое на мрачном холодном фоне. Бордовый. Фигура стоит неподвижно, сгорбившись и обхватив себя за плечи руками, словно пытается слиться с дождём. Водопад течёт с прилизанной гривы, с подола, а абсолютно мокрые ноги омывает бурный ручей. Грейнджер, раздери её гиппогриф! Острые импульсы раздражения противно колют ладони, так хочется стереть бордовую кляксу с живого холста. Долбанная львиная привычка — всё делать разуму наперекор! И куда только смотрит герой? Да Салазар с ней! Пусть хоть растает, раз не хватает ума. И Малфой дёргает шторы. Но поникшая голова, мокрые пряди и обвисший плащ магнитом тянут к окну. Чёрта с два он на такое поддастся! Мысль догоняет на лестнице, ведущей в залитый сквер. Капли холодной воды впитываются в мягкую ткань. На вечер он был одет идеально: приглушённый серый, дорогой, модный крой... Чтоб тебя, Грейнджер, сожрали сумасшедшие пикси! Блестящие туфли хлюпают по растёкшимся лужам, превращаясь в обычные тапки. Да и Мерлин с ними, уже всё равно. Волосы скручиваются в сосульки, с которых долгие струйки затекают за воротник. Рубашка липнет к спине. Все прелести жизни в одном идиотском поступке! — Грейнджер! — рявкает Малфой, оказавшись напротив. Она вздрагивает и сильнее сжимается, а раздражения хватает лишь на убогое: — Вид у тебя отвратный. Получается жалко. Словно он виноват. Словно она не сама решила стоять под проклятым дождём. — Ты стала проблемой, Грейнджер, — сухо добавляет Малфой, злясь на свои порывы. Она опускает руки, поднимает глаза. — Если я — проблема, то зачем ты здесь? И правда, зачем? Взгляд бежит по лицу: дрожащие губы, мокрые ресницы, тонкие нитки воды со лба текут по щекам. И всё это выглядит так, что хочется... Стоп, Драко! Хватит! Достаточно испорченного костюма, мокрых туфель и этого абсурдного чувства вины. А Грейнджер разворачивается и, согнувшись, бредёт к дому по лужам. Драко возмущённо разводит руками. И какого чёрта здесь он? Здесь должен быть Поттер: заботливо обнять за плечи, увести в тёплую гостиную, выжимать промокшие волосы, ласково журя, что она такая дурёха. Взрыв злости заслоняет дальнейшие мысли, отключая наглухо разум. Малфой едва успевает заскочить в щёлку входной две́ри. Дёргает так, что её голова ударяется в грудь. — Что ты творишь, Грейнджер? — шипит он, отстраняясь, от чего та едва не падает, и щёлкает пальцами, высушивая обоих. — Хочешь умереть молодой? Спешу огорчить — не выйдет. Слишком близко. Тяжёлым становится воздух. Слишком горячо. Его дыхание, частое и неровное, натыкается на гладкую кожу. Слишком реально. Пахнет свежей травой мокрая шевелюра. Трепещут ресницы, скрывая за собою испуг. А потом золотые точки темнеют и исчезают в порыве атаки. Крепко сжимаются губы, по которым хочется провести языком. — Господи, Малфой, ты когда-нибудь бываешь нормальным? — выкрикивает Грейнджер, сверкнув негодованием в глазах, и делает шаг навстречу, сжимая покрасневшие руки. — Когда ты поймёшь, что не царь вселенной, не волен казнить и миловать? Если я захочу умереть, ты узнаешь об этом последним! Когда его пальцы оказались у неё на запястьях? Потоками жидкой лавы по телу расходится жар. А Грейнджер? Не вырывается, замирает и медленно дышит, широко раздувая ноздри. А он, почувствовав запах дождя, наклоняется ниже и застывает, встречая распахнутый взгляд. Всё исчезает — звуки, образы, мысли — из сложного лабиринта сознания, едва она придвигается ближе и смотрит прямо в глаза. Ждёт. Пробует вынуть руку и морщится, когда он сжимает сильнее. Встаёт на носочки... Беги, Драко, беги! Но ноги приклеены к полу. На подбородке дыхание, от которого ворох мурашек. — Не смей! Он еле шепчет, потому что нос касается кожи, и во рту сразу пересыхает. Сглатывает комок, который летит прямо в пах, разбивая остатки воли. Сгинь, Грейнджер! Только не исчезай! Бесшумный выдох теплом проходит по шее, мешая не задохнуться. — Я. Тебя. Ненавижу, — притягивая её ближе, он чеканит каждое слово. Чтобы прочистить мозги. Прогнать дурман карамели. Безумный запах волос. И тонкую венку на шее. — Да, — едва слышно кивает она. — И я тебя. Тоже. И мягкие губы скользят по его губам. Нежно. Почти невесомо. Шквальный ветер со звоном влетает в высокие окна. Драко отшатывается, отталкивая сжатые руки. Салазар! Он почти поцеловал грязнокровку! Подружку героя! Мой сын решил утопиться в грязи? Прочь! У тебя давно нету сына. А во всём виновата она, эта дура! Молча сплюнув, Малфой вытирает ладонью рот и, не глядя, бежит по ступенькам.

_________________________

Пролёт. Ещё пролёт. Тянущее напряжение и жар внизу живота. Мерзкая магловыродка! В зеркале чёрный мрамор, и щёки пылают румянцем. Драко держит горящие руки под холодной водой, до боли трёт полотенцем. Всматривается в возбужденный блеск глаз. Медленно пальцем ведёт по открытым губам, вспоминая скользящую нежность. Удар. И с косточек кисти красные капли стекают на белую плитку. Fuck! Почему она? Ведь сколько их было! Тридцать? Пятьдесят? Сто? Или больше? Разных: влюблённых, грубых, податливых, пошлых, громко стонущих имя. Что чувствовал он? Ничего. Никогда. Малфой спиной прижимается к холодной стене и бессильно сползает до пола. Утыкается в камень затылком, чтобы унять то, что бьётся в висках. Ошибка. Ошибка. Ошибка. Прячет лицо в холодных ладонях. Вся Грейнджер — сплошная ошибка. Видит Мерлин, которая не повторится! Он закрывает глаза. Пахнет малиной. Нежные губы касаются со́мкнутых губ. И прячется золото в тёмной, густой карамели. Наверное... Не повторится.