Ртуть, нефть и энтропия

— Я сейчас скину тебя на пол, — хмуро произносит Виктор, толкая мужчину локтем в бок, действительно прилагая к этому усилия. Это не оказывает никакого воздействия. Джейс — крупный мужчина, это понятно, но уместиться на одной кровати вполне возможно, если бы кто-то, вспомнив о своих оставшихся (хотелось верить) крупицах совести, принял позу поскромнее, перевернувшись, например, набок. Талис же привычно спит на животе, занимая своим широким корпусом всю свою половину и часть чужой, вынуждая Виктора касаться телом холодной стены. Это не приводит последнего в восторг от слова совсем. Кроме того, одеяла, вытянутого с горем пополам из-под Талиса, едва ли хватает, чтобы накрыться хотя бы наполовину. Растормошить его толчками не выходит. Это не оставляло Виктору иного выбора — он просовывает ладонь, преобразившуюся в прошлом от воздействия хекс-ядра с мерцанием, под одеяло, дотрагиваясь до чужой поясницы. Затаив дыхание, он с каким-то нездоровым любопытством принимается ждать, отсчитывая мысленно секунды. Четыре. Четыре секунды нужно, чтобы Ваш Джейс, так называемый Защитник завтрашнего дня, запищал и вскочил, почувствовав, как его обжигает холодом близ задницы. — Блядь! Улыбнувшись в темноте, испытав удовлетворение от мелкой пакости, мужчина озвучивает свои требования: — Отодвинься и дай мне нормально лечь, — сказав это, Виктор натягивает на себя ещё немного одеяла, наконец, накрывшись полностью. — Какого чёрта ты творишь? — неясно, к чему конкретно относится вопрос — то ли к тому, что Виктор влез спать с ним, то ли к желанно-нежеланным прикосновениям. Тем не менее, Джейс действительно подвигается, освобождая немало места. Виктор, как кажется ему, стал крупнее в сравнении с теми временами, когда им приходилось делить эту кровать в последний раз. Или, возможно, Талис поднабрал, но не желает этого признавать. В темноте не видно лиц друг друга, но никто из них не отворачивается в противоположную сторону, изображая сон. Но Джейс не спал — его с потрохами сдает участившееся дыхание. Виктор разумно винит в этом недавний испуг от его холодных прикосновений. Талис же моментально выкидывает из головы сей неловкий момент, подсознательно сосредоточившись лишь на чужом присутствии. Трудно игнорировать и Виктора, и сложившуюся ситуацию. Будь проклят Оккам со своими принципами, но Джейсу очень хочется воспринимать это за намёк, знак, что он не в немилости. Насколько бы глупо и наивно это бы ни звучало — он мечтателен до мозга костей и никакие жизненные трудности не смогли погубить в нем человека, который, несмотря на неизбежность зла, продолжал верить, что и чему-то хорошему до сих пор есть место здесь.

***

Спать в одной постели, использовать одно и то же рабочее место, мыться в одной и той же ванной, завтракать за одним и тем же кухонным столом. Все это донельзя привычно им обоим и даже многие года разлуки не смогли стереть совместные воспоминания об этом периоде их жизни. Время от времени они украдкой бросают друг на друга короткие взгляды, пользуясь то тем, что Виктор отвлекается на чтение, то тем, что Джейс опускает глаза в тарелку, словно боясь, что другой заметит. Глупость какая. Оккупировав стол с разных сторон, Виктор пьет кофе и читает первые строки какой-то научной статьи с не самого свежего выпуска журнала, который всю свою осознанную жизнь выписывает Джейс, который, в свою очередь, спокойно завтракает, радуясь тому, что ресурсы его организма потихоньку начинают восстанавливаться. Редкие минуты умиротворения. Это не преуменьшение. Виктор отлично адаптируется ко всему. Вернувшись в место, которое он любовно считал своим «домом» даже после возвращения в Заун, пытаясь избавиться от этой ассоциации долгое время, мужчина потратил буквально несколько дней, чтобы окончательно расслабиться в знакомых стенах этой квартиры и понять, что он так и не смог навязать себе ложную мысль о том, что ему здесь больше нет места. Ему всегда будет здесь место. Он даже пьет кофе не просто из кружки, а из своей кружки — Джейс не выкинул её, не разбил, не запрятал в дальние углы какого-нибудь кухонного шкафчика с глаз долой. Она стояла, как и прежде, ровно там, где мужчина её обычно оставлял, поэтому он, как полноправный владелец, использует её и дальше. Становилось спокойно на душе от таких мелочей. — Как успехи в академии? — интересуется Джейс, обратив внимание, что Виктор сегодня в довольно сносном настроении. — Мой ученик, кажется, нащупал слабые участки во временной материи, — делится Виктор, не зная, какие эмоции ему испытывать, ведь он, как учитель, не имеет никакого отношения к тому, что Экко вырос гением. — Его расчеты практически верны и с этим можно поработать, потенциал имеется. — Мы когда-то были близки к этому, но, благо, обошлось, — вспоминает Джейс, пытаясь прикинуть, что с этим можно было бы сделать, если бы у них вышло, но это не было областью их изучения, поэтому они просто упустили эту идею, вернувшись к тому, что было важно и актуально на тот момент. Размышляя, он немного стучит пальцами по столу, решая спросить: — Почему вы не проведёте какой-нибудь эксперимент? Отпив ещё глоток, Виктор молчит какое-то время, но, сдавшись, продолжает, смирившись, что никакой тайной информации во всем этом нет, чтобы была необходимость умалчивать детали от Талиса. — Он из нижнего города. У него нет имени и спонсорства от знатного дома или семьи, никакой протекции, кроме Хеймердингера, который больше не идёт на уступки после того, как мы, ну… Виктор обрывает фразу, но Джейс понимает его и без лишних слов. Хеймердингер больше не поддерживает сумасшедшие гипотезы после того, как его бывшие ученики привнесли в мир хекстек, который оказался не только панацеей в решении многих проблем, но и ядом, несущим в себе много неизведанных рисков и опасностей, который, как считает профессор, обязательно когда-нибудь погубит мир. Одни умники уже кое-как подчинили себе дикую магию, а другой безумец — прыгнул выше головы и норовит оседлать само время! Фантастическая глупость и самоуверенность, должно быть, считает Хейм. — О меценатах, я так полагаю, в нынешних реалиях академии и думать не стоит, — подводит итог Джейс. Ситуация действительно незавидная. — Даже мы начинали работать с большим кредитом доверия и ресурсами. Дилемма. — Верно, — соглашается Виктор, — я пообещал ему, что мы попробуем что-то сделать с этим, если он выполнит мои условия, но, честно, я теперь сомневаюсь, что смогу это организовать. В его голосе на мгновение слышатся нотка вины. — Твои прогнозы — как скоро он с ними справится? — интересуется Джейс, решив не вдаваться в подробности их «условий». Тут мужчина лишь слегка улыбается: — У меня будет время, чтобы придумать что-нибудь. Благо, Экко ещё предстоит колоссальная работа по социализации и наращиванию влияния среди людей, которые его окружают. Это дает его новоиспеченному учителю какую-никакую отсрочку, чтобы придумать, где взять деньги на аренду лаборатории и оборудования, чтобы можно было начать хотя бы с меньшего — проверить, есть ли дальнейшая жизнь и потенциал в цифрах, которыми Экко исписал целую записную книжку, как Талис в своё время. Думая каждый о своем, кухня погружается в некоторое молчание прежде, чем кто-то из них решается прервать тишину. — Виктор, — тихо зовет его мужчина, ощущая, как его уверенность тает с каждой миллисекундой. Тот лишь поднимает свой взгляд, ожидая, что скажет Джейс, не рассчитывая на что-то особенное. — Что между нами? Виктор опускает свой взгляд, цепляясь за отдельные словечки на бумаге, пытаясь выловить там какую-нибудь подсказку, но и те предательски плывут перед глазами, сбивая с мысли. Что он должен ответить? Нельзя было однозначно сказать, что они все еще были кем-то, чем-то большим, но было бы ложью сказать, что они — совершенно чужие. Кажется, ещё слишком рано для этого вопроса, но это такая ерундой, если вспомнить, сколько лет ушло в никуда, разбившись о скалы их глупости и упрямства. Если продолжать в том же духе, то, вероятно, каким-нибудь утром мужчина проснется и выяснит, что вот, настал тот самый момент — теперь уже слишком поздно. Он никогда не желал этого. Он любит его. Любит Джейса Талиса — мудака, наглеца и предателя. Любит. Это было сильное слово, которое он никогда не мог озвучить раньше даже в собственных мыслях, когда дело касалось Талиса. Клеймо для того, кого любят, и слабость для того, кто любит. В молодости Виктор не был готов на такие жертвы. У него было много времени после, чтобы обдумать это вопрос. Годы одиночества, где все, что оставалось — догонять тени образов своей «прошлой» жизни на задворках сознания, пытаясь заснуть, пугая себе мыслью, что воспоминания имеют свойство блекнуть, стареть и исчезать из памяти. Пройдет год, день, миг — и от Джейса останется ни следа. Ни ненависти к нему, ни любви — сырое ничего. Но он тут — сидит перед ним и выжидает ответа на свой дурацкий вопрос с темными щеньчьими глазками, неловко глядящими куда-то сквозь, не собираясь блекнуть и исчезать из жизни Виктора. Огрызнуться, молча уйти на работу, солгать и выставить Талиса идиотом — существует множество вариантов решения возникшей дилемму, но мужчина будет честен с ним, честен с собой. Хотя бы раз. Пока не настало их «поздно». Привстав и облокотившись о край стола, Виктор позволяет себе лёгкое прикосновение к чужому лицу: придерживая чужой подбородок, он немного приподнимает лицо Талиса, разглядывая его поближе. Карие глаза отливают золотом, покрываются лёгкой влагой, но мужчина уверенно глядит на него снизу вверх, молча и неподвижно, показывая доверие. Между ними было много драк, много обоюдной злобы и ненависти, поэтому лёгкая нежность ощущалась тысячей тонких порезов на коже, покалываниями игл, каплей, разбивающейся о лоб — самой изощрённой пыткой, сводящей с ума. Не так больно было умирать на сырой тюремной плитке, думая об этом человеке, чем, напротив, касаться его теплого лица и чувствовать на себе этот доверчивый, мягкий взгляд, чувствуя, как проволочный комок из чувств и эмоций, подавляемый годами, распускается, царапая все изнутри. Виктор сдаётся. В очередной раз сдаётся, принимает это поражение — он целует мужчину перед собой, зная, что это правильно. Он пожалеет — возможно, но это было правильно. Сейчас и в этот момент. И Джейс сдается ему тоже, отвечая на поцелуй. У него и не было никакой дилеммы, где нужно было бы решать, что правильно, а что — нет. Можно манипулировать собственными чувствами и мыслями как угодно, но их тела остаются более честными друг к другу, пытаясь сократить дистанцию, насколько это было возможно. Виктор продолжает поглаживать чужую щёку, чувствуя подушечками пальцев покалывания от свежей щетины, а Талис, вспоминая бурную молодость, слегка покусывает чужую нижнюю губу, давая ей покраснеть от лёгкой боли, отрезвляя Виктора. Спонтанный поцелуй желанный, но не выполняет главного — это не ответ на вопрос. Прервав поцелуй, мужчина замирает и пытается отдышаться, чувствуя, как все спокойствие, накопленное за годы, тает, обещая вот-вот лишить его фасада равнодушия. Нет, не так. Он не может. Не так скоро. Отстранившись, Виктор выходит из-за стола, направляясь к выходу. Он осознает, что не выдерживает. Это слишком резко после столь долгой разлуки. — Я опаздываю, — врет он, ссылаясь на работу. Растерявшись, Джейс лишь кивает, сказав вслед уходящему мужчине: — До вечера, Ви. Очередного ответа не следует.

***

Потерянный и обиженный на себя, отойдя от утреннего инцидента, Виктор чувствует себя преданным самим собой — столько времени, столько нервов было убито на то, чтобы вдолбить себе мысль о том, что между ними все кончено, а он отказывается от этой идеи, проведя немного времени с ним в четырех стенах! Это возмутительно. С другой стороны — неожиданно приятно найти себя вновь желанным. Талис ужасно скрывает собственные чувства. Это к лучшему. Им плохо вместе, но друг без друга — ещё хуже. Такая неприятная правда. Он совершенно не может сосредоточиться на бумагах, поэтому откладывает их, чтобы не напортачить с заполнением нужных форм, покуда голова забита не тем, чем нужно. Наконец, Экко подносит ему несколько листков, демонстрируя баллы с неприкрытой гордостью: — Как договаривались, — он присаживается на край стола, неохотно разглядывая весь бедлам на рабочем месте своего ментора. Виктор мимолётно пробегается взглядом по ним, не удостоив должным вниманием: — Чушь. — Что? — переспрашивает юноша. — Чушь собачья, — он едва ли сдерживается, чтобы демонстративно не разорвать листки, — твой максимальный балл — семьдесят четыре. Ты меня, должно быть, за идиота держишь? Это чуть выше среднего. Парень хмурится, с недовольством отобрав плоды своих трудов у мужчины, буквально вырвав их из его рук. — Мы договорились, что я улучшу свои оценки, так? В чем твоя проблема? — успевает возмутиться он, прекрасно помня условия их сделки, ведь до этого он стабильно получал не выше сорока-пятидесяти баллов. — В том, что ты можешь лучше, но не хочешь по какой-то причине, — мужчина хмурится. — Для тебя набрать девяносто и выше — плёвое дело, так что ты здесь строишь из себя придурка? Экко молчит, пытаясь сформулировать новый аргумент, но Виктор прерывает его мысли: — Ты слетел со стипендии, следующий шаг — будут рассматривать возможность передачи твоего места кому-то более перспективному, — видя, что его слова вновь не находят отклика, Виктор продолжает: — твое место отдадут какому-то вшивому проплаченному пилтошке, а ты отправишься обратно в Заун к маменьке и папеньке сторожить бочки с метиловым спиртом, или чем ты там, черт возьми, занимался раньше. Взгляд Экко становится суровее от упоминания родителей, но он ничего не говорит, продолжая слушать: — И вместо того, чтобы заниматься наукой, тебе совсем скоро придется найти работу, донельзя тупую в своей простоте, но физически утомляющую, где ты быстро выгоришь и забудешь про свою мечту о покорении времени. Мужчина замолкает, наблюдая, как, похоже, его слова находят свой отклик где-то внутри парня. Сдержать свой бунт ему все ещё тяжело, поэтому он недовольно хмыкает и стремительно ретируется из кабинета, не забыв демонстративно хлопнуть дверью — ничего, думает Виктор, тот непременно однажды поймёт его. Рано или поздно. Весь день проходит так нелепо — с утра эта мылодрама с Талисом, сердечным врагом, затем Экко и пояснения простых истин для самых маленьких, а после — невероятно унылое рабочее времяпрепровождение, где приходится проверять работы людей, которые, честное слово, невесть каким образом вообще попали в академию. Пока бездари получают свои сорок баллов с натяжкой за то, что они дочери или сыновья кого-то важного, Экко получает эти же сорок баллов просто потому, что он невыносимый молодняк, совершенно не осознающий всю ценность оценок и положительной репарации среди преподавателей, предпочитающий прогуливать все свободное время вместе с раздолбаями из братств и пустышками-красотками из сестринств. И это, скажите, парень, желающий осознать время и словить его в бутылку? Чушь. Собачья чушь. Виктор готов бы и завыть тоскливо по своей отшельнической жизни былой, да только никак не отпускает поцелуй, совершенный по его инициативе. Если бы сейчас к нему пришла Камилла и сказала бы, что, впрочем, погорячилась и приняла решение отпустить его, то он бы все равно предпочел задержаться в Пилтовере, чтобы разобраться с их невнятной неразрешимой ситуацией. Невнятной её делают сами чувства Виктора: многолетняя обида впиталась в его плоть, кровь и разум как яд, поэтому он не готов так просто отпустить все это, пускай и ради того, чтобы обрести нечто большее, чем сгусток искренней ненависти к самому любимому человеку. Это будет предательством, очередным предательством самого себя, но можно ли сделать что-то? Не было опции в духе привести Талиса в храм и вынудить его на исповедь, откровение и отпущение грехов. Но вместе с этим так больно просто от факта, что тот его любит, нежно и искренне любит до сих пор. Он разрушил все, что было между ними, чтобы по сей день хранить эти чувства? Это безумие. Джейс не был просто мудаком, наглецом и предателем — он был, откровенно говоря, поехавшим нахуй идиотом, приведшим их совместную историю к такой разрухе. И смех, и грех. И грех в том, что Виктор любит его тоже — с ненавистью, презрением и желанием обладать. У него волосы по всему телу дыбом только от факта, что он, оказывается, победил в межличностной «войне» и младшая Медарда отступила, приняв, как факт — Джейс любит его, Виктора. Любит его. И она знает это, принимает, даже поддерживает — сумасшествие. Если бы кто-то сказал Виктору в прошлом, что дела в будущем будут обстоять так, то он бы, ни на секунду не задумавшись, описал бы отрезок вдоль этого человека своим смертельным лучом. Одна только мысль о том, что Талис теперь всецело принадлежит исключительно только ему, будоражила и бодрила, как хороший разряд тока, пропущенный сквозь тело. Оставалось лишь дойти домой и вцепиться в него зубами, кусать и целовать, мучить и изнемогать по чужому теплу, но двигаться не спеша, зная, что теперь у них есть все время мира и нет никаких преград, никаких соперников в лице тех, кто может претендовать на его собственность. Это было его естественной необходимостью, но, конечно, он был принципиален в вопросе того, что Талис ещё не заслужил этого. Он польщён его верностью и самоотверженностью, но ведь и он его любил все эти годы тоже — они квиты. Пусть приложит немного усилий, чтобы получить продолжение утренних ласк. Вздох. Вся эта злобная принципиальная блажь мигом испарилась, когда в голове предстала картинка сегодняшнего утра, где Джейс — сонный, встревоженный и смущенный глядит из-под ресниц, боясь задержать взгляд на лишнюю миллисекунду. И Виктор отчётливо помнит, прекрасно сам знает, что в его взаимных взглядах на него — ни ненависти, ни презрения, ни больного желания обладать. Сдался. Он, всё-таки, сдался ему и собственным чувствам, которые так и не сумел искоренить, вдохновляясь концепцией, что чувства — и есть главная человеческая слабость. Его слабость — этот мужчина, уставший и покалеченный течением одиноких годов; чьё тело покрыто множеством шрамов за его авторством, чьи глаза глядят на него со смесью невыносимой тоски, нежности и вины. Виктор обречён. Он не может сказать «нет». Не в этой жизни, точно не в этой жизни, больше не в этой жизни.